— Они уходят! Уходят! Сперва Лот, а теперь лорд Корнуольский, и мы остались без защиты!
— Все солдаты покидают город! Что же нам делать, когда на южном побережье высадятся саксы?
— Трусы! — заорал кто-то с берега, едва паром с громким скрипом отчалил от пристани. — Трусы, удираете, а страна-то горит!
Из темноты со свистом вылетел камень — и ударил одному из воинов в кожаный нагрудник. Дружинник выругался, но Горлойс резким шепотом одернул ослушника, и тот, заворчав, умолк. С берега долетело еще несколько оскорбительных выкриков и пара-тройка камней, но очень скоро паром оказался за пределами досягаемости. Со временем глаза Игрейны привыкли к темноте, теперь она вполне различала лицо Горлойса, бледное и неподвижное, точно у мраморной статуи. За всю ночь он ни разу не заговорил с женой, хотя скакали они до самого рассвета и, даже когда позади них заалела промозглая заря, одевая мир кармазинно-красным туманом, остановились лишь ненадолго, дать отдых лошадям и людям. Горлойс расстелил для Игрейны плащ, чтобы прилегла хоть на самую малость, принес ей сухарей, сыра и чашу с вином — солдатский паек, — но так и не сказал ни слова. После долгой скачки молодая женщина была совершенно измучена, в голове у нее все перемешалось, она знала, что Горлойс поссорился с Утером и увел своих людей — но не больше. Отпустил ли их Утер, нимало не протестуя? В конце концов, ведь Лоту уехать позволили.
Немного передохнув, Горлойс вновь привел лошадей и собирался уже подсадить жену в седло, но тут Игрейна взбунтовалась:
— Я дальше не поеду, пока ты не объяснишь мне, куда мы скачем и почему! — Молодая женщина бесстрашно глядела на мужа, голос, впрочем, она понизила, не желая опозорить Горлойса перед его дружиной. — Отчего мы тайно бежим из Лондиниума, точно воры в ночи? Изволь рассказать мне, что происходит, или тебе придется привязать меня к коню и так тащить до самого Корнуолла, с визгом и криками!
— А ты думаешь, при необходимости меня что-то остановит? — осведомился Горлойс. — Не пытайся мне противоречить, ты, из-за кого я отрекся от прошлого — а ведь всю жизнь я поступал по чести и свято соблюдал клятвы — и предал память моего короля!
— Да как ты только смеешь винить за это меня?! — обрушилась на мужа Игрейна. — Не из-за меня ты так поступил, но из-за своей безумной ревности! Я не повинна ни в одном из грехов, что приписывает мне твое порочное воображение…
— Замолчи! Вот и Утер тоже клялся, что ни в чем дурном ты не повинна. Но ты — женщина, и ты, как мне думается, наложила на него чары… я пошел к Утеру, надеясь уладить нашу ссору, и знаешь, что предложил мне распутный мерзавец? Потребовал, чтобы я развелся с тобой и отдал тебя ему!
Глаза Игрейны расширились.
— Если ты так дурно обо мне думаешь, если считаешь меня прелюбодейкой и ведьмой и приписываешь мне то и это, так почему ты не обрадовался возможности избавиться от меня так просто?
В груди у нее вновь вскипела ярость: даже Утер видит в ней женщину, которую можно передавать из рук в руки, не спросивши ее согласия; он отправился к Горлойсу и потребовал уступить ему немилую супругу точно так же, как сам Горлойс некогда выпросил ее у Владычицы Авалона! Она им что, лошадь, выставленная на продажу на весенней ярмарке? Некая часть сознания Игрейны трепетала от тайной радости: она нужна Утеру, нужна настолько, что он готов поссориться с Горлойсом и настроить против себя союзников, затеяв распрю из-за женщины! А другая часть ее существа кипела от ярости. Почему Утер не попросил ее — ее саму! — отказаться от Горлойса и прийти к нему по доброй воле?
А Горлойс между тем воспринял ее вопрос со всей серьезностью.
— Ты поклялась мне, что не нарушала супружеской верности. А христианину не дозволяется отсылать от себя жену, кроме как по причине прелюбодейства.
Во власти досады и внезапно накатившего раскаяния Игрейна промолчала. Благодарности к мужу она не испытывала, но по крайней мере он к ней прислушался. Однако ж ей тут же пришло в голову, что причина тому — главным образом его гордыня; даже если Горлойс считает, что она ему изменила, он постарается скрыть от дружинников, что молодая жена предпочла ему другого. Пожалуй, он даже скорее посмотрит на прелюбодеяние сквозь пальцы, нежели позволит своим людям думать, что он не в состоянии заручиться верностью жены.
— Горлойс, — проговорила она, но тот жестом заставил ее умолкнуть.
— Довольно. Еще не хватало с тобой препираться. Вот вернемся в Тинтагель — и со временем ты выбросишь из головы эту прихоть. Что до Пендрагона, ему будет чем заняться, воюя на Саксонском берегу. Если он и ослепил тебя, так что ж: ты молода, и ты — женщина и мира мужчин почти не знаешь. Я больше ни словом не упрекну тебя, а спустя год-другой ты родишь сына, а об этом распутнике, задевшем твое воображение, уже и не вспомнишь.
Не говоря ни слова, Игрейна позволила мужу подсадить себя в седло. Он упрямо верит в то, во что верит; и никакими доводами не пробить ей эту железную преграду. Однако же мысли ее упрямо возвращались к тому, что говорили Вивиана и мерлин: ее судьба связана с судьбою Утера. После своего сна Игрейна и сама в это поверила: она знала, почему они с Утером вместе вернулись в мир. И уже почти смирилась с тем, что такова воля Богов. И, однако ж, вот она уезжает из Лондиниума с Горлойсом, союз распался, а Горлойс, по всей видимости, твердо вознамерился не допустить, чтобы Утер еще хоть раз с нею увиделся. Безусловно, при том, что на Саксонском берегу начнется война, Утеру некогда будет ездить на край света в Тинтагель, и даже если бы он и выкроил время, так в замок ему ни за что не попасть: несколько воинов могут оборонять крепость до бесконечности, покуда небо на землю не упадет. Горлойс поселит ее там, и там она благополучно состарится, запертая между унылых стен, бездонных расселин и скалистых утесов. Игрейна закрылась плащом — и разрыдалась.
Ей не суждено вновь увидеть Утера. Все замыслы мерлина пошли прахом, она накрепко привязана к ненавистному ей старику — теперь Игрейна знала, что ненавидит мужа, прежде она не позволяла себе подобные мысли, — а тот, кого она любит, не придумал ничего лучше, как попытаться угрозами принудить гордеца Горлойса уступить жену по доброй воле! Позже, вспоминая это бесконечное путешествие, Игрейна полагала, что проплакала всю дорогу, не унимая слез ни днем ни ночью, пока отряд ехал через болота и холмы Корнуолла.
На вторую ночь разбили лагерь и поставили шатры, чтобы отдохнуть толком. Игрейна порадовалась горячей пише и возможности поспать не на открытом воздухе, хотя и знала, что тяжкой повинности разделять ложе с Горлойсом ей не избежать. Даже кричать и бороться она не сможет, ночевать им предстоит в шатре, окруженном кольцом солдат. Она замужем вот уже четыре года, ни одна живая душа не поверит в историю об изнасиловании. Да и сил для сопротивления у нее недостанет, кроме того, вульгарная драка — это ниже ее достоинства. Игрейна стиснула зубы и решилась смириться с неизбежным: ох, если бы у нее был амулет из тех, что якобы защищают прислужниц Богини! Когда те ложатся с мужчинами у костров Белтайна, ребенка они зачинают, только если сами желают того. До чего обидно, если Горлойс заронит в нее семя столь желанного ему сына, когда она так унижена, втоптана в грязь!
«Горлойсу ты сына не родишь», — говорил некогда мерлин. Но Игрейна разуверилась в мерлиновых пророчествах — теперь, когда убедилась, что все замыслы его пошли прахом. Безжалостный, расчетливый старик! Он воспользовался ею так, как мужчины всегда использовали своих дочерей с тех самых пор, как пришли римляне: девушек считали пешками, выдавая их замуж за того или другого по желанию отцов, вещами вроде лошади или молочной козы! С Горлойсом она обрела некое подобие мира, а теперь этот мир жестоко нарушен, и чего ради? Молча глотая слезы, Игрейна принялась раздеваться — обреченно, в отчаянии, не веря в собственную силу дать Горлойсу отпор при помощи гневных слов: по ухваткам мужа она видела, что Горлойс вознамерился подтвердить свое право владеть ею, прогнать воспоминания о сопернике, заставив жену обратить на себя внимание тем единственным способом, каким мог ей себя навязать.
Знакомые ладони на ее теле, лицо, белеющее во тьме над ее собственным — все это вдруг показалось чужим и непривычным. И однако же, когда Горлойс привлек жену к себе, он оказался бессилен: вялый и расслабленный, тщетно обнимал он ее и ласкал, отчаянно пытаясь привести себя в возбуждение, все это ни к чему не привело, и в конце концов он выпустил Игрейну, свирепо выругавшись сквозь зубы.
— Или ты наложила заклятие на мое мужество, проклятая сука?
— И не думала, — тихо и презрительно отозвалась она. — Хотя, воистину, знай я такие заклинания, я бы с радостью пустила их в ход, о мой могучий, мой доблестный супруг! Или ты ждешь, что я разрыдаюсь потому, что ты не можешь взять меня силой? Попробуй только, и я рассмеюсь тебе в лицо!
Горлойс приподнялся, стискивая кулак.
— Да, — насмехалась Игрейна, — ударь меня. Тебе вроде бы не впервой. Может, хоть тогда почувствуешь себя в достаточной степени мужчиной, чтобы пустить в ход свое копье!
Свирепо выругавшись, Горлойс повернулся к ней спиной и снова вытянулся на постели. Игрейна лежала, не смыкая глаз, дрожа всем телом и зная: она отомщена. И в самом деле, за всю дорогу до Корнуолла, сколько бы он ни пытался, Горлойс так и не сумел овладеть женой, так что под конец Игрейна задумалась: что, если без ее на то ведома ее праведный гнев и впрямь обернулся проклятием для его мужской силы. И молодая женщина поняла — безошибочным чутьем той, что прошла обучение у жриц Авалона, — что вновь овладеть ею Горлойсу никогда уже не удастся.
Глава 6
Корнуолл больше, чем когда-либо, казался клочком земли на краю света. В первые дни после того, как Горлойс запер Игрейну в замке под стражей — теперь он замкнулся в ледяном молчании, не находя для жены ни единого слова, ни дурного, ни хорошего, — она гадала, в самом ли деле Тинтагель — часть реального мира или, подобно Авалону, он существует лишь в королевстве туманов, во владениях фэйри, и никак не соотносится с теми землями, что она посетила за время краткого своего путешествия в запредельные угодья.
За недолгое их отсутствие Моргейна словно превратилась из младенца в маленькую девочку — серьезного, тихого ребенка, с неиссякаемым запасом вопросов обо всем, что видит. Подросла и Моргауза: фигура ее округлилась, детское личико оформилось, обрело четкие очертания — высокие скулы, глаза, осененные длинными ресницами под темными бровями… да она красавица, подумала про себя Игрейна, не сознавая, что Моргауза — двойник ее самой в возрасте четырнадцати лет. Моргауза бурно восторгалась подарками и гостинцами, привезенными Игрейной, точно шаловливый щенок, она носилась и прыгала вокруг сестры — а заодно и вокруг Горлойса. Она возбужденно тараторила что-то, обращаясь к герцогу, упражнялась в томных взглядах искоса и даже попыталась взгромоздиться ему на колени, словно ребенок не старше Моргейны. Игрейна отметила, что Горлойс не рассмеялся и не спихнул ее с колен, точно щенка, но, улыбаясь, погладил ее длинные рыжие волосы и ущипнул за щеку.
— Ты уже слишком взрослая для подобных глупостей, Моргауза, — резко прикрикнула на нее сестра. — Поблагодари милорда Корнуольского и неси подарки к себе в комнату. А шелка смотри, убери; ничего подобного ты носить не будешь, пока не войдешь в возраст. Рано тебе еще разыгрывать тут знатную даму!
Моргауза собрала прелестные вещицы и, плача, удалилась в свою комнату. Горлойс проводил ее глазами, и от взгляда Игрейны это не укрылось. «Но ведь Моргаузе только четырнадцать», — ужаснулась она и тут же потрясение осознала, что сама была лишь на год старше, когда ее отдали в жены Горлойсу.
Позже она натолкнулась на них в коридоре: Моргауза доверчиво склонила головку на плечо Горлойса, и в глазах мужа Игрейна прочла все. Молодая женщина света не взвидела от ярости: негодовала она не столько на девчонку, сколько на Горлойса. Стоило ей появиться, и эти двое смущенно отстранились друг от друга. Горлойс поспешил уйти, а Игрейна неумолимо воззрилась на сестру — и не отводила взгляда до тех пор, пока Моргауза смущенно не захихикала и не уставилась в пол.
— И что это ты на меня так смотришь, Игрейна? Или боишься, что я нравлюсь Горлойсу больше, чем ты?
— Горлойс и для меня был слишком стар, что же говорить о тебе? С тобой ему кажется, будто он заполучил меня назад такой, какой узнал впервые: в ту пору я была слишком молода, чтобы сказать ему «нет» или заглядываться на других мужчин. Ныне я — не покорная девчонка, но женщина, что научилась жить своим умом, и, вероятно, он полагает, что с тобой сладить окажется легче.
— Тогда, может статься, — нахально отпарировала Моргауза, — тебе стоило бы лучше ублажать собственного мужа, а не жаловаться, что другая женщина способна дать ему то, в чем ты отказываешь?
Игрейна занесла было руку, чтобы отвесить девчонке звонкую пощечину, но невероятным усилием воли сумела-таки сдержаться.
— Ты думаешь, мне не все равно, кого Горлойс укладывает к себе в постель? — осведомилась она, призывая на помощь все свое самообладание. — Я более чем уверена, шлюх у него перебывало немало, вот только не хотелось бы мне видеть в их числе и собственную сестру. Мне его объятия немилы, и, если бы я питала к тебе ненависть, я бы охотно вручила тебя Горлойсу. Но ты слишком молода. Слишком молода некогда была и я. А Горлойс — христианин, если ты допустишь его к себе на ложе и зачнешь от него ребенка, у него не останется иного выбора, кроме как в спешке сплавить тебя замуж за первого же дружинника, который не отвернется от подержанного товара: эти римляне не таковы, как наши соплеменники, Моргауза. Возможно, Горлойс тобою и очарован, но он ни за что не отошлет меня прочь и не возьмет в жены тебя, поверь мне. В нашем народе девственность ценится невысоко: женщина, заведомо плодовитая, беременная здоровым ребенком, — да лучшей жены и желать нельзя! Но, скажу я тебе, у христиан все иначе: они станут обращаться с тобой, точно с падшей женщиной, и мужчина, за которого тебя выдадут замуж, станет всю жизнь вымещать на тебе зло за то, что ребенка твоего зачал не сам. Ты этого хочешь, Моргауза, — ты, что могла бы взять в мужья короля, пожелай ты только? Неужто ты погубишь себя, сестра, только для того, чтобы досадить мне?
Моргауза побледнела как полотно.
— Я понятия не имела… — прошептала она. — Ох, нет, я не хочу позора… Игрейна, прости меня!
Игрейна поцеловала сестру и вручила ей серебряное зеркальце и янтарное ожерелье. Моргауза недоуменно захлопала глазами.
— Но ведь это подарки Горлойса…
— Я поклялась никогда больше не носить его и не принимать от него даров, — отозвалась Игрейна. — Так что они твои; для того мужчины, которого мерлин увидел в твоем будущем, сестра. Но тебе должно соблюдать целомудрие до тех пор, пока он не придет за тобой.
— Не тревожься, — заверила Моргауза с улыбкой. Игрейна порадовалась про себя, что это напоминание подстегнуло честолюбие сестры: Моргауза холодна и расчетлива, она никогда не пойдет на поводу у чувства или внезапного порыва. Глядя на сестру, Игрейна сокрушалась про себя: что бы и ей родиться не способной любить!
«Ох, если бы я удовольствовалась Горлойсом… или холодно попыталась бы избавиться от мужа и сделаться королевой — вот Моргауза так бы и поступила!»
Горлойс задержался в Тинтагеле только на четыре дня, и молодая женщина порадовалась его отъезду. Он оставил в замке с дюжину дружинников, а перед тем, как отбыть прочь, призвал жену к себе.
— Ты и ребенок будете здесь в безопасности, под надежной охраной, — коротко сообщил он. — Я еду собирать корнуольское ополчение против ирландских захватчиков или против северян — или против Утера, попытайся он прийти и захватить то, что ему не принадлежит, буде то женщина или замок.
— Думаю, у Утера и в своей стране дел довольно, — поджала губы Игрейна, борясь с отчаянием.
— Дай-то Боже, — кивнул Горлойс, — ибо у нас и без него врагов достаточно. Однако я почти мечтаю о том, чтобы Утер все-таки пришел — уж я бы доказал негодяю, что Корнуолл принадлежит не ему, а то он считает, все на свете в его власти — лишь протяни руку!
На это Игрейна не ответила ни словом. Горлойс со своими людьми ускакал прочь, а она осталась приводить в порядок дом, восстанавливать былую близость с дочерью и пытаться наладить разорванную дружбу с сестрой Моргаузой.
Однако, сколько бы ни занимала себя Игрейна домашними хлопотами, в мыслях ее постоянно царил Утер. И даже не реальный Утер: мужчина, с которым она сталкивалась в саду, и при дворе, и в церкви — порывистый, с мальчишескими замашками, неловкий, неуклюжий увалень. Этот Утер — Пендрагон, Верховный король — отчасти внушал ей страх; чего доброго, она и впрямь его слегка испугается, как некогда испугалась Горлойса. Думая о мужчине по имени Утер, о его поцелуях и объятиях, и о том большем, чего он, возможно, от нее пожелает, Игрейна порою ощущала ту же сладостную истому, что и во сне, а порою — панический ужас, точно изнасилованная девочка, что некогда проснулась наутро после свадьбы, холодея от страха и горя. Мысль о браке казалась ей пугающей и даже гротескной, точно так же, как четыре года назад.
Однако снова и снова — в тишине ночи, когда она лежала в постели с сонной Моргейной под боком или когда сидела на террасе, выходящей на море, и направляла ручонки дочери в ее первых, неловких попытках управиться с прялкой — мысли ее обращались к иному Утеру, Утеру, которого она знала в кольце камней за пределами времени и привычных мест, к жрецу Атлантиды, с которым она некогда разделяла таинства. Этого Утера — Игрейна готова была поручиться — она станет любить больше жизни, ни страха, ни ужаса он ей не внушит, и все, что произойдет между ними, будет исполнено сладости и радости большей, нежели она изведала за все прожитые годы. Просто-напросто, оказавшись с ним рядом, молодая женщина поняла, что обрела некую утраченную часть себя самой. Что бы ни случилось между ними, как между обычными мужчиной и женщиной, за пределами обыденного есть нечто большее, и это нечто никуда не исчезнет и силы своей не утратит. У них — общая судьба, и им вдвоем предстоит исполнить предначертанное… но зачастую, зайдя в мыслях настолько далеко, Игрейна останавливалась и оглядывалась на себя, словно не веря. Или она безумна: навоображала себе невесть чего про общее предназначение и вторую половинку души? Разумеется, на самом деле все куда проще и куда непригляднее. Она, замужняя женщина, почтенная матрона и мать, просто-напросто позволила себе увлечься мужчиной более молодым и красивым, нежели ее законный супруг, принялась мечтать о нем и в результате поссорилась с мужем, человеком достойным и добрым, с которым связана брачными обетами. Игрейна сидела и пряла, стискивая зубы, во власти неодолимого чувства вины, и размышляла о том, что теперь, чего доброго, ей до конца жизни суждено искупать грех, совершенный разве что в мыслях, и то вряд ли.
Весна сменилась летом, давно отполыхали костры Белтайна. Над землей дрожала знойная дымка, ясно синело море — такое прозрачное, что порою Игрейне казалось, что она различает вдалеке среди облаков позабытые города Лионесса и Атлантиды. Потом дни сделались короче, ночами стало подмораживать, и до Игрейны докатились первые глухие отголоски войны: дружинники привозили с ярмарки рассказы о том, что на побережье побывали ирландские мародеры, сожгли деревню и увезли одну-двух женщин, а на запад, в Летнюю страну, и на север, в Уэльс, двигаются армии — да только не Горлойсовы.
— Что за армии? — полюбопытствовала Игрейна, и солдат ответил:
— Не знаю, госпожа; сам я их не видел, а те, что видели, рассказывают, будто знаки их — орлы, точно у римских легионов в былые дни, чего быть не может. А еще говорили, будто на знамени их — красный дракон.
«Утер! — подумала Игрейна. Сердце ее сжалось от боли. — Утер совсем рядом и даже не узнает, где я!» Только тогда спросила она о муже, и дружинник сообщил, что Горлойс тоже в Летней стране.
В ту ночь Игрейна долго глядела в старое бронзовое зеркало, жалея, что не имеет магического стекла жрицы, способного показывать, что происходит далеко от дома.
Игрейне отчаянно хотелось посоветоваться с мерлином или с Вивианой. В конце концов, кто, как не они, затеяли всю эту историю — и что же? Почему бы им не приехать и не полюбоваться на то, как все замыслы их пошли прахом? Или они подыскали какую-нибудь другую женщину с подходящей родословной и поставили ее на пути Утера — чтобы она родила короля, способного в один прекрасный день исцелить землю и примирить враждующие народы?
Но с Авалона она так и не дождалась ни письма, ни вести, а саму Игрейну не выпускали даже в город на ярмарку, Горлойс, почтительно объясняли стражники, запретил ей покидать замок, ибо времена нынче неспокойные. Как-то раз, глядя из высокого окна, молодая женщина заметила подъехавшего всадника: у въезда на мыс он остановился и вступил в переговоры с начальником гарнизона. Игрейне показалось, что всадник изрядно рассержен: он с досадой окинул взглядом стены и наконец развернулся и ускакал прочь. Уж не гонец ли это, посланный к ней, к Игрейне, раз стража его не впустила?
Итак, она — узница в замке собственного мужа. Горлойс может сколько угодно утверждать, что запер жену в замке ради ее же безопасности, ибо в стране беспорядки, — пожалуй, он и сам в это верит; но настоящая причина — его ревность, и ничто иное. Несколько дней спустя Игрейна решила проверить свое предположение и призвала к себе начальника стражи.
— Я хочу послать гонца к сестре, пригласить ее приехать и погостить, — сообщила она. — Не отправишь ли ты кого-нибудь с письмом на Авалон?
Воин отвел глаза.
— Увы, госпожа, не могу. Милорд Корнуольский со всей определенностью приказал нам всем оставаться в замке, дабы защитить Тинтагель в случае осады.
— Тогда, может быть, ты найдешь гонца в деревне за сходную плату?
— Милорду это не понравится, госпожа. Прошу меня простить.
— Понимаю, — отозвалась Игрейна и отпустила стражника. Молодая женщина еще не настолько отчаялась, чтобы решиться на попытку подкупа. Однако чем больше она размышляла о происходящем, тем больше негодовала и злилась. Да как только Горлойс смеет держать ее в плену, ее — сестру Владычицы Авалона! Она ему жена, а не рабыня и не служанка! И наконец молодая женщина решилась на отчаянное средство.
Зрению Игрейна толком не училась; в детстве она им пользовалась понемногу, от случая к случаю, но, если не считать мимолетного появления Вивианы, в замужестве Игрейна к Зрению не прибегала; а с тех пор, как ей явился предвестник смерти Горлойса, от новых видений Игрейна решительно отгородилась. А то, что было, Боги свидетели, ни к чему не привело: в конце концов, Горлойс до сих пор живехонек! Однако же теперь, размышляла Игрейна, ей просто необходимо каким-то образом заглянуть в будущее. Решение это таило в себе немалую опасность — в свое время Игрейна наслушалась немало историй о страшной судьбе тех, кто балуется с искусствами, которым не обучен; и для начала Игрейна пошла на компромисс. Когда первые листья окрасились золотом, она снова позвала к себе начальника стражи.
— Не могу же я сидеть здесь вечно, точно крыса в крысоловке, — объявила она. — Мне необходимо съездить на ярмарку. Надо купить красителей, нам нужна еще одна дойная коза, и иголки с булавками, да и много чего на зиму, которая уже не за горами.
— Госпожа, я не волен выпускать вас из замка, — проговорил воин, пряча глаза. — Мне приказывает милорд, а никаких известий от него я не получал.
— Тогда я останусь, а вместо себя пошлю кого-нибудь из служанок, — предложила Игрейна. — Скажем, Эттар или Изотту, и леди Моргаузу — довольно ли тебе этого?
Воин облегченно вздохнул: Игрейна изыскала-таки выход, избавивший его от необходимости нарушить приказ господина; кому-нибудь из домочадцев и впрямь необходимо было побывать на ярмарке до наступления зимы, и стражник знал об этом не хуже Игрейны. Возмутительно, одно слово: как можно удерживать госпожу замка от того, что, в конце концов, входит в круг ее прямых обязанностей!
Услышав о предстоящей поездке, Моргауза просто возликовала. «Вот уж неудивительно, — думала про себя Игрейна. — За все лето никто из нас и носу за порог не выставил. Даже пастухи свободнее нас: они-то по крайней мере гоняют стада на большую землю!» Не скрывая зависти, молодая женщина наблюдала за тем, как Моргауза надела алый плащ, подарок Горлойса, и в сопровождении двух воинов, Эттар с Изоттой и еще двух кухарок — чтобы было кому тащить покупки и свертки — тронулась в путь верхом на пони. Стоя на мысу и держа за руку Моргейну, герцогиня Корнуольская провожала отъезжающих взглядом, пока отряд не скрылся из виду. Мысль о возвращении в замок вдруг показалась ей невыносимой: Тинтагель стал ей тюрьмой.
— Мама, — спросила Моргейна, — а почему нам нельзя поехать на ярмарку вместе с тетей?
— Потому что твой папа нас не пускает, радость моя.
— А почему он нас не пускает? Он думает, мы будем непослушными?
— Да уж, скорее всего именно так он и считает, доченька, — рассмеялась Игрейна.
Моргейна примолкла — такое крохотное, тихое, сдержанное маленькое создание. Ее темные волосенки отросли уже настолько, чтобы можно было заплести коротенькую, не доходящую до лопаток косичку, — прямые, шелковистые, они рассыпались по плечам спутанными прядками. Глаза — темные, серьезные, а бровки — прямые и ровные и уже такие густые, что резко выделяются на лице, как самая примечательная черта. «Маленькая дева-фэйри, — подумала про себя Игрейна, — а вовсе не дитя человеческое; лесной дух». А ростом — не крупнее дочурки пастуха, которой еще и двух нет, при том, что Моргейне уже почти исполнилось четыре, а говорила она внятно и осмысленно, точно восьми-девятилетняя девочка. Игрейна подхватила дочку на руки и крепко обняла.
— Мой маленький подменыш!
Моргейна не стала противиться ласкам и даже поцеловала мать в ответ, что немало удивило Игрейну: склонностью к бурному проявлению чувств девочка не отличалась. Но вскорости она недовольно завозилась — долго сидеть на руках Моргейна не любила, характер у нее был независимый и самостоятельный. Она уже научилась сама одеваться и застегивать пряжки на башмачках. Игрейна спустила дочку на землю, и та степенно зашагала рядом с матерью обратно в замок.
Вернувшись в покой, молодая женщина уселась за ткацкий станок, велев дочери взять прялку и устраиваться тут же. Девочка повиновалась, Игрейна, приведя в движение челнок, мгновение помедлила, наблюдая за дочерью. Руки у нее искусные, каждое движение выверено, нитка, конечно, получается не ахти какая, но веретено маленькие пальчики вращают ловко, точно играючи; будь эти ладошки побольше, Моргейна уже пряла бы не хуже Моргаузы.
— Мама, я папу совсем не помню. А где он? — осведомилась девочка спустя какое-то время.
— Он в Летней стране вместе со своими солдатами, дочка.
— А когда он вернется домой?
— Не знаю, Моргейна. А тебе хочется, чтобы он приехал? Девочка мгновение поразмыслила.
— Нет, — объявила она, — потому что, когда он здесь жил, — я чуть-чуть помню, — мне приходилось спать в комнате тети, а там было темно, и поначалу я пугалась. Конечно, я тогда была совсем маленькая, — чинно добавила она, и Игрейна с трудом сдержала улыбку. — А еще я не хочу, чтобы он приезжал, потому что ты из-за него плачешь.
Да уж, права была Вивиана, говоря, что младенцы понимают суть происходящего вокруг куда лучше, нежели кажется взрослым.
— Мама, а почему ты никак не родишь еще одного ребеночка? У других женщин ребеночек появляется сразу, как только старшего отнимут от груди, а мне уже четыре. Я слышала, как Изотта говорила, что тебе надо бы подарить мне братика. Думаю, мне бы и впрямь хотелось братика, чтобы было с кем играть, или хотя бы сестричку.
Игрейна уже собиралась было сказать: «Потому что твой папа Горлойс…» — но вовремя прикусила язык. Несмотря на то что Моргейна рассуждает вполне по-взрослому, ей же еще и четырех нет, разве можно ли делиться с ней такими подробностями?
— Потому что Богиня-Мать не сочла нужным послать мне сына, дитя.
На террасу вышел отец Колумба.
— Не след тебе морочить ребенку голову разговорами о Богинях и языческих суевериях, — сурово упрекнул он. — Горлойс желает, чтобы из его дочери воспитали добрую христианку. Моргейна, твоя мать не родила сына, потому что твой отец разгневался на нее, и Господь не дал ей дитя, наказывая за греховное своеволие.