Тем летом, ближе к осени, мы частенько ходили в лес. Грибное выдалось лето, урожайное — с пустыми руками мы не возвращались. Мама днями сушила и солила наши лесные «трофеи», варила вкусные грибные супы, уговаривала:
— Да хватит вам ноги-то бить, устала я от грибов этих.
Но слишком велик был азарт.
Как-то дождь прихватил нас в лесу. С корзинами, полными грибов, мы укрылись под кроной старого могучего дуба. Сперва под дубом было тепло и уютно, и весело было наблюдать, как со звоном падают вокруг озорные струйки воды, совсем не задевая нас. Но дождь баловался недолго — с черными лохматыми тучами приплыл всесокрушающий ливень; потоки воды, словно лезвия отточенных ножей, с грохотом пробили листвяной шатер и в мгновение ока вымочили нас до нитки. Мы сидели, прижимаясь спинами к шершавой коре ствола, жевали раскисший хлеб и с тревогой поглядывали на небо: тучи — предвестники близкой осени — накрыли его из края в край, не оставив и крошечного оконца. И хотя до ночи было еще ой как далеко — темнело стремительно.
— Как домой пойдем? Заблудимся теперь...
Борька очень боялся заблудиться в темном лесу.
— Расхныкался! — Стал подшучивать над ним Юра.— А я вот хочу заблудиться. А что, здорово! Жили бы в лесу, сами по себе, как индейцы. Дерево бы нашли хлебное, охотиться бы стали. Валь, давай взаправду заблудимся.
— Валь, чего он дразнится?
Вечная история. И минуты не могут они побыть вместе так, чтобы Юра не подразнил Бориса.
Вдруг Борька испуганно вскрикнул, вскочил на ноги, опрокинул корзину с грибами.
— Змея!
— Ужалила?
— Н-нет.
Я чиркнул было спичкой, но спички безнадежно отсырели, не зажигались.
Юра бесстрашно протянул руку к тому месту, где только что сидел Борис, что-то пошарил там.
|
— Глядите-ка, заяц.
Это был не заяц — зайчонок. Должно быть, он отстал от матери или заблудился, а жестокий ливень загнал его под тот же самый дуб, где тщетно пытались укрыться и мы. Мокрый и слабый, он сжался в комок в Юриных руках. Я погладил его и услышал, как резко бьется под ладонью его сердце.
— Возьмем его домой,— предложил Борис. Пыхтя и отдуваясь, он ползал на коленях — собирал в корзину грибы.
— Конечно, возьмем.
Я попробовал отговорить ребят:
— Не будет он жить в избе, сдохнет.
Попробовал отговорить, но не тут-то было: братья двинули в ход самые веские, по их мнению, аргументы.
— Кролики живут, да еще как!
— Мы его кормить станем. Капустой и морковкой. И молоком поить.
— А тут его волк слопает.
Я не устоял, сдался. Ладно, тащите домой...
Ливень не стихал — видно, не удастся нам его пересидеть. А впрочем, и терять нам нечего, все одно насквозь мокрые. Так и пошли домой — в потоках воды, падающей сверху, в потоках воды, клокочущей на земле.
Зайчонка Юра нес за пазухой.
Дома ребята соорудили косому клетку из старого ящика, застлали ее зеленой травой, принесли морковь, капусту, стручки гороха. Кошку, которая проявила к зайчонку повышенный интерес, Юра так шуганул, что она и на следующий день не появлялась в избе.
— А как мы его назовем? — поинтересовался Борис.
Юра не задумывался:
— Так и назовем: Найденыш.
Он всех привел в умиление, этот крохотный длинноухий зверек. Отец обкуренным пальцем пощекотал его где-то за шеей и многозначительно изрек:
— Тоже живое существо...
|
Мама согрела в печке молоко и налила целое блюдце.
Юра и Бориска наперебой совали Найденышу былинки посочней:
— Ешь, ну ешь, пожалуйста.
Шерсть на зайчонке высохла — серая, с отливом, недлинная шерстка; он согрелся и приободрился, видать: когда на него не смотрели, когда в избе было тихо — пытался грызть капусту и морковку. Стоило же кому-то из нас подойти к его жилищу — он тут же забивался в угол и смотрел оттуда испуганными глазами, в которых перебегали зеленые искорки.
К концу недели, однако, Найденыш совершенно перестал притрагиваться к зелени, шерсть на нем свалялась, и даже слабые искорки в его глазах погасли.
Тут по случайности как-то вечером заглянул к нам Павел Иванович. Юра сразу же потащил его к Найденышу: как-никак, специалист, ветфельдшер.
— Худо дело. Если и выживет — только в лесу. Как говорится, тоска по дому. Такое и с людьми бывает,— заключил дядя Паша.
Юра встрепенулся:
— Борис, одевайся. Сейчас мы его в лес отнесем.
— Ну да, не пойду я. Поздно уже.
— Тогда я один.
— Сиди дома. Ишь шустрый какой на ночь глядя... Успеется утром,— прикрикнул отец.
Спорить с отцом бесполезно. Юра притих.
Ночью, когда все улеглись, Юра, прихватив зайчонка, не одеваясь, выбрался из дома через окно, отвязал Тобика с цепи и, сопровождаемый им, ушел в лес.
Вернулся он под утро — мама как раз выгоняла корову в стадо. Отворила калитку — Юрка стоит: голый по пояс, босые ноги исхлестаны мокрой травой, продрог — зуб на зуб не попадает.
Мама погрозила ему пальцем. Он потупил голову, расстроено сказал:
— Все равно умер. Я его на траву пустил, он сначала пополз, а потом уткнулся в землю и ни с места. Я поглядел, а у него глаза закрыты, и не дышит.
|
— Вот видишь, сынок. Не стоило и в лес ходить, ночь терять.
Юра упрямо качнул головой:
— Нет, стоило.
Тем летом как-то неожиданно для всех, вспышкой, взрывом, что ли, пробудилась в Юре необыкновенная любознательность, необыкновенный повышенный интерес ко всему окружающему.
Он и прежде не мог, бывало, успокоиться, пока не находил ответа на любой занимавший его вопрос, даже самый незначащий, самый пустячный.
Но теперь мир его увлечений и поисков, в отличие от прежних лет, обрел направление, систему.
Он ведет дневник наблюдений за природой. В общую тетрадь аккуратно записывает время восхода и захода солнца, характер облачности, силу ветра, делает зарисовки деревьев, примечает, когда завязываются плоды на яблонях и вишнях, когда появляются птенцы у скворцов, когда на колхозном поле прорастают всходы пшеницы.
Он надолго уходит в луга и возвращается оттуда с карманами, полными камней. Коллекция этих камней находится у него в продолговатом, специально сколоченном ящике. Ящик поделен на мелкие ячейки: каждому камешку — особое гнездышко и особая этикетка. «Полевой шпат», «Кварц», «Известняк», «Кремень» — аккуратной рукой выведено на них.
— Ты что, золото хочешь найти? — подразниваю я его.
— Да нет, Валь, какое еще золото... Просто это очень интересно.
Он делает гербарии из трав и цветов, собранных по берегам Гжати, и однажды показывает нам свое богатство. И мы с удивлением узнаем, что из той самой травы, по которой мы ходим ежедневно, из пропыленной, неприметной травы можно выбрать едва ли не двести самых различных видов.
Все реже и реже выходит он за огороды — туда, где Борис и его неугомонные приятели целыми днями играют в войну. Эта любимая так недавно игра уже не доставляет Юре удовольствия.
— Детство — еще на несколько лет вперед — остается привилегией Бориса. Два года разницы в возрасте братьев, разницы, не обозначавшейся прежде так отчетливо и резко, теперь стали очень заметны.
ГЛАВА 4
Беспалов
Пошутил!
Глубокой ночью где-то по соседству с нашим домом прогремел взрыв.
Я вскочил на ноги, чиркнул спичкой, зажег лампу.
— Что-то случилось? — встревожено спросила Маша.
Новый взрыв ударил поблизости. Звякнули стекла, огонек лампы надломился, задрожал.
— Слышишь?
Маша побледнела.
— Не выходи, Валентин.
Я молча оделся, сунул ноги в валенки, выскочил на улицу.
У наших столпотворение: на крыльце дома — отец, фонарь в руках держит. Мама в наброшенном на плечи полушубке. Бориска. Все суетятся, кричат. Только Юры не видно.
— Что случилось?
— А черт ее знает,— выругался в сердцах отец.— Гранатой, что ли, пошутил кто-то. Вишь вон — стекла вынесло.
Под окнами по фасаду дома обнаружили мы в снегу две воронки и осколки стекла — превеликое множество осколков, крупных и мелких.
Отец поднял один, поднес к фонарю. Не очень-то похоже на оконное стекло.
— Ах он, стервец! Ну, погоди, выдеру я его как Сидорову козу,— снова забранился отец.
— Кого «его» — и спрашивать не надо. Ясное дело, Юрку.
Наутро я заглянул к нашим. Угодил как раз к завтраку. Юра сидел за столом уткнув нос в миску — ниже травы, тише воды был. Только ложка знай позвякивает о края тарелки. «Попало»,— понял я.
Отец расхаживал по комнате.
— Так что случилось-то?
— Ученый, видишь ли, в нашем доме объявился. Профессор, паршивец этакий,— на громких тонах начал объяснять отец.— Опыты ставит, Ломоносов!
Юра чуть приподнял голову, сказал вполголоса:
— Виноват я, так ведь не рассчитал немного. Нам же на уроке физики такой опыт велели поставить.
— А две четверти вдребезги разнести тоже вам велели? А окна бить вас учителя учили? Хулиганство вам в школе преподают, пятерки за него ставят? Да что ж это за школа такая, когда она дому в ущерб?
Отец бушевал. Юра смиренно доедал завтрак.
Теперь-то, наконец, и я уразумел, о каких четвертях идет речь. С предавних пор стояли в нашем доме две четвертные бутыли темно-зеленого стекла, широкогорлые, в плетеных корзинах. Сколько помнил я себя, в этих бутылях всегда хранили керосин, разве только во время войны пустовали они. Так Юра, значит, приспособил эти бутыли для какого-то хитрого опыта, а они возьми и взорвись, да еще вдобавок и переполошили всех нас в самую ночь.
— Ладно, батя,— попытался успокоить я отца,— пора переходить на жестяную посуду.
Однако успокоить отца не так-то просто. Ушел я.
Минут через десять, по дороге в школу, заглянул к нам Юра.
— Что же ты, брат, сотворил все-таки?
Он улыбнулся хитро и ответил не очень вразумительно:
— Маленький опыт с кислородом. Не все учел...
Схватил со сковородки горячий соевый блин, комкая его в руке, исчез за дверью. Ненадолго, впрочем: через мгновение дверь растворилась, Юрина голова показалась в створе.
— Знаешь, Валь, кто нас по физике учит? Беспалов Лев Михайлович. Летчик военный. Сила!
И снова хлопнула дверь.
Шерсть «на задир»
Недавний военный летчик Беспалов приходил на уроки в кителе, на котором еще так заметны были следы только что снятых погон, дырочки от орденов и медалей. Приходил аккуратно выбритым, подтянутым — молодой еще, но много повидавший и переживший человек.
Класс не просто поднимался ему навстречу — ребята вставали за столами едва ли не по стойке «смирно». Каждый хотел показать, что и ему не чужда военная выправка: в тринадцать лет так заманчиво играть в армию, даже на уроках.
Нужно сказать, что эта игра, в общем-то, не мешала ни учителю, ни ученикам.
— Здравствуйте, ребята!
— Здравствуйте, Лев Михайлович! — четко и раздельно звучало в ответ.
Беспалов раскрывал журнал.
— Что ж, начнем... Васильев!
— Есть!
— Гагарин!
— Есть!
— Дурасова Антонина!
— я...
Ему, одному из немногих, даже самые озорные ученики не решались отвечать шутовским «здеся» или «тута». Все было на военный образец и вместе с тем легко, не натужно. Беспалова ребята полюбили как-то сразу и безоговорочно и не разочаровались в нем впоследствии. Его не боялись, но его уважали. А ведь он вовсе не был строгим или чересчур сухим, чрезмерно педантичным. Наоборот, увлекающийся, веселый, в чем-то даже бесшабашный человек. Может, потому и любили его. И потому еще, что даже такой сложный предмет, каким является физика, умел он объяснить доходчиво и просто...
— Юра Гагарин, попрошу к доске. Та-ак, вчера за домашнее задание ты получил пятерку. Сегодня готов к ответу?
— Готов.
— Хорошо. Вот мы сейчас и приступим к новой теме. Объясни-ка нам Юра, почему яблоко с яблони падает?
— Так это просто. Созрело — вот и упало.
— Верно. А почему оно падает не вверх, а вниз? Почему камень, брошенный тобою вверх, тоже падает на землю? Ты задумывался над этим?
— Потому что земля ближе, чем луна.
— Тоже, в общем-то верно. Бери мел, рисуй на доске земной шар, яблоню на нем. И яблоко в стороне изобрази. Да смелей, смелей. Существует, ребята, в физике закон земного притяжения, открытый Ньютоном. Вот мы и попробуем в нем разобраться...
...— Валя Петров!
— Есть!
Лев Михайлович внимательно смотрит на ученика. Петров потупил глаза, одергивает рукава курточки.
— Вот ты, Петров, вчера весь вечер терзал кошку. Скажи нам, зачем ты мучил бедное животное?
— А вам что, мама нажаловалась?
— Мне никто не жаловался. К сожалению, я пока не знаком с твоими родителями... Так зачем ты кошку мучил?
Валентин — щеки у него алеют спелыми помидорами — застенчиво признается:
— Я из нее, Лев Михайлович, электричество добывал. Я ее и погладил-то чуть-чуть, только на задир.
— На задир, говоришь? Интересное слово. Против шерсти, значит. Так? И добыл электричество?
— Ага. Шерсть так и затрещала.
— Вот теперь подумай... все, ребята, подумайте: а если выкупать эту кошку — можно по методу Петрова добыть электричество из ее шерсти?
— Нет!
— Васильев сказал «нет»? Объясни почему. Не знаешь?
Думайте, ребята, пять минут вам на размышления.
Ребята думают, прикидывают так и этак.
Гремит звонок. Лев Михайлович выходит из класса.
Смущенный Валя Петров стоит в окружении ребят.
— Как он про кошку догадался?
— Он все насквозь видит.
— Он на войне из горящего самолета прыгнул, и хоть бы что!
Женя Васильев берет Петрова за локоть.
— Юрка! Гагара! Посмотри на его руки.
Кисти рук у Петрова в разводах царапин, изрисованы вдоль и поперек. Юра смотрит на руки товарища, потом протягивает свои:
— У меня не лучше.
И он грешен: тоже накануне вечером гладил кошку «на задир» — добывал электричество.
Самолет или топор?
Один из уроков Лев Михайлович начал неожиданным вступлением.
— Вот я о чем думаю, ребята,— сказал он.— Вот о чем думаю: а хорошо ли мы с вами знаем авиацию?
Шестиклассники навострили уши: что-то интересное затевает их физик.
— Так как, знаем или нет?
— Знаем!
— Чего ты знаешь? Помолчи, дурной...
— Знали когда-то, да забыли...
— А зачем она нам?!
Лев Михайлович выждал, пока ребята угомонятся, потом спокойно продолжил:
— Так вот, авиацию мы с вами знаем плохо. И потому предлагаю я организовать технический кружок. Будем строить модели настоящих самолетов. Летающие. Это нам и с физикой справиться поможет. Энтузиасты пусть запишутся у старосты во время перемены.
Беспалов повернулся к доске, взял в руки мелок, принялся объяснять довольно сложную задачу. А класс зашелестел бумагой. Сложенные вдвое и вчетверо клочки ее под столами и над столами передавались из рук в руки, плыли к Юре. Он и был старостой класса.
Юрка развертывал бумажки, наскоро читал их, одобрительно кивал головой в ответ на каждую. Кому-то и сам нацарапал несколько записок.
Беспалов подошел к столу, закрыл журнал.
— Урок окончен. Ты что-то хочешь сказать, Гагарин?
— Мы, Лев Михайлович, всем классом записываемся в кружок.
— Отлично.
...Недели через три после этого урока шестой «А» на берегу Гжати проводил испытание первой модели. Построенная из камыша, точная копия боевого истребителя, она была оборудована бензиновым моторчиком и выглядела довольно внушительно.
— Старт! — подал команду Беспалов.
Истребитель взмыл в воздух, круто набрал высоту, пошел через замерзшую реку на другой берег.
— Ура! — закричали ребята. Кто-то подбросил вверх ушанку.
— Ура! Летит!
Истребитель летел. Над скованной толстым льдом Гжатью, над противоположным, крутым и заснеженым, берегом летел. И ребята зачарованно смотрели ему вслед. Летел не тот бумажный голубь, что можно смастерить из бумаги и пустить по классу,— нет. Летел почти настоящий, почти всамделишный самолет.
Юра первым ринулся на лед. Ребята перебежали Гжать, излазили весь крутой берег, проложили тысячи следов в мягком снегу, но модели так и не нашли.
— Не грустите, хлопчики,— утешал расстроенных шестиклассников Лев Михайлович.— Дорог почин. Жаль, времени у нас сейчас маловато. Да и зима, условия не те...
Условия для кружковцев в самом деле неважнецкие были: в школе подолгу задерживаться ребятам не разрешали — экономили керосин; да и при всем желании в холодных-то классах долго не засидишься.
— А мы и летом будем заниматься, если хотите,— продолжал Беспалов.— Построим новые самолеты, еще лучше. Главное, чтобы желание было. Есть желание?
— Есть, есть!
— Теперь не отступимся...
— Добро. Вижу я, ребята, быть вам летчиками...
Юра очень быстро научился самостоятельно делать летающие модели самолетов, заставил ими, к великой радости Бориса, все свободные углы в доме. Борька — он в то время учился в третьем классе — возвращался из школы раньше Юры, брал любую приглянувшуюся модель и убегал с ней на улицу. Сколько, при помощи своих друзей-ровесников, переломал он этих моделей — и сказать трудно.
Юра редко сердился на него. С завидным упорством он или ремонтировал старые, или строил новые модели самолетов. В доме, где плотничий инструмент был особо почитаем, еще острее запахло сосновой стружкой, столярным клеем.
Как-то Беспалов встретил на улице отца.
— Мне нравится увлеченность Юры,— сказал он.— Парню прямой путь — в авиацию.
Отцу польстили слова учителя, и все же он не преминул возразить:
— Так уж и в авиацию. У нас отродясь никто высоко не залетывал. Вот кончит плотничать со мной пойдет. Топор по руке я ему уже приготовил.
— Напрасно вы так спешите. У него же талант.
— В плотницком деле тоже без таланта, на тяп-ляп, не обойтись. А учить дальше его я не осилю.
На этом они и расстались. Однако Беспалов был, как говорится, себе на уме. Очень скоро мы смогли убедиться в этом.
Ю. А. Гагарин. 1961 г.
Почта его была обильной. Июнь 1961 г.
Валентина Гагарина с дочкой Галей. 1961 г.
Ю. А. Гагарин с родителями идет на митинг в городской парк. Гжатск. 1961 г.
«Ну а бога не встречал там, наверху-то?» Лето 1961 г.
В родной школе. Гагарин беседует с членами кружка юных космонавтов
Среди преподавателей и учащихся родной школы. Гжатск. Летом 1961 г.
У матери
Ю. А. Гагарин с племянницей Людой. Гжатск. 1961 г.
Ю. А. Гагарин среди пионеров Гжатска. 1961 г.
Ю. А. Гагарин и смоленский поэт Владимир Простаков
На берегу Гжати. Юрий и Борис Гагарины. 1961 г.
На рыбалке. 1961 г.
Одно из увлечений космонавта — кинокамера. 1962 г.
Ю. А. Гагарин с дочкой Галей
На рыбалку с учителем!
Лев Михайлович увел на зимнюю рыбалку Юру, Женю Васильева и Валю Петрова.
Зачин оказался удачным. Юра и Валя Петров принесли домой по три щуки, причем не маленьких: по килограмму и больше каждая. Отец, однако, засомневался:
— Небось учитель подарил? Чтобы вы сами поймали — ни в жизнь не поверю.
— Сами,— упорствовал Юра.— И опять пойдем.
На следующую рыбалку увязался за ними и Борис. Не прошло, однако, и часа, как он уже вернулся назад.
— Что же ты, рыбак? — спросили его.
— Ветер не с той стороны, не клюет рыба,— оправдывался он.
— А что же Юра с учителем там делают? Почему не идут по домам?
— Что делают... Разожгли костер, греются и про самолеты разговаривают. Какие они бывают...
Так и зачастил Юра на рыбалку. Случалось, и нередко, что вся их «бригада» возвращалась с пустыми руками, но на Юру завидно было посмотреть: бодрый, веселый, радостно-возбужденный. И ко всем с вопросами:
— Валь, ты на реактивном самолете хотел бы полететь?
— Папа, а когда ты в первый раз самолет увидел?
— Борьк, а ты знаешь, как Чкалов под мостом летал? Эх, лопух! Отец ворчал:
— Забивает Лев Михайлович мальчишке голову глупостями. Ни к чему все это...
— Беспалов дурному не научит,— вступилась мама.— Возле такого человека побыть полезно.
И выходило по ее. Лев Михайлович, к примеру, учил ребят беречь и ценить время, и Юра, прислушиваясь к его советам, составил режим дня: в семь утра подъем, обтирание холодной водой после непременной зарядки, час на завтрак и повторение уроков... От режима ни на шаг не отступал.
— Давай поборемся,— петухом налетел он на меня однажды.
Мне стало смешно:
— Ну что ж, давай.
Я-то думал, что справлюсь с ним шутя, а у него оказались железные мускулы. Пришлось повозиться.
* * *
В последние годы Лев Михайлович Беспалов жил в Нальчике. Не единожды тронутый пулями на войне, он вынужден был покинуть Гжатск по состоянию здоровья.
Несколько раз наезжал Лев Михайлович ко мне в Рязань, гостил. Конечно же вспоминали мы с ним Юру.
— Я в него как-то сразу поверил,— рассказывал Лев Михайлович.— Пытливый, собранный и очень дисциплинированный парнишка был. Из таких отличные летчики получаются.
Старый учитель не скрывал, что сознательно старался подогреть в Юре увлеченность авиацией, интерес к летному делу.
— Я и сам бы ни за что не оставил самолет, да здоровье подвело. А знаешь, Валентин Алексеевич, живому человеку всегда хочется, чтобы кто-то продолжил его дело.
Юре в жизни везло на хороших товарищей и хороших учителей. Таким добрым другом и наставником и был для него в школьные годы учитель физики Лев Михайлович Беспалов...
Грустно об этом говорить, но, когда готовилось к печати второе издание книги, из Нальчика пришла черная весть: Лев Михайлович умер. Одна мысль согревает меня: Беспалов увидел Юрин взлет, услышал слова его благодарности за науку — и об этом я еще скажу. И первое издание этой книги посылал я ему, и получил в ответ теплое письмо. Лев Михайлович знал, как хорошо помнят его в нашей семье...
ГЛАВА 5
В путь-дорогу
Сенокос
Они возились с Тобиком, Юра и Бориска, учили его — безуспешно учили — всем собачьим премудростям, когда вдруг заскрипела калитка и во дворе появился Валька Петров.
— Привет!
Выглядел Валька куда как лихо: на голове пилотка из газеты, туго набитый рюкзак висит за плечами, удочки в левой руке.
Юра кинулся к товарищу:
— Ты где пропадаешь? Я к тебе раз сто, наверно, заходил, а у вас все замок на дверях.
Петров насмешливо прищурил глаза.
— Будто не знаешь. Весь класс целую неделю на сенокосе вкалывает, а староста дома отсиживается.
— Как вкалывает?
— Обыкновенно. Сено ворошим, сушим помаленьку. Кто косой умеет, тому и косу дают. Мне, например. Это нынче у меня выходной — Лев Михайлович за удочками послал. И велел к тебе заглянуть. Может, говорит, заболел Гагарин. А ты с собачкой забавляешься... Интересно! Дезертир ты, Юрка.
— Да я и не знал ничего.
— Прикидываешься, не знал. Мы, когда в колхоз уезжали, Борьке вашему наказывали, чтобы передал. Правда, Борьк?
Борис невразумительно угукнул и нагнулся к Тобику, принялся чесать его за ухом. Юра, потемнев лицом, рванулся к брату:
— Ты чего молчал, а?
Борис моментально сообразил, что без трепки не обойдется, и метнулся за ворота. Перебежав дорогу, он остановился, оглянулся. Поняв, что теперь догнать его не так-то просто, выкрикнул:
— Я забыл. Заигрался и забыл!
Не мог же он, в самом деле, покаяться в том, что сознательно скрыл от старшего брата наказ классного руководителя шестого «А». Как объяснить Юрке, что без него тут ему, Борису то есть, будет тоскливо и скучно. Нет, вслух говорить такие вещи не позволяет мужская гордость.
— Я тебе еще посчитаю ребра! — погрозил Юрка.
— Ладно, проходи стороной. Перебьешься,— чувствуя себя вне досягаемости, издевался Борис.
— Так тебя ждать? — торопил Петров.
— Спрашиваешь!
Юра быстренько нашел мой старый солдатский вещмешок.
— Мам, собери что-нибудь в дорогу.
— Надолго вы уехали-то туда, Валюшка? — обеспокоилась мама.
— Недели на три. Как справимся. Только вы, теть Ань, ничего не собирайте, нас там хорошо кормят. И мясо есть, и молоко, и яйца. А вчера председатель белого хлеба привез и меду. За то, что стараемся, сказал. А мы его вареньем угостили. Девчонки ягод набрали, а Ираида Дмитриевна варенье наварила.
Ираида Дмитриевна Троицкая, депутат Верховного Совета СССР, была завучем школы.
Юра слушал рассказ товарища, и щеки его горели ярким румянцем.
— Видишь, сынок, и собирать, выходит, нечего. Прокормят вас там.
Мама нерешительно вертела мешок в руках.
— Мы даже молодую картошку ели. Вот! — не унимался Петров.
Эта картошка доконала Юру.
— Собирай, мам, что есть. Тот хлеб, который они едят, я еще не заработал.
Валька, сообразив, что перехватил через край, вдруг весело рассмеялся:
— Чокнутый ты, Юрка. Будешь, значит, сидеть в стороне и из своего мешка в одиночку есть? Ты уж лучше книги с собой забери, какие найдешь, да одеяло не забудь.
Юра тоже рассмеялся, упрямство его и в самом деле было нелепым.
— Ладно, книги так книги. Ни одной дома не оставлю.
Вскоре он был готов в дорогу. С вещмешком на спине, напевая «Дан приказ ему на запад...», стал прощаться.
— Веди себя поаккуратней, сынок,— говорила мама.
— Не волнуйся, мама, все будет хорошо. Я знаешь как буду работать — за все время наверстаю.
— Ну, иди уж, хвастунишка,— поцеловала его она.
И опять заскрипела калитка.
Борька стоял у дороги и тоскливо смотрел вслед двум товарищам до тех пор, пока они не скрылись из виду.
Небо, высокое и безоблачное, плотно, как пшеничный колос зерном, крупными звездами набито. По стерне выкошенных лугов катятся мягко мерцающие лунные ручейки.
Мальчишки недавно выкупались в реке, поужинали и теперь привычно расселись у костра.
— Сегодня я расскажу вам одну старинную и прекрасную легенду — легенду о крыльях Икара. Она родилась в Древней Греции, и человечество пронесло ее в своей памяти через многие столетия, через войны и распри, через стихийные бедствия и лишения.
Голос у Беспалова глуховат и внешне бесстрастен, но ребята, затаив дыхание, слушают прекрасную сказку, боясь пропустить в ней хотя бы слово. Языки пламени жадно поедают сушняк, раскачиваются из стороны в сторону, а зачарованным ребятам кажется, что это и не пламя, а крылья, сотворенные искусными руками мудрого Дедала.
— «Остановись, дерзкий безумец! — крикнул отец сыну.— Солнце испепелит тебя».— «Пусть. Я лечу к солнцу!» — захлебываясь высотой, ответил Икар. Жаркие лучи светила коснулись его восковых крыльев...
— Он сгорел? — испуганно и с надеждой, что она ошибается, перебила учителя Тоня Дурасова.
На нее зашикали.
— Солнце растопило крылья, и Икар упал в море,— ответил Лев Михайлович.— У этой легенды, ребята, печальный конец, но у нее возвышенное и очень светлое содержание. Человек должен идти к своей мечте так же упрямо, как Икар шел к солнцу. Подумайте об этом.
Они еще долго сидели у костра, сидели и молчали, боясь нечаянным словом убить сказку.
А потом Лев Михайлович скомандовал: «Отбой», и все послушно разошлись по постелям, а постелями служило мальчишкам пряно пахнущее свежее сено, прикрытое одеялами. Лежали рядом. Спать еще никому не хотелось. Валялись на сене, подложив руки под головы, смотрели в звездное небо.
Первым нарушил тишину Женя Васильев.
— Когда я вырасту большой, я, наверно, моряком стану. В Африку поеду, в Индию...
— Моряки не ездят, а плавают,— не без ехидства поправил его Валя Петров.
— Все равно.
— Ты же еще вчера в летчики хотел, как Лев Михайлович. Быстро передумал.
— Моряком быть не хуже, чем летчиком. Правда, Гагара? Ты чего молчишь?
— Правда, только...
— Чего только?
— Отстань!
— Не тронь его, Женька, он нынче нервный.
Юрка поднялся, руками обхватил колени, опустил на них голову.
— Только плохо мне, ребята. Отец вон говорит, кончай скорей семилетку, плотничать со мной пойдешь.
Женька присвистнул:
— Па-адумаешь... Я на твоем месте из дома удрал бы.
— Удрал один такой... С милицией разыщут и назад вернут. Вся беда в том, что мы несовершеннолетние,— возразил Валька.
— Чудной ты, Валька. Сейчас не старое время. Взять да залиться куда-нибудь на Камчатку. Или в тайгу... Ни одна милиция не сыщет,— настаивал Женька.
— Сыщет,— проговорил Валька.
— Давайте лучше спать.— Юра вытянулся на траве, повернулся на бок.
— Не толкайся, Гагара,— шепотом попросил Женька.— Спи.
— Не спится. Думаю...
— О чем?
— Так. Ты мне не мешай, пожалуйста.
Последний вечер сгорел в пламени костра, последний стог свершили колхозники с помощью ребят.
В поле приехал председатель.
— Спасибо вам, дорогие наши помощники,— сказал он и низко, по старому русскому обычаю, поклонился ребятам.— Ждем вас на будущее лето. Приезжайте.
— Приедем.
— Мы и концерт для вас приготовим.
— Вы только из других школ никого не приглашайте.
— Договорились,— улыбнулся председатель и крепко пожал руку Беспалову.— Хороший они у вас народец, веселый, дружный.
Ребята подтягивали лямки рюкзаков, возбужденно переговаривались. Они шумно и решительно отказались от машины — надумали добираться до города пешком. Что там ни говори, а целый месяц провели они в лугах, и было как-то грустно так вот, сразу, проститься со всем этим раздольем.
— Пошли,— скомандовал Беспалов.— Гагарин, в строй.
— Сейчас, Лев Михайлович.
Юра подбежал к председателю, который одиноко стоял в стороне.
— Старый знакомый,— улыбнулся председатель.— Это ведь ты надумал операцию «Баян»?
— Вы не сердитесь на меня,— сказал Юра, глядя прямо ему в глаза.— Ребята обещали приехать на будущий год. А я, наверно, не смогу.
— Что ж, не понравилось у нас? — обиделся председатель.
— Очень понравилось. Только... только долго рассказывать. Вы не сердитесь.
Юра повернулся и бросился догонять нестройную колонну одноклассников.
Что скажет дядя Савва?
— Сумной какой-то стал Юрка, сам на себя не похож,— жаловалась мама.— Бывало, сладу с ним нет, минуты спокойно не посидит. А теперь все невеселый, все какие-то заботы на уме.
— Возраст,— односложно отвечал отец. И, видимо, неудовлетворенный своим объяснением, грубовато развивал эту мысль дальше.— Небось пятнадцать парню стукнуло. Понимать надо. Поди уже и на девчонок заглядывается.
Но трудно обмануть чуткое сердце матери. Не соглашалась она с отцом.
— Не то, Лень. Задумал он что-то, а что — и сама в толк не возьму, и выведать как, не знаю. Не подступишься к нему ведь. Вон и Борька его стороной обходит.
Все разрешилось неожиданно, на второй или третий вечер по возвращении школьников из колхоза, во время ужина. И мама, как всегда, оказалась права в своих предчувствиях.
Родители и Юра сидели за столом; ели молодую — с грядки — картошку с малосольными огурцами, запивали простоквашей. Впрочем, ели только отец с матерью, Юра же лениво чертил пальцем по дну тарелки.
— Сыт, что ли, сынок?
Этот нехитрый мамин вопрос придал решимости Юре. Он глубоко вздохнул и, глядя прямо перед собой, сказал почти с отчаянием:
— Я поеду в ремесленное училище.
— Куда?
— В ремесленное училище, в Москву. Я уже все обдумал.
У мамы тотчас слезы на глазах навернулись.
— Не успели Зоя с Валей вернуться — теперь ты из дома бежишь. Тебе что, нехорошо с нами? Гонит тебя кто?
— Мне очень хорошо. Только я хочу получить специальность, поступить работать на завод и учиться в институте. Не хочу я оставаться с семилеткой.
Отец — он так и не проронил ни слова — брякнул ножом по столу, поднялся и стремительно вышел за дверь.
Получалось не по его.
— Юра, Юра, сынок ты мой родимый,— не могла успокоиться мама,— пожалей ты нас с отцом, поживи дома. Кончай здесь десять классов, если уж так тебе учиться хочется. А отца мы уговорим. После школы пойдешь в армию — там видно будет. А может, в институт устроишься...
Юру взволновали слезы матери, он понял, что может не выдержать, сдаться. И, убеждая самого себя в том, что все пути назад отрезаны, он тоже вышел из-за стола, кусая губы, сказал глуховато:
— Мама, я уже взрослый и смогу сам зарабатывать на жизнь. Я же вижу, как трудно отцу прокормить всю семью. А в ремесленном училище меня и одевать и кормить будут. И рабочим я стану, как дедушка Тимофей. Я твердо решил все, мама. Ты лучше помоги папу уговорить.
Отец вышел во двор.
Борька — он успел поужинать раньше всех — возился в углу с листом жести, кромсал его ножницами, мастеря щит по образцу тех, что носили древние русские богатыри. Остроконечное деревянное копье, прислоненное к стене, уже стояло готовым.
«И этот вскоре удирать надумает»,— раздраженно подумал отец.
На земле в беспорядке валялись аккуратно наколотые смолистые плахи. Воздев изогнутую рукоятку к голубому небу, торчал в дубовом обрезке топор.
Безобразие! Отец взорвался:
— Борька, я тебе, стервецу, уши оборву. Сколько раз говорено было: не оставлять топор в дровосеке.
— Это не я, это Юрка. Он его еще вчера туда вогнал.
— А ты что, убрать не мог?
Он нагнулся, ухватился за топорище, с силой потащил его на себя. Не тут-то было: завяз топор по самый обух.
Отец сплюнул в сердцах, отошел в сторону и тут же забыл о злосчастном топоре.
Да, получилось не по его.
Юрка только-только начал входить в силу, крепкий, жилистый растет парень. Много лет терпеливо ждал этого времени отец, много надежд и чаяний возлагал он на сынов. Мечтал о том, какая слаженная, дружная и талантливая будет в районе плотницкая бригада, в которой все работники одной фамилии: Гагарины.
Во время вечерних перекуров, сидючи с дружками на скамейке перед домом, не раз говаривал он вслух:
— Валька топором отменно владеет, почитай, не хуже меня. Юрка тоже смышленым парнем растет, глаз у него вострый, бойкий — все примечает. К делу, так полагаю, привыкнет малый быстро. И я пока в силе. По всему району строить будем, потому — нужно: немец вон сколько всего порушил, только успевай подымать. А уж коли и устану я — не скоро это случится! — Борька к делу приспеет. В нашей лесной стороне плотницкое ремесло — первеющее.
Хотелось, очень хотелось старому плотнику — сам-то он свое ремесло у родного отца, у нашего деда, отставного царского солдата, унаследовал — передать мастерство сыновьям.
Да не выходило по его.
Старший сын к машине прикипел, шоферское дело освоил.
Правда, в выходные дни, в отпуске, бывает, и не прочь побаловаться с топором. Так это не дело, в свободное время-то.
Но старший — что? Отрезанный ломоть. Своей семьей живет.
Теперь вот Юрка замыслил из дома бежать. Вишь, что говорит: я все обдумал. Молоко на губах не обсохло, а туда же — самостоятельность проявляет...
Хромая, вышагивал отец по двору, натыкаясь на поленья, пинал их в сторону здоровой ногой, чертыхался, бормотал про себя что-то.
Бориска с интересом, хотя и на почтительном расстоянии, следил за ним, силясь угадать, что так взволновало отца. Потом нырнул в избу, узнал причину и сам расстроился.
— Папа,— вышел он на крыльцо, полный сочувствия к волнению отца и слезам матери,— па, а ведь Юрка наш упрямый. Ему хоть кол на голове теши, он по-своему сделает.
— Посмотрим,— буркнул отец и решительно шагнул на ступеньку.
Он, казалось ему, нашел выход из положения. Борька провожал отца взглядом, полным надежды.
Тишина стояла в избе.