Горлойс тоже приподнялся.
— Это — та самая церковь, куда ходит к обедне Амброзий. Скорей одевайся, Игрейна, мы пойдем вместе.
Молодая женщина уже затягивала поверх льняного платья тканый шелковый пояс, когда в дверь постучался незнакомый слуга и попросил дозволения переговорить с госпожой Игрейной, супругой герцога Корнуольского. Игрейна вышла к порогу; посланец показался ей знакомым. Тот поклонился, и молодая женщина тут же вспомнила, где его видела: много лет назад, на веслах ладьи Вивианы. В памяти тут же воскрес сон, и внутри у Игрейны все похолодело.
— Твоя сестра шлет тебе вот это, — проговорил слуга, — и велит носить эту вещь на себе и помнить о своем обещании, не более. — И гонец вручил молодой женщине крохотный шелковый сверточек.
— Это еще что такое, Игрейна? — хмуро осведомился Горлойс, подходя сзади. — Кто шлет тебе подарки? Этот посланец тебе знаком?
— Он из свиты моей сестры, с острова Авалон, — отозвалась Игрейна, разворачивая сверток.
— Моя жена не принимает подарков от гонцов, мне неизвестных, — сурово отрезал герцог, грубо отбирая у нее вещицу. Игрейна негодующе вскинулась. Все ее недавняя нежность к Горлойсу растаяла в единый миг: да как он смеет!
— Да это же тот самый голубой камень, что был на тебе в день нашей свадьбы, — насупясь, промолвил Горлойс. — А обещания тут при чем? И каким образом камень попал к твоей сестре — если послание и впрямь от нее?
Быстро собравшись с мыслями, Игрейна впервые в жизни умышленно солгала мужу:
— Когда сестра навешала меня, я отдала ей камень вместе с цепочкой — починить застежку: она знает на Авалоне одного златокузнеца, до которого корнуольским мастерам далеко. Я же пообещала ей впредь обращаться со своими украшениями аккуратнее, ведь я — взрослая женщина, а не беспечный ребенок, не знающий цены дорогим вещам, вот об этом она мне и напоминает. А теперь могу ли я получить назад свою подвеску, о, супруг мой?
По-прежнему хмурясь, Горлойс протянул ей лунный камень:
— У меня в услужении довольно златокузнецов, так что застежку можно было бы починить, обойдясь без нравоучений, что читать тебе сестра давно уже не вправе. Вивиана слишком много на себя берет, может, в детстве она и заменяла тебе мать, да только теперь ты не на ее попечении. Надо бы тебе почаще вспоминать о том, что ты — взрослая женщина, и меньше оглядываться на дом родной.
— Ну вот, теперь меня отчитали дважды, — раздраженно отпарировала Игрейна, застегивая цепочку на шее. — Один раз — сестра, а второй раз — муж, точно я и впрямь дитя неразумное.
Над его головой по-прежнему маячила тень смерти, жуткий призрак, неотступно преследующий обреченного. И внезапно Игрейна пожелала про себя, пожелала исступленно, чтобы никакого ребенка и не было, чтобы ей не пришлось рожать сына мужу, который одной ногою в могиле… Внутри ее все обратилось в лед.
— Ну, будет тебе, Игрейна, — примирительно проговорил Горлойс, приглаживая ей волосы, — не злись на меня. На будущее постараюсь запомнить, что ты и впрямь — взрослая женщина на девятнадцатом году жизни, а не пятнадцатилетняя девчонка! Пойдем же, надо собраться к обедне, а то священники не одобряют хождений туда-сюда после того, как служба начнется.
Церковь оказалась маленькой, сплетенной из прутьев мазанкой; в сыром, промозглом воздухе тускло мерцали светильники. Игрейна порадовалась про себя, что надела плотный шерстяной плаш. Горлойс шепотом пояснил жене, что седовласый священник, престарелый и благообразный, что твой друид, — личный исповедник Амброзия, состоящий при войске, и что сегодня служат благодарственную службу в честь возвращения короля.
— А сам король здесь?
— Вон он входит, его место у самого алтаря, — прошептал Горлойс, наклоняя голову.
Игрейна тут же узнала Амброзия по темно-красной мантии, надетой поверх темной, богато вышитой туники, у бедра его висел инкрустированный самоцветами меч. Молодая женщина прикинула про себя, что Амброзию Аврелиану где-то около шестидесяти: высокий, худощавый, чисто выбритый на римский манер, он брел, ссутулившись, осторожно переставляя ноги, словно изнутри его терзала боль. Некогда он, возможно, был весьма хорош собой, сейчас лицо его пожелтело, покрылось морщинами, темные усы обвисли, побелели, волосы посеребрила седина. Рядом с ним шли двое-трое советников, а может быть, и герцогов; Игрейна уже собиралась спросить мужа, кто они, но священник, видя, что король прибыл, принялся читать по своей внушительной книге. Молодая женщина прикусила язычок и промолчала, внимая службе, которую даже теперь, после четырех лет наставлений отца Колумбы, не вполне понимала, да и не стремилась понять. Игрейна знала: глазеть в церкви по сторонам под стать неотесанной деревенщине считается дурным тоном, однако ж она украдкой приглядывалась из-под капюшона к окружению короля: к человеку, которого она сочла Уриенсом из Северного Уэльса, и к богато разодетому, стройному красавцу, чьи темные волосы были коротко подстрижены на уровне подбородка по римской моде. Не это ли — Утер, соратник Амброзия и его вероятный преемник? На протяжении всей долгой службы он предупредительно держался рядом с Амброзием, стоило стареющему королю пошатнуться, и темноволосый изящный сопровождающий тут же предложил ему руку. Он не сводил глаз со священника, однако Игрейна, обученная читать мысли людей по лицам, понимала: этот человек не прислушивается ни к святому отцу, ни к службе как таковой, а сосредоточенно размышляет о своем. Один раз он поднял голову, поглядел прямо на Горлойса и на мгновение встретился взглядом с Игрейной. Глаза его казались двумя темными точками под кустистыми бровями, и молодая женщина передернулась от отвращения. Если это Утер, она не желает иметь с ним ничего общего, рядом с ним корона встанет ей слишком дорого. Надо думать, этот человек старше, чем выглядит, на вид ему было лет двадцать пять, не больше.
Служба шла своим чередом, когда в дверях возникла небольшая суматоха. В церковь вошел высокий, воинского вида незнакомец, широкоплечий, но худощавый, закутанный в плотный тканый плед вроде тех, что носят северяне. За ним следовали четыре-пять ратников. Священник, точно не заметив, невозмутимо продолжал читать, но стоявший тут же диакон оторвался от Евангелия и сердито нахмурился. Вновь вошедший обнажил голову, явив взгляду шапку светлых волос, уже редеющих, особенно на макушке. Он пробрался сквозь толпу прихожан, священник произнес: «Помолимся»; и, уже опускаясь на колени, Игрейна увидела, что высокий светловолосый незнакомец и его спутники совсем рядом, ратники смешались со свитой Горлойса, а сам предводитель оказался подле нее. Опускаясь на колени, он быстро оглянулся по сторонам, проверяя, всем ли его людям нашлось место, и, благочестиво склонив голову, приготовился внимать молитве.
На протяжении всей долгой службы он так и не поднял головы. Даже когда прихожане вереницей потянулись к алтарю за освященным хлебом и вином, незнакомец не двинулся с места. Горлойс коснулся плеча Игрейны, и она послушно подошла к нему: христиане считают, что жене должно принять мужнюю веру, так что, если она и идет к причастию, не подготовившись должным образом, пусть этот их Господь винит Горлойса. Отец Колумба долго урезонивал ее насчет подобающих молитв и прочего, так что Игрейна в конце концов решила, что толком соблюсти все тонкости ей все равно не удастся. Но Горлойс на нее рассердится, и, в конце концов, разве можно нарушать тишину, вступая с мужем в спор, пусть даже и шепотом?
Стиснув зубы, она вернулась на место: хлеб грубого помола и кислое вино на пустой желудок пришлись куда как некстати. Высокий незнакомец поднял голову. Горлойс коротко кивнул ему — и прошел дальше. Незнакомец взглянул на Игрейну, на мгновение показалось, что он смеется и над нею, и над Горлойсом. Молодая женщина не сдержала улыбки. Горлойс неодобрительно нахмурился, Игрейна поспешила за мужем и покорно преклонила колени рядом с ним. Она видела: светловолосый незнакомец не сводит с нее глаз. Игрейна предположила, что это наверняка — Лот Оркнейский, тот самый, кого Горлойс назвал честолюбивым юнцом. Среди северян на каждом шагу встречаются светлокудрые, точно саксы.
Зазвучал заключительный псалом, Игрейна слушала, в слова особенно не вдумываясь.
Избавление послал Он народу Своему;
Заповедал навеки завет Свой.
Свято и страшно имя Его!
Начало мудрости — страх Господень…
Горлойс склонил голову, дожидаясь благословения. Сколько всего поняла она о своем супруге за эти несколько дней! Игрейна знала, что он христианин, еще когда только выходила за него замуж; по правде говоря, в нынешние времена почти все — христиане, куда ни глянь, а те, что нет, тщательно это скрывают, кроме, разве, тех, кто живет поблизости от Священного острова, оплота Древней веры, да еще северных варваров и саксов. Но Игрейна и не подозревала, что муж ее искренне набожен.
Отзвучало благословение, священник и его диаконы удалились, унося с собою крест для благословения и Священную книгу. Игрейна оглянулась на короля. Выглядел он бледным и измученным, по пути к выходу он тяжело опирался на руку темноволосого юнца, что стоял рядом и поддерживал старика на протяжении всей службы.
— Владыка Оркнейский времени не теряет, не так ли, мой лорд Корнуольский, — проговорил высокий светловолосый незнакомец, закутанный в плед. — Последние дни он ни на шаг от Амброзия не отходит, так вокруг него и вьется!
«Выходит, — подумала про себя Игрейна, — это вовсе не герцог Оркнейский».
Горлойс хмыкнул в знак согласия.
— Это, надо думать, твоя госпожа и супруга, Горлойс?
— Игрейна, дорогая моя, это наш военный вождь, Утер. Племена прозвали его Пендрагоном, по гербу на знамени, — неохотно буркнул Горлойс.
Молодая женщина, изумленно моргая, присела до полу. Этот нескладный увалень, светловолосый, точно сакс, — Утер Пендрагон? Этому придворному, этому невеже, что ввалился в церковь посреди службы, суждено стать преемником Амброзия? А Утер между тем глядел во все глаза — нет, не на лицо ее, осознала Игрейна, но куда-то чуть ниже. Молодая женщина, встревожившись, уж не пролила ли она часом на платье вино святого причастия, тоже опустила взгляд и обнаружила, что Утер неотрывно смотрит на лунный камень у нее на груди. «Неужто раньше таких не видел!», — раздраженно подумала она.
Горлойс тоже проследил направление его взгляда.
— Мне хотелось бы представить мою супругу королю, доброго вам дня, лорд мой герцог, — бросил он и, не дожидаясь прощальных слов Утера, зашагал к выходу. — Мне не нравится, как он на тебя смотрит, Игрейна, — объявил он, оказавшись за пределами слышимости. — Для порядочной женщины он — неподходящее знакомство. Избегай его.
— Он смотрел вовсе не на меня, о супруг мой, но на мою подвеску, — возразила Игрейна. — Он что, так жаден до драгоценностей?
— Он до всего жаден, — коротко отрезал Горлойс. И увлек жену за собою, да так стремительно, что Игрейна в своих башмачках на тонкой подошве то и дело спотыкалась на каменной мостовой. Вскоре супруги поравнялись с королем и его свитой.
Амброзий в окружении священников и советников выглядел самым обычным дряхлым, больным стариком, который отправился к обедне натощак и теперь не прочь присесть и подкрепиться. Он шел, прижимая одну руку к боку, точно внутри у него все болело и ныло. Но Горлойсу он улыбнулся с искренней приязнью, и Игрейна тотчас же поняла, почему все жители Британии разом позабыли о своих распрях ради того, чтобы встать под знамена этого человека и отшвырнуть саксов от родных берегов.
— Как, Горлойс, ты уже вернулся из Корнуолла — так быстро? Я уж почти и не надеялся увидеть тебя до совета, а то и вообще, — промолвил Амброзий. Голос его звучал чуть слышно, с придыханием, король протянул к Горлойсу руки, а тот осторожно обнял старика и без околичностей выпалил:
— Вы больны, мой лорд, вам не следовало вставать с постели!
Амброзий улыбнулся краем губ.
— Очень скоро я в нее лягу и боюсь, что надолго. Вот так и епископ говорит, он предлагал принести святые дары мне в постель, буде я того пожелаю, да только мне захотелось еще разок показаться среди вас. Пойдем, Горлойс, позавтракаешь со мной, да заодно и расскажешь, как там жизнь в вашем мирном захолустье.
Мужчины зашагали дальше, Игрейна спешила вслед за мужем. По другую руку от короля шел стройный, темноволосый, одетый в алое юнец: Лот Оркнейский, вспомнила она. В королевских покоях Амброзия усадили в удобное кресло — и король поманил к себе Игрейну.
— Добро пожаловать к моему двору, леди Игрейна. Твой супруг рассказывал мне, что ты — дочь Священного острова.
— Это так, сир, — смущенно подтвердила Игрейна.
— В числе моих придворных советников есть и твои соплеменники, священникам не по душе, что друидов ставят на одну доску с ними, но я им говорю: все вы служите Великим, тем, что над нами, только под разными именами. А мудрость есть мудрость, откуда бы она ни пришла. Иногда мне кажется, что ваши Боги окружают себя слугами более разумными, нежели избирает наш Господь, — проговорил Амброзий, улыбаясь гостье. — Ну же, Горлойс, садись к столу, сюда, рядом со мной.
Игрейна присела на подушку, подумав про себя, что Лот Оркнейский изрядно смахивает на неприкаянного пса: его прогнали пинком, а он все норовит приползти обратно к хозяину. Если Амброзия окружают те, кто его искренне любит, это превосходно. Но в самом ли деле Лот привязан к своему королю или просто стремится оказаться ближе к трону, чтобы и на него упал отблеск отраженного могущества? Молодая женщина заметила, что Амброзий, учтиво предлагающий гостям свежий пшеничный хлеб, мед, свежую рыбу со своего стола, сам ест лишь кусочки хлеба, размоченные в молоке. Не укрылась от нее и легкая желтизна, окрасившая белки его глаз. «Амброзий умирает», — говорил Горлойс. За свою жизнь Игрейна повидала достаточно смертельно больных, чтобы понять: муж сказал чистую правду. И сам Амброзий, судя по его словам, отлично это сознает.
— До меня дошли известия о том, будто саксы заключили что-то вроде договора с северянами: вроде как коня зарезали и принесли клятву на его крови, как это у них, у дикарей, водится, — проговорил Амброзий. — Так что возможно, на сей раз полем битвы станет Корнуолл. Уриенс, тебе, вероятно, придется вести наши войска в Западные земли, тебе и Утеру, он-то знает валлийские холмы, как рукоять своего меча. Чего доброго, война и в ваши мирные края придет, Горлойс.
— Но ведь вас, как и нас на севере, защищает морской берег и утесы, — вкрадчиво проговорил Лот Оркнейский. — Не думаю, что орды дикарей доберутся до Тинтагеля, для этого нужно хорошо знать скалы и бухты. А ведь даже с суши Тинтагель нетрудно защитить, благодаря протяженной дамбе.
— Это верно, — согласился Горлойс, — но в бухтах на берег легко высадиться с корабля; и даже если враги не сумеют добраться до замка, нельзя забывать о разбросанных тут и там деревнях, о плодородных землях и посевах. Я могу защитить крепость, но что будет с округой? Я — герцог, ибо защищаю своих подданных.
— Сдается мне, что герцог или король должны бы делать и больше, — отозвался Амброзий, — но доподлинно сказать не могу. Я никогда не знал мира, так что проверить не удалось. Возможно, наши сыновья сумеют то, чего не удалось нам. Ты, Лот, пожалуй, до этого доживешь, ты из нас самый молодой.
Во внешней комнате послышался шум, и в следующий миг в дверях воздвигся высокий светловолосый Утер. Он держал на привязи двух псов, псы рычали, тявкали, рвались с поводков. Задержавшись на пороге, он терпеливо распутал кожаные ремни, вручил поводки слугам и вошел в покой.
— Ты нам все утро покоя не даешь, Утер, — съязвил Лот. — Сперва священнику помешал обедню служить, а теперь вот короля за завтраком потревожил.
— Я помешал? Умоляю простить меня, лорд мой, — улыбнувшись, проговорил Утер, и король протянул ему руку, просияв, точно при виде любимого ребенка.
— Прощаю, Утер, только, будь так добр, отошли собак. Ну же, иди сюда, садись рядом, мальчик мой, — проговорил Амброзий, неловко поднимаясь на ноги. Утер обнял старика, очень осторожно и почтительно, отметила Игрейна. «А ведь Утер и впрямь любит короля, тут не просто честолюбие придворного, домогающегося королевских милостей!»
Горлойс приподнялся было, уступая вновь вошедшему место рядом с Амброзием, но король жестом велел ему остаться. Утер перебросил через лавку сперва одну длинную ногу, затем другую, пробираясь к сиденью рядом с Игрейной. Споткнувшись, он чуть не упал на соседку, молодая женщина смущенно отдернула юбки. «Ну, это же надо быть таким неуклюжим! Точно огромный дружелюбный щенок!» Утер схватился рукой за край стола — и удержался-таки на ногах.
— Прости мне мою неловкость, госпожа, — улыбнулся он Игрейне, глядя на нее сверху вниз. — На твоих коленях я, сдается мне не помещусь!
Молодая женщина, не сдержавшись, залилась смехом.
— Даже твои псы не поместились бы, лорд мой Утер!
Он положил себе хлеба и рыбы и предложил соседке меда, зачерпнув из горшочка полную ложку. Игрейна учтиво отказалась.
— Я не люблю сладости, — проговорила она.
— Ты в них и не нуждаешься, госпожа, — отвечал Утер. И молодая женщина заметила, что он вновь неотрывно глядит на ее грудь. Он что, впервые видит лунный камень? Или любуется округлыми изгибами? Внезапно Игрейна с болью осознала, что грудь ее уже не так высока и крепка, как до рождения Моргейны. К щекам ее прихлынул жаркий румянец, и она поспешно отхлебнула холодного свежего молока.
Утер был хорош собой, на гладкой, упругой коже — ни морщинки. Молодая женщина вдыхала запах его пота, чистый и свежий, как у ребенка. И все же не так уж он и молод, светлые, выгоревшие под солнцем волосы на затылке уже начинают редеть. Игрейна ощутила странное, неведомое прежде беспокойство; они сидели так близко, что бедра их соприкасались, и Игрейна ни на миг не могла о том забыть. Молодая женщина опустила взгляд и откусила кусочек хлеба с маслом, прислушиваясь к тому, как Горлойс с Лотом обсуждают, что будет, если в Западную страну придет война.
— Саксы — воители, да, — промолвил Утер, присоединяясь к разговору, — но они сражаются более-менее цивилизованным способом. Северяне, скотты, дикари из запредельных земель — они просто одержимые, бросаются в битву нагишом и с воплями, так что очень важно обучить войско стойко держаться против них и не бежать в страхе.
— Вот здесь у легионов преимущество перед нашими, — подхватил Горлойс. — То были солдаты, сознательно избравшие для себя это ремесло, дисциплинированные, обученные военному искусству, а не поселяне с земледельцами, которые идут сражаться, ничего в этом деле не смысля, и возвращаются на свои подворья, когда опасность позади. Что нам нужно, так это британские легионы. Возможно, если еще раз воззвать к императору…
— У императора, — Амброзий улыбнулся краем губ, — довольно забот и без нас. Нам нужны всадники, нам нужна конница, но если нам необходимы британские легионы, Утер, нам придется создавать их своими силами.
— Невозможно, — решительно отрезал Лот. — Наши люди станут сражаться за свои дома или из преданности своим клановым вождям, но не ради какого-то там короля или императора. А за что, по-вашему, они бьются, как не за то, чтобы вернуться домой и жить потом в покое и благоденствии? Люди, которые идут за мной, идут за мной — а не воюют за какую-то там воображаемую свободу. Мне не так-то просто отвести их так далеко на юг, они говорят — и ведь они правы! — что никаких саксов в наших краях и в помине нет, так зачем бы им сражаться так далеко от дома? Дескать, вот придут саксы к их порогам, тогда и успеется с ними сразиться и защитить землю, а жители южных окраин пусть сами обороняют свою страну.
— Неужто они не понимают: если они придут и остановят саксов здесь, саксы, пожалуй, никогда не нагрянут в их края… — негодующе начал Утер, и Лот со смехом взмахнул изящной рукой.
— Спокойно, Утер! Я-то об этом знаю — в отличие от моих подданных. Из тех, кто живет к северу от великой стены, ты не создашь британских легионов, да и постоянной армии тоже!
— Может статься, Цезарь был прав, — сипло отозвался Горлойс. — Может, нам и впрямь следует восстановить оборону стены. Не для того, чтобы не подпускать к городам диких северян, как в его случае, но чтобы оградить от саксов твою землю, Лот.
— На это мы войска выделить не можем, — нетерпеливо бросил Утер. — Не можем выделить обученные войска — и точка! Может, придется позволить союзным саксам защищать Саксонский берег и держать оборону в Западной стране против скоттов и северян. Думаю, укрепиться нам следует в Летней стране; тогда зимой они не смогут добраться до нас и разорить наш лагерь, как это случилось три года назад, мимо островов они не пройдут, не зная дороги.
Игрейна внимательно прислушивалась. Она родилась в Летней стране и знала, что зимой море выходит из берегов и затапливает землю. Заболоченная область, вполне проходимая летом, зимой превращается в озера и протяженные внутренние моря. Армии захватчиков непросто будет пройти через эти края.
— Вот и мерлин мне так же сказал, — отозвался Амброзий, — и предложил показать места, где в Летней стране наши воинства могли бы встать лагерем.
— Не хочу я оставлять Саксонский берег на союзные войска. Сакс — он и есть сакс и клятву будет держать лишь до тех пор, пока это ему выгодно, — скрипучим голосом отозвался Уриенс. — Думаю, величайшей ошибкой всех наших жизней стал тот день, когда Константин заключил договор с Вортигерном…
— Нет, — возразил Амброзий. — Пес с примесью волчьей крови будет драться с волками свирепее любого пса. Константин вручил Вортигерновым саксам их собственную землю, и они сражались за нее. Саксам нужно лишь одно: земля. Они — земледельцы, и они будут биться не на жизнь, а на смерть, чтобы охранить свою землю. Союзные войска доблестно сражались против саксов, пришедших захватить наши берега…
— Но теперь, когда их так много, — возразил Уриенс, — они требуют расширить выданные им по договору наделы и грозятся, что, если мы не дадим им еще земли, они придут и возьмут ее сами. Так что теперь, словно нам мало саксов из-за моря, приходится сражаться еще и с теми, что привел в наши края Константин…
— Довольно, — проговорил Амброзий, поднимая худую руку, и Игрейна осознала, насколько серьезно он болен. — Не в моих силах исправить ошибки — если это и впрямь ошибки, — совершенные теми, кто умер до моего рождения. Мне дай Боже хотя бы свои промахи исправить, а за тот срок, что мне остался, я и этого не успею. Но пока жив, что смогу, сделаю.
— Думаю, самое разумное — это первым делом изгнать саксов из наших собственных земель, — предложил Лот, — а потом укрепиться, чтобы не допустить их возвращения.
— Не думаю, что такое возможно, — возразил Амброзий. — Они жили здесь со времен дедов, прадедов и прапрапрадедов, если не все, то некоторые, и, если только мы не собираемся их перебить, они не уйдут с земли, которую по праву называют собственной; да и мы договора не нарушим. Если мы станем друг с другом сражаться здесь, на берегах Британии, то откуда нам взять оружие и силы, чтобы выдержать вторжение извне? Кроме того, многие саксы с Саксонского берега — христиане и станут сражаться на нашей стороне против дикарей и их языческих богов.
— Думаю, — сдержанно улыбнулся Лот, — епископы Британии были правы, отказываясь посылать миссионеров спасать души саксов на наших берегах, говоря, что если кого из саксов и пустят в Небеса, так, чур, без их содействия! Довольно нам от этих саксов и на земле неприятностей, неужто и на Небесах не обойтись без их грубых свар!
— Сдается мне, насчет природы Небес ты заблуждаешься, — раздался знакомый голос, и Игрейна ощутила в груди странную, сосущую пустоту узнавания. Она поглядела через стол на говорящего: на нем была простая серая одежда монашеского покроя. В этом одеянии она мерлина ни за что бы не узнала, но вот голос его не перепутала бы ни с каким иным. — Лот, ты вправду думаешь, что людские ссоры и несовершенства сохранятся и в Небесах?
— Ну, что до этого, ни с кем из побывавших в Небесах мне разговаривать не доводилось, — отозвался Лот, — да и тебе, думаю, так же, лорд мерлин. Но ты изъясняешься мудро, что твой священник, — уж не принял ли ты сан на старости лет, господин?
— У меня с вашими священниками общее лишь одно, — со смехом ответствовал мерлин. — Я много времени потратил, пытаясь отделить человеческое от Божественного, а когда преуспел, вижу, что разница не так уж и велика. Здесь, на земле, мы этого не видим, но, избавившись от тела, мы познаем больше и постигнем, что распри наши в глазах Господа ничего не стоят.
— Тогда зачем мы сражаемся? — осведомился Утер, усмехаясь, точно решил потрафить старику. — Если все наши споры благополучно разрешатся на Небесах, так чего бы нам не сложить оружие и не обнять саксов, точно братьев?
— Когда мы все обретем совершенство, так оно и будет, лорд Утер, но они о том до поры не ведают, так же, как и мы, — снова улыбнувшись, любезно заверил мерлин. — И пока судьба человеческая толкает людей к битвам, ну что ж, приходится исполнять предназначенное, играя в игры смертной жизни. Но в этой земле нам необходим мир для того, чтобы люди задумались о Небесах, а не о войне и битве.
— Не по душе мне рассиживаться, размышляя о Небесах, старик, — рассмеялся Утер. — Это дело я предоставлю тебе и прочим служителям Божьим. Я — воин, им был, им остаюсь и молюсь о том, чтобы всю свою жизнь провести в битвах, как подобает мужу, а не монаху.
— Ты осторожнее выбирай, о чем молишься, — предостерег мерлин, вскидывая глаза на Утера. — А то, глядишь, Боги и даруют просимое.
— Я не хочу состариться в размышлениях о Небесах и мире, — фыркнул Утер, — уж больно это все скучно. Мне подавай войну, добычу, женщин — о да, женщин, — а служители Божьи этого всего не одобряют.
— Выходит, недалеко ты ушел от саксов, так, Утер? — обронил Горлойс.
— Не ваши ли священники твердят: возлюбите врагов своих, а, Горлойс? — расхохотался Утер и, потянувшись через Игрейну, добродушно хлопнул ее супруга по спине. — Так вот я и люблю сакса: сакс дает мне все то, чего я хочу от жизни! Чего и тебе желаю: ведь когда случается мирная передышка, вот, как сейчас, можно радоваться пирам и женщинам, а потом — снова в битву, как подобает настоящему мужу! Думаешь, женщинам милы те мужчины, что хотят греться у огня и поле возделывать? Думаешь, твоя прекрасная госпожа была бы столь же счастлива с пахарем, как с герцогом и полководцем?
— Ты еще молод, Утер, потому так и рассуждаешь, — серьезно промолвил Горлойс. — Вот доживешь до моих лет, так и тебе война опротивеет.
Утер фыркнул:
— Что скажешь, лорд Амброзий? Опротивела ли тебе война?
Амброзий улыбнулся усталой, измученной улыбкой.
— Какая разница, опротивела мне война или нет, Утер, Господь в мудрости своей порешил, чтобы дни мои прошли в битвах, так оно и вышло, по воле Его. Я защищал мой народ, так поступит и тот, кто придет мне на смену. Возможно, при твоей жизни или при жизни твоих сыновей у нас достанет мирного времени, чтобы спросить себя: чего ради мы воюем.
— Эге, да тут, никак, одни философы собрались, мой лорд мерлин, король мой, — прозвучал вкрадчивый, многозначительный голос Лота Оркнейского. — Даже ты, Утер, в рассуждения ударился. Вот только вся эта заумь не подскажет нам, что же все-таки делать с дикарями, наступающими на нас с востока и с запада, и с саксами на наших собственных берегах. Думаю, все мы хорошо понимаем: от Рима нам помощи не дождаться. Если нам нужны легионы, надо самим их создавать, и, сдается мне, придется нам обзавестись заодно и собственным цезарем, ибо точно так же, как солдатам нужны свои полководцы, так и владетелям этого острова нужен кто-то, кто стоял бы над ними всеми.
— А зачем нам звать своего короля титулом цезаря? Или считать его таковым? — осведомился воин, которого, как слышала Игрейна, называли Экторием. — В наши дни цезари правили Британией очень даже неплохо, но мы сами видим: слабое место империи вот в чем: как только в родном городе начинаются беспорядки, римляне уводят легионы и оставляют нас на растерзание варварам! Даже Магнус Максимус…
— Он не был императором, — улыбаясь, напомнил Амброзий. — Магнус Максимус хотел быть императором, когда командовал здешними легионами, — для военного вождя устремление вполне понятное. — Игрейна заметила, как король коротко улыбнулся Утеру поверх голов. — Так что он прихватил свои легионы и двинулся маршем на Рим, рассчитывая, что его провозгласят императором — при поддержке армии, и здесь он был не первым и не последним. Но до Рима он так и не дошел, и все его честолюбивые замыслы пошли прахом, вот только предания и остались… в твоих валлийских холмах, Утер, до сих пор, сдается мне, говорят о Магнусе Великом, что однажды вернется с могучим мечом, во главе легионов и защитит свой народ от любых захватчиков…