— Это наш, общий!
— А Вы военный?
— Военный. Как Вы догадались?
— А если русские здесь, то в основном военные. И куда путь держите?
— В Янгаджу. Служить.
— Ах, в Янгаджу. Тогда туда добираться ой сколько! А мы вот в Ашхабад возвращаемся. А Янгаджа-это «Пойдешь-не вернешься», если по-русски. Знаете?
— А как же! Кто ж Янгаджу не знает?! — подыгрывает ей, шутя Владимир.
— А мы всей семьей домой. Перестань! — Мамаша ударяет по руке настырного пацаненка, усердно ковыряющего пальцем в носу.
На вокзале в Красноводске семью Ершовых встречает сержант с открытым «ГАЗ-69» из воинской части. Владимир и Мария знакомятся с водителем Сергеем, который грузит вещи в машину и даже крепит веревками два чемодана сзади за сиденьями.
Водитель в выцветшей на солнце и пропитанной потом форме, в широкополой тоже светло зеленой выгоревшей панаме с красной звездой везет семью Ершовых по пыльной дороге среди песков. На лицах Марии и Володи уныние. Шофер оказался и веселым, и разговорчивым.
— Не грустите, товарищ лейтенант. Это только на первый взгляд здесь тоскливо. Пообвыкните — привыкните. Здесь и айран есть, и кумыс для Вашего маленького. И шашлык, и люля-кебабы разные, бешбармаки. Пальчики оближешь! Правда, это все в городе. В Красноводске. Даже грибы здесь всякие водятся. Осенью. В сопках. Мы их собираем, когда в увольнении. И такие вкусные грибочки, прям, как у нас в Подмосковье. Я, ведь, оттудова родом. Из-под Москвы. Из города Крюково.
— Соседи, Сергей, мы с Вами, значит. Мы из Москвы, но Крюково совсем рядом по Октябрьской дороге.
— Точно, почти соседи. Я до армии из Крюково в Москву на работу ездил. Вот только с водой здесь не важно. Привозная. А так два годика протянуть можно. А Вас насколько сюда?
|
|
— Бессрочная у меня ссылка. Шучу. Пока не знаю.
— Смотрите, какое здесь солнце! А воздух! Чистейший! Красота!
— Вижу. Лепота.
— А хотите я вам песню спою о нашем поселке. Сам сочинил!
— Ну, спой!
— Янгаджа, потерял я покой свой и сон.
Янгаджа, красотою я твоей опьянен.
Янгаджа, будь со мной хоть немного добра.
Видишь, грустный хожу, повторяя весь день Янгаджа, Янгаджа, Янгаджа!
— С Вами, сержант, не соскучишься.
— А то!
Навстречу им, клубя пылью во все стороны, идет колонна машин. Впереди такой же, как у них «ГАЗик» с автоматчиками. За ним два «КАМАЗа», оборудованные стальными клетками. В клетках толпятся стриженные наголо заключенные в наручниках, в серых шапках и робах с ярким оранжевым кругом-мишенью на спине и на груди. Около решеток на бортовых сиденьях трясутся четверо охранников с карабинами и овчарками. Замыкает колонну «УАЗик» тоже с солдатами и с пулеметом на водительской кабине.
— Это зэки, — объясняет водитель Сергей Марии и Владимиру, — смертники, убийцы, там, разные, валютчики, казнокрады. Приговоренные к пожизненному, одним словом. Это их с урановых рудников везут. Здесь недалеко. Здесь товарищ лейтенант надо быть поосторожнее: беглые встречаются. Даже в городе. Да и граница рядом. Всякое бывает. А Вы знаете, как называется по-туркменски место, куда мы едем?
— Янгаджа, — отвечает Владимир.
— А как переводится это на русский, знаете?
— Знаю. «Пойдешь — не вернешься!
— Откуда знаете, товарищ лейтенант?
— Я много чего знаю, — таинственно ответил Владимир.
Они с Марией многозначительно с печальными выражениями на лицах переглянулись. Владимир повернулся на зад, потянулся и поправил шапочку на голове сына.
|
|
Лейтенант Ершов входит в кабинет командира воинской части. Стоит по стойке «смирно» представляется командиру полка:
— Товарищ полковник! Разрешите обратиться.
Седой полковник встает из-за стола тоже по стойке «смирно».
— Обращайтесь.
— Лейтенант Ершов прибыл в Ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы.
— Вольно. Что же нам с Вами, Ершов, здесь делать-то?
Полковник садится и озадаченно приглаживает волосы.
— А зачем меня тогда сюда прислали? Или сослали? Я же переводчик испанского языка.
— Ну, это Вы бросьте, сослали. Раз направили, значит так надо. Тоже мне, декабрист нашелся. Борец с царизмом! Придумаем что-нибудь. Будете служить, как все тут служат. Испанскому нас обучать будете. Всех желающих. Ясно?
— Так точно. Ясно, товарищ полковник.
Владимир тяжело вздыхает.
— Не тужите, молодой человек. Все проходит. Послужите годик — другой и уедите обратно в свою столицу. Это вот мы… Ладно. Свободны. Размещайтесь, устраивайтесь. А завтра чтоб на службу. Сюда. Ребенку Вашему мы подумаем, как соответствующее питание организовать. У нас здесь с продуктами не ахти как, но верблюжье молоко, очень даже сытное и, я бы сказал, полезный напиток. В общем, поговорите с нашим военврачом. Он Вам подскажет, чем в наших условиях лучше ребенка кормить. Да и наш женсовет Вам поможет. Я распоряжусь. В беде не оставим. Вы здесь не один. У нас и ясли, и детский садик есть. От голода никто не умирал. Сегодня располагайтесь, а завтра — в штаб получать назначение по службе.
|
|
— Есть сегодня располагаться, а завтра явиться в штаб для получения назначения по службе! Благодарю, товарищ полковник. Могу быть свободен?
— Свободны.
— Честь имею!
Он разворачивается и щелкает каблуками.
— Вернитесь-ка, товарищ лейтенант! Что это еще за «честь имею»?! Вы эти свои старорежимные штучки бросьте! Сразу оставьте! Если не хотите неприятностей. Мы в Советской Армии! Здесь все честь имеют. Не только Вы! Ишь, чего он, понимаешь, имеет. Честь! А другие ее не имеют! Идите уж!
Полковник досадливо машет рукой, мол, все, хватит.
— Есть!
Ершов козыряет, делает разворот на 180 градусов и выходит из кабинета строевым шагом.
В офицерской столовой самообслуживания не многолюдно. Полно мух. Висят липучки и мухи на них. Николай Иванович, командир полка, намеренно занял очередь за майором Особого отдела воинской части.
— Приветствую! Чем сегодня нас побалуют, Евгений Степанович? — Обращается командир части к особисту.
— Забаловали нас макаронами. Уж невмоготу.
— Так ведь с мясом, по-флотски.
— Мяса-то кот наплакал, — Майор военной контрразведки показывает полковнику свою тарелку.
— Зато фигура, вон, какая у Вас стройная, спортивная. Никакого холестерина и отложения солей.
— Это точно. Холестерина у нас не наблюдается, — улыбается особист.
Офицеры садятся за столик и приступают к скромной трапезе: сначала супец– молодец, затем макарончики и, как всегда, на сладкое компот из сухофруктов.
— Ну, как Вам новоприбывший?
— Это «кубинец» -то? Поживем — увидим.
— Жинка его видная женщина. Одно слово мулатка!
— Это да! У неё не отнимешь.
— И чего его к нам направили? Как Вы, майор, думаете?
— Я ничего не думаю. Направили — значит надо!
— Так уж и ничего. Наверное, Вам, по Вашей линии, на него ориентировочку уже прислали? Нет? Я просто так…
Майор неопределенно то ли кивает, то ли качает головой.
— Я это к тому, что некоторые жены косо поглядывают на супругу Ершова, зловредничают.
— А чего он добивался, женясь на иностранке? Теперь вот и расхлебывает. Их же перед загранкой предупреждают, чтобы не было никаких любовных контактов с иностранками. А он нарушил. Женился. А теперь расхлебывает свое аморальное поведение.
— Вот! Вы меня правильно поняли. Мы с Вами, Евгений Степанович, не один год вместе служим, и у нас всегда с Вами полное взаимопонимание. Практически во всем. Не стоило бы и говорить, но, — смеется полковник, — говорить-то иногда что-то ведь надо, если возникает какая-то новая проблема…
— Внимательно Вас слушаю, Николай Иванович.
— Мы служим с Вами в непростых, так скажем, специфических, условиях. На дальних рубежах. И самое главное у нас что? Не у Вас это спрашивать. Сами прекрасно знаете.
— Уж, во всяком случае, не военная подготовка, — Усмехается особист.
— Вы всегда зрите в корень, Евгений Степанович. За это я Вас и ценю, и очень уважаю. Да, военная подготовка, боеготовность у нас отработана и поддерживается на должном уровне. Делаем вместе с Вами все возможное. Но не последняя наша задача-это сохранить, сберечь хорошие взаимоотношения людей в коллективе. Поддерживать наш, так сказать, внутренний микроклимат. Наш замполит, хоть и старается, работяга, один со всеми нашими проблемами один не справится. Мы все ему помогаем и будем помогать. Ваш отдел носит название «особого». Я понимаю, «особый» — это значит, особенный, непростой, незаурядный и так далее…
— Вы хотите сказать, что к Ершову должен быть необычный подход?
— Опять Вы правы! Как Вы меня понимаете! Да, необычный, не такой как ко всем подход к нему должен быть, только не в том смысле, что какой-то особенный, а скорее в том смысле особенный, что более человечный, я бы сказал. Как ко всем другим, но и не совсем. Я не могу тебе приказывать, но как бы тебе, Евгений Степанович, это сказать… Приехал человек с женой, с ребенком в такую глушь. Переживает. Ну, женился на иностранке. Провинился. Но не преступник же он. Не рецидивист или агент, какой. Кое-кто из наших ребят на него взъелся: как же москвич! Москвичи — тоже люди! Не все там, в Москве, в меду купаются. Только нам с тобой не хватало парня совсем, как бы это поточнее выразиться, травмировать что ли. И его семью тоже, излишним, скажем, подозрением, недоверием. Какой он такой уж неблагонадежный? Диссидент? Нет! Или она? Она-то чем виновата? Влюбились. Молодые. Здесь по-людски с ними надо. Как нам с Вами совесть подсказывает. По совести тут надо. Чтобы не сплоховать и…
— Вот именно! Наша обязанность, долг, помогать людям. А там, как говорится, как сложится.
— Спасибо тебе, Евгений Степанович, что понял меня. Чтобы бы я без Вас делал?
— Ну, что Вы, Николай Иванович. Инструкции они, конечно, инструкциями…
— Но и о совести человеческой забывать не следует! А совесть это…
— Вот именно! Это совесть! Ваше здоровье, Николай Иванович!
Особист приподнимает стакан с компотом.
— Спасибо. И Ваше здоровье, Евгений Степанович.
Офицеры, улыбаясь, друг другу, чокаясь, выпивают свой компот, как сладкое «Шампанское».
Очередной женский четверг: собрание жен офицеров части в красном уголке части. Портреты, плакаты, лозунги, телевизор. Принаряженные жены офицеров раскладывают на блюда свою домашнюю выпечку: пирожные, печенье, пирожки, крендельки. Все изделия собственного приготовления для всеобщей дегустации. Супруга командира части, дородная женщина с добрыми глазами, приглашает всех рассаживаться и оглашает тему сегодняшнего собрания:
— Сегодня, дорогие боевые подруги, перед Вами с докладом выступит Мария Ершова. Она нам расскажет о своей Родине — социалистической Кубе, о тех успехах, которых добился свободолюбивый кубинский народ в образовании, культуре, здравоохранении, сельском хозяйстве и промышленности. Пожалуйста, Мария, начинайте.
Мария робко, аккуратно строя фразы на русском, тщательно выговаривая слова, начинает свой рассказ. Жена комполка кивками головы, ее поддерживает, подбадривает. Все женщины доброжелательно и внимательно слушают Марию.
— …На Кубе имеется более 8000 видов растений, от кактусовых, растущих в засушливых районах, до орхидей во влажных. Имеется множество деревьев драгоценных пород. Самым характерным элементом замечательных кубинских пейзажей является королевская пальма — стройная, горделивая, которая растет во всех районах и на любой почве. Национальный цветок-марипоса, белый цветок с тонким запахом, по форме напоминающий бабочку. На Кубе нет ни опасных хищников, ни опасных для человека ядовитых животных и млекопитающих. На Кубе живет самая маленькая птица в мире-колибри, птица-муха и токороро-национальная птица Кубы, которая отличается богатым оперением голубого, зеленого, серого, белого, черного и алого цветов. Вот, пожалуй, и все, что я хотела Вам рассказать о Кубе.
Когда Мария заканчивает свое выступление, все женщины ей хлопают, а затем подходят к столу, и каждая рекламирует, расписывает свою скромную и довольно однообразную собственноручную выпечку. Женщины пьют чай и обсуждают формы и вкусовые качества своих произведений кулинарного искусства.
После службы домой приходит Владимир и, поцеловав жену, протягивает ей письмо.
— От кого?
— На этот раз от Островского.
— Дай почитать. Надо же. Разродился. Молодец!
— Сейчас дам. Но послушай, что он пишет о наших «героях». Я имею в виду Рытова и Сапрунца. Вот. «Майора Сапрунца поймали с поличным. Он что делал? Хитро все проделывал, но все равно попался. Пользуясь нехваткой продуктов у кубинцев, он брал себе лишние продукты и товары в нашем специализированном магазине для иностранцев, обертывал их в полиэтилен и клал в помойный ящик возле дома. Перекупщики, спекулянты из него все это ночью, до того, как приедет утром мусорка, доставали, а потом ему, Сапрунцу, приносили песо. Причем продавал он эти товары и продукты по бешеным, спекулятивным ценам. А потом менял песо на сертификаты. Не знаю, кто его засек. Или сами кубинцы проследили, или обратили внимание наши, что он стал намного больше обменивать песо на чеки. Короче говоря, выслали его с Кубы и по последним данным хотели его разжаловать и отдать под суд. А Рытов обратно к себе уехал. В Москве ему отказали служить.
— Интересно! Схлопотал-таки. Как он нас на Кубе преследовал. Измывался над тобой.
— По заслугам и честь! А теперь читай сама, как там наши друзья на Кубе поживают. На, держи.
Майор с широкими бакенбардами, как у декабриста Кюхельбекера, входит в местную заплеванную пивнушку-забегаловку. Старуха грязной тряпкой протирает столы и убирает посуду. Два парня, бичи или бывшие зэки, пьют пиво. Майор заказывает три пива и с кружками и закуской направляется к их столику.
— Присоединиться к вам можно?
— Здесь, что, места мало? — окрысился на него парень с бандитской внешностью.
— Угощайтесь, мужики. Потолковать надобно.
— Ну, коли так… Подвинься, Игорек.
— Парни! Имеется дело на мильон. Надо одного офицерика отмутузить, но не до смерти.
— Всего-то? Будь спок! Сделаем. Сколько? Сколько дашь?
Майор выкладывает на стойку пачку денег, завернутую в газету.
— Вот аванс, задаток.
Один парень считает деньги, слюнявя пальцы. Второй парень подозрительно наблюдает за майором.
— Годится! Но маловато.
— Заметано! Но надо бы добавить, — добавляет Игорек.
— Что, вдвоем будете его…?
— Зачем вдвоем? Еще привлечем кой кого. Отполируем только так!
— Отмолотить его, парни, надо как следует. Но чтоб не покалечить. Но чтоб запомнил. За сколько управитесь?
— В течение этой недельки уделаем. А сколько добавишь?
— Тогда через десять дней здесь же. В это же время. Тогда и получите остальное. Еще столько, пол столько и четверть столько. Слушайте, как он выглядит и где ходит. И не спутайте его с кем-нибудь другим! И мы с вами после этого не знакомы!
— Давай без мути! Гони картинку!
— Значит, выглядит он так…
Владимир Ершов идет по военному городку, чтобы принять в 9 часов утра дежурство по части. На втором этаже серого дома с треском распахивается дверь и на балконную площадку вырывается обнаженная, вернее чуть прикрытая распахнутым настежь пеньюаром, полная взлохмаченная блондинка и, вцепившись в чугунку балкона, кричит:
— А я… Я хочу любить всех!
Выскочивший следом за ней из квартиры крупный мужчина в синем спортивном костюме успокаивает жену, отрывает ее пальцы от ограждения балкона и насильно затаскивает упирающуюся супругу обратно в квартиру.
На шум открывается несколько окон в соседних домах.
— Опять Красикова с утра набралась! Мужа ей одного, ишь, не хватает! Беда, прямо, с ней!
В штабе Ершов обменивается нарукавными повязками «Дежурный по части» с офицером, сдающим ему дежурство.
— Что новенького? Как прошло дежурство?
Ночью отправили рядового Савельева с почечными коликами в городскую больницу, — рассказывает дежурный, — В пять утра ушла машина в город за продуктами. Вот, пожалуй, и все. Да вот только что позвонил пьяный рядовой Сидоров и попросил продлить ему самовольную отлучку.
— Серьезно?
— Нет, конечно. Это я тебя разыгрываю.
— А я подумал, что на самом деле. Один ноль в твою пользу! А на губе кто есть?
— На губе? На гауптвахте сидит лейтенант Носик.
— Как Носик? Опять Носик? Носик. Ротик. Оборотик. Точка. Точка. Огуречик. Вот и вышел человечек. Сколько можно?
— Он сидит уже по другому поводу. Из его объяснительной и его устного рассказа можно понять, что дело было так. Носик гулял в увольнительной по городу. Приглянулся хмурому грузину из бывших зэков. Слово за слово. Грузин спросил Носика, почему он такой худобинушка и как он относится к Сталину. Носик сказал, что худой он от природы, а к Сталину относится хорошо. И посмотрел на грузина своим коронным взглядом. Ты ж знаешь его лучезарный взгляд. Грузин и так совсем уж к нему растаял, а тут наш Носик возьми еще и добавь: «А что Сталин? Сталин — наш рулевой! Если б не Сталин…!»
Эти лозунги Носика грузина вконец морально доконали, и он устроил на радостях нашему служивому форменный праздник. Обнимая новоприобретенного друга, грузин повел Носика в ресторан, заказал кучу ароматного люля-кебаба, дорогого коньяку. Достал из нагрудного кармана цветастой, со змеями, рубашки фотографию Сталина, вырезанную из журнала «Огонек», бережно расправил ее и прислонил к стакану. Это Носик мне все так расписал. В ходе застолья, никого не стесняясь, задирая рубашку, грузин показал Носику все свои колотые и резаные раны на теле, полученные им в местах отсидок за свою беззаветную любовь к Сталину. В, общем, покорешились. А потом этот грузин или не грузин… Кто его знает…. Кавказец, одним словом. Взял этот кавказец такси и доставил Носика из Красноводска, представляешь, прямо сюда, в часть. И сдал его в состоянии полного эндшпиля охране, наказав Носику примерно служить Родине, а охране охранять и беречь такого хорошего человека, если они не хотят испортить с ним отношения. И укатил обратно к себе в город. Вот Носик и сидит опять на губе. Но уже за пьянку. Сытый, довольный и нос в табаке. Такая, вот, история.
— Ясно-понятно!
— Ну, что ж. Тогда я дежурство сдал?
Отдежуривший офицер расписывается в журнале.
— Дежурство принял.
Ершов чиркает в соседней графе журнала дежурств. Офицеры козыряют друг другу и пожимают руки.
Ночь. Улица из одноэтажных глиняных белых домиков. Гулко звучат шаги военного патруля. Офицер с пистолетом и два солдата со штыками и автоматами обходят вверенный им район. Вдруг до них доносится шум борьбы: возгласы, звуки ударов. Офицер командует солдатам, расстегивая кобуру:
— С предохранителей. За мной! Бегом! Быстро!
Патруль выбегает на соседнюю улицу. Пыль там стоит клубом. От шатающегося и держащегося за бок Владимира в разные стороны бросаются наутек четверо. Офицер с пистолетом в руке подхватывает падающего Ершова:
— Что? Жив? Ранен? Куда?
Ершов показывает ему кровоточащую руку.
— Вот. Не сильно!
— Рядовой Сидоров! — командует старший патруля, расстегивая нервно пуговицу на кителе, — Охраняй его, перевяжи и жди помощи. Дай сигнальную ракету! Сейчас же! Сержант Меньшов, за мной!
Офицер свистит в свисток и вместе с сержантом бросается в темноту преследовать нападавших. Небо озаряет белая сигнальная ракета.
В простенькой квартире холостяка три офицера играют в преферанс. Только капитан, видимо прямо с дежурства, в военной форме. Китель у него нараспашку. На стуле висит портупея. Хозяин квартиры, лысый лобастый мужчина в пижамной куртке, интересуется у приятелей:
— Что, Петрович-то наш не пожаловал?
Беднорук, в польских черных джинсах и рубашке, раздает карты.
— А он в Небит-Даг маханул!
— Опять в эту грязелечебницу? Туда, где женщин от бесплодия лечат?
— В нее, родимую, снова подался. Говорит, съезжу, проверю качество лечения.
Шутка всем понравилась. Капитан прохаживается, рассматривая комнату. На столике стоят разной величины стеклянные банки, в которых плавают заформалиненные: сколопендра, скорпион, фаланга, змеи «стрелка» и гюрза. Капитан спрашивает владельца коллекции:
— Все хотел тебя спросить, зачем они тебе? Такая гадость?! — морщится капитан.
— А мне нравится. Буду уезжать домой, возьму все с собой. На память о Туркмении. Как-никак столько лет здесь прожил. Вон там, за теми домами, есть овраг. Так по весне там всякая тварь гадючья в нем скапливается. Змеи прямо клубками клубятся. Я этих тварей там и собираю.
Капитан берет в руки карты. Смотрит расклад.
— Я пасую.
— Я тоже «пас».
— А я скажу «раз»! — говорит хозяин квартиры.
Беднорук разливает водочку.
— Слышали, нашего «кубинца» -то… Вчера на службу не вышел.
— Что так? — Поднял на него глаза лысый.
— Я его сегодня навестить заходил. Позавчера ночью на него шпана какая-то напала. Даже ножиком зацепили. Руку. Хорошо, еще слегка. Ты ходи, ходи!
— А мы вашу дамочку покроем короликом!
— А мы вашего валетика сверху накроем дамочкой! Да еще какой дамочкой! Козырной!
Лысый надолго задумывается. Компаньонам надоедает ждать.
— Не тяни резину! — торопит лысого капитан.
— Думать не больше часа! Ограбили его, что ли? Урки? А, Беднорук?
— Ничего не взяли. Побили. Вернее, хотели, но не успели. Хорошо, патруль оказался поблизости.
— Просто так бить не будут. Чего с него взять-то? С нашего-то брата? Зря рисковать? Какой смысл? Это все не просто так. Что-то здесь не чисто, — хмурит лоб лысый.
— А я кое-что знаю, — таинственно произносит капитан.
— Что ты такое знаешь? — толкает его локтем в бок Беднорук.
— Знаю, кто это все организовал.
— И кто же?
— Да наш Кюхля! Он мне не раз говорил, что, мол, этому «кубинцу» внушить следует, чтоб людей своей бабой не раздражал. Если привез, такую кралю, то нечего, ее напоказ выставлять. Что нам здесь, мол, всем подыхать, а он, скоро обратно в свою столицу уедет. «Я, — говорит, — уже за околицей на нашем местном кладбище себе местечко благоустроил. Ведь в этой дыре никто долго не протягивает. А в другое место нас редко кого переводят. Во всяком случае, — говорит, — мне перевод не светит за не очень хорошее мое поведение».
— Его это работа! Точно его! Он мне тоже говорил: «У нас здесь выбор один: проститутки в Красноводске, а у него, видите ли, кубинка». Завидует.
— На самого-то его не особенно прельщаются местные чувихи. Вот он ему и завидует.
— Вот-вот, точно, завидует, — Капитан берет прикуп, — Я говорю ему: «Ершов никого никому не выставляет и женой не хвастает». А он гнет свое: «Все равно, — твердит, — этого выскочку проучить надо, чтоб в следующий раз на русских женился, а не на иностранках разных. Что ему, наших татарок, молдаванок, украинок, чукчей, наконец, мало? И какой-то он, — говорит, — слишком уж независимый, гордый такой, на меня сверху вниз смотрит, со снисхожденьицем, хрен столичный. Строптивый такой! Ничего, — говорит, — мы его строптивость-то пообломаем! Шелковым станет».
— Это точно его рук дело. Закусывайте, закусывайте, господа, — Придвигает поближе к игрокам тарелочку с колбасой и огурчиками хозяин. — Да, Кюхля дошел до ручки. Вспомните, за последние два года, что только он не делал, чтобы его перевели в другую часть. Надеется, что получше нашей будет, где-нибудь в средней полосе. И напивался, и хулиганил, стекла бил, даже своровал. А добился только понижения в должности и в звании. Звездочку сняли. И никуда не перевели.
— Это точно его, гада, рук дело. Закусывайте, закусывайте, господа. Я случайно обратил внимание как неделю назад шел наш Кюхельбеккер себе домой, да вдруг завернул туда, где хулиганье обретается. Знаете наш пивбар? С чего бы, думаю, это? Мы туда не ходим. Нам в часть, в буфет, пиво привозят. Чего в этом баре мочу, разбавленную хлебать?
— А давайте за «кубинца» ему тоже врежем! — Предлагает Беднорук.
— Как? — Вскакивает капитан.
— А «темную» ему устроим, — предлагает лысый.
— И у меня на этого подлеца давно руки чешутся, — Капитан потирает руки.
Капитан скребет левую руку правой.
— Ой, как чешутся. Сволочь этот, бакенбардистый! Нельзя же так!
— А я считаю, черт с ним, с этой гнидой. Руки об него марать не хочется. Мы ж офицеры. А насчет того, что нам отсюда не скоро выбраться, в этом он, к сожалению, прав. Но Ершов-то здесь не при чем! Мало ли кому где угораздило родиться! Давайте выпьем-ка за наше скорейшее возвращение. Чтоб в этом плане что-то изменилось. А Кюхле скажем, что мы знаем, что это он подговорил зэков Володьку избить. И, если еще только раз попробует что-нибудь подобное сотворить, мы ему сразу все припомним. А Володьку поддержать надо. Морально.
— Обязательно. Пулю допишем и сходим к нему. Навестим?
— Сходим, сходим. Ты сам сначала, давай, ходи, дружок. Твой ход.
— А я уже его вчера навешал. Я потом к нему, в другой раз, загляну.
Военный городок. Однотипные серые, четырехэтажные домики. Асфальтовые дорожки к ним. Волейбольная и баскетбольная площадки. У домов деревянные столики со скамеечками да небольшие деревца с запыленными редкими листочками. На спортивных площадках островки желтой, высохшей травы, да бледно-зеленые шары «перекати-поле», замершие в ожидании ветерка, чтобы покатится дальше. За домами — изгородь из ряда белых бетонных столбиков с натянутой на них проволокой. В метрах пятидесяти, на воле, пасутся одногорбые верблюды. Вдалеке, в дребезжащей сизой дымке, видны песчаные холмы. Типичная полупустыня, одним словом.
Мария в легком платьице кубинского фасона, с офицерской панамой на голове несет домой ведра с водой. Смугленький Энрике идет рядом с мамой. Из-за угла дома навстречу им выходит командир части. В одной руке у него коробки, обернутые в жесткую коричневую бумагу и перевязанные розовой шелковой ленточкой, а в другой фуражка, которой он обмахивается.
— Здравствуйте, сеньора!
— Я компаньера. Или камарада. Здравствуйте, Николай Иванович. Командир части гладит по головке Энрике.
— Раз Вы замужем, значит Вы сеньора. Хотите быть компаньерой, сеньоритой, пожалуйста! Как пожелаете. Итак, компаньера, как поживаете? Как ты, хлопчик, не болеешь? Дай, девонька, я тебе помогу. А как Ваш младшенький?
Мария все же уступает ведра полковнику, забирая у него из рук пакеты и фуражку.
— Что Вы! Я сама.
— Как Ваш младшенький Хуанито?
— Посапывает себе. Спит.
Полковник, поднимаясь по деревянной лестнице.
— Рассказывайте, как Вам живется? Есть ли какие просьбы, пожелания, жалобы? Или стесняетесь говорить? Скромничаете.
— Не обижают, все нормально. Спасибо. Все хорошо.
Полковник входит в квартиру Ершовых на третьем этаже и ставит ведра на табуретки. От знойного солнца окна в квартире заклеены газетами.
— Спасибо.
— Я Вашему супругу говорю, если чего детишкам не хватает, не стесняйся, скажи. Все найдем, что надо. В лепешку расшибемся, а для детишек все что требуется, ну, хотя бы минимум, а достанем!
— Ну что Вы беспокоитесь. Вроде бы все у нас есть.
— Смотрите. Если что…
Полковник распаковывает на столе коробки.
— Вот, Мария. Это Вашим детям. Сладости. Это конфеты. Разные. Шоколадные: «Мишка на Севере», «Белочка» с грильяжем. А этот торт «Птичье молоко» называется.
Мария очень удивлена и тронута.
— Ой! И это все нам?
— Вам! Вам! Я только из Москвы прилетел. С совещания. Успел, однако, перед отъездом отовариться. В кулинарии ресторана «Прага» три часа отстоял, а четыре торта в одни руки вымолил.
— Я не возьму, Николай Иванович. Правда. У Вас своя семья есть.
— Берите, берите. Нам с женой хватит. А у Вас детки еще маленькие. Им сладости требуются. Их и побаловать иногда надо. Берите. Шоколад он полезен. Берите, а то я обижусь.
Полковник, развернув шоколадку, дает полплитки Энрике.
— Спасибо, Николай Иванович. Огромное! Вы нас так балуете. Вы… Как бы это сказать… Вы настоящий советский командир! Как мой отец!
— Да, ладно Вам. Скажете тоже…
К воротам подъезжает военный «ГАЗик» с красной надписью на борту «Военная Комендатура». Из машины выходит майор с повязкой на правой руке «Военная Комендатура». Он подходит к дежурному по части. Офицеры приветствуют друг друга. Майор показывает какую-то бумажку дежурному, затем садится в машину и, пыля, машина едет в часть, в направлении штаба.
Кюхля в белом халате с повязкой «Дежурный по блоку питания» ходит с важным видом по кухне и смотрит, как солдаты-повара кашеварят. То туда заглянет, то сюда. Дает указания солдату вытереть тряпкой пол, другого пинком ноги подгоняет, мол, давай шевелись. Видит, как повар льет что-то из мензурки в чай.
— Побольше, побольше добавь сосункам брома, чтобы крепче спалось и поменьше моглось!
Солдат еще отливает брома из мензурки в кастрюлю.
— Товарищ лейтенант, больше никак нельзя, а то плохо им будет.
— Ничего, ничего! Не жалей! Наш солдат! Для него бром, что дробинка. Он стойкий!
Дверь распахивается, и в кухню заглядывают два старших офицера из военной комендатуры.
— Кто тут старший лейтенант Бякинов Вадим Николаевич?
— Я Бякинов, — отвечает Кюхля, — А в чем дело?
— Идите-ка сюда, товарищ старший лейтенант!
Майор берет Кюхлю цепко за руку.
— Вы арестованы.
Кюхля дергается.