(Со слов жителя села Степные Зори)
Бескрайни степи казахстанские. Видимость хорошая во все стороны до самого горизонта. И, несмотря на это, в них можно заблудиться, особенно в зимнее время, когда снегопад сопровождается ветром. В такое время исчезают конные дороги, прячется все живое, и даже люди не рискуют в такую погоду выезжать из домов, независимо от транспорта, конный он или автомобильный.
Макару Евлампиевичу Трусову из Ленинского района, что в Северо-Казахстанской области, повезло с погодой. На исходе был первый весенний месяц март, уже начинались первые затайки, снег немного отяжелел, ветры были слабые, они медленно передвигали снежинки через зимник, накатанный дровнями от его села Степные Зори до районного центра, куда он отвез жену в родильное отделение. Да и расстояние по местным меркам небольшое, всего тридцать километров.
На вторые сутки Макару Евлампиевичу уже позвонили, что его супруга благополучно разрешилась девочкой, и он может через семь дней приезжать забрать роженицу с младенцем. Он поговорил с управляющим отделением, ему вырешили лошадь, и на шестой день после родов, навалив в дровни побольше сена, он отправился в район. Там переночевал у знакомых, нашлось место в тепле и для лошади, она всю ночь хрумала сытное степное сено, а утром Макар Евлампиевич купил шампанского в благодарность медикам родильного отделения, забрал свою Зиночку с дочкой и, не теряя времени, отправился в обратный путь, рассчитывая к обеду добраться до дома.
Погода была пасмурная, но тихая. Солнце иногда пробивалось через слабую облачность, редко падали мелкие снежинки, температура была близко к нулевой. Лошадь без понукания браво тюпачила по знакомой дороге, тоже торопясь добраться до родного стойла.
Вначале ехали молча. Роженица сидела на сене в передней части саней-розвальней, закутанная в большой тулуп, с ребенком на руках. Макар Евлампиевич время от времени менял позу, то садился, то пробовал ложиться, переворачиваясь с боку на бок, смотрел по сторонам, восхищаясь бескрайним снежным ковром, иногда поглядывая на часы, чтобы по времени определиться, сколько проехали пути. Потом обратился к супруге:
– Зина, как же назовем дочку?
– Дома решим. Не отвлекай меня разговорами. Я боюсь, как бы ребенка не простудить, – сказала жена.
Макар Евлампиевич замолчал, передернул вожжами и, меняя позу, оглянулся назад. По его телу пробежали мурашки: метрах в ста пятидесяти он увидел волчью стаю, которая галопом мчалась следом за ними. В голове промелькнула мысль: у волков гон, весенние свадьбы, когда в стае поводырь – волчица, и, как правило, три жениха.
Макар дернул вожжи и одновременно сильно стеганул Игреньку кнутом. Лошадь резко рванула, перейдя на полную рысь.
– Ты что резко дергаешь, сдурел что ли?! – возмутилась Зина. Макар еще задергал вожжами и стеганул дважды по лошадиному крупу. Игренька перешел на галопный аллюр.
– Давай, давай, милый, развивай скорость! – кричал рулевой. Ему казалось, что звери остаются на том же расстоянии от них. Он через каждые две-три минуты оглядывался. И только убедившись, что Игренька набрал предельную скорость, сказал жене:
– Зина, за нами погоня, волчья стая. Если догонят, нам несдобровать. Что будем делать?
– Убегать. Больше делать нечего. Смотри, чтобы сани на снежном закате не перевернулись.
Рулевой снова оглянулся и убедился, что стая приближается. Он раз за разом стегал лошадь, хотя та, почуяв опасность, сама неслась на пределе сил. Тогда Макар Евлампиевич снял большие свои рукавицы-шубенки и бросил одну за другой в волков, надеясь, что звери остановятся и начнут их рвать. Но ведущая стаи даже не остановилась возле такой приманки. Тогда он снял шапку и бросил на растерзание стаи, которая к тому времени уже приблизилась метров на пятьдесят. Волчица снова проигнорировала его маневр и, казалось, еще ускорила бег. Макар Евлампиевич снова стегнул по Игреньке.
– Зина, что будем делать? Стая приближается!
– Гони! – только одно слово сказала дрожащим голосом роженица, крепко прижимая к груди новорожденную.
– Зина, стая приближается. Давай бросим им ребенка, не погибать же нам всем!
– Не дам. До деревни осталось километров десять, может, успеем доехать, или пусть задерут нас всех.
Макар Евлампиевич оглянулся назад. Стая была уже метрах в двадцати от них. Он тогда выхватил у Зины ребенка и бросил на дорогу. Волчица на секунду остановилась, нюхнула и снова рванула преследовать. Стая строго следовала за ней.
Зина навзрыд ревела, с приговорами упрекая Макара за его поступок. Тогда он, убедившись, что ребенок волков не заинтересовал, решил пожертвовать женой. Схватил Зину за шиворот тулупа и резко столкнул с саней, надеясь спасти свою шкуру. Волчица тоже остановилась возле упавшей, нюхнула ее возле груди, очевидно, поняла, что это кормящая мать, и с еще большим остервенением бросилась в погоню. Остальные звери из стаи подчинились ее воле. Через какие-нибудь пять-семь минут волчица запрыгнула на дровни, за ней еще один зверь, и Макар Евлампиевич вместе с ними оказался на снегу. Силы были неравные, и никто не видел, как звери терзают человека.
Зина, опомнившись, поднялась и побрела назад по дороге за ребенком. Сколько она прошла по времени и расстоянию, она не помнила, но ребенок, цел и невредим, лежал на дороге, закутанный в пеленки. Она подняла дочку, прижала к груди, расстегнув свое пальто, и только тогда задумалась, что же дальше делать, вернее, в какую сторону шагать. Идти в сторону дома – могут встретить волки, хотя домой намного ближе, нежели вернуться назад. Она долго стояла в нерешительности, сделала несколько шагов в сторону райцентра и снова остановилась. Надеяться на то, что на дороге появится какой-нибудь транспорт, нельзя. И она подумала: если волки ее с ребенком не тронули, то, может, встретившись, снова помилуют. И медленно побрела домой.
Лошадь с пустыми санями, вся в мыле, пришла домой. Конюх подумал, что Игренька как-то сбежал от Макара, и не придал этому серьезного значения. А когда через пару часов в деревню пришла Зина с ребенком на руках и рассказала о случившемся, несколько мужиков, вооруженных ружьями, поехали на место трагедии и привезли домой валенки Макара Евлампиевича с вставленными в них ногами. Это все, что осталось от человека, которому не удалось спасти себя, даже пожертвовав близкими.