Стандартизация, унификация




Эффективность – это способность системы производить больше всего полезного с меньшими затратами.

У человеческой группы нет другой идеи, кроме как жить-быть. Обычно Х ради Х означает спектакль. Жизнь ради жизни – это исключение, потому что это базовое. Поэтому для человеческой группы задача стоит не как «быть или не быть», а как быть эффективно.

Эффективность человеческого сообщества – понятие многомерное; обычно эффективность оценивается в контексте, которым является мир сражающихся наций. Но чтобы добиться победы, нужно добиться эффективности только по отдельным областям. Поскольку области успеха для наций рекомбинативны, как и для людей, нельзя добиться успеха во всем. Нации в борьбе за ресурсы точно так же становятся «специалистами». Далее они программируют себя на отдельные виды эффективности, потом включается фактор инерции, а далее становятся узкоспециализированными. На следующем витке развития, когда условия победы меняются, узкоспециализированные нации терпят поражение.

Стремление к эффективности становится машинной программой нации, превращающейся в массу. Нацию и массу даже можно различать по степени приверженности программе, живая нация программе не привержена, у нее больше свободы.

Для повышения эффективности требуются специалисты и связанная с ними система разделения труда. Это в числителе. В знаменателе идет сокращение издержек, для этого нужны концентрация, поскольку оптом дешевле, унификация, поскольку позволяет повышать количества деталей и снижать те же издержки на них. Вообще-то обычная, добрая мечта директора завода.

Но концентрация ведет к монополизации. А согласно Марксу, норма прибыли падает, а когда она падает ниже допустимой нормы, она начинает регулироваться и распределяться. Затем концентрация-монополизация ведут к естественному и закономерному социализму, поскольку регулировать и распределять – это он и есть. А от социализма один шаг до тоталитаризма.

 

Унификация

"Капитализм в своей основе хочет, чтобы люди были взаимозаменяемыми винтиками, а различия между ними, например, по признаку расы, обычно не признаются им … В долгосрочной перспективе вы можете ожидать, что капитализм обязательно будет антирасистским — просто потому, что он античеловечен. А раса, на самом деле, является человеческой характеристикой и я не вижу причин, почему это должно считаться чем-то отрицательным. Таким образом, идентификация, основанная на расе, мешает базовому идеалу капитализма, согласно которому люди должны быть доступны, как потребители и производители, они должны стать взаимозаменяемыми винтиками, которые будут покупать все это барахло — это их конечная функция, и любые другие свойства, которые они могут иметь, являются неактуальными." (с) Noam Chomsky

На самом деле капитализм ничего не хочет. Просто есть система, а у системы есть точка притяжения – аттрактор. Директор завода должен хотеть того же, что приписано к «хотению» капитализма. Потому что если чего и хотеть, то только повышения эффективности. И то не хотеть, а унаследовать направление в виде инерции.

Схема, которая таким образом применяется обычно к товарам, реально подходит к любым системам. На товарах она рассматривается обычно и проще. Но она отрицает не только расу, например, но и вообще все человеческое-не-одномерное. Схема эта используется и работает и для армии, и для городов, и для корпораций, и для наций, и для цивилизаций. Потому что оптом действительно дешевле, и противопоставить этому нечего. Большие превосходят маленьких не только по размеру, но и по множеству других параметров эффективности. И при этом еще и растут.

Таким образом, по направлению к получению эффективности, причем не человеческой, а машинной, задается инерция для цивилизационной сверхсистемы и ее подсистем. Эта инерция не может быть остановлена ни во времени, ни в охвате – она распространяется на людей и определяет, как им жить для повышения эффективности. Естественно, не эффективности людей, а эффективности машинных систем. А эффективность машинных систем определяется снова машинными системами – через формализованные параметры.

Дешевле становятся не только товары, но и люди. А если ради эффективности товара жертвуют его качеством, что в поздней цивилизации происходит повсеместно, то падает и качество людей. Качество людей не формализовано. Если кто-то выпустит по своей вине бракованную, но даже не вредную колбасу – у него будут серьезные проблемы. За выпуск бракованного ребенка наказания нет. Нет формализации, нет критериев, нет вообще понимания.

Стандартизация позволяет снизить затраты и повысить выход продукта. В результате всё начинают стандартизировать. А потом начинается инерция стандартизации. На стадии инерции начинается стандартизация мыслей и людей. Действительно, самый радикальный способ стандартизации потребления – это стандартизация запросов.

Нормы и стандарты вводятся из благих побуждений. Но в сумме они ведут к тому же состоянию узкой стандартизации. Через стандарты и нормы стандартизируются сначала товары, через товары стандартизируются фирмы, а через стандартизацию фирм стандартизируются люди. Нестандартная мелочь ликвидируется. А потом и вся оставшаяся мелочь ликвидируется. В отраслях остаются монстры-монополисты, по масштабу равные отраслевым министерствам. Стандарт – это один из главных инструментов монополизации, поскольку он ужесточается, пока не остается только один.

Унификация происходит всегда, как процесс притирки элементов в результате их взаимодействия. Но унификация каждый раз происходит на уровне ниже предыдущего. Потому что с одной стороны падает качество человеческого материала вообще, а с другой специалисты всё более отдаляются и могут понимать друг друга только уровнем ниже. И унификацию всё время приходится проводить заново – и каждый раз уровнем ниже. В моменты создания наций для понимания достаточно унифицировать язык. Но чем дальше, тем больше элементов жизни унифицируется, к концу инерция процессов заставляет унифицировать всё – кстати, нереализуемая, и только уничтожающая живое разнообразие задача.

Что важно, все элементы унификации – по отдельности это в общем правильные, естественные, неизбежные действия; только в совокупности они ведут к цивилизационной катастрофе. В основном потому, что унификация людей оказывается неизбежной, и унификация людей ведет к катастрофе человеческого начала во всём.

 

Борьба за понимание

Демократический процесс есть пространство договоренности свободных людей, есть борьба общественных групп за свои интересы; но когда люди не могут договориться даже о групповых интересах, когда они настолько разные, что утрачивают общества, то демократический процесс естественным образом становится невозможен. Просто обычно режимы добивают демократические процессы, когда те утрачивают силу; а иногда кажется, что происходит наоборот – что режимы уничтожают здоровые демократические процессы (Такое возможно только для маленьких систем). Режим – он же продолжение этого же демократического процесса, процесс един, он вырастает в нем, а не прилетает с Марса. За демократическими процессами стоят общества; эти процессы и есть проявления обществ. Без обществ эти демократические процессы – пустые формы, карго-культы.

Универсальные люди с универсальным интеллектом друг друга обычно понимают, и унификация им не нужна; через общий интеллект они и без того достаточно унифицированы, как минимум достаточно, чтобы понимать друг друга. Изначальная причина унификации – слишком разные люди. Процесс унификации запускается еще до нации - чтобы добавить в нацию больше людей и сделать ее больше и сильнее. А сами разные люди появляются чисто как специалисты.

Далее начинает расти вариабельность наций, и, следовательно, растет разброс параметров. Руководители этих наций чувствуют, что разброс параметров становится слишком большим, и из соображений общественного блага вводят дальнейшие унификацию и стандартизацию людей, чтобы люди друг друга понимали и нация не развалилась. Процесс набирает инерцию; потом он не может быть остановлен, но об этом сначала не думают.

Людям стараются давать одни и тот же минимум знаний, чтобы они лучше друг друга понимали. Сначала унификация проводится успешно; это и уровень синхронизации языка, и уровень поведения, и уровень начальной научной информации. Но далее унификация поднимается на следующий уровень сложности, где сами унификаторы уже не могут понять унифицируемое – потому что они тоже люди своего времени и люди оригинальные. Унификация начинает где-то не срабатывать, а где-то идти не туда, не в те области, которых они нужна и возможна; процесс выходит из-под контроля, возникает программа, которая задает направления. А если в процессе унификации допускается ошибка – а на сложном уровне она всегда допускается – это вызывает понимание этой ошибки массой и ведет к сопротивлению унификации. А в самом конце процесса люди становятся еще более разными, что перестают понимать саму информацию унификации, процесс увеличения разброса продолжается. Бесполезность унификации уже начинает пониматься всеми – на уровне заявлений, но остановить ее не получается.

Как инерционный процесс, как остаточная программа унификация сохраняется и проводится уже не волей, а инерционно, и непонятно, кто её проводит. Процесс унификации теряет изначальный смысл и становится машинным, ориентированным на самоценность унификации; как и любой процесс.

Массовое общество – общество притирки и усреднения, поскольку все смотрят на всех, масса на массу; причем усреднения каждый раз на уровне ниже предыдущего – вследствие линейных хронических деградации и дегенерации.

Универсальное человеческое, которое было изначальным, сначала утрачивается с ростом специализации-вариабельности, а потом возвращается на уровне ниже в в виде универсального-унифицированного-массового. Соответственно еще и одномерного. Заодно выкидывается множественная иерархичность, кроме единственной деньги-власть-потребление, определяющей одномерность.

Первые специальные люди, первое их условное поколение не сильно отрываются-отличаются от универсальных людей и потому все понимают друг друга.

Для дальнейшего понимания специальных людей нужно множество универсальных людей. Два разных специальных человека друг друга не поймут, поскольку особенности у каждого свои, и поэтому множество универсальных людей служат множеством переводчиков для специальных людей.

С тем, как особенности увеличиваются, появляется необходимость в переводчиках, которые бы обеспечивали, чтобы универсальные люди понимали людей специальных. Число переводчиков возрастает многократно.

С тем, как особенности увеличиваются далее, возникает необходимость в многоступенчатом переводе, что оказывается невозможно обеспечить. Масса имеет низкий интеллектуальный потенциал даже для того, чтобы понять даже первых специальных людей. А понимать через перевод оторвавшихся от массы специалистов, еще и со своей ушедшей в специализацию терминологией, и еще со своими психическими особенностями понимания – это невозможно. И сами переводчики становятся настолько специалистами, что и их самих приходится переводить. Понимать становится невозможно и для массы, и для других специалистов, и для специалистов по общим вопросам, и в финале – для специалистов по тому же самому вопросу.

В самом конце уже каждый представитель массы начинает выражаться своими собственными абстракциями, ассоциациями и ретроспекциями. Чтобы люди понимали друг друга, появляется бытовая версия языка, упрощенная, вроде вульгарной латыни. Но в один моменты и эта система разваливается, люди расходятся еще дальше, и ее перестают понимать. И если кто-то со стороны не навяжет язык, то у каждого рода появляется свой язык. Абстрактное общение вообще перестает быть возможным, социальное – с трудом.

Специалисты – это люди-детали и люди массы. Например, поставлена какая-то проблема. Люди-детали видят в проблеме разные детали, и исходя из видимых деталей определяют приоритеты в решении всей проблемы, и у всех детали разные; целого они не видят. Люди массы не обладают способностью различать главное и второстепенное, и аналогичные категории, и каждый видит в проблеме свое главное, которое кажется. Люди массы ограничены и в силу ограничений каждый человек массы не видит каких-то отдельных деталей проблемы. В сумме их представлений о проблеме получается не описание и не решение проблемы, а шум, потому что чужие решения для людей массы не видимы. Специалисты могут рассказывать о проблеме с одной стороны, которую увидел их участок интеллекта, и чтобы принять решение и упорядочить их мнения, нужен человек-интегратор, а специалисты, как представители массы, сделать этого не могут. Такая проблема при подходе приводит к тому, что для управления специалистами выделяются специальные люди – чиновники и управленцы. В жизни систем – государств и корпорации – это фактически целая стадия, тоже поздняя и социалистическая. Но это помогает тоже на ограниченном участке, а далее взаимопонимание исчезает.

 

Тоталитаризм

Тоталитаризм - закрытая и неподвижная социокультурная и политическая структура, в которой всякое действие (от воспитания детей — до производства и распределения товаров) направляется и контролируется из единого центра. (с) 1952, США политологический симпозиум.

Тоталитаризм – это экспансия одномерности.

Тоталитаризм – система победивших специализации, универсализации, унификации, стандартизации, в структурах и людях.

Тоталитаризм – это продолжение стандартизации, расширение ее на мозги людей.

Тоталитаризм - это высшая и последняя стадия социализма как системы регулирования и распределения, распространения машинного регулирования на людей.

Для производства унифицированных товаров должны быть унифицированные люди, которые эти товары купят под влиянием унифицированной рекламы. Тоталитаризм решает эту последнюю проблему – создание людей, соответствующих машине.

Тоталитаризм как система реализуется на средней и предпоследней степенях унификации. Тоталитаризм – это и есть такая унификация, когда жестко задаются рамки одинаковости. Тоталитаризм – это не обязательно власть личности-диктатора, главное – это власть унификационной программы.

Удерживать всё множество сложных процессов под контролем можно только недолго. Разность людей ведет не только в взаимному непониманию. К развитию ведет тоже она. Развитие тоталитарных систем останавливается в течение одного поколения. Но обрушение происходит даже не от остановки, а больше от того, что сами представители правящих классов тоже становятся достаточно разными и им перестает нравиться власть программы, которая может их совершенно случайно ликвидировать – за то, что они слишком разные. Тоталитаризм происходит из неизбежности унификации и потому сам неизбежен для больших систем – как стадия развития-деградации. Бывает, что правящие классы даже свергают свой собственный тоталитаризм – но он неизбежно возвращается. Единственное, как его можно прогнать насовсем – это разрушить систему до мелких деталей. Чем меньше система, тем меньше она подчиняется правилам, потому что менее инерционна.

Что вверху, то и внизу. Только так возникают стабильные социальные состояния. Тоталитаризм идет не только сверху, в той же степени он идет снизу, от человека массы. В человеке тоталитаризм происходит из ограниченности. Когда мир вдруг резко и неожиданно расширяется – что как раз переживалось в начале 20 века – в напуганном сознании людей возникает идея упорядочивания. Когда эта идея встречается с системной тенденцией к упорядочиванию – тоталитаризм рождается, и переплетение частного и общего становится настолько тесным, что люди становятся тоталитарными в мышлении. И даже если тоталитаризм вдруг отменяется сверху, снизу он остается. И каждый человек оказывается маленьким генератором тоталитаризма.

Власть-деньги-потребление в одном месте – так было часто и это нормально. Идея одномерности в том, что все эти величины - власть, деньги, потребление, секс – без ущерба пересчитываются друг через друга и конвертируются друг в друга. Все остальные явления мира пересчитываются в эту универсальную валюту. Такая одномерность в восприятии и есть истинная одномерность.

При тоталитаризме все эти ценности еще и объединяются в высшей точке управления. Все ценности становятся конвертируемыми и в сознании каждого человека массы, и в социуме, и на вершине социума. Власть делает деньги, деньги делают власть, потом все сливается неразделимо во власть-деньги.

Тоталитаризм обычно вводится для борьбы с противником в гражданской войне, особенно в холодной гражданской войне. Когда противник уничтожен, в тоталитаризме нет необходимости, но масса рассматривает его как естественную и комфортную форму жизни – он еще и становится инерционным. Но выражает себя масса только через психозы, собственно наладить жизнь масса не может и требует этого от режима. Для этого режиму нужны тоталитарные полномочия.

От тоталитарного государства – путь идет далее к тоталитарному обществу, для которого тоталитарное государство естественно. Всё это поздняя жизнь нации и переход к необществу.

Тоталитаризм не может без массы. Потому что тоталитаризм – это применение машинных методов к людям, а если люди не находятся в состоянии массы, то эти машинные методы они будут жестко отвергать.

В массовом необществе все люди разные. В результате плохо понимают друг друга. В результате чувствуют одиночество. В результате начинают искать кого-то для борьбы с одиночеством. Окружающие люди не подходят, потому что слишком разные и нет понимания. Остается только вождь. Кстати, настоящий вождь совсем не обязателен, более, в позднем массовом необществе он невозможен. Но масса вполне может удовлетвориться артистом в роли вождя. Настоящие вожди бывают только в короткий момент перехода от нации к массе.

В домассовом мире миллионеры крайне редки. Когда нет массы, продавать товары сложно: опт маленький. И делать сложно. Власть и деньги разделены; и власть вполне может захватить деньги.

А в мире масс деньги и власть переплетены в одно, что создает их относительную безопасность. Масса стандартизирована, и в потребностях тоже, и это позволяет делать состояния за счет массовых продаж массе. Отсюда появляются миллионеры.

В прежнем мире если кому-то не нравится товар, для него делается другой. В новом мире никто другой товар делать не будет, поскольку разница в цене между оптом и индивидуальным производством будет несоизмеримой. Поэтому людям придется подстраиваться под товар, ломать себя, если товар им не подходит. Что людям использовать и что носить – будет определять товар, а каким будет товар – будет определять программа усреднения. Это обычно называется «рынок решит», но поздний рынок только навязывает – в этом и есть его решение. Сначала это касается материальных товаров, потом переходит на нематериальное потребление, а потом вообще в сферу идей – но это уже тоталитаризм.

Люди не смогут покупать товары, которые им нравятся, поскольку это будет стоить несоизмеримо дорого. А те, у кого будут деньги, будут спокойно относиться и к стандартным товарам. Так что унифицированный халат пойдет на все случаи жизни – он не просто так прижился на руинах прежних цивилизаций. Второй момент – одежда выражает внутреннюю структурированность человека. Если человек носит «чужую» одежду, это будет вводить в заблуждение. Со временем представление о внешнем структурировании будет разрушено. А внутреннее разрушится с падением общего качества.

Концентрация эффективна: остаются только условные Амазон и Волмарт. А когда они останутся в одиночестве, их придется регулировать, что есть финальный социализм по Марксу. И финансовые поступления от них – тоже регулировать и распределять. Вся разработка вещей тоже будет сосредоточена в одном пространстве, в неформальной сверхкорпорации, и по разработке каждого направления будет один-два мировых специалиста.

Не всё, что производят люди, является товаром. То, что не востребовано, назвать товаром сложно. Масса следует за создателями успешных товаров. Но создателей успешных товаров создает масса покупателей. А массу покупателей создают успешные производители товара.

Товар может быть навязан, но если он не соответствует глубинным чаяниям множества людей массы, он не удержится даже при навязывании. Таким образом происходит приход к единому стандарту успеха – товар приходит к успеху через массу и масса приходит через товар. В сумме автор (в том числе товара, а иного и нет) должен быть успешен, чтобы масса его слушала, и наоборот. Это приход к одномерности власть-деньги-потребление, что есть теперь одно. Начало сливается с концом в одно нечто неразделимое.

Тоталитаризм неизбежен, поскольку он происходит из неизбежного – стандартизации, унификации, стремления к пониманию, стремления к порядку, страха все усложняющегося мира в мозгах, становящихся все меньше.

Ближе к концу всё становится тоталитарным – даже либерализм. Даже анти-тоталитаризм. И путь идет от политкорректности к лагерям политкорректности. Чисто для примера: Любой режим политического Модерна глубинно тоталитарен – будь то фашизм, коммунизм или либерализм. (с) Агамбен. А постмодерна, можно добавить, тем более.

Система управления всегда приходит к тому, что системой управляют спецслужбы – люди невыбранные и неизвестные. Потому что у них больше всего свободы, и когда другие из-за программ и структур действовать уже не могут, у спецслужб эти свободы еще остаются. Спецслужбы – это или последняя стадия, или посмертная стадия, поддерживаемая извне.

СССР и фашистские режимы Италии-Германии были образцами будущих систем. Только слишком светлыми и романтичными. В этих режимах утопия и антиутопия существовали параллельно. Потому что еще были живы остатки наций, они и задавали светлые моменты. Будущий реальный и последний для цивилизации тоталитаризм будет лишен какого-либо идеологического обеспечения, он будет чисто потребительским. Сажать будут не только за антифашистскую или антикоммунистическую мечту, но и за мечту о чем-то человеческом и не товарном. За выход за пределы товара. А в подполье будут собираться какие-то безумные люди, которые будут говорить о человечности режимов Сталина и Гитлера.

Масса соответствует всему массовому, в том числе массовому производству и массовому уничтожению. Возможность массового производства и потребления создает массу. Вершина массового производства-уничтожения – это массовое производство расстрелов.

Поздние общества похожи. И эта похожесть возникает как следствие естественного хода событий, в том числе решений, которые естественным образом принимаются. А принимаются, поскольку уровень людей не дает им заметить ущербный элемент этих решений. Позднее общество имеет максимальный момент накопленной инерции; решения, которые принимаются, - принимаются в соответствии с инерцией, и принимаются людьми, сознание который действует инерционно. Инерция в машинах и людях, если таковые еще остаются к этому моменту, переплетается до неразделимости и инерционного обеспечения инерции. Когда этот момент достигнут, остановить систему уже нельзя, она обреченно идет к своему концу, и совершенно бесполезно требовать ее остановки. Это уже машина, можно только убежать. Если можно.

Тоталитаризм – это не дефект, это не баг цивилизационной системы. Это закономерный её результат и финал.

 

Власть

Власть есть и «домик», и тот, кто в «домике» живет. Это вносит путаницу. А тот, кто в «домике» живет, может быть и субъектом, и программой. И сам «домик» тоже сделан из программ.

Власть – это система, состоящая из структур и структур-институтов. И есть люди и общества, кто эти структуры контролирует. Но у структур есть и не контролируемая часть – эта часть управляется когда-то запущенной программой. В конце системы контролирующих людей становится меньше, а контролирующих программ – больше. И тогда в механизм власти пролезают паразиты, которые и остаются в нем жить и которые и именуют себя властью.

Есть «домик», и тот, кто в «домике» живет. Корпоративно-клановая система – система кланов, играющих по внутренним правилам и контролирующих ресурсы страны, живет в государстве-системе, таком программно-аппаратном комплексе, который похож на скалу; в её щелях живут люди и кланы корпоративно-клановой системы, и из них они контролируют ресурсные потоки и захватывают ресурсы.

Уровни умственной отсталости и неадекватности вверху - те же, что и внизу. В соответствии с общим правилом единства массы.

Человек поздней власти - это результат деградации социального специалиста, или человека с повышенными социальными способностями. Человек поздней власти наследует весь негатив этого человека - сниженный интеллект, сниженное структурирование, сниженный самоконтроль, компенсационное поведение. Их мышление построено на социальной системе и внешним наблюдателям не понятно.

Им говорят: «что же вы даете за убийство человека меньше, чем за кражу курицы?» А они смотрят и не понимают. Этих, можно сказать, людей, регулярно ловят на самых разных мерзких делах. Но они действительно не понимают, в чем их обвиняют. Для понимания нужен цельный универсальный интеллект, а у них только детали. И они сами детали машиносистемы. Мерзкие дела совершает «домик»- набор программ, в котором они живут. Так что наказывать их можно, но требовать, чтобы они что-то поняли – нельзя. По нормам здоровых людей они неадекватны и имеют множество психических отклонений (увы, где теперь эти нормы). Но поскольку внизу то же, что и вверху, масса это заметить не может, и среагировать на это тоже не может. (Если какую-то простую мерзость совершает лично тот, кто в «домике» живет, то он вполне может всё понимать.)

 

Мандаризм

Системы приходят к тоталитаризму. Но сначала эти тоталитарные системы имеют некоторые унаследованные национальные особенности. А далее все особенности начинают исчезать.

Любой чиновник занимается регулированием и распределением. При любом общественном строе. Но регулирование и распределение – это признаки социализма. Выходит, что «социализм» может быть при любом строе. Только случается он не в большой системе, а в одной из подсистем. Но у составляющих социализма есть еще особенность – поскольку они эффективны и неизбежны, они распространяются и на систему управления.

Финальный строй всех систем – мандаринство, или мандаризм, по имени китайских универсальных управленцев – мандаринов. (Португальцы не могли различать китайских чиновников, и придумали для них это слово). До этого уровня страны доходили очень редко – или они сами рушились, или их завоевывали. А в Китае эта система реализовывалась многократно, и её элементы даже иногда специально восстанавливались. Так вышло, поскольку Китай с одной стороны слишком большой, а с другой - разваливаться ему в общем некуда. Поэтому путь исторической судьбы он мог проходить до конца и проходил несколько раз.

Мандаризм есть чистое управленчество как удержание управленческой ниши. У Шпенглера эта идея – власть ради власти – называется «цезаризмом»; сейчас становится видно, что этот «цезаризм» несколько неверен.

Цезаризм – бесформенный способ управления, где значима лишь всецело персональная власть, которой в силу своих способностей пользуется Цезарь или кто угодно другой на его месте. Все учреждения не имеют ни смысла, ни веса.... Выборы вырождаются в комедию. Деньги организуют весь их ход. (с) Шпенглер.

В массовом обществе не может быть персоны как таковой. Поэтому с «персональной властью» возникают проблемы. «Цезаризм» можно отнести к поздней цивилизации, но не к самому её концу. К Цезарю, а не к Гелиогабалу. При мандаризме даже не «власть ради власти». Это власть ради инерции, потому что так надо, а кому надо – не известно, поскольку давно утрачено. Делай что должно, а зачем – это слишком сложно. Поэтому делается то, что было, т.е. происходит следование инерции. Поскольку «ради инерции» – то процесс управления становится все более и более машинным.

Мандаризм – это функциональность ради эффективности и эффективность ради функциональности. Это максимальная машинизация всех аспектов жизни, большая, чем при тоталитаризме, и упрощенная относительно тоталитаризма.

Мандаризм - это высшая и последняя стадия социализма, что теоретически равно коммунизму.

Часто задается вопрос о будущем: корпорации или государство? Киберпанк или тоталитаризм? В мандаризме - всё одно единое, все слито вместе, корпорации встроены в единую государственную систему, киберпанк встроен в тоталитаризм как дно, как одна из тюремных зон.

Мандарин - это, конечно же, чиновник. Здесь важно то, что любой управленец является типом чиновника и имеет полномочия чиновника. Предприниматель - это тоже чиновник и мандарин, банкир - тоже чиновник и мандарин. Олигарх – тоже. Все они заняты в регулировании, распределении и отчуждении. Все «служат». Все они поставлены на должности кем-то в соответствии с договоренностями. Не чиновников и мандаринов в эти времена вообще нет. Кроме крестьян.

Мандаризм – это система управления, где разделение труда по управлению реализовано в максимальной степени. Во главе системы находится управляющий круг – сообщество нескольких кланов, вокруг каждого есть свое племя. Пространство управления разделено на участки. Участки (министерства, города, корпорации, банки, фирмы) работают в автоматическом режиме, поэтому участком может управлять любой управленец-мандарин. Племя управленца, получающего участок, воспроизводит ту же структуру, только ниже уровнем – снова министерства, города, корпорации, банки, фирмы.

Прибыль не получается из экономической деятельности, из-чего-то, прибыль устанавливается чиновниками-мандаринами. И в этом есть истина – потому что все связи известны, и в системе распределения если где-то прибудет – где-то убудет. Сначала люди создают эффективные товары. А когда все товары созданы, люди начинают создавать дефицит, потому что больше им создать в рамках превосходства, в рамках престижного потребления нечего. Создавая таким образом дефицит, люди создают проблемы друг для друга. И начинают торговать решениями этих проблем. Это поздняя экономика мандаризма. Например, придумывают сложнейшие системы экзаменов и контроля, а потом придумывают, как эти системы обмануть.

Чей центробанк, например? Про это написаны тома, а чей центробанк – не понятно. Такая же непонятная ситуация с собственностью и ответственностью. Приватизация прибылей и национализация убытков – процесс перманентный. Всё регулируется всеми и всё распределяется всеми. Никто ни за что не отвечает, а во главе обычно оказывается актер. Который не хотел, которого заставили.

Например, есть 100 кланов по 100 человек. Есть 100 ключевых структур - министерств, корпораций, банков. Каждый из 100 кланов распределяет свои 100 человек в 100 этих структур. Так система максимально стабилизируется. Борьба почти невозможна. Да и не особо нужна, у всех ведь всё есть. Всё распределено и все отрегулировано.

Бывает, что система создается вокруг спецслужб. Концентрация уровня спецслужб ведет тоже к монополизации спецслужб. Собственно спецслужбы, органы власти, СМИ, министерства, банки – все превращается и объединяется в суперспецслужбу. Но при этом эта суперспецслужба еще и растворяется в количестве людей, которое она охватывает. Вначале спецслужба может быть, но далее она перестает таковой быть.

Мандарин работает как машина. Мандарин есть выражение одномерности мира, транслированное в человека и транслируемое из человека. Это ничего больше, чем функциональность и рациональность. Это бюрократ, действующий по программе, и при этом приворовывающий, и для себя, и для своего клана-племени, и чаще всего тоже по программе. Украдет не по программе – могут и посадить. Никаких идей и убеждений у него быть не должно, он чистый управленец-потребитель. Он человек-никто, поскольку всё остальное мешает одномерному представлению. Он может управлять всем, чем угодно, поскольку ко времени его появления все совершенно системы доведены до автоматизма, и личность руководителя не имеет значения. Например, спортсмены спокойно ставятся на должности чиновников и олигархов – функциональность систем от этого не меняется.

Так что управлять в общем не надо, нужно в меру красть и делиться – а как это делать, расскажут, а при непонимании - сделают. При этом не наносить вреда функциональности системы – в этом и состоит искусство управления. И этот тип человека-мандарина, и этот тип управленства-мандаризма, они одинаковы во всем мире, во всех системах. Национальность не важна, поскольку когда устанавливается мандаризм, национальности больше нет. Сама система власти жестко пресекает все человеческие побуждения со стороны мандаринов. Потому что обычно они у них настолько неприятные, что лучше, чтобы их вообще не было.

Регулирование и распределение касается и самой системы власти. В поздней системе власть распределена так, что ответственных ни за что не найти. Но можно назначить. Таким образом происходит отчуждение от ответственности. И это в общем понятно - мало кто может понять причинно-следственные связи вообще и в системе в частности; а в отношении тех связей, которые понятны, лучше делать вид, что они непонятны.

Мандаризм может иметь внешне любую идеологическую или религиозную окраску, но она – только пустая форма. По сути мандаризм идеологической окраски не имеет и иметь не может, он отторгает любую живую часть любой идеологии, оставляя только ее мертвую формальную часть. Мандаризм есть механицизм ворующей клановой системы в условиях механистического существования властной машины вообще.

Идеология вроде бы нужна для управления массами. Но ошибка в массах. Идеология позволяет организовывать управление нациями, а не массами. Когда нации начинают рассыпаться, идеология принимает характер спекуляции на ее чувствах. Поскольку сначала исчезает, распадается всё сложное, то сначала распадаются идеологии. А масса не управляется идеологиями, она управляется психозами. Идеологии массе недоступны, поскольку слишком сложны. Это же касается и религий. Вообще идеологии и религии похожи, с некоторой натяжкой идеологии – это псевдорелигии и микрорелигии.

Не важно, с чего система начнется – с либерализма, монархизма, фашизма, коммунизма или бандитизма; закончится она мандаризмом, если просуществует до естественного конца. Потому что мандаризм – это финальная стабилизация системы в состоянии успокоения, мандаризм – аттрактор любой человеческой системы. Все цветовое выравнивается до серого, все человеческое – до нейтрального и никакого. Всё хорошее известно, всё плохое тоже. Как в культуре происходит исчерпание темы, и с вершины остается только один путь вниз, то же происходит и с культурой и с системой управления.

Мандаризм может иметь коммунистическую шкуру; но при этом коммунисты будут сидеть в тюрьмах, а на должностях коммунистов будут функциональные эффективные бюрократы: серые мышки, люди-никто.

Репрессии при мандаризме жестоки и случайны, поскольку никто толком не знает, кого и за что репрессировать. Основная проблема репрессий – даже когда хочется кого-то репрессировать, собственно достойных людей не находится, вся масса однородна. Но обычно даже не хочется, хотения остаются в прошлом, просто какие-то ржавые древние механизмы выдают заказы на репрессии. И еще потому, что с пониманием причинно-следственных связей проблема, а здесь эти связи еще и запутаны. Если процессы вдруг запускаются, то они тянутся долго, чтобы можно было все варианты и последствия просмотреть и сбалансировать.

Мандаризм объединяет в с



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-10-25 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: