ПЕРЕВОД С ИТАЛЬЯНСКОГО
МИЛАН - ВИСКОНТИ, РИМИНИ - ФЕЛЛИНИОПЕРНАЯ СТРАСТЬ
Фильм Лукино Висконти "Рокко и его братья" был первой картиной сгрифом "Детям до 16 лет воспрещается", на которую я прошел сам.Кинодефлорация случилась в кинотеатре "Лиго" на станции Меллужи в Юрмале,которая тогда называлась Рижским взморьем и входила вместе с Латвией вСоветский Союз. Помню, очень гордился: мне было тринадцать. Эпопея матери иее пяти сыновей, приехавших из луканской деревни в Милан за счастьем,запомнилась навсегда, а образы давно мифологизировались. Жена старшего братаВинченцо - идеальная красавица Клаудиа Кардинале, советский зритель ее тогдаувидел впервые. Жестокий и жалкий Симоне - Ренато Сальватори. Одухотворенныйгерой Рокко - Ален Делон. Благородная проститутка Надя - самая обаятельнаяактриса кино Анни Жирардо, мне и сейчас так кажется, а однажды я даже сказалей эти слова. Между первым и вторым моими просмотрами картины Висконти прошлотридцать лет. Перерыв внес конкретность. В 60-е антураж фильма представалусловным - еще и отсюда мифологичность. Теперь места известны и знакомы: ите, откуда приехали Рокко и его братья, и уж конечно, куда они приехали, -Милан. Объяснение Нади с Рокко происходит на крыше Миланского собора, и сейчаспонятно, насколько оправдано участие в сюжете этого самого монументального,помпезного и вычурного из шедевров готики. Шелли говорил, что крыша Миланского собора - единственное место, гдеможно читать Данте. Только там верное ощущение слов: "Земную жизнь пройдя досередины, я очутился в сумрачном лесу". Лес колонн, изваяний, шпилей. Насоборе - 3400 статуй, 96 огромных химер. В сумерки сумрачный, на солнце -ясный лес. Поразительная щедрость: где-то на 80-метровой высоте,полуспрятанная за колонкой, в 30 метрах от глаза - статуя тщательнейшейвыделки. Какова же сила художественного бескорыстия! Товар здесь штучный. Стоя в центре, видишь, как каждый святой осеняетсвой участок города. Не из мраморного ли леса этой крыши Феллини увидел тотвеликолепный образ из начала "Сладкой жизни" - парящую над домами статую? При перемещении по вертикали ракурсы меняются. С соборной площади фасадпредстает треугольной громадой, которая делает убедительной живописнуюгеометрию Малевича. Храм ошеломляет, и посредине пьяццы Дуомо -пошатнувшийся от неожиданности и восторга конь под Виктором Эммануилом II.Таких королевских лошадей не припомнить. Правда, и таких соборов - тоже. С кафедральной высоты смотришь вниз: площадь выглядит замусореннойголубями и людьми. Крошки помельче - темные, покрупнее - разноцветные. Лучший вид на крышу, а значит, на собор - из бистро на седьмом этажеунивермага "Ринашенто" (тортеллини со спаржей превосходные, закуски таксебе). Название универсального магазина - что-то вроде "Возрождающийся" -придумал Д'Аннунцио за пять тысяч лир: какой достойный писательскийзаработок. По фильму Висконти получается, что Рокко и Надя заскочили на верхотурусобора объясниться на бегу, словно в городской парк. Лифт ходит уже с 1930-хгодов, но и от него на самый верх нужно пробираться по галереям - в общем,долгое дело. Правда чувств, а не обстоятельств. Так оперный герой, отжимаясьна руках, длинно поет с кинжалом в груди. Насколько в таких декорацияхестественна избыточность, напыщенность, оперность страстей, бушующих вфильме. Если это опера, то в традициях веризма, почти натурализма, с показомпровинциального плебейства деревенских парней в большом городе. У нас-то вначале 60-х их вельветовые пиджаки и ниспадающие хвосты пестрых шарфовказались последним криком моды. Зато - в виде компенсации - эти молодыедеревенщины из Лукании бродили по миланской полуподвальной квартире вкальсонах, что резко усиливало ощущение нашей близости. Итальянцы выглядели родней отставного полковника Пешехонова, шаркающегокавалерийской походкой в нижнем белье с пачкой "Казбека" и подшивкой"Огонька" по коридору в уборную. Девятнадцать членов семи семей, населявшихнашу коммуналку на улице Ленина, угрюмо следили за полковником, понимая: этонадолго. Кальсонами нас было не удивить, но их носили дома, а не накиноэкране, там они могли появиться только на партизанах, выведенных ночьюна расстрел. Братья в фильме Висконти ходили в кальсонах, будто так и нужно,и постепенно мы стали понимать, что так и нужно. Неореализм потряс широким потоком быта. Мощные страсти могли кипеть накухне, и таких декораций не надо стесняться. Отсюда та истовая и преданная,не зрительская, а родственная любовь, которую мы испытывали к Анне Маньяни,Софии Лорен, Марчелло Мастроянни, Джульетте Мазине, Росселлини, Феллини,Висконти. Да, гениальные художники, но главное: они оправдывали нас. Итальянцы реабилитировали наш быт. И более того - сочетание быта свысотами искусства. Камера из полуподвала квартала Ламбрате взмывала накрышу Миланского собора, и гремели оперные бури. Пафос и красота - по нашейчасти, но без таких перепадов: в сталинском кино могли носить бабочки илакированные ботинки, но как помыслить, что под черным бостоном кальсоннаябязь? Уж мы-то знали, что это вещи разные. И вдруг оказалось, совместные:так носят. И у нас, слава Богу, был Большой театр и лучший в мире балет, даи кое-какая опера. По существу та же, что в Милане: в самый разгар борьбы скосмополитизмом из репродукторов по всей стране неслись мелодии Пуччини иВерди. "Ла Скала", который одно время существовал на деньги деда и дядиВисконти, - рядом с Миланским собором. От театра идет улица Мандзони, чтоправильно - один из оперных итальянских писателей. В фойе пузатые колонны скоринфскими капителями и четыре статуи: Россини, Беллини, Доницетти, Верди.Козырный итальянский набор, и никому не вклиниться, даже Вагнеру: онзначителен, но не увлекателен; даже Чайковскому: мелодичен, но неуниверсален. В "Ла Скала" нет сомнений, что театр начинается с вешалки. Гардеробныйномерок похож на орден, который возвращать досадно, стоит как-нибудь прийтисюда в пальтишке похуже и не забирать его вовсе. Капельдинеры внушительны,как ресторанные соммелье, с цепью и бляхой, все важнее тебя, кланяешься,будто солистам. Шесть ярусов невеликого театра - уступающего и парижской "Гранд-опера",и буэнос-айресскому "Колону", и лондонскому "Ковент-Гардену", и, конечно,нью-йоркской "Метрополитен" - построены так, что охватывают, обнимают тебя.Тишина от благоговения возникает сразу, как только занавес возносится ккрылатым женщинам с часами в руках. Вообще, тишина в оперном театре началась с Россини. Не вполне ясно: толи его музыка была такова, что заставила публику прекратить болтовню ишатание по залу, то ли именно в то время власти решили навести порядок, ипублика, наконец, услышала музыку, отчего и пошла баснословная популярностьРоссини. Так или иначе, первым стали слушать его. Тем любопытнее судьбачеловека, плюнувшего на всемирную славу, чтобы в парижском уединении изредкасочинять прелестную простую музыку, а постоянно - сложную дорогостоящуюкулинарию. Попытки воспроизвести россиниевские блюда утыкаются в непомерныезатраты. Ясно, что сочетание трюфелей с гусиной печенкой и сорокалетнимконьяком порождено громоздкой оперной поэтикой, и то, что Россинисублимировал композиторский талант в гастрономические композиции, -объяснимо. По крайней мере, понятнее, чем молчание Фета или Рембо. После спектакля в "Ла Скала" миланское ощущение театральности неисчезает. Пятиминутный проход к собору - мимо памятника Леонардо в окружениивеличавых позабытых учеников, под стеклянными куполами галереи ВиктораЭммануила - на площадь, где кандольский мрамор в розовых прожилках кажетсябелоснежным на фоне черного неба, и видна каждая завитушка подсвеченногохрама, а вверху парит невесть на чем держащаяся золотая статуя Богоматери -Мадоннина. Опера продолжается. "Возможно, я чрезмерен в употреблении приемов, нетипичных для кино. Новообще избегать театральности было бы неправильно, тем более если подумать опроисхождении кино. Например, о Мельесе", - это слова Висконти. Кино начинало с технических фокусов, из которых, собственно, ивозникло. Из затей Майбриджа, ставившего десятки фотокамер вдоль трассыипподрома, из французской "фотопушки", кинетоскопа Эдисона и прочихизобретений, которых было так много в ту эпоху и которые ощущались функциейпозитивного разума, готового с помощью науки разрешить все мировые проблемы.Но у Жоржа Мельеса, первого кинорежиссера в современном смысле этогопонятия, действо было синкретическим: наука и техника плюс театр. По многообразию выразительных средств и способов воздействия опера -кино XIX века. Или по-другому: кино - опера XX века. Никто не понимал этоготак, как Висконти. Установки неореализма (Дзаваттини: "Нужно, чтобы стерласьгрань между жизнью и кинематографическим зрелищем") - это анти-Висконти.Примечательно его высказывание по поводу своего фильма "Самая красивая":"Мы, режиссеры, все - шарлатаны. Мы вкладываем иллюзии в головы матерей ималеньких девочек... Мы продаем любовный напиток, который на деле вовсе неволшебный эликсир. Это просто бокал бордо, так же, как в опере". Имеется ввиду "Любовный напиток" Доницетти - комедия с трагическим оттенком, хотя посердцу Висконти всегда оказывалась чистая трагедия, с юмором у него былоплохо. Оттого, что ли, ему идет серьезный город Милан, который не совсемИталия именно по причине серьезности. Предприимчивый и амбициозный итальянецпопадает в Милан почти неизбежно: здесь главный шанс. Деловитый городуважаем сторонниками американизма и ненавидим традиционалистами. Милануходил в отрыв - на северо-запад от Средиземноморья - давно; о том грустил иВисконти: "Я всегда мечтал дать историю миланской буржуазии, взяв заисходный пункт мою семью, я хочу сказать - семью моей матери... [Милана тойпоры] уже нет... Но его можно найти в Павии, в Мантуе. Есть города, где ещеимеется частица тогдашнего Милана..." Мантуя в истории и современности самодостаточна, тут Висконти вряд липрав. Но в Павию я отправился по его совету. Стояло воскресное утро, идействительно здесь оказался сонный Милан ушедших десятилетий. Павия, вполучасе езды от деловой столицы Италии, застыла в забытом времени, словномузей миланской истории, с тихими зелеными дворами, булыжными мостовыми,огромным, нетронутым веками, замком Висконти, площадью в платанах, накоторую выходит церковь с гробницей Блаженного Августина. Я шел от вокзалаквартал за кварталом по пустым улицам, встречая лишь сомалийцев с турецкимиплатками и таиландскими часами на деревянных лотках. Покупателитолько-только просыпались в одиннадцатом часу, слышен был стук ставен. Следы фамилии Висконти, вроде павийского замка, в Северной Италииповсюду: кремлевского толка мощные стены с зубцами модели "ласточкин хвост".Провинциальная Имола под Болоньей известна только автогонками "Формулы-1",но и здесь - неприступная крепость знакомых очертаний. По всей Ломбардии,начиная с Милана, там и сям - стройные краснокирпичные башни, похожие наНикольскую, элегантнейшую в Москве. Кремлевский дух - в миланском замке Сфорцеско, названном по династиигерцогов Сфорца, сменивших Висконти, из которых полтысячелетия спустя вышелрежиссер. Сфорцеско уместно и правильно выглядит в солидном Милане со своимитолстенными темно-багровыми стенами, квадратными башнями, пышными воротами.Проще и приветливей вход сзади, из парка Семпионе, где плющ на стенахпереползает в траву на скатах крепостного рва. Если сравнивать два прославленных сооружения города - Сфорцеско исобор, - то оба они в стиле современного Милана: основательность иизящество. Нигде не найти таких витрин и такой толпы. Здесь у женщин нет возраста- есть стиль. Говорят, у мужчин тоже, не знаю, не замечал. Главная моднаяулица - Монтенаполеоне - по богатству и изысканности не уступит местныммузеям, уступая лишь собору. Собор (как и город), может быть, излишне витиеват. Моисоседи-пуэрториканцы из Верхнего Манхэттена пришли бы от него в исступление:с такими многоэтажными завитушечными тортами в руках они выходят в голубыхсмокингах из свадебных лимузинов, украшенных куклами и лентами. Если собор - торт, то Сфорцеско - буханка. Кажется, что нависающий надгородом замок подходил XV веку больше, чем возносящийся над городом собор.Но в нынешнем Милане торт на месте. Немыслимое, непревзойденное обилиелепнины, скульптур, колонн и колоннок отвечает темпу и извилистости улиц. От замка - здешний размах. Я жил за парком Семпионе возлевнушительнейшей из миланских церквей, храма Тела Господня, очертаниями имрачным кирпичом похожего на заводской корпус, - но какого-то необъятного,как мир Господен, завода. В музее Сфорцеско сундуки и комоды такого размера,что каждый раз понимаешь - это свой, индивидуальный, семейный собор. В фешенебельных миланских домах - дверцы, прорезанные в огромныхдверях, которые отворяются по торжественным случаям: свадьба, покупка рояля.Подходя к монументальному входу, невольно приосаниваешься, распрямляешься -и непременно бьешься лбом в низкую притолоку. Что-то вообще неладно смиланскими дверями. Тут и в квартирах, и в недорогих гостиницах принятызадвинутые в угол душевые кабинки, дверцы которых рассчитаны на каких-тоален-делонов. Однажды я ободрался до крови в порыве к чистоте; могутсказать, конечно, что жрать надо меньше, но что разговаривать с грубиянами.Если Милан такая уж мировая столица элегантности, так будьте поделикатнее сгостями города. В громадном особняке на виа Черва, 44, появился на свет Лукино Висконти(2 ноября 1906 года). Сейчас такого адреса нет вовсе. Улица послепересечения с виа Боргонья меняет название - виа Чино дель Лука. На короткойулочке - две мемориальные доски в честь неведомых, хоть и поименованных,поэта и патриота. Так и значится: "патриот", видно, ремесло такое. Во многихгородах Италии есть этот хороший обычай - пояснять, в память кого названаулица, - но пояснения бывают смешные. О Спартаке в Милане сказано"гладиатор", и все. Надо полагать, тем и славен: крепкий профессионал. Дворец Висконти обходится без досок. В вестибюле может поместитьсясредний многоквартирный дом. Внутренний двор - парк экзотических деревьев.Консьерж в фуражке объясняет: сейчас здесь живут семнадцать семей вместоодной. Другие были времена, другие люди. У отца режиссера и имя длиннее:Джузеппе Висконти, герцог ди Модроне. Род восходит к последнему правителюЛомбардского королевства Дезидерию, тестю Карла Великого. С неким НиноВисконти встречается в "Божественной комедии" Данте. Другой Висконти,Бернабо, сидит мраморный, растопырив ноги, на мраморной же лошади в музееСфорцеско - шедевр готической скульптуры. Родители Лукино входили в кругВиктора Эммануила III. Отец был придворным королевы Елены, дети королевскойи герцогской семей вместе катались верхом. Висконти несомненный аристократ, но его аристократизм - двадцатогодемократического века. Тонко заметил Энрико Медиоли: "Висконти всегда жил вбашнях из слоновой кости. Но двери этих башен были открыты для всех, в нихвечно толклись люди". Вся жизнь - преодоление аристократическогопроисхождения и следование аристократическим вкусам. У Висконти не былосимпатий к коммунистам, популярным в кругу Жана Ренуара, его первого учителяв кинематографе. Но он склонился к марксистским идеям, которые исповедовалитакие изысканные интеллектуалы из журнала "Чинема" как Антониони и ДеСантис. До конца жизни хранил старомодную сдержанность в манерах и этикете,в частности, не любил, когда упоминали о его гомосексуализме, страннымобразом мог сам говорить о гомосексуалистах с презрением. Принято считать, что у аристократов масса предрассудков. Тут путаница:не предрассудков, а правил. Кругозор у аристократа шире - потому что еготочка зрения выше. Висконти вышел из такой семьи, что это не могло не сказаться на всем,что он делал. Семья - метафора судьбы. "Наследственность и смерть -застольцы наших трапез" - вряд ли Висконти знал строку Пастернака, слаконичной точностью описывающую его кино. Обреченная семья за столом.Таковы "Рокко", "Леопард", "Семейный портрет в интерьере", особенно "Гибельбогов", где постепенное вычитание обедающих за общей трапезой есть мораторийсемьи фон Эссенбек. "Я часто рассказываю историю семьи, историю еесаморазрушения и разложения". Висконти специалист по распаду. Он любуетсятрупными пятнами, вдыхает аромат гниения, вслушивается в предсмертныевсхлипы. Все это - в великолепии интерьера. Из того, что досталось Висконти по рождению, важнейшим фактором для егобудущего творчества стала не философия жизни, не этика, а эстетика. "Я рос вэпоху "либерти". Вполне естественно, что я дышал ее воздухом". Эти слова многое объясняют. "Либерти" (в России "модерн", во Франции"арт-нуво") - безудержно избыточный стиль, рисунок тонет в деталях.Сохранились черновики двух романов Висконти - "Ангел" и "Трое, эксперимент",- сюжеты загромождены подробностями. Другое дело кино - вот разница междурассказом и показом. О таком Висконти - одержимом деталями и их подлинностью - ходятлегенды. На съемки киноновеллы "Работа" он привез картины из фамильногодома. Два ценных мраморных бюста одолжила София Лорен. Достали книжные шкафыи ковры XVIII века. Висконти попросил свою многолетнюю приятельницу КокоШанель научить Роми Шнайдер манерам. И в театре он был таким жеперфекционистом: приказал актеру для роли в "Табачной дороге" отраститьнастоящую бороду. "Этому сумасшедшему Висконти подавай подлинныедрагоценности от Картье, настоящие французские духи во флаконах, постельноебелье из чистейшего голландского полотна", - это его собственные слова, непересказ газетных сплетен, а изложение режиссерских приемов. Берт Ланкастер вспоминал, как Висконти требовал на съемках "Леопарда",чтобы платки в комоде были высочайшего качества и с монограммами князяФабрицио ди Салина. Зачем, когда герой лишь выдвигает ящик, но ничего недостает? Миланский аристократ Висконти ответил нью-йоркскому плебеюЛанкастеру: "На платки с монограммами вы будете смотреть по-другому". Не от обожаемого ли им Пруста (длиннейшие описания приема у маркизы деВильпаризи или обеда у герцогини Германтской) - подробная деталировказрелищ. В "Леопарде" сцена бала длится 46 минут, то есть четверть фильма, вто время как в романе Лампедузы событию - хоть и центральному - уделена едваодна десятая. Разумеется, Висконти не укладывался в сметы, сроки, размеры. Всего онснял 14 полнометражных фильмов, которые идут 33 с половиной часа. Двадвадцать три в среднем. Гигантские впечатляющие конструкции, разговор окоторых хочется выводить за рамки кино, - к миланской опере, к миланскойархитектуре. В городе много уютных мест: плетение улиц вокруг музея Амброзиана,квартал Брера, средневековый центр у площади Карробио, район Порта Тичинезес каналами, по которым еще в 80-е ходили туристские кораблики, переделанныеиз барж, - сейчас только десятки тратторий по берегам. Но не эти кварталыопределяют стиль Милана. Город даже его адепты не называют красивым, но онвнушителен. Внушает не столько любовь, сколько уважение. Как Висконти. Новый Милан продолжает традиции старого. Симоне зарезал Надю на берегуИдроскало, искусственного озера за аэропортом Линате. При Муссолини еговырыли для гидропланов, сейчас это место отдыха, а в 74-м Нимейер выстроилтут одно из эффектнейших современных зданий - многоарочный комплексиздательства "Мондадори". В Милане все большое и впечатляющее. Со знатоком советской культуры профессором Пиретто, квартиру которогоукрашает обложка "Огонька" с портретом Гагарина, мы шли по Корсо ди ПортаВитториа, беседуя о фильмах Ивана Пырьева. И вдруг, выйдя к совершенносталинскому Дворцу правосудия, разом замолчали от такого совпадения: "Таквот ты какая, Марьяна Бажан!" Она такая тоже: в Милане высятся здания,умножающие характерную для города монументальность, - фашистская архитектура20-30-х. Главное из таких зданий - Центральный вокзал. Сооружение, как город, сулицами, переулками, площадями. Парадные порталы, парадные лестницы,парадные залы. Мозаики, колонны, пилястры. Грандиозная лепнина: орлы, львы,профили в шлемах, хмурые лошади. Кажется, что железнодорожный транспортздесь ни при чем, но дивным образом поезда приходят и уходят, большей частьюпо расписанию: это Италия Северная, а не Южная. Именно на вокзал, сразу ошеломив южан наглядным символом мощного,чужого, холодного, непонятного Севера, Висконти привез Рокко и его братьев всамом начале фильма, которым он поставил некую точку в эпохе неореализма -жирную, эффектную, но все же точку. В культурно-историческом феномене неореализма помогают разобратьсяцифры. Подсчитано, что из 822 итальянских картин, снятых в 1946-1953 годы, впериод общепризнанного расцвета неореализма, только 90 можно отнести к этомутечению. И еще: течение никогда не было основным руслом. Если "Рим, открытыйгород" Росселини в 46-м стал самым популярным в стране фильмом, то его"Пайза" в 47-м заняла лишь девятое место, а в 48-м "Похитители велосипедов"Де Сики - 11-е. Важнейшим идейным и стилистическим событием итальянскийнеореализм сделался скорее за рубежом - во Франции, в первую очередь. Да и вРоссии. Фильм Барнета "Дом на Трубной" 1928 года - не в такой ли тотальнойкоммуналке один из истоков неореализма? Есть тому косвенные подтверждения уВисконти: "Для меня кино вчерашнего дня, немое кино, особенно великоерусское кино, было более независимым, более современным. Великие русскиефильмы произрастали как одинокие цветы, вне какой бы то ни было связи слитературой". Их Висконти узнал во время первой своей киношной работы сРенуаром в Париже: "Я постоянно ходил в маленький кинотеатр под названием"Пантеон", где часто демонстрировались советские фильмы ранней школы.Картины Экка, Пудовкина, Эйзенштейна, которые, вероятно, оказали на менявлияние". Для советских художников коммуналка была реальностью, для западных- символом. К концу 50-х Висконти не помещался в рамки, которые талантливо ивнушительно очертили Росселлини, Де Сика, Де Сантис, да и он сам - например,в картине "Земля дрожит" (в оригинальном названии - сейсмическаяаллитерация: Terra trema, Tepppa трррема). Дрожь от земляной,фактографической, лобовой правды прошла; "Рокко" эклектичнее и невнятнее -то есть ближе к жизни. Как раз там, где у Висконти своего рода склейки и заплаты из прежнихлент, видна слабость установки неореализма на социальность. По звонкимзаводским гудкам, серому исподнему белью и гневным взглядам исподлобья,выпирающим из "Рокко", видно, что фильм был не только конечным, но итупиковым. Сам режиссер говорил: "Я пришел к выводам социальным и, более того,политическим, следуя на протяжении всего моего фильма только по путипсихологического исследования..." Это отречение и оправдание. Своей картинойЛукино Висконти обязан не в меньшей степени, чем Росселлини, - Достоевскому.Шире - традиции русской классики. Он ставил в театре "Преступление инаказание", "Трех сестер", "Дядю Ваню", "Вишневый сад", в 57-м снял фильм"Белые ночи". Достоевского Висконти и продолжил в 60-м - в "Рокко и егобратьях". Однако коллизии "Братьев Карамазовых" и "Идиота" не удается без потерьперенести в столь иное место и время. Темный крестьянин, из всей городскойкультуры освоивший лишь бокс, с тяжелым трудом выговаривает слова князяМышкина, а миланская проститутка - очень уж далекая родственница НастасьиФилипповны. На пути к переосвоению старой культуры сбои неизбежны, и чемгромче грохот провала - тем значительней и памятней попытка. Фолкнероценивал художника "не по силе успеха, а по мощи поражения". Как-то Висконтисказал: "Я люблю рассказывать истории поражений" - вряд ли имея в виду себя.Но именно великолепной неудачей, блистательным провалом стал "Рокко",обернувшийся и огромным успехом. Из смеси литературного психологизма,кинематографического неореализма, оперного веризма - вышло явление, накоторое опирались мастера будущих десятилетий. То есть эти