Катерина Крыжановская
... мы ждали.
...
Углубясь...
(в себя...
...
...
Считали... мысли (о которых...!
Говорить.
...
...
Большой...
(усталый...
... Отец Сергий. Пришёл (и к нам...
Чайку...
Попить.
(проездом...) Завтра... на Афон.
Иконы...!!
Снова.
... пишет. Он...
...
Спокойно... выслушал. Рассказ.
Задумался. Потом... сказал:
... как раз. Теперь! Наоборот...
(от крика...
Дело... не пойдёт.
...
... с теплом. Спокойно. И... вперёд...
... забудьте. Сказанную... боль...
...
...
... Тихонечко.
С любовью...
(всё...!) Пройдёт.
...
... быть может это. Не сейчас...
... но вы. Крепитесь...!
(всякий...) Час.
...
... а после.
Сами... удивитесь...
(как от обиды...!
Отдалитесь.
...
... не гневайтесь. Не раздражайтесь...
А...
(по теплее...!!
Улыбайтесь...!
10.04.13г.
======================================
Мой Афон
Протоиерей Сергий Баранов г.Орск.
Путешествуя по Афону, мои спутники, восхищаясь живописными видами Афонской природы, любуясь прекрасными монастырями, повторяли: «Это рай земной, это рай!». Я подумал тогда: «Рай – это не то, что мы видим, а как мы видим».
И если это как будет духовным, то безжизненная пустыня и темная келия для нас может стать раем. Не что, а как.
I
Однажды, беседуя со своим духовным другом иеромонахом о книгах архимандрита Софрония Сахарова, я услышал от него критику на некоторые выражения отца Софрония и, в частности, мой товарищ смущался названием книги «Видеть Бога как Он есть». Монашеская осторожность обращала его внимание на смелость выражения автора. И он тогда сказал: «Разве позволительно так смело говорить, разве можно видеть Бога как Он есть? Возможно, тут кроется гордость и дьявольский обман». Я тогда не стал сильно возражать, потому что не совсем уверен, но мне показалось, что я понимаю, о чем говорил о. Софроний.
Случилось, что по любви к близкой мне пожилой монахине, я уступил ее просьбе дать совет в занятии Иисусовой молитвой. Сам, имея мало опыта в этом святом деле, я уступил ее просьбе только потому, что ей не у кого было спросить. Но предупредил, что точно сказать не могу, а лишь как я думаю. Она тогда расстраивалась, что трудно справляется с рассеянностью и поэтому держит в уме образ Спасителя с иконы, которая ей очень нравится и так говорит молитву.
– Матушка, этот образ нравится вам, это вы выбрали его, и это вам так представляется Господь, это ваши переживания и чувства. И в этом переживании Господа участвует ваше творчество. Это не Господь открывает вам Себя, а вы Его творите сами себе. Пусть в вашей Иисусовой молитве не будет ни образа, ни чувства, ни переживания. Пусть будет только ум в словах молитвы «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго» и все. Остановите свое творчество, ограничите его только этим, чтобы дать место творчеству в вас Бога. Чтобы Он открывал Себя вам, а не вы открывали Его себе. Вот эту ситуацию, я думаю, можно назвать видеть Бога как Он есть, а не как мы Его себе творим.
Мой Афон. В этом может присутствовать и субъективный взгляд бедного грешника в силу своей духовной испорченности видящего так, как видится и что-то большее, что открылось ищущему сердцу, от любящего Бога туне. Дай Бог, чтобы второго было больше.
II
Мое первое восхождение на вершину Афона свершилось во вторую паломническую поездку на Святую Гору.
Я был с духовным другом, священником, который очень хотел подняться на вершину. Искреннее желание имел и я. Но было небольшое смущение ввиду того, что всего 2 месяца назад я перенес операцию на легкое по удалению онкологической опухоли. Я был еще слаб. А к моей слабости прибавилась еще наша неопытность, т.е. мы очень неграмотно спланировали свое восхождение. Ночь перед подъемом на гору мы отстояли на службе в монастыре Симонопетра, и сразу после службы еще в сумерках, чтобы успеть на корабль, который бы отвез нас к пристани скита Святой Анны у подножия Афона, мы отправились пешком в Дафни. Ночная служба и двухчасовое путешествие к кораблю нас настолько утомили, что, уже приплыв в Святую Анну и стоя на пристани у моря перед 2000-метровой громадиной Афона, товарищ меня спросил:
– Как ты себя чувствуешь?
– Как покойник, – только и ответил я. И мы пошли.
Знакомый русский монах сказал нам, что на пути, там, наверху, будут источники воды и, чтобы не утяжелять и без того объемные рюкзаки, мы взяли минимум воды, которую быстро выпили. Говорят, есть монахи, которые могут за один день подняться и вернуться назад. Для меня это было за границами понимания. Потому что, одолев, наверное, всего полпути до вершины, я так устал, что постоянно думал: я больше не могу ступить ни шагу, просто сейчас упаду и умру оттого, что сердце мое разорвется. И если сначала у меня была мысль вернуться, это выше моих сил, и я шел только из-за того, что мой друг очень хотел попасть туда, это было его мечтой и мне нельзя было его подвести, то потом, дальше, падая на землю, я стал понимать, что и спуститься я уже не смогу. Несколько раз я падал и на 20–30 минут, засыпал как убитый прямо на земле. И все же нужно вставать и как-то идти, если со стороны мое передвижение можно было назвать ИДТИ.
Очень хотелось пить, но воды не было. Я утолял жажду плодами красного шиповника, которые уже тронул мороз, и они были приятно кисленькими. И вот впереди показалась Панагия – церковь в честь Божией Матери, куда по преданию поднялась сама Богородица. Это расстояние в сотню метров я одолел с трудом, равным, наверное, всему остальному подъему. В этой церкви никто не живет, хотя в ней, кроме самой церкви, есть помещения для отдыха и каменный очаг. Здесь останавливаются для отдыха все, кто совершает восхождение на вершину Афона, которая отсюда уже видна по прямой. Многие остаются на ночь, чтобы подниматься с утра. Так поступили и мы.
Был конец ноября. Ночи наверху в горах были уже холодными, и нужно было собрать хворост для очага. Леса здесь уже не было, он остался внизу, стояли лишь отдельные искривленные кедры и кустарники. Метров на двадцать ниже Панагии, на склоне, лежал большой кедровый пень. Мы решили поднатужиться и перетащить его наверх из последних сил, чтобы запихнуть его в очаг целиком в надежде, что он будет гореть всю ночь.
И вот мы вдвоем делаем неимоверные усилия – тащим этот пень наверх. В это время снизу поднимаются три паломника – два француза и итальянец. Останавливаются, наблюдая, что делают русские. Мы начинаем им кричать:
– Камрад, друзья, помогите, мы этот пень с Агиа Анны с собой тащим, устали, помогите.
Это была немая сцена. Они судорожно пытались понять, что сказал русский священник – Агиа Анна находится на 1500 метров ниже того места, где они нас застали. Два русских священника, огромный пень и полтора километра? Они то улыбались, то хмурились. Они недоумевали.
Русские непобедимы!!!
Наконец иностранцы по нашим улыбкам поняли – мы шутим. Они поспешили к нам на помощь. Все вместе пень мы одолели и сразу стали ближе друг другу.
Ночь была беспокойной. Не дав поспать и часа, нас разбудили какие-то звери. В полной темноте они, казалось, скакали и по полу и по потолку, рылись в наших рюкзаках, смачно чавкали продуктам и запивали из ведра водой (в Панагии под полом оказался колодец, в который через трубу с крыши собиралась дождевая вода). Не имея фонарика и спички под рукой, мы просто лежали и молились.
Еще в темноте мы встали, вычитали со свечой канон и акафист Божией Матери и так встретили рассвет. Наши французы еще спали, когда мы направились на вершину.
В одной духовной книге, я помню, прочитал, как послушница спрашивала своего старца, почему он так нагружает ее физической работой? На что он ответил – чтобы смирить твою чрезмерную веселость. Уже стоя там, наверху, на вершине Афона я был рад, но чрезмерных восторгов не было, состояние было ровное и мирное. Ненужную восторженность убила усталость. Слава Богу, так и надо.
На вершине в маленькой каменной церкви Преображения Господня мы отслужили молебен, прочли врученные нам прихожанами записочки. В храме было студёно и мы, разгоряченные подъемом, сильно застыли. Нужно было спускаться. На аналое в углу лежала печать со штемпельной подушкой – все, кто поднимаются на вершину, могут поставить себе на память о восхождении печать, на которой изображен крест на вершине и написано «АТОС 2033 м». Я раскрыл паспорт и на первой странице, на обложке, поставил печать.
– Ты испортил паспорт, нас не выпустят на таможне – переживал друг. Я не думал об этом, у меня теперь Афонская прописка и паспорт об этом свидетельствует. Надеюсь, что моя связь с Афоном будет долгой.
Мы еще некоторое время постояли на вершине у церкви Преображения. Афонский полуостров был где-то далеко внизу, над нами было темное синее небо. Тишина звенела.
На сердце было тихо и мирно. Спустившись всего метров на пятьдесят ниже, я увидел у тропинки кусок мрамора – необычно выветренный, он напоминал вершину Афона. Приценившись к весу (килограмма два), я бросил его – не донесу, и так еле несу рюкзак. Но, пройдя шагов десять, вернулся и взял его. Сила Божия в немощи совершается. Я действительно не донесу, но если Господь укрепит, все возможно. И мое вчерашнее восхождение яркий пример тому. Это не я вчера победил, это Бог победил во мне.
III
Однажды на исповеди я услышал от мужчины: «Простите, хотел стать святым, имею такой грех». – «А знаешь, это вовсе не грех, я даже больше скажу – это заповедь Христа нам с тобой. Ты только постарайся понять две вещи. Пойми разницу в том, что считать себя святым или желать стать святым. Если ты считаешь себя святым, то, конечно, это безумие. А если ты хочешь стать святым, то это вполне нормально, если, конечно, понимаешь еще одну вещь. То есть, что для тебя значит святость. Если только „хождение по водам“, чудеса прозорливости и прочие чудотворения, то ты не там ищешь. А если святость для тебя – это чудо преображения твоего падшего человеческого естества – гордого, наглого, эгоистичного, изменение его в человека терпеливого, скромного, доброго, смиренного, любящего более Бога и ближних, чем себя, – то такой святости я и сам желаю очень-очень. И тебе рекомендую – ищи ее, тоскуй по ней».
Все, наверное, кто первый раз едет на Афон, ожидают видеть там чуда – яркого, впечатляющего. Но, пообщавшись с афонитами, мы увидели простых добрых людей, как и мы, разных. Они просто общаются, обыкновенно говорят, улыбаются и шутят. Я не видел там старческих походок, многозначительных вздохов, растянутых молитв. Все просто, обычно, не театрально. И я так благодарен афонитам за это. В том и соль. Беседуя на судне о наших афонских встречах со своим мирским спутником, я ему говорил – не делай скорых выводов об Афоне только по тем нескольким людям, с которыми мы сейчас общались, это не весь Афон.
Свойство святости – застенчивость и скромность, она не лезет в глаза, не выпячивается. Это нужно понять и суметь увидеть.
В одной из поездок на Афон мы наблюдали за группой из четырех мужчин из Москвы. В беседе при знакомстве ребята сразу поставили на вид, что они духовные чада одного известного московского духовника. Держались они всегда вчетвером, других немножко сторонились, много молились и предпочитали не вступать в общение. С этой группой мы встретились в Святой Анне и с одним из них, видно, мужчиной простым и добрым, у меня завязался разговор. В ходе, которого он как-то просто, с жаром спросил:
– Батюшка, скажите, как спастись?
Я смутился, сам, мол, паломник, и не высокой духовной жизни. Вот батюшка Амвросий Оптинский говорил: «Никого не осуждай, никому не досаждай, и всем мое почтение».
Но вот, спускаясь со Святой Анны к пристани, мое сердце расположилось к этому человеку и мне захотелось ему еще сказать то, что пришло на ум. Я достал из рюкзака открытку, которую мне подарили в Хиландаре сербы, и на обратной стороне написал: «Не соревнуйся ни с кем в духовном и ни с кем не спорь, и будешь иметь мир. Будет мир, будет молитва. Св. Гора Афон. 2005 г.».
Не знаю, как он пережил эти слова, не важно, потому что эти слова были и мне, постоянно теряющему мир духовный. И Матерь Божия дала мне мой рецепт.
Слава Богу за все.
В Иверский монастырь мы со спутниками пришли в непогоду. Дождь лил как из ведра, был конец ноября. В монастырь мы вошли мокрые до нитки, уставшие и замерзшие. Поднявшись в архондарик, мы не нашли архондаричного монаха отца Павла, долго ждали, несколько раз пытались отыскать его, но… тщетно. Хотелось переодеться в сухое, отогреться, отдохнуть. Ночью на службу идти. Но время шло, а отец Павел не появлялся. Я пошел поискать его в церковь. Храм был закрыт, но боковую дверь притвора закрывал на ключ пожилой монах. Поспешив к нему, я стал, как мог, расспрашивать, где найти отца Павла. Монах стал объяснять мне по-гречески, что отца Павла нужно искать в архондарике. На что я эмоционально стал объяснять, что мы его там уже давно ждем мокрые и уставшие, а его все нет и нет. Отец дал мне выговориться и после небольшой паузы с любовью сказал мне на плохом русском:
– Нужно немножко потерпеть.
Я повторяю, он сказал это с любовью, не укоряя меня, а просто как бы легонько подталкивая мои мозги на место, туда, где они должны быть. Стало стыдно, и я только и мог сказать:
– Простите, спаси вас Господи.
Мне стало стыдно, но еще более я смутился вечером на трапезе, когда увидел этого монаха на игуменском месте. Я очень благодарен ему за этот урок всего в три слова, который запомнится мне на всю жизнь.
Когда бывает трудно, я говорю сам себе: нужно немножко потерпеть. Этот урок переживался как подарок Божией Матери. Ведь я был в Ее монастыре, у иконы, которая, наверное, самая значимая на Афоне. Мы слышали это мнение, но и сам я это переживал. Когда стоишь перед ней, как-то переживаешь всем своим существом, что это не доска и краски, я не знаю, как описать, просто все внутри говорит: ты перед Богородицей.
Само появление иконы на Афоне было чудесными, с тех пор Она продолжает утешать род человеческий многими чудотворениями, которые происходят как от самой Иверской Афонской, так и от многих списков с нее по всему миру. Мне так полюбилась Она, Иверская, что, вернувшись в Россию, я решил сделать копию ее как можно точнее – в тот же размер, тот же лик.
В иконописных мастерских при нашем приходе мы изготовили копию Афонской иконы для своего храма, а затем еще одну в подарок Серафимо-Дивеевскому монастырю. И на Святках повезли ее в Дивеево Преподобному Серафиму. В пути мы делали остановки при храмах и совершали богослужения. И вот в одном поселке стою у храма, в котором наша Иверская. Идет служба. Навстречу мне идет священник с семьей – матушка и детишки. Поприветствовав священника, обращаю внимание на матушку, которая спрашивает:
– Вы, говорят, чудотворную икону привезли?
– Да нет, что вы, мы сами писали и просто везем в подарок в Дивеево.
– Нет, – возражает она – записывайте первое чудо. Месяц назад у нас умер маленький сынок, который был рожден на Иверскую. И до последней минуты его любимая икона стояла у него на больничной тумбочке.
– Малыш умер, и мать, бедная женщина, так затосковала, что дошла до изнеможения. Я боялся, что она сойдет с ума, – говорит батюшка, – и вот сегодня, когда стало ей совсем невыносимо, мать упала на колени перед Иверской иконой своего покойного сына и взмолилась: «Пресвятая Богородица, утешь меня, утешь, нет сил больше!»; и через некоторое время, час или два – звонок телефона: «Приезжайте, к нам в храм Иверская приехала!».
Я наблюдал за ними, как они уезжали. Это была уже умиротворенная, снова сильная женщина, которой нужно было поднимать еще других детей. Она хлопотала со своими детками и даже улыбалась.
Вспоминался случай из древнего патерика, как старец с учеником шли берегом моря, страдая от жажды, но пресной воды нигде не было. И тогда старец перекрестил море, и они стали пить пресную воду. Вкусную и здоровую. Напившись, ученик стал набирать воду в сосуды. Увидев это, старец спросил:
– Что ты делаешь, чадо?
– Нужно набрать хорошей воды побольше, – ответил ученик – чтобы пить в пути.
На что старец ответил:
– Как здесь Бог, так и там Бог, там, куда мы идем.
Я переживал присутствие Матери Божией на Афоне перед Иверской, но и в России Она с нами. И везде.
IV
Однажды в тюрьме один заключенный из моих, церковных, спросил:
– Батюшка, я скоро освобожусь и надеюсь, что выхожу другим человеком. Церковь изменила меня, и дай Бог, больше и больше меняться в лучшую сторону. Но у меня взрослый сын, который знал отца другим, как хочется, чтобы он не повторял моих ошибок, как хочется, чтобы он тоже стал верующим. Что мне ему сказать, как объяснить?
Подумав, я ему ответил:
– Знаешь, не нужно ничего говорить. Если твое изменение действительно искреннее и доброе, он сам это увидит, и обязательно будет думать об этом. Он не услышит от тебя о Христе, он увидит в тебе Евангелие.
Перед своей первой поездкой на Афон я беседовал с духовником одного московского монастыря. Он говорил тогда:
– Очень хорошо, на Святой Горе много духовно опытных людей. Сможешь поспрашивать, разрешить свои вопросы.
На что я ответил:
– Батюшка, на Афоне, пожив среди праведных добрых людей, мне станет стыдно за себя. Этого будет достаточно.
– Наверное, так и есть, – подумав, ответил он.
Уже там, на Афоне, попав к духовнику в одном тихом скиту, мой друг разрешал свои недоумения, а я стоял и ждал своей очереди. Освободившись, батюшка вышел ко мне и спросил:
– Ну, а у тебя какие вопросы? Задавай.
– Мне нужна исповедь и ваша молитва о моих грехах. Вопросов нет.
Он улыбнулся и сказал:
– Пойдем исповедоваться.
Рядом с такими людьми можно просто молчать, просто быть. Все недоумения разрешаются сами собой и, кстати, видишь часто, что большая часть этих недоумений надуманная, не стоящая внимания. Я бы даже ответил на вопрос такого праведника: «Чадо, ты что-то хотел, ты хотел спросить?». Я бы ответил: «Отец, нет, просто постоять возле вас».
В монастыре Ватопед игумен отец Ефрем имеет добрый обычай – на трапезе, когда дежурный монах читает поучения святых отцов, изредка тактично прерывать его и объяснять братии то место, которое привлекло его внимание и которое он хотел бы объяснить подробнее. Сидя недалеко от игумена, как гости-священники, мы, совершенно не понимая греческого языка, смотрели на него заворожено, мы не понимали, что он говорит, но то, как он говорил, нас пленило. Это была речь любящего отца к любимой братии. Он говорил очень мягко, неспешно и в то же время выразительно. Самое главное, он говорил не для себя, он говорил для них. И внешнее его отражало его внутренний мир, богатый Христом.
Ночью, отстояв службу в соборном храме, нас пригласили в параклис – небольшой придел, где должна была совершаться Литургия. Зайдя в церковь и поцеловав по обычаю иконы, я выбрал себе место, как посчитал, самое скромное, справа сразу у входа. Через некоторое время вошел игумен, отец Ефрем, и остановился оперевшись на свой игуменский посох сбоку в шаге от меня.
Мысли мои полетели, какой я счастливый: стою рядом с игуменом и мы вместе молимся на Афонской Литургии. Посмотрев на него и слегка поклонившись, я уловил его мягкую отеческую улыбку. Мы простояли так некоторое время (минут 5–10), когда на нас обратил внимание один монах из братии монастыря. Смутившись, он поспешил ко мне и стал шепотом что-то объяснять на греческом. И тут я понял. В центральном приделе игуменское место находится в красивой резной с золотом стасидии под балдахином, справа у колонны, поддерживающей свод. Это место не спутаешь – слишком оно значимо. Но в боковых, маленьких приделах храма игумен занимает обычно крайнюю правую стасидию, в которой в это время находился один очень наивный русский священник. Я очень смутился, и, извинившись, тут же уступил игумену место. Ни тени раздражения, ни слова укора, только легкий поклон и мягкая отеческая улыбка. И слов не нужно.
У меня дома на полочке стоит фотография одного греческого старца, которую, вырезав из книги, я вставил в рамочку. Однажды один священник спросил:
– Кто это?
Я сказал, что давно читал о нем книгу и вырезал его портрет, но уже даже забыл его житие.
– Так зачем портрет, если не помнишь, о чем он говорил?
– Что говорил, не помню, но в его лице все Евангелие. Посмотри на его лицо. Перед этим портретом трудно грешить, как перед Христом.
V
Услышали о Ксилургу мы первый раз на Каруле, беседуя со знакомым русским монахом. Очень захотелось побывать в старом древнем русском скиту, храму которого уже около 1000 лет. Сложность была в том, что он находится внутри полуострова, в лесах, и мы, еще плохо ориентирующиеся на Афоне, смущались, что будет затруднительно его найти. На что афонит нам ответил:
– Матерь Божия проведет.
Через несколько дней в Карее, административной столице Афона, мы подсели в машину идущую в Ватопед, чтобы посетить монастырь, приложиться к поясу Божией Матери, который хранится в алтаре соборного храма, поклонится честной главе святителя Иоанна Златоуста. Но на полпути до монастыря, в лесу, на полицейском посту машину остановили:
– Есть ли у вас приглашения в Ватопед?
Не было только у нас двоих. Мы и не знали, что нужно предварительно созвониться с монастырем и получить приглашение. Полицейский был неумолим:
– В монастырь я вас не пропущу.
Куда же нам деваться, ведь кругом горы и лес? Его ответ нас смутил и обрадовал, и заставил благоговейно замолчать:
– Недалеко русский скит Ксилургу, можете следовать туда.
В голове только и было, что те слова карульского монаха «Матерь Божия приведет».
В то время в скиту было всего четверо русских. Так случилось, что они были простужены и не могли вычитывать и пропевать суточное богослужение. В те дни в скиту все вычитывалось по четкам. Мы пришли как раз с субботы на воскресенье, и отцы попросили нас двоих вычитать и пропеть воскресную всенощную и Литургию. Я бы никогда не променял эту тихую Афонскую службу ни на какое самое торжественное богослужение. Служба струилась в ночи как ручеек. Мы никуда не спешили – ночь длинна, оставили все земные попечения за стенами этого древнего храма, посвященного Успению Пречистой Богородицы. Было мирно, легко и радостно. Уже на рассвете, когда закончилась Литургия, к нам подошел отец Иоаким и сказал:
– Отцы, вы пели как ангелы.
Ангел – это вы, дорогой наш афонский друг. Это у вас внутри Царство Небесное и поэтому для вас так все светло и прекрасно. Это ваше внутреннее состояние так чисто, что все видит вокруг добрым.
Когда отчасти касаешься жизни духа, самым краешком, тогда все видится просто, понятно и добро, самые удивительные вещи, происходящие с тобой, кажутся закономерными не в силу твоего достоинства, а в силу промысла Божия, которому ты в эти минуты как-то просто и легко доверяешься без высокоумия.
В другой раз, вновь придя в Ксилургу, мы стояли за вечерней службой, когда пришли еще паломники из Германии. Русский батюшка с двумя мирянами. Они присоединились к богослужению, вместе с нами пели, читали. И вот, по окончании вечерни, уже на монастырском дворе ко мне подошел паломник из Германии, взяв меня за руку, он спросил:
– Вы отец Сергий?
(На далеком Афоне, в Греции, в лесах полуострова, в древнем русском скиту человек из Германии каким-то образом со мной знаком.)
– Да, я отец Сергий, но я вас не помню.
Русский немец улыбался:
– Восемь лет назад я уезжал в Германию из вашего уральского города. И первая моя исповедь в жизни перед отъездом была у вас. Вы мне тогда сказали «В Германии не ходи к протестантам, найди русского батюшку и прилепись к нему». Вот я и прилепился, это мой духовный отец. Я воцерковился и уже второй раз на Афоне.
Я вспомнил его, вспомнил как он, приехав первый раз в отпуск из Германии в Россию, опять был на исповеди. Он сильно плакал тогда, тоскуя по России. Но теперь он был бодр и весел. Теперь он хоть и жил в Германии, но стал членом Тела Христова, и никакие границы не могли отделить его от Церкви.
Дивны дела Божии, слава Богу за все!
VI
Житие Преподобного Евфимия заканчивается его духовным завещанием братии монастыря: «Если любите меня, соблюдайте мои заповеди, приобретайте любовь, которая есть союз совершенства. Никакая добродетель невозможна без любви и смирения. Сам Господь ради любви к нам смирился и стал Человеком, как мы. Церковных служб никогда не оставляйте, предания и уставы монастырские тщательно сохраняйте. Присоединяю также и другую заповедь: пусть ворота обители никогда не будут заперты для странников, и все, что имеете, предлагайте нуждающимся, бедствующим же в напастях по силе помогайте».
Собравшись четвертый раз на Афон со своим духовным другом священником, я взял с собой в дорогу новую книгу о святителе Григории Паламе, которого мы оба почитаем. Автором книги был игумен Афонского монастыря Григориат архимандрит Георгий. Промысл Божий нас привел в этот святой монастырь, посвященный Святителю Николаю, архиепископу Мир-Ликийскому. В Григориате я бывал в предыдущие свои паломнические поездки, но открыл для себя его только на этот раз. Подходя к святым вратам монастыря, я сказал своему другу:
– Игумен Григориата – автор книги, которую мы с тобой читали в самолете, известный греческий богослов.
Переступали порог монастыря мы с глубоким уважением к братии, которая находится в послушании у духовного человека. «Каков поп, таков и приход» – говорят в народе. Может грубо сказано, но часто бывает именно так. В этом мы стали убеждаться с первой встречи, с первого брата, который встретился нам. Обменявшись приветствиями, мы стали излагать ему суть дела, которое привело нас в Григориат. Он очень плохо, но все-таки говорил по-русски. Мы его понимали, потому что говорил он очень неспешно, взвешивал и подбирал каждое слово, и в конце беседы, после непродолжительной паузы, очень чисто улыбнувшись, сказал от всего сердца:
– Если бы вы знали, как мы вам рады.
Я в жизни слышал много любезностей, потому что так надо, так принято или даже от сердца. Но слова этого монаха нас поразили, нет, даже не слова, нет, это были не слова, это была сама любовь без правил и приличий, без этикета, без восторга и театральности. Он сказал так просто и емко, что мы как-то сразу почувствовали – Христос посреди нас.
Мы отстояли на вечернем богослужении, где в этот день, как раз в четверг, служился молебен Святителю Николаю Чудотворцу. Братия пригласила нас встать среди них. Все были добры и внимательны. Добры как-то естественно, ненавязчиво. После богослужения в трапезной один монах спросил, не хотим ли мы благословиться у игумена, которого не было в трапезной. Мы с радостью согласились.
Игуменский кабинет – большая прямоугольная комната, по стенам которой висели старинные византийские иконы. В конце кабинета стоял большой письменный стол, за которым сидел пожилой человек с мудрыми, добрыми отеческими глазами. Мы общались через переводчика-монаха. После непродолжительной беседы, отец игумен благословил нас иконочками и ладаном.
– Ваша новая книга о Святителе Григории Паламе нам очень понравилась, – поделились мы с архимандритом Георгием.
Игумен что-то сказал послушнику-монаху. Тот скоро вынес нам экземпляры книги на русском языке, на которых мы получили дарственную надпись автора. После чего переводчик перевел слова игумена:
– Для вас всех в нашем монастыре есть место.
Мы сожалели, что не можем остаться, пообещав уже отслужить ночную службу в русской келии, находившейся неподалеку в ущелье.
– Как будет угодно, – с доброй улыбкой ответил он.
Напоследок мы попросили переводчика перевести нашу просьбу – сфотографироваться с отцом игуменом на память. Только несколько часов назад на подобную просьбу от молодого русского инока мы услышали резкий отказ с нравоучением, что монаху не пристало фотографироваться. И поэтому, спрашивая благословения о снимке на память здесь у маститого игумена, мы не вполне были уверены, прилично ли это. Его ответ был простым и добрым:
– Как вам будет угодно. Пожалуйста.
Видно было, что его духовное состояние было как-то выше того: фотографироваться – не фотографироваться, но т.к. мы спросили, он ответил просто и скромно – пожалуйста, как вам угодно.
В житии Василия Великого есть один эпизод, когда святитель пришел в подчиненный ему монастырь и в беседе спросил игумена:
– Есть ли у вас преуспевающие братья?
– Есть один, – ответил игумен.
– Позови его, – велел святитель.
Пришел монах, Василий Великий сказал ему:
– Омой мне ноги.
Брат молча исполняет послушание.
– А теперь я тебе, – говорит архиепископ.
Брат, не возражая, подставляет свои.
– Это совершенный монах, – сказал Василий Великий, – я возьму его и посвящу в священники.
Иногда бывает, попав к братии, жизнь которой построена внимательно и аскетично, чувствуешь себя немножко скованно и натянуто. Боишься что-то сказать или сделать не так. В Григориате, в монашеской семье игумена Георгия, духовно мы дышали легко и свободно, полной грудью.
Мы питались духом любви и искренности. И вышли в ночь из монастыря переполненными этим Христовым миром и любовью.
Мы уносили это в себе.
Когда на полдороге я вспомнил, что забыл в монастыре свою рясу и сказал: «Вы идите, я вернусь, потом догоню вас». Мой духовный товарищ ответил: «Я вернусь с тобой, будем вместе».
Отец Александр, ты помнишь те минуты, между нами была любовь. И вынесли мы ее из Афонского монастыря Григориат, посвященного Святителю Николаю, архиепископу Мир Ликийских.
VII
Болгарский монастырь Зограф находится в глубине Афонского полуострова, в лесах. Великолепный, красивый монастырь, окруженный по Афонской традиции высокими каменными стенами, в которых в шесть этажей располагаются монашеские келии. Монастырь утопает в зелени южного леса. Но при всем великолепии и масштабах болгарского монастыря, в то время в нем жила горстка монахов – 15 человек, которые делали неимоверные усилия, не оставляя труд суточного афонского богослужения, заниматься еще и трудами хозяйственными. Этих усилий, конечно, было недостаточно. Мы сразу почувствовали это, попав в малый храм на вечернюю службу.
Старый византийский храм нам показался таким закопченным, что, казалось, стоило только сильно чихнуть, и со стен, с росписей посыплется сажа, накопленная здесь за многие годы. Но и вид самих монахов, присутствовавших тогда в храме, и само богослужение производило впечатление, что все происходит на пике последних сил. На правом клиросе читал пожилой седовласый монах. Скорее не читал, а шелестел своим старческим голосом. Казалось, еще строчка, две, и он не сможет больше читать, потому что он очень стар и слаб. На тихий и невнятный шелест с клироса служащий иеромонах отвечал еле уловимым скрипом. Так тихи и надрывны были алтарные возгласы. Рядом со мной в стасидии сидел маленький сухонький старец, которому, казалось, уже давно за 100 лет, так он был стар и слаб. Казалось, что его посадили в эту стасидию и если за ним не придут, он так и останется здесь сидеть вечно.
Выходя после богослужения из храма, мы не сговариваясь, одновременно сказали:
– Как в могиле.
Но это «как в могиле» касалось только ветхости и старости. Дух бодр, плоть немощна. Эта Афонская братия показала нам яркий пример монашеского постоянства и твердости духа. Несмотря ни на что, они продолжали свою службу изо дня в день, из ночи в ночь (богослужение на Афоне большей частью проходит ночью), ничего не оставляя и не сокращая. После службы мы поспешили навстречу служащему иеромонаху, который передвигался из храма в свою келию.
– Отец, благословите.
– Бог благословит.
– Скажите, отец, как нам попасть в ваш соборный храм? Мы хотели приложиться к чудотворной иконе святого великомученика и Победоносца Георгия.
– Я не знаю, – еле слышно отвечал он, – нужно спросить отца…
– А где он сейчас?
– Я не знаю, – еле слышно.
– А где его поискать?
– Я не знаю.
Казалось, что его сил хватало только чтобы дойти до храма, отслужить свою службу и вернуться в келию. Только этой заботой он жил, и на другое у него просто не оставалось сил. Больше он ничего не знал.
Ночью, поднявшись этажом выше архондарика, я шел по длинному коридору, справа и слева были двери келий. Келии, келии, келии, – все они были пусты. Было сыро, затхло и уныло.
На следующее утро после ночной службы нам открыли соборный храм, в котором находилась икона Георгия Победоносца и в застекленных стендах множество ковчегов святых мощей угодников Божиих. Мы запели перед иконой тропарь великомученику Георгию. Дав пропеть и помолиться, монах спросил нас, почему вы поете в тропаре не царей поборниче, а православных поборниче. На что мы ответили, что в России уже давно нет царя и поэтому мы поем так.
– Нужно петь так, как составлено, – твердо сказал он. Мы не спорили.
Для них каждое слово было важно и имело значение. И они берегли это свое духовное сокровище неизменным. Наверное, поэтому и остается Афон Афоном до сего дня.
Удивительно, мы выходили из этого полупустого монастыря духовно богатыми. Эти пожилые и слабые болгары как-то ярко показали нам, что уже не они живут, а живет в них Христос, их крепость и вдохновение. И силою Распятого Христа они побеждают смерть.
В получасе ходьбы от Зографа, в сторону от тропы, находится пещерка Косьмы Зографского, который когда-то подвизался здесь. Он молился перед образом Божией Матери в алтаре соборного храма и просил указать ему путь спасения. Икона Пресвятой проговорила, наставляя преподобного оставить монастырь и поселиться в уединении в этой пещерке. Пещерка находится на склоне горы в лесу. Подниматься в нее приходится по склону, держась за железные прутья поручней.
Осмотрев пещерку и помолившись у киота со множеством иконок, приносимых паломниками, мои спутники стали спускаться, а я еще задержался у киота, оставшись один. На полочке под иконами лежала ракушка, по-видимому, оставленная кем-то из приходивших. Возьму ее себе на память об этом месте, о болгарах – подумал я. Но как без благословения, хоть и мелочь, но без благословения нельзя. Ладно, пусть лежит на месте. Унесу с собой любовь преподобного, который меня и так духовно утешит. И вот спускаюсь с высоты и вступаю в лес вслед за моими спутниками, и вижу перед собой на тропинке ракушку. Другую. Ракушку, которую мне дал преподобный.
Часто прихожане дома, в России, спрашивают, как помолиться о том или о том, как получить помощь Божию в конкретном деле или недоразумении.
– Знаешь, – отвечаю я иногда, – не ищи конкретной помощи в том или другом, а ищи Самого Христа. И когда ты будешь в Нем, а Он в тебе, то Спаситель будет решать все твои проблемы разом, не только то или другое, а сразу все.
Ищи Христа и Он даст тебе даже то, чего ты и не просил.
И еще: будь послушным чадом, и Отец тебя наградит.
VIII
Пытаясь читать Иисусову молитву, я со временем стал понимать, что в этом святом деле присутствует не только техническая сторона, как то: хранение ума от помыслов, сосредоточение внимания в словах молитвы. Но и сторона мистическая – сопутствие благодати этому святому делу. Т.е. Господь действует здесь не только в границах нашей логики, но и выше этого здесь присутствует Таинство. Таинство, благодать – это те категории, понятия, которые нас отличают от протестантов. Им трудно это объяснить, они могли бы это только пережить, придя в Православие. Как если бы человек спрашивал другого:
– Ты любил, ты знаешь любовь?
– Да так и есть.
– Тогда расскажи мне, пожалуйста, объясни, что это или как.
И тогда второй, разведя руками, вынужден будет сказать:
– Прости, я знаю любовь, я переживал ее, но объяснить не могу, ты должен сам это пережить.
В наших спорах о почитании святых икон протестантам не нужно доказывать, что к изображению Господа следует относиться уважительно, потому что изображен Спаситель, это они теперь уже понимают. Они не могут понять почитания, поклонения. И никогда не поймут, пока не обратят внимания на святоотеческое учение Православия о благодати. Православие, чувствуя и понимая дистанцию в величии совершенства Божия, Творца вселенной и в ничтожестве падшего человека, этой песчинке космоса, все же утверждает: Бог познаваем, Бога человек может переживать не в Его сущности, а в Его энергиях, т.е. по-другому, в благодати. И если бы не было этого откровения Бога человеку, не откровения Писания, а откровения жизни, трудно было бы бедному человеку, однажды потерявшему Бога там, в раю, трудно было бы говорит