В больничном дворе стоит небольшой флигель, окруженный целым лесом
репейника, крапивы и дикой конопли. Крыша на нем ржавая, труба наполовину
обвалилась, ступеньки у крыльца сгнили и поросли травой, а от штукатурки
остались одни только следы. Передним фасадом обращен он к больнице, задним -
глядит в поле, от которого отделяет его серый больничный забор с гвоздями.
Эти гвозди, обращенные остриями кверху, и забор, и самый флигель имеют тот
особый унылый, окаянный вид, какой у нас бывает только у больничных и
тюремных построек.
Если вы не боитесь ожечься о крапиву, то пойдемте по узкой тропинке,
ведущей к флигелю, и посмотрим, что делается внутри. Отворив первую дверь,
мы входим в сени. Здесь у стен и около печки навалены целые горы больничного
хлама. Матрацы, старые изодранные халаты, панталоны, рубахи с синими
полосками, никуда не годная, истасканная обувь - вся эта рвань свалена в
кучи, перемята, спуталась, гниет и издает удушливый, запах.
На хламе всегда с трубкой в зубах лежит сторож Никита, старый отставной
солдат с порыжелыми нашивками. У него суровое, испитое лицо, нависшие брови,
придающие лицу выражение степной овчарки, и красный нос; он невысок ростом,
на вид сухощав и жилист, но осанка у него внушительная и кулаки здоровенные.
Принадлежит он к числу тех простодушных, положительных, исполнительных и
тупых людей, которые больше всего на свете любят порядок и потому убеждены,
что их надо бить. Он бьет по лицу, по груди, по спине, по чем попало, и
уверен, что без этого не было бы здесь порядка.
Далее вы входите в большую, просторную комнату, занимающую весь
флигель, если не считать сеней. Стены здесь, вымазаны грязно-голубою
краской, потолок закопчен, как в курной избе, - ясно, что здесь зимой дымят
печи и бывает угарно. Окна изнутри обезображены железными решетками. Пол сор
и занозист. Воняет кислою капустой, фитильною гарью, клопами и аммиаком, и
эта вонь в первую минуту производит на вас такое впечатление, как будто вы
входите в зверинец.
В комнате стоят кровати, привинченные к полу. На них сидят и лежат люди
в синих больничных халатах и по-старинному в колпаках. Это - сумасшедшие.
Это жид Мойсейка, дурачок, помешавшийся лет двадцать назад, когда у него сгорела шапочная мастерская. Из всех обитателей палаты N 6 только ему одному позволяется выходить изфлигеля и даже из больничного двора на улицу. Такой привилегией онпользуется издавна, вероятно, как больничный старожил и как тихий,безвредный дурачок, городской шут, которого давно уже привыкли видеть наулицах, окруженным мальчишками и собаками. В халатишке, в смешном колпаке ив туфлях, иногда босиком и даже без панталон, он ходит по улицам,останавливаясь у ворот и лавочек, и просит копеечку. В одном месте дадут емуквасу, в другом - хлеба, в третьем - копеечку, так что возвращается он вофлигель обыкновенно сытым и богатым.
Лет двенадцать - пятнадцать тому назад в городе, на самой главнойулице, в собственном доме проживал чиновник Громов, человек солидный изажиточный. У него было два сына: Сергей и Иван. Будучи уже студентомчетвертого курса, Сергей заболел скоротечною чахоткой и умер, и эта смертькак бы послужила началом целого ряда несчастий, которые вдруг посыпались насемью Громовых. Через неделю после похорон Сергея старик отец был отдан подсуд за подлоги и растраты и вскоре умер в тюремной больнице от тифа. Дом ився движимость были проданы с молотка, и Иван Дмитрич с матерью остались безвсяких средств. Прежде, при отце, Иван Дмитрич, проживая в Петербурге, где он учился вуицверсигеге, получал шестьдесят-семьдесят рублей в месяц и не имел никакогопонятия о нужде, теперь же ему пришлось резко изменить свою жизнь. Он долженбыл от утра до ночи давать грошовые уроки, заниматься перепиской и все-такиголодать, так как весь заработок посылался матери на пропитание. Такой жизнине выдержал Иван Дмитрич; он пал духом, захирел и, бросив университет, уехалдомой. Здесь, в городке, он по протекции получил место учителя в уездномучилище, но не сошелся с товарищами, не понравился ученикам и скоро бросилместо. Умерла мать. Он с полгода ходил без места, питаясь только хлебом иводой, затем поступил в судебные пристава. Эту должность занимал он до техпор, пока не был уволен по болезни.
Он никогда, даже в молодые студенческие годы, не производил впечатленияздорового. Всегда он был бледен, худ, подвержен простуде, мало ел, дурноспал. От одной рюмки вина у него кружилась голова и делалась истерика. Еговсегда тянуло к людям, но благодаря своему раздражительному характеру имнительности он ни с кем близко не сходился и друзей не имел. О горожанах онвсегда отзывался с презрением, говоря, что их грубое невежество и соннаяживотная жизнь кажутся ему мерзкими и отвратительными. Говорил он тенором,громко, горячо и не иначе, как негодуя и возмущаясь, или с восторгом иудивлением, и всегда искренно. О чем, бывало, ни заговоришь с ним, он всесводит к одному: в городе душно и скучно жить, у общества нет высшихинтересов, оно ведет тусклую, бессмысленную жизнь, разнообразя ее насилием,грубым развратом и лицемерием; подлецы сыты и одеты, а частные питаютсякрохами; нужны школы, местная газета с честным направлением, театр,публичные чтения, сплоченность интеллигентных сил; нужно, чтоб обществосознало себя и ужаснулось. Однажды осенним утром, подняв воротник своего пальто и шлепая по грязи,по переулкам и задворкам пробирался Иван Дмитрич к какому-то мещанину, чтобыполучить но исполнительному листу. Настроение у него было мрачное, каквсегда по утрам. В одном из переулков встретились ему два арестанта вкандалах и с ними четыре конвойных с ружьями. Раньше Иван Дмитрич оченьчасто встречал арестантов, и всякий раз они возбуждали в нем чувствасострадания и неловкости, теперь же эта встреча произвела на него какое-тоособенное, странное впечатление. Ему вдруг почему-то показалось, что еготоже могут заковать в кандалы и таким же образом вести по грязи в, тюрьму.Побывав у мещанина и возвращаясь к себе домой, он встретил около почтызнакомого полицейского надзирателя, который поздоровался и прошел с ним поулице несколько шагов, и почему-то это показалось ему подозрительным. Домацелый день у него не выходили из головы арестанты и солдаты с ружьями, инепонятная душевная тревога мешала ему читать и сосредоточиться. Вечером онне зажигал у себя огня, а ночью не спал и все думал о том, что его могутарестовать, заковать и посадить в тюрьму. Ищи потом справедливости и защиты в этоммаленьком, грязном городишке, за двести верст от железной дороги! Городовой не спеша прошел мимо окон: это недаром. Вот два человекаостановились около дома и молчат. Почему они молчат? И для Ивана Дмитрича наступили мучительные дин и ночи. Все проходившиемимо окон и входившие во двор казались шпионами и сыщиками. В полденьобыкновенно исправник проезжал на паре по улице; это он ехал из своегоподгородного имения в полицейское правление, но Ивану Дмитричу казалоськаждый раз, что он едет слишком быстро и с каким-то особенным выражением:очевидно, опешит объявить, что в городе проявился очень важный преступник.Иван Дмитрич вздрагивал при всяком звонке и стуке в ворота, томился, когдавстречал у хозяйки нового человека; при встрече с полицейскими и жандармамиулыбался и насвистывал, чтобы караться равнодушным. Он не спал все ночинапролет, ожидая ареста, но громко храпел и вздыхал, как сонный, чтобыхозяйке казалось, что он спит; ведь если не спит, то значит, его мучаютугрызения совести - какая улика! Факты и здравая логика убеждали его, чтовсе эти страхи - вздор и психопатия, что в аресте и тюрьме, если взглянутьна дело пошире, в сущности, нет ничего страшного - была бы совесть спокойна;но чем умнее и логичнее он рассуждал, тем сильнее и мучительнее становиласьдушевная тревога. Пятый и последний обитатель палаты N 6 - мещанин, служивший когда-тосортировщиком на почте, маленький худощавый блондин с добрым, но нескольколукавым лицом. Судя по умным, покойным глазам, смотрящим ясно и весело, онсебе на уме и имеет какую-то очень важную и приятную тайну. Свежих людей редко видят в палате N 6. Новых помешанных доктор давноуже не принимает, а любителей посещать сумасшедшие дома немного на этомсвете. Раз с два месяца бывает во флигеле Семен Лазарич, цирюльник. Как онстрижет сумасшедших и как Никита помогает ему делать это и в какое смятениеприходят больные всякий раз при появлении пьяного улыбающегося цирюльника,мы говорить не будем. Кроме цирюльника, никто не заглядывает во флигель. Больные осужденывидеть изо дня в день одного только Никиту. Доктор Андрей Ефимыч Рагин - замечательный человек в своем роде.Говорят, что в ранней молодости он был очень набожен и готовил себя кдуховной карьере и что, кончив в 1863 году курс в гимназии, он намеревалсяпоступить в духовную академию, но будто бы его отец, доктор медицины ихирург, едко посмеялся над ним и заявил категорически, что не будет считатьего своим сыном, если он пойдет в попы. Насколько это верно - не знаю, носам Андрей Ефимыч не раз признавался, что он никогда не чувствовал призванияк медицине и вообще к специальным наукам. Как бы то ни было, кончив курс по медицинскому факультету, он всвященники не постригся. Набожности он не проявлял и на духовную особу вначале своей врачебной карьеры походил так же мало, как теперь. Когда Андрей Ефимыч приехал в город, чтобы принять должность,"богоугодное заведение" находилось в ужасном состоянии. В палатах, коридорахи в больничном дворе тяжело было дышать от смрада. Больничные мужики,сиделки и их дети спали в палатах вместе с больными. Жаловались, что житьянет от тараканов, клопов и мышей. В хирургическом отделении не переводиласьрожа. На всю больницу было только два скальпеля и ни одного термометра, вваннах держали картофель. Смотритель, кастелянша и фельдшер грабили больных,а про старого доктора, предшественника Андрея Ефимыча, рассказывали, будтоон занимался тайною продажей больничного спирта и завел себе из сиделок ибольных женщин целый гарем. В городе отлично знали про эти беспорядки и дажепреувеличивали их, но относились к ним спокойно; одни оправдывали их тем,что в больницу ложатся только мещане и мужики, которые не могут бытьнедовольны, так как дома живут гораздо хуже, чем в больнице: не рябчиками жеих кормить! Другие же в оправдание говорили, что одному городу без помощиземства не под силу содержать хорошую больницу; слава богу, что хоть плохая,да есть. А молодое земство не открывало лечебницы ни в городе, ни возле,ссылаясь на то, что город уже имеет свою больницу. В отчетном году было обмануто двенадцать тысяччеловек; все больничное дело, как и двадцать лет назад, построено наворовстве, дрязгах, сплетнях, кумовство, на грубом шарлатанстве, и больницапо-прежнему представляет из себя учреждение безнравственное и в высшейстепени вредное для здоровья жителей. Он знает, что в палате N 6 зарешетками Никита колотит больных и что Мойсейка каждый день ходит по городуи собирает милостыню. С другой же стороны, ему отлично известно, что за последние двадцатьпять лет с медициной произошла сказочная перемена. Когда он учился вуниверситете, ему казалось, что медицину скоро постигнет участь алхимия иметафизики, теперь же, когда он читает по ночам, медицина трогает его ивозбуждает в нем удивление и даже восторг. В самом деле, какой неожиданныйблеск, какая революция! Благодаря антисептике делают операции, какие великийПирогов считал невозможными даже in spe {в будущем (лат.).}, Обыкновенныеземские врачи решаются производить резекцию коленного сустава, на сточревосечений один только смертный случай, а каменная болезнь считается такимпустяком, что о ней даже не пишут. После этого Андрей Ефимыч стал замечать кругом какую-то таинственность.Мужики, сиделки и больные при встрече с ним вопросительно взглядывали нанего и потом шептались. Девочка Маша, дочь смотрителя, которую он любилвстречать в больничном саду, теперь, когда он с улыбкой подходил к ней,чтобы погладить ее по головке, почему-то убегала от него. Почтмейстер МихаилАверьяныч, слушая его, уже не говорил: "Совершенно верно", а в непонятномсмущении бормотал: "Да, да, да..." - и глядел на него задумчиво и печально; В августе Андрей Ефимыч получил от городского головы письмо с просьбойпожаловать по очень важному делу. Придя в назначенное время в управу, АндрейЕфимыч застал там воинского начальника, штатного смотрителя уездногоучилища, члена оправы. Хоботова и еще какого-то полного белокурогогосподина, которого представили ему как доктора. Этот доктор, с польскою,трудно выговариваемою фамилией, жил в тридцати верстах от города, на конскомзаводе, и был теперь в городе проездом. - Тут заявленьице по вашей части-с, - обратился член управы к АндреюЕфимычу после того, как все поздоровались и сели за стол. - Вот ЕвгенийФедорыч говорят, что аптеке тесновато в главном корпусе и что ее надо быперевести в один из флигелей. Оно, конечно; это ничего, перевести можно, ноглавная причина - флигель ремонта захочет. - Да, без ремонта не обойтись, - сказал Андрей Ефимыч, подумав. - Если,например, угловой флигель приспособить для аптеки, то на это, полагаю,понадобится minimum рублей пятьсот. Расход непроизводительный. Немного помолчали. - Я уже имел честь докладывать десять лет назад, - продолжал АндрейЕфимыч тихим голосом, - что эта больница в настоящем ее виде является длягорода роскошью не по средствам. Строилась она в сороковых годах, но ведьтогда были не те средства. Город слишком много затрачивает на ненужныепостройки и липшие должности. Я думаю, на эти деньги можно было бы, придругих порядках, содержать две образцовых больницы. Все заговорили о том, как скучно порядочному человеку жить в этомгороде. Ни театра, ни музыки, а на последнем танцевальном вечере в клубебыло около двадцати дам и только два кавалера. Молодежь не танцует, а воевремя толпится около буфета или играет в карты. Андрей Ефимыч медленно итихо, ни на кого не глядя, стал говорить о том, как жаль, как глубоко жаль,что горожане тратят свою жизненную энергию, свое сердце и ум на карты исплетни, а не умеют и не хотят проводить время в интересной беседе и вчтении, не хотят пользоваться наслаждениями, какие дает ум. Только один уминтересен и замечателен, все же остальное мелко и низменно. Ехать куда-то, неизвестно зачем, без книг, без Дарьюшки, без пива,резко нарушить порядок жизни, установившийся за двадцать лет, - такая идея впервую минуту показалась ему дикою и фантастическою. Но он вспомнилразговор, бывший в управе, и тяжелое настроение, какое он испытал,возвращаясь из управы домой, и мысль уехать ненадолго из города, где глупыелюди считают его сумасшедшим, улыбнулась ему. - А вы, собственно, куда намерены ехать? - спросил он. - В Москву, в Петербург, в Варшаву... В Варшаве я провел пятьсчастливейших лет моей жизни. Что за город изумительный! Едемте, дорогоймой! Через неделю Андрею Ефимычу предложили отдохнуть, то есть подать вотставку, к чему он отнесся равнодушно, а еще через неделю он и МихаилАверьяныч уже сидели в почтовом тарантасе и ехали на ближайшуюжелезнодорожную станцию. Дни были прохладные, ясные, с голубым небом и спрозрачною далью. Двести верст до станции проехали в двое суток и по путидва раза ночевали. Когда на почтовых станциях подавали к чаю дурно вымытыестаканы или долго запрягали лошадей, то Михаил Аверьяныч багровел, тряссявсем телом и кричал: "Замолчать! не рассуждать!" А сидя в тарантасе, он, непереставая ни на минуту, рассказывал о своих поездках по Кавказу и ЦарствуПольскому. Сколько было приключений, какие встречи! Он говорил громко и приэтом делал такие удивленные глаза, что можно было подумать, что он лгал.Вдобавок, рассказывая, он дышал в лицо Андрею Ефимычу и хохотал ему в ухо.Это стесняло доктора и мешало ему думать и сосредоточиться. По железной дороге ехали из экономии в третьем классе, в вагоне длянекурящих. Публика наполовину была чистая. Михаил Аверьяныч скоро со всемиперезнакомился и, переходя от скамьи к скамье, громко говорил, что неследует ездить но этим возмутительным дорогам. другом мошенничество! То лидело верхом на коне: отмахаешь в один день сто верст и потом чувствуешь себяздоровым и свежим. Прежде всего Михаил Аверьяныч повел своего друга к Иверской он молилсягорячо, с земными поклонами и со слезами, и когда кончил, глубоко вздохнул исказал: - Хоть и не веришь, но оно как-то покойнее, когда помолишьсяПриложитесь, голубчик. Андрей Ефимыч сконфузился и приложился к образу, а Михаил Аверьянычвытянул губы и, покачивая головой, помолился шепотом, и опять у него наглазах навернулись слезы. Затем пошли в Кремль и посмотрели там наЦарь-пушку и Царь-колокол, и даже пальцами их потрогали, полюбовались видомна Замоскворечье, побывали в храме Спасителя и в Румянцевском музее. Обедали они у Тестова. Михаил Аверьяныч долго смотрел в меню.разглаживая бакены, и сказал тоном гурмана, привыкшего чувствовать себя вресторанах как дома: - Посмотрим, чем вы нас сегодня покормите, ангел!И в Петербурге то же самое: он по целым дням не выходил из номера,лежал на диване и вставал только затем, чтобы выпить пива. Когда приятели вернулись в свой город, был уже ноябрь и на улицах лежалглубокий снег. Место Андрея Ефимыча занимал доктор Хоботов; он жил еще настарой квартире в ожидании, когда Андрей Ефимыч приедет и очистит больничнуюквартиру. Некрасивая женщина, которую он называл своею кухаркой, уже жила водном из флигелей. Андрею Ефимычу в первый же день по приезде пришлось отыскивать себеквартиру. - Друг мой, - сказал ему робко почтмейстер, - извините за нескромныйвопрос: какими средствами, вы располагаете? Андрей Ефимыч молча сосчитал свои деньги и сказал: - Восемьдесят шесть рублей. - Я не о том спрашиваю, - проговорил в смущении Михаил Аверьяныч, непоняв доктора. - Я спрашиваю, какие у вас средства вообще? - Я же и говорю вам: восемьдесят шесть рублей. Больше у меня ничегонет. Михаил Аверьяныч считал доктора честным и благородным человеком, новсе-таки подозревал, что у него есть капитал, по крайней мере, тысяч вдвадцать. Теперь же, узнав, что Андрей Ефимыч нищий, что ему нечем жить, онпочему-то вдруг заплакал и обнял своего друга. Андрей Ефимыч жил в трехоконном домике мещанки Беловой. В этом домикебыло только три компасы, не считая кухни. Две из них, с окнами на улицу,занимал доктор, а в третьей и в кухне жили Дарьюшка и мещанка с тремядетьми. Андрей Ефимыч отошел к окну и посмотрел в поле. Уже становилось темно ина горизонте с правой стороны восходила холодная, багровая луна. Недалеко отбольничного забора, в ста саженях, не больше, стоял высокий белый дом,обнесенный каменною стеной. Это была тюрьма. "Вот она действительность!" - подумал Андрей Ефимыч, и ему сталострашно. Были страшны и луна, и тюрьма, и гвозди на заборе, и далекий пламень вкостопальном заводе. Сзади послышался вздох. Андрей Ефимыч оглянулся иувидел человека с блестящими звездами и с орденами на груди, которыйулыбался и лукаво подмигивал глазом. И это показалось страшным.