По воспоминаниям его друга и товарища 7 глава

1-ый корпус повел наступление. Красные отчаянно сопротивлялись. Подпускали цепи добровольцев на 30-40 шагов и шли в штыковые атаки...

Полковник Туркул со своими «Дроздами» разбивал один советский полк за другим и захватил три бронепоезда. Полковник Скоблин с Корниловцами ворвался в Орел...

1-го октября Май-Маевский прислал поздравление:

— Орел — орлам!

А генерал Кутепов возвратился с фронта сумрачным...

 

Преследуя красных, добровольцы уже вступили в Тульскую губернию.

Пятаков — член Револющонного Военного Совета Южного фронта рвал и метал. Он выкрикивал по прямому проводу штабу армии:

— У вас делается чорт знает что — истерика и полный беспорядок... Все ваши отговорки о малочисленности дивизий бессмысленны. Ваши и белые штыки подсчитаны, перевес на вашей сторон... По поручению Реввоенсовета Республики приказываю — всех командиров и комиссаров, вплоть до полковых, за отступление расстреливать на месте... Добейтесь, чтобы войска легли целиком, но не отсту­пали, пока им не прикажут... Объясните всем, что сейчас предстоит операция, от которой зависит исход борьбы с белыми... Ваши бессмысленные и преступные отступления могут сорвать эту операцию.... Довольно миндальничать...

Красное командование приступило к выполнению своей решитель­ной «операции» на Южном фронте.

В начал октября десять тысяч штыков и три тысячи сабель Латышской дивизии обрушились на левый фланг 1-го корпуса, а вся конница Буденного бросилась в стык добровольцев и Донской армии.

{97} Перешли в наступление и все другие советские полки. Добровольцы упорно отбивались, но тончайшая нитка их трехсотверстного фронта стала ежеминутно рваться. Кавалерия Буденного взяла у донцов Воронеж и вышла в тыл 1-му корпусу. 1-ый корпус стал отходить от Орла.

В штабе 1-го корпуса шло совещание. Начальник штаба обрисовал общую картину фронта 1-го корпуса и попросил своих офицеров высказаться по поводу создавшегося положения.

— Ваше первое слово, — обратился начальник штаба к самому младшему по чину офицеру.

— Мое мнение таково, — начал тот, — прежде всего надо приказать всем штабам выйти из вагонов, а свои обозы, больных и раненых отправить, как можно дальше в тыл. Затем, собрать в один кулак все наши полки и обрушиться ими на Латышскую дивизию. Латыши уже сильно потрепаны Корниловцами, и 1-ый корпус, без сомнения, уничтожит всю Латышскую дивизию. Все остальные советские пол­ки будут потом не страшны. Мы снова возьмем Орел, и, не задержи­ваясь в нем, нам надо идти быстрым маршем на Москву. За Орлом, кроме только что мобилизованных частей, мы никого не встретим и Москву мы возьмем. Это произведет сильнейшее впечатление на все красные армии. Карты большевиков будут спутаны, советские вой­ска потеряют управление. Действительно кавалерия Буденного будет громить наши тылы, но с нею быстро случится то же, что было с ка­заками Мамонтова, — у нее разбухнут обозы от награбленного доб­ра, и весь ее порыв спадет. Удар Буденного по Харькову был бы даже полезен для тыла, пришлось бы многим поневоле взяться за винтовки...

— Штаб армии никогда не согласится на ваш план, — прервал кто-то говорившего.

— Об этой операции надо только предупредить штаб армии, а потом немедленно порвать с ним все провода...

С мнением младшего офицера никто не согласился.

 

Нисколько лет спустя, в кругу близких людей генерала Кутепова, зашел разговор о том, что каждому человеку судьба посылает пять минут, ухватив которые человек может добиться высшей удачи вовсей своей жизни. Так бывает в азартных играх, в любви, в {98} политике. Если же человек упустит эти пять минут, то очень редко или почти никогда не бывает так, чтобы судьба смилостивилась и снова подарила такие же пять минут.

— А скажите, — спросил А. П., — по вашему, у меня были эти пять минут?

— Ваше Высокопревосходительство, — ответил А. П. его бывший штабной офицер, — помните обстановку под Орлом, не там ли да­вала вам судьба ваши пять минут?

— Если бы я пошел тогда на Москву, то каких бы собак на меня вешали в случай неудачи, — проговорил А. П.

— Конечно, при неудаче, на вас валили бы всю вину за трагический конец вооруженной борьбы с большевиками, — ответил офицер, — но нас тогда давно бы не было в живых, все бы легли кость­ми, ну, a при удаче, победителей не судили бы...

 

XIV

 

Чем дальше откатывался 1-ый корпус, тем больше в нем волновались и недоумевали. Подкрепления не шли, полки, взятые на внутренний фронт, оттуда не возвращались.

На всех офицеров, приезжавших из командировки, набрасыва­лись с расспросами:

— Ради Бога, расскажите, что делается в тылу? — Неужели там не могут справиться с разбойником Махно собственными силами — ведь нас ржут без ножа.

— Э, батенька мой, — отвечали, тыл во всю работает. Одни сидят в канцеляриях и стучат на машинках не хуже, чем мы на пулеметах, а другие спасают Poccию за чашкой кофе и нашими спи­нами. Рестораны и улицы гудят народом, а вот, чтобы взять вин­товку в руки, никто не может — у каждого в кармане свидетельства о неизлечимых болезнях или о том, что он незаменимый специалист по спасению России. Ну, а в свободное от занятий время все спекулируют, чем только можно...

Что же Деникин глядит и все его бояре думающие?

— Гнать в три шеи этих бояр... Деникин в гору, семеро под гору... нет, на старых дрожжах теста не подымешь.

{99} Из тыла привозили копии писем с беспощадной критикой стратегии Деникина. Эти письма, будто бы, писал командующий Кавказской армией генерал Врангель. В их подлинности сомневались.

— Не станет же Врангель в такой тяжелый момент подрывать авторитет Главнокомандующего.

— Ну, если не Врангель, — отвечали, — так его клевреты, — и называли фамилии.

Тогда возмущались:

— Эх, ослабел наш старик! Подвесить бы ему парочку генералов, живо бы все в порядок пришло.

Корпус генерала Кутепова продолжал свой отход, все время находясь под ударом справа всей Конной армии Буденного. Продолжала наседать и вся ударная группа большевиков, особенно Латышская дивизия.

— Без латышей, — показывали пленные, — мы давно бы отскочили за Москву.

Большинство латышей было партийными коммунистами, и советская власть считала их своим оплотом. Их хорошо одевали и кормили, и платили жалованье золотом. Латыши упорно дрались и ходили в штыковые атаки.

Однажды, в штаб одного полка, привели пленного латыша. Он был сбит ударом приклада в грудь, под ложечку, и упал навзничь, заглатывая воздух, как рыба на песке.

При обыске нашли у латыша партийный билет, десятирублевые золотые и замшевый мешочек с бриллиантами.

Командир полка приказал латыша расстрелять. Офицер, приведший пленного, заикнулся, что, быть может, его следует отправить в штаб корпуса для дополнительного опроса.

— А вы забыли, — обрезал его командир, — как прошлый раз трое таких молодцов вырвали винтовки у конвойных и их пе­рекололи? Да и откуда я возьму людей рассылать с пленными?

К латышу подошли солдаты.

— Ну, идем, — сказал один из них.

Латыш повернулся и увидел офицера, взявшего его в плен. Латыш быстро засучил левый рукав куртки и снял с руки браслет с золотыми часами. Он повернулся к офицеру и сказал:

{100} — Возьмите себе на память. Пусть владеет моими часами офицер, а не эти, — латыш указал пальцем на солдата, — переметные сумы. Сегодня они у вас а завтра у нас...

— Нечего разговаривать, — крикнул командир, — марш!

— Виноват, господин полковник, — сказал латыш. — Прошу вас только, чтобы меня расстреляли, как солдата, а не в затылок.

В это время офицер протянул командиру подаренные часы.

— Господин полковник, посмотрите, а какая надпись на часах.

На задней крышке часов было выгравировано: Лучшему солда­ту Красной армии — Лев Троцкий.

— Командир прочел надпись вслух и посмотрел латышу прямо в глаза. Тот выдержал взгляд.

— Так вот ты какой, братец, — протянул полковник, — хо­рошо, твою просьбу исполню. Прикажите, — обратился он к своему адъютанту.

Латыша окружили три солдата и вместе с унтер-офицером по­вели его на задворки.

— Эй, — крикнул унтер-офицер, — лопату принесите!

— Ишь ты латышская морда, — ворчал один конвоир, — отъелся на русских хлебах, да еще ругаешься переметными сумами. Бога бы лучше вспомнил перед смертью.

Подошли к плетню.

— Стой, — скомандовал унтер-офицер. — Ты, — кивнул он головой латышу, — становись у ветлы, да скидавай куртку, нечего зря портить хорошую вещь.

— Оно бы приказать снять штаны и сапоги, — сказал ворчавший солдат.

— Чего там душу томить, потом снимешь, — ответил другой.

— Да, стягивай потом с мертвеца, — опять заворчал первый.

Латыш снял куртку и бросил ее в сторону. Он стал спиной к ветле, выставил ногу вперед и оперся на нее. Правой рукой схва­тился за рубашку на груди...

Раздался залп. Латыш качнулся, схватился за грудь уже обеими руками, но не упал, а прислонился спиной к ветле. Его белые губы прыгали, из них вырывались непонятные слова...

Солдаты глядели растерянно.

{101} — Вот, мерзавцы, промазали! — крикнул унтер-офицер. Он выхватил револьвер, подбежал к латышу и сзади в упор выстрелил в затылок.

Латыш вскинул руками и грохнулся на землю. Подошли солдаты и повернули латыша лицом кверху.

— Иван Карпыч, да какой же промазали, смотри вон, как раз три дыры на рубах. Ну и крепкий же человек... А это что у него в кулаке!?

Из сжатых пальцев правой руки латыша торчала тесемка. Солдат разжал пальцы и вытащил широкую ладанку.

— Давай-ка ее сюда, — сказал унтер-офицер и стал ее щу­пать.

— Бумага какая-то, — определил он, — пойти отнести в штаб.

В штабе из ладанки вытащили мелко сложенный лист бумаги, весь исписанный от руки.

— Ни черта не разберешь, должно быть по-латышски написано, — сказал офицер, разглядывавши бумагу, — надо в штаб корпуса отослать ее, там разберут.

В штабе корпуса был доктор латыш, который перевел эту бумагу. По словам доктора — это было старинное заклинание, напи­санное языком старых богослужебных книг; и начиналось так —

Верь, тогда победишь.

Самый текста быль таков:

«Cиe писание должно быть написано собственноручно и после того, как ты прочитаешь молитву Отче Наш.

И кто носит cиe писание при себе и дает его читать и списывать другим, оно охранит того от врагов и разбойников, от всяких напастей и чар. Меч изощренный и заряженное оружие отразятся этим писанием и будут бессильны для сердца живого. Оно, как свя­тое крещение, создаст тебе незримую броню милостью Бога Всемогу­щего.

Всегда внимайте гласу Господню, заповедавшему нам:

Опасайтесь грешить. Чтите день воскресный и пребывайте в страхе Божием. Вы, старые и молодые, ходите в церковь, кайтесь в грехах и воссылайте молитвы. Прощайте ближнему его прегрешения, беднякам помогайте, страждущего утешьте. Но если презрите уста {102} вы Мои, и если душа ваша возгнушается словами Моими, то воспламе­нится гнев Мой, и опрокинется чаша его на вас. Дрогнет и потря­сется земля, основания небес поколеблются. Небеса над головой сде­лаются медью, а земля под ногами железом. И восстанет брат на брата, сестра на сестру, сын на отца, дочь на мать и город на город. И возненавижу Я вас громом и молнией, и два острых меча будут рассекать грешную землю.

Храните чудесные знаки, покрытые вечною тайной. Эти знаки:

+ В + D + I + ооК + I + К + В + D + I + vV.

Кто не верит в могущество их, да напишет их и привяжет написанное на шею собаки или кошки и выстрелит в них — он не попадет. Пусть колет ножом, и раны не будет.

И у кого кровь потечет из носа, пусть приложить это писание, и кровь остановится.

С благоговением и трепетом запишите священные всем людям слова: +Христос + Варфоломей + Себастьян + Иисус +Мария + Иосиф.

И было раз, в 1018 году, когда граф Филипп приказал отру­бить голову своему слуге, согрешившему против своего господина, то палач не мог обезглавить преступника — топор не подымался. Граф увидел это из окна своей башни и приказал привести к себе слугу и расспросил его. Слуга показал записку, которую вынул из ладанки, — в ней были эти священные слова. Когда граф прочел их, то приказал всем слугам своим носить на себе такие же ла­данки.

И еще, кто носит на себе эти священные слова, тот рожает ласковых детей.

Не усомнись и верь в могучую силу того, что тебе поведано ныне, и закончи свое писание так:

Я вверяю себя Тебе, не поддавшемуся искушению. Аминь. Аминь».

— Ну и времена. — говорили в штабе, А. П., — латыши коммунисты со средневековыми заклинаниями в ладанках утверждают пу­леметами на российских равнинах владычество III Интернационала.

 

ХV.

 

Отстоять «белый Харьков» было невозможно. Соседние с 1-м корпусом войска не выдерживали натиска красных, и фланги 1-го {103} корпуса были под постоянной угрозой обхода противником. Как в дни Кубанского похода, добровольцам опять приходилось пробивать­ся через сплошное кольцо большевиков. Однажды, Марковский полк был окружен шестью советскими полками. Марковны разбили их и захватили пленных.

Когда штабной поезд генерала Кутепова остановился на Харьковском вокзале, обреченный город уже опустел. Все в нем притаилось и замерло, только, как всегда бывает в дни безвластья, со дна большого города уже подымалась человеческая муть. Начались гра­бежи, убийства.

А. П. приказал своему конвою и охранной роте обходить город патрулями и каждого грабителя вешать на месте преступления. Не бы­ло никакого другого средства, чтобы обезопасить жизнь горожан. Раз­бои стихли...

Войска 1-го корпуса уже отступали за Харьков, с часу на час должен был отойти штабной поезд. Вдруг поднялся гул со сторо­ны пакгауза, заваленного разным товаром и посылками, которых не успели отправить по назначению. Толпа, как воронье над падалью, кружилась около пакгауза. Шум донесся до А. П. Он выскочил из вагона и быстрым шагом устремился к пакгаузу, за А. П. его адъютант.

— Кутепов идет! — крикнул кто-то из толпы, и моменталь­но все бросилось врассыпную. Люди бегали, падали, давили друг друга, кидали всякие свертки.

А. П. крикнул своему адъютанту:

— Стреляйте из револьвера! Адъютант приложил руку к козырьку:

— Прикажете сбегать за револьвером, я его оставил в купэ...

А. П. только крякнул. Около развороченного пакгауза было уже пусто.

 

Когда А. П. возвращался обратно, он нагнал седенького отстав­ного генерала, который подобрал брошенный бочонок с виноградом и тихонько катил его к себе в вагон.

А. П. всего передернуло:

— Бросьте, бросьте, генерал, как вам не стыдно!

— Я хотел в дорогу провиантом запастись, — пролепетал старичок.

{104} На всем пути отступления 1-го корпуса вся власть естественно переходила к генералу Кутепову. С yтpa до поздней ночи А. П. не знал ни минуты отдыха. То был на фронте среди войск, то объезжал покидаемые города, то принимал вереницы просителей. При­стально глядя карими глазами на своего собеседника, А. П. молча его выслушивал, задавал два-три допроса и никому не отказывал, если просьбу считал справедливой.

К А. П. раз пришел главный инженер большого завода, обслуживавшего Добровольческую армию, и сказал, что рабочим завода не уплачено жалованья за три месяца, казначейство эвакуировано, у администрации завода денег нет.

А. П. поблагодарил инженера за осведомление, вынул из денежного ящика требуемую сумму и дал ее инженеру.

Всеми силами А. П. боролся с злоупотреблениями власти на местах, нараставшими вместе с сознанием, что борьба с большеви­ками обречена на гибель. Всех виновных А. П. немедленно отдавал под военно-полевой суд.

Однажды, начальник штаба после своего доклада у А. П. обратился к трем офицерам и сказал, что приказом командира корпу­са они назначены членами военно-полевого суда, и, добавил начальник штаба, генерал Кутепов уверен, что отданного под суд мер­завца военно-полевой суд повесит.

Один из офицеров тотчас ответил начальнику штаба:

— Прошу вас доложить командиру корпуса, что я категорически отказываюсь быть членом военно-полевого суда. Если, как вы пере­дали, генерал Кутепов уже предрешил приговор суда, то это — прямое давление на нашу судейскую совесть.

Этого офицера поддержали двое других. Военно-полевой суд не состоялся, но своего отношения к этим трем офицерам А. П. ни­сколько не изменил. А. П. всегда говорил. что он высоко ценит гражданское мужество.

Перед самым Ростовом Деникин решил дать сражение наседавшему противнику. Фронт сузился до 80 верст. Добровольческий корпус прикрывал подступы к Ростову, а Донская армия должна была защищать Новочеркасск.

Добровольцы вместе со своей конницей генерала Варбовича отбивали все атаки красных и сами переходили в наступление. На этом участке большевики были даже отброшены верста на семь, но {105} донцы сдали свою столицу, и колонны красных вышли в тыл добровольцам. Добровольческому корпусу было приказано отходить за Дон. Дроздовцы и Корниловцы после тяжелого боя прорвались через Ростов и Нахичевань, уже находившиеся в руках красных.

 

XVI.

 

Войска генерала Деникина укрепились за Доном. Добровольче­ская армия, которую после отхода от Харькова принял было генерал Врангель, теперь была свернута в Отдельный Добровольческий кор­пус под командой генерала Кутепова. Был, назначен новый начальник штаба, вместе с ним из расформированного штаба армии появились и новые офицеры Генерального Штаба. Количество штыков в корпусе сильно уменьшилось, а штаб разросся. Сразу в штабе на­чались новые веяния.

Прежний начальник штаба требовал от своих подчиненных самого внимательного отношения ко всем офицерам, приезжавшим с фронта за различными справками. Когда же теперь приехал в штаб командир одного полка, и по его просьбе дежурный офицер ознакомил его с обстановкой на фронте, то этому офицеру был сделан выговор за то, что он в оперативное отделение —«в святая святых штаба» — пускает «посторонних лиц».

Недалеко от штабного поезда были огромные склады фуража. Адъютант хозяйственной части всем проходившим командам разрешал брать необходимое им количество фуража под простую расписку старшего команды. Новый начальник штаба вызвал к себе адъютанта, и приказал, чтобы фураж выдавался только по предъявлению составленных по всей форме требовательных ведомостей. Проходившие наспех команды, конечно, таких ведомостей предъявлять не могли, и весь фураж в конце концов достался красным.

Зазвучали в штабе и совершенно непривычные речи. В штабном поезде у станции «Каял» офицеры встречали новый 1920-ый год. В полночь генерал Кутепов поздравил всех и вскоре ушел за ним разошлось и все высокое начальство. Младшие офицеры оста­лись сидеть за столиками. Никакого оживления не было, у всех бро­дили невеселые думы.

{106} Вдруг поднялся молодой капитан генерального штаба и начал речь.

— Господа, — сказал он, — мы встречаем новый год на берегу реки Каялы, где когда-то «сила русская потопла», а потом по Руси разнесся плач княгини Ярославны. Не здесь мы мечтали встретить этот год... Так неожиданно, так быстро рушились наши надежды... Почему же произошла такая роковая катастрофа? — Надо иметь мужество глядеть правде в глаза. На ошибках учатся, и нам надо понять наши ошибки. Их много, но вот, по моему, главнейшие из них:

— Беспощадной красной диктатуре Ленина мы, белые, не противопоставили такой же сильной власти. Там рубили с плеча, а мы самые насущные социальные и политические вопросы всегда откладывали до будущего Учредительного Собрания, в которое уже никто не верил. Национальная Россия ждала своего диктатора, а получила Особое Совещание — эту окрошку из либералов с черносотенцами.

— Неудачна была и вся наша политика на местах. Наш ло­зунг — Единая, Великая, Неделимая Россия — был органически чужд тем окраинам, откуда началась наша борьба. Не прельстишь казачество звоном Московских колоколов. Казачество поднялось против неслыханного гнета, который шел как раз из Москвы. Но эта борьба казаков была только борьбой за свои казачьи вольно­сти, за свои станицы, борьбой за землячество, а не отечество.

На самом деле, казачества, которым Добровольческая армия помогла сбро­сить большевиков, признавали ее не как носительницу государственного национального начала, а только как вооруженную организацию сначала Алексеевскую, а потом Деникинскую, которая умеет вое­вать.

Мы, добровольцы, не сумели стать цементом, который спаял бы эти окраины в одно целое, родственное нам по духу, и поэтому в Вооруженных силах Юга России между добровольцами и казаками не было ни духовной скрепы, ни одинакового понимания своих задач. В них не было единого духа...

— Неправильная оценка настроений казачества повлекла за собой и ошибочный стратегически план. Нам, подняв казаков, надо было немедленно идти на соединение с восставшими русскими силами, которые вел Колчак. Вместо этого мы, опираясь на свою неустойчи­вую базу, пошли на Москву, да к тому же фронтом в вид изогнутой дуги и безо всякого сосредоточения своей кавалерии против Кон­ной армии Буденного. И отступать от Харькова нам надо было не на {107} Ростов, а на Крым и Hoвороссийск, где мы могли бы опять таки опереться на русские силы. Мы наказаны за ошибочную политику и ошибочную стратегию. Но я уверен, что наше белое движение, уже давшее столько героев, выдвинет, наконец, вождя, рожденного быть диктатором, который и приведет нас к полной победе...

Когда капитан кончил свою речь, наступило тягостное молчание. Все поняли скрытый смысл его слов.

Вдруг чей то голос затянул: Смело мы в бой пойдем, — и сразу все подхватили:

За Русь Святую

И, как один, прольем

Кровь молодую...

Запели ту старую песню, с которой шли по степям в Кубанских походах за своими вождями Корниловым и Деникиным.

Таков был ответ добровольцев на речь капитана.

 

XVII.

 

Откатившись от Орла до Ростова, ряды добровольцев сильно поредели.

За все время своего тысячеверстного отхода добровольцам приходилось пробиваться через Конную армию Буденного, вбившуюся клином между Добровольческим корпусом и Донской армией. Доброволь­цы таяли от боев, от болезней. Началось в полках и дезертирство прежних красноармейцев. Они бежали в повстанческие отряды — к «зеленым». В одном полку несколько солдат оставили записку:

— У большевиков коммуна заела, а вам кадетам не навести порядка. Уходим к зеленым...

Так заблудившиеся русские люди метались из стороны в сторо­ну, в конце концов пытаясь собственными силами найти свою до­рогу.

Когда Добровольческий корпус остановился за Доном, он начитывал 1763 офицера, 4638 штыков и 1723 сабель, всего 8124 бойцов при 250 пулеметах и 63 орудиях.

{108} Несмотря на свою малочисленность и непрестанное отступление в течение последних двух месяцев, дух Добровольческого корпуса не был подавлен. Полтора месяца красные стремились овладеть Батайском, расположенным на левом берегу Дона против Ростова, и не могли. Поднялся боевой дух и у донцов.

5-го и 6-го января добровольцы вместе с донцами отразили под Батайском армию Буденного, пытавшуюся лобовым ударом вторг­нуться в Кубань.

Все последующие дни непрерывный атаки красной пехоты также не имели успеха, равно как и все ее попытки застать добровольцев врасплох ночными атаками.

15-го января противник на всем фронте перешел в реши­тельное наступление четырнадцатью Охотными дивизиями с пятью бронепоездами и двумя конными корпусами Думенко и Буденного. Но приказу Красного командования это наступление должно было носить — «стихийный и молниеносный характер с целью не оттеснить противника из занимаемых пунктов, а разбить его на голову.» Но дон­цы разбили конницу Думенко, а добровольцы отбили все атаки красной пехоты. Красные потеряли 25 орудий и тысячи пленных.

Большевики окрестили Батайск «вторым Верденом».

В начале февраля генерал Кутепов отдал приказ перейти в наступление самому Добровольческому корпусу. Господствующие высоты были у большевиков, стоял жестокий мороз при сильном ветре. Несмотря на это, добровольцы в ночь на 7-ое февраля форсировали Дон, разбили советские войска и взяли Ростов. Красные опять по­несли огромные потери, одних пленных было взято у них около 6 тысяч. Но развивать этот успех добровольцам было уже не с кем. Буденный в это время предпринял глубокий обход, сломил сопротивляемость донцов и вышел в глубокий тыл Добровольческо­му корпусу. Добровольцы безо всякого давления на фронте, по приказу, покинули Ростов и стали отходить.

Войска могли удержаться на реке Кубани — естественном водном рубеже, но у казаков наступил полный паралич воли к сопротивлению, они не выполняли ни одной директивы Главного коман­дования. Кубанское и Терское войско потеряло всякую связь со Став­кой и уходило через горы на Черноморское побережье. Донцы, не ока­зывая никакого сопротивления красным, неудержимо катились к Новороссийску.

{109} Вперемежку с войсками шли тысячные толпы мирного населения. Спасался от большевиков и почти весь калмыцкий народ.

Ни управлять, ни распоряжаться всей этой людской массой было уже немыслимо, только Добровольческий корпус генерала Кутепова шел, как римский легион, среди полчищ варваров.

Арьергард прикрывал полковник Туркул. Конные массы противника окружали Дроздовцев. Полковник Туркул сворачивал свой полк в каррэ, и под звуки оркестра Дроздовцы бросались в контратаку и прорывали противника.

Неудержимая лавина казаков и беженцев затапливала весь тыл и все пути отхода Добровольческого корпуса. Катастрофа при эвакуации Новороссийска становилась очевидной. Транспортных судов было мало. Создавалась угроза самому бытию добровольцев.

28-го февраля генерал Кутепов, в полном согласии со строевыми начальниками, послал генералу Деникину телеграмму, в которой он указывал, что создавшаяся обстановка «повелительно требует приня­тия немедленных и решительных мер для сохранения и спасения офицерских кадров Добровольческого корпуса и всех бойцов за идеи Добровольческой армии». Далее, в этой телеграмме генерал Ку­тепов указывал, какие, по его мнению, следует принять меры.

Во всей форме такого обращения к своему Главнокомандующе­му генерал Деникин усмотрел недоверие к себе со стороны добровольцев, и в этот день бесповоротно решил оставить свой пост после эвакуации армии в Крым.

К 12-му марта Добровольческий корпус подошел к Новороссийску. Около города, вдоль железнодорожного полотна, под откосами лежали грудами сброшенные поездные составы. Дороги были забиты повозками, орудиями. Улицы Новороссийска гудели взбудораженным народом. На берегу моря метались люди. Между ними бродили кони. Казаки расседлывали и разнуздывали своих боевых товарищей и, тихонько ударяя по крупу, отгоняли их прочь от себя. Но кони воз­вращались и покорно шли по пятам своих хозяев, даже бросались за ними в море и плыли. Раздавались отдельные револьверные выстре­лы — то кто-нибудь пристреливал своего коня, пуская ему пулю в ухо... С бесстрастными лицами, на корточках, сидели калмыки, как изваяния Будды.

Всю ночь шла погрузка войск на корабли. Громыхали взрывае­мые склады со снарядами, и полыхало багровое небо. Наступал рассвет. Нависли сизые тучи, плескалось свинцовое море. Мерно {110} покачивался последний корабль. Вереницы людей с серыми лицами шли к нему по мосткам. На середине мостков, прислонясь к перилам, стояло трое молодых людей в офицерских френчах, но без погонь. Их окружали конвойные с винтовками. То были приговоренные к смертной казни грабители. Вдруг поток людей на мостках остано­вился. Конвой отошел на несколько шагов от приговоренных, и вокруг них образовалась жуткая пустота. Во внезапно наступившей ти­шине разнеслись отдельные слова команды:

— По приговоренным... Шеренгой... Шеренга, пли!

Через несколько минут мимо распластанных трупов, по-прежнему молча, шли люди в серых шинелях с винтовками в руках.

Один за другим уплывали пароходы. Махая руками, подбегали к пристани отставшие и отбившиеся от своих частей. Число их еже­минутно росло. До отплывавших доносились крики и мольбы, прозву­чали отдельные револьверные выстрелы. Большевики входили в город. По сбившимся на пристани застрекотал пулемет...

А. П. с миноносца «Пылкий» сигнализировал английскому броненосцу «Император Индии» просьбу задержать своим огнем главные силы большевиков, подходивших к станции Тоннельной, чтобы миноносец успел погрузить всех оставшихся на пристани.

На серой громаде, стоявшей на внешнем рейде, прозвучал бое­вой сигнал. Забегали матросы, повернулась огромная пушка и с ревом засверлила нависшие облака.

«Пылкий» несся к пристани и сотрясался от своих выстрелов.

С обезумевшими глазами толпа бросилась к миноносцу.

— Брать в первую очередь раненых и сестер милосердия, — закричал А. П.

Упали сходни. Около них быстро выстроился конвой с револьверами в руках. С борта ощерились пулеметы. Толпа расступилась и пропустила раненых и женщин.

— Не напирать, не напирать! грузиться в полном порядке ве­щи бросать в воду! — раздавался резкий голос А. П.

Подошел командир миноносца и доложил, что миноносец перегружен. Больше нельзя взять ни одного человека. А. П. крикнул:

{111} — Взятых на борт высажу на английский броненосец и сейчас же вернусь за остальными. Всех до одного возьму!