В последнее время в странах ЕС сформировалось убеждение, что Россия заинтересована в дезинтеграции и ослаблении Евросоюза и всячески этому содействует. В качестве доказательства говорится о стремлении Москвы решать часть вопросов на двустороннем уровне, якобы финансировании правых политических партий и ее нежелании вести диалог с руководством наднациональных институтов ЕС, прежде всего Еврокомиссии.
Это обвинение не выдерживает критики. Россия ведет диалог со странами ЕС по таким вопросам, как энергетика и безопасность, на двустороннем уровне не потому, что хочет «развалить» Евросоюз, а потому, что именно это предусмотрено европейским правом, в соответствии с которым указанные сферы относятся к компетенции государств-членов. Сами страны ЕС не готовы делегировать их на наднациональный уровень и стремятся решать, откуда импортировать энергоносители и как обеспечивать национальную безопасность, именно на национальном уровне. В том, что Москва ведет соответствующие переговоры с теми из них, кто заинтересован в сотрудничестве, нет ничего зазорного и «дезинтеграционного»– равно как в двусторонних же переговорах государств ЕС с США об импорте американского СПГ.
Также нет ничего предосудительного в предоставлении Россией поддержки тем политическим силам внутри Евросоюза, которые выступают за сближение с ней и готовы принимать – или, по крайней мере, признавать, российскую точку зрения по таким вопросам, как Сирия или Украина. То же и даже в еще большем объеме делает Евросоюз в отношении российских прозападных политиков и организаций.
Наконец, не вина Москвы, что политика внутри Евросоюза в отношении нее строится в последние годы на основе наименьшего общего знаменателя, и роль стран ЦВЕ и Балтии в его формировании значительно возросла. На этом фоне России действительно выгоднее взаимодействовать на двустороннем уровне с теми странами внутри ЕС, которые заинтересованы в более конструктивном сотрудничестве.
Более того, российское двустороннее взаимодействие со странами ЕС не идет по части «игнорирования» Евросоюза ни в какое сравнение с политикой самого ЕС в отношении государств-членов ЕАЭС. Здесь фактор евразийской интеграции просто игнорируется, и ЕС продолжает заключать всеобъемлющие соглашения с Казахстаном, Арменией и другими странами, как если бы ЕАЭС не существовало вовсе. При этом в Брюсселе не скрывают, что считают ЕАЭС искусственной организацией, «ненастоящей» интеграцией, и не готовы к тому, чтобы выстроить с ним полноценные отношения по типу тех, что у Евросоюза есть с другими интеграционными объединениями (АСЕАН, МЕРКОСУР и так далее).
На деле Россия, в отличие от политики ЕС в отношении ЕАЭС, заинтересована в сильном, интегрированном и эффективном Евросоюзе. Это связано с ее объективными интересами в области экономики, политики и безопасности, как в Европе, так и на Ближнем Востоке и в мире в целом. Слабый Евросоюз не способен выступать эффективным партнером по вопросам европейской безопасности, оказывать стабилизирующее воздействие на ближневосточный регион и гарантировать энергетические интересы России. Во многом нынешнее плачевное состояние российско-европейских отношений является результатом процессов дезинтеграции и фрагментации, которые происходили в ЕС с 2004–2005 годов.
Во-первых, Россия нуждается в сильном Евросоюзе как партнере по вопросам европейской безопасности. Сильный ЕС сможет оказать эффективное воздействие на Украину, принимать участие в обсуждении проблем «жесткой безопасности» (ПРО, ТЯО, РСМД, ДОВСЕ, контроль над вооружениями в целом, расширение инфраструктуры НАТО в Восточной Европе). А также выступать дееспособным партнером по обсуждению и формированию системы европейской безопасности в целом и по правилам игры в отношении стран «общего соседства», в частности. Дееспособный и уверенный в себе Евросоюз будет менее склонен рассматривать Россию как внешнюю угрозу и тем более – гипертрофировать этот образ, используя его как «объединяющее иное».
Слабый же ЕС, напротив, сам представляет собой отдельную проблему европейской безопасности. Он инстинктивно тянется к США и призывает их к дальнейшему наращиванию своей роли в европейской безопасности и военного присутствия в Восточной Европе, в результате чего геополитический и военно-политический раскол континента углубляется. Раздробленный и не способный проводить единую внешнюю политику Евросоюз не может ни оказать давления на Украину, принудив ее к выполнению ее части Минских соглашений, ни договориться с Россией о правилах игры в отношении стран «общего соседства». Более того, в нынешнем состоянии он не в состоянии выработать новую политику на восточном направлении в принципе. Наконец, слабый ЕС не может обсуждать проблемы военной безопасности, и единственным контрагентом России в этих вопросах попрежнему остаются США. Во многом провал дискуссий 2008–2013 гг. по вопросам реформы системы евробезопасности связан именно с ослаблением и фрагментацией Евросоюза.
Во-вторых, мнение о том, что слабый и раздробленный Евросоюз станет проводить более благожелательную политику в отношении России, чем сильный и консолидированный, ошибочно. Наоборот, слабый ЕС стремится использовать фактор России как «объединяющее иное» и искусственно культивирует в ней образ угрозы. Это было особенно очевидно в 2014–2015 гг. в его политике по украинскому кризису. Кроме того, во фрагментированном и разобщенном ЕС наиболее антироссийские страны, прежде всего Польша и государства Балтии, оказывают большее воздействие на принятие решений и выработку общего знаменателя, чем в сильном Евросоюзе, где они играют второстепенную роль. Наконец, слабый ЕС создает больше возможностей для влияния США и их участия в выработке его внешнеполитического курса.
В-третьих, только сильный и сплоченный Евросоюз способен выступать надежным импортером российских энергоносителей, как это было вплоть до 2005–2006 гг., когда в ЕС начались фрагментация и раздрай. Проблемы со строительством новых газопроводов из России в ЕС в обход транзитных стан («Южный поток»), связаны именно с отсутствием у Евросоюза общей энергетической политики, что позволяет отдельным странам блокировать проекты, которых Евросоюз в целом объективно заинтересован. В случае с «Южным потоком» Болгария руководствуется в большей степени интересами США, чем большинства стран ЕС. В равной степени слабый и раздробленный ЕС не способен выработать с Россией и Украиной такое решение, которое обеспечивало бы надежный транзит российского газа через украинскую территорию. Наконец, укрепление институтов ЕС в энергетической сфере может умерить страхи отдельных стран ЕС, что Россия применит против них «энергетическую дубинку», и в результате понизит политизацию и секьюритизацию энергетических отношений Россия – Евросоюз в целом.
В-четвертых, Россия нуждается в сильном ЕС как партнере по решению проблем Ближнего Востока. Только будучи дееспособным глобальным игроком, способным проводить общую внешнюю политику, ЕС сможет оказывать дисциплинирующее воздействие на Турцию, Саудовскую Аравию и Иран и участвовать в создании на Ближнем Востоке нового международно-политического порядка с их достойным участием. Слабый Евросоюз, который не в состоянии осуществлять эффективную миграционную и конртеррористическую политику, лишь раздувает ближневосточный пожар, и события 2011–2015 гг. тому наглядное подтверждение.
В-пятых, только сильный Евросоюз, который в состоянии выступать одним из глобальных центров силы, способен ослабить тенденцию раскола мира на два больших политико-экономических сообщества и сделать этот мир более сбалансированным. Консолидированный ЕС будет сильным и уверенным переговорщиком с США по ТТИП и более интересным партнером для Китая. Слабый же ЕС, все более подчиняющийся Вашингтону политически и экономически, напротив, выступает мощным фактором глобального раскола.
Таким образом, российское фокусирование на двусторонних отношениях со странами ЕС является вынужденной мерой и объективной необходимостью в условиях внутреннего состояния Евросоюза и превалирующих в нем процессов ослабления и фрагментации, имеющих всецело внутренний генезис, а не инспирированных из Москвы. Однако это положение вещей не способно обеспечить стратегические интересы Москвы в области экономики, энергетики и безопасности. Для этого ей необходим сильный и внутренне сплоченный Евросоюз.
Разумеется, остается аргумент, что мощный и консолидированный Евросоюз будет еще более привлекателен для стран постсоветского пространства, и Брюссель начнет проводить более активную и даже агрессивную политику, подрывая тем самым влияние и интересы России. Однако и тут не все так однозначно. Наступательность на постсоветском пространстве Евросоюз проявлял как раз в период внутреннего кризиса, отчасти пытаясь компенсировать внешнеполитическими «победами» поражения внутри. Тем более, сильный Евросоюз и его безграничное расширение на восток – прямо противоречащие друг другу вещи, и история его развития после расширения 2004 и 2007 гг. это полностью подтвердила. Напротив, сильный ЕС будет более способен выработать новую политику на восточном направлении, учитывающую реальность второго центра интеграции в Большой Европе.
Что же касается привлекательности ЕС для постсоветских стран, то это вопрос скорее к России и к ЕАЭС, нежели к Евросоюзу. Если Россия сумеет, проведя необходимые реформы, стать примером для подражания для ближайших соседей, а также умело инструментировать объективную зависимость постсовестких стран от себя и евразийской интеграции, то никакой ЕС ей не будет помехой.