Биографическая статья посвященная Луи Клоду де Сен-Мартену.
Человек желания
Чем выше забирается человек по лестнице, ведущей на небеса, тем меньше он склонен информировать окружающих о своем подлинном статусе. Такому не требуются титулы, скорее он нужен всяческим организациям, дабы оправдать их существование. Такой всеми способами отвлекает внимание от собственной персоны, ибо оно мешает миссии.
Избрав псевдоним Неизвестный Философ, Луи-Клод де Сен-Мартен (1743-1803) на корню пресек все попытки мифологизировать свою личность. Биографии его мистиков-современников Калиостро или Сен-Жермена куда цветастей, куда развесистей и клюквенней. Тем не менее не их полуфантастические порождения, а теории, сформулированные Сен-Мартеном, целое (XIX-е) столетие оставались в центре европейской эзотерики. Да и не только европейской. К мартинизму восходит магическая религия ву-ду, до сих пор исповедуемая афроамериканцами[1]. Будучи убежденным монархистом, Сен-Мартен подарил масонам-революционерам лозунг «Свобода, Равенство, Братство». Его учение о числах, музыкальной октаве, космическом призвании человека кочевало от оккультиста к оккультисту, пока не достигло Блаватской, Папюса и Штейнера. Сам Сен-Мартен упорно отказывался признавать себя учителем и остановился на гордом звании «дворник».
«Я не учу, а только расчищаю путь к истине», - повторял он. Благодаря заинтересованности князя Голицына, Россия приняла мартинизм из первых рук. По некоторым сведениям, Сен-Мартен лично приезжал в Москву. Общение с ним открывало глаза на природу вещей. «Я поистине человек только с тех пор, как знаю Сен-Мартена», - признавался позднее Голицын. К началу XX века мартинисты становятся одной из самых влиятельных ветвей мистицизма. Их собрания посещал рже Николай II. Сложно сказать, был ли он сам членом мартинистской ложи, учрежденной Папюсом, или допускался тудa благодаря императорскому достоинству, которое давало автоматическое право входа в большинство масонских или околомасонских организаций Европы. Возможно, подробное исследование архива мартинистов, который был недавно передан Россией за рубеж, поставит здесь последнюю точку.[2]
Провозгласив теократию (непосредственное управление Богом) высшим идеалом, Сен-Мартен на практике склонялся к абсолютной монархии, при этом выдвигалось непременное условие: император должен быть индивидуальностью, не только административно, но и духовно превосходящей своих подчиненных. Философ планировал даже лично участвовать в шлифовке подобной индивидуальности, за что едва не поплатился жизнью. Игнорируя пиетет со стороны революционных вождей, с 1792 года Луи-Клода готовились арестовать. Его имя фигурировало в списке наставников молодого дофина (наследника престола).
Женский взгляд
Луи-Клод появился на свет в родовитой, но не слишком богатой семье в городе Амбуаз (провинция Турень). В три года он лишился матери Луизы Турнье, но ее утрата была с лихвой возмещена второй женой отца, искренне полюбившей сироток. Она была глубоко религиозна и передала свою веру маленькому Луи-Клоду. Несмотря на явное размежевание с Церковью, Сен-Мартен всю жизнь настаивал, что является католиком. На христианство он взирал... женскими глазами. В 1938 году в печать впервые просочилась молитва, завещанная Сен-Мартеном последователям. С помощью этой молитвы адепт достигал лицезрения знака, исходящего от ангела-хранителя. Светящийся иероглиф свидетельствовал посвященному о том, что тот действительно находится на пути духовно-телесной реинтеграции, которую проповедовал Сен-Мартен (см. о ней далее). Так вот. В отличие от церковных молитв, где просящий обычно ссылается на пророков, апостолов и прочих святых мужского пола, молитва Сен-Мартена апеллировала лишь к женским духовным достижениям:
«Услышь мое сердце, как ты услышал чистые желания Юдифи, твоей верной служанки, когда она просила во имя твое... Распространи надо мной те же милости, что ты некогда распространил над Мириам, Эсфирью, Елисаветой... Ты слышишь воистину всех, кто молится в смирении сердца».
Сен-Мартен видел в женщине не только символ воспринимающей части души, но в глобальном масштабе считал женскую половину душой человечества. Такая установка опережала даже прогрессивные взгляды масонства. Разумеется, дамы высшего света, среди которого вращался Сен-Мартен, платили ему взаимностью. Не в расхожем смысле слова. Философ искал в них даже не учениц или медиумов, а сотрудниц, иногда - покровительниц. Самой высокой среди них была герцогиня Орлеанская Луиза-Мария-Тереза, сестра герцога Шартрского Филиппа, активно поддержавшего революцию и даже принявшего прозвище Эгалите (Равенство). Страстная искательница истины, герцогиня превратила свой замок Пти-Бур в место сбора для мистиков всех мастей - от ученого-магнетизера Месмера, с помощью которого она надеялась водворить гармонию в обществе, до пророчицы Катрин Тео, видевшей в революционных событиях исполнение Апокалипсиса. Сен-Мартену требовался солидный запас терпения, чтобы помочь хозяйке Шато Пти-Бур отделить зерна от плевел. Метания герцогини привели Луи-Клода к интересному наблюдению:
«В женщине имеется очаг привязанности (аффектации), который охватывает и затрудняет ее; она чувствует себя комфортно только тогда, когда этот очаг находит для себя пищу, причем не важен ее источник и размеры. Легко привлекаемые этим очагом неопытные ученики не подозревают, что сталкиваются с бездной. Они верят, что обсуждают с женщиной понимание истины, в то время как обсуждаются лишь чувства и привязанности. Они не видят, что женщина забудет все для того только, чтобы обрести гармонию чувств».
Афоризмы Сен-Мартена на женскую тему по сравнению с бледностью мысли немецких романтиков (на которых он повлиял) поражают многомерностью. На первый взгляд они скорее тонки, чем благосклонны.
«Женщина, мне кажется, лучше мужчины, но в мужчине больше правды».
Трудно найти, однако, более преданного певца женского начала:
«Если бы Бог отмерял свою любовь, то должен был возлюбить женщину более мужчины».
Предельный архетип мужчины, по Сен-Мартену, - карающий ангел Божества, женщина же - ангел мира. Хотя благодарных слушательниц у Луи-Клода было хоть отбавляй, о его амурных похождениях практически ничего неизвестно. Исключение как будто составляет его многолетняя нежная дружба с Шарлоттой де Беклин, открывшей ему идеи немецкого теософа Беме. Они познакомились, когда обоим стукнуло 48, а мадам де Беклин успела к тому же обзавестись внуками. То время, которое Сен-Мартен проводил в ее обществе, покидая Страсбург, он называл парадизом. Как бы то ни было, Сен-Мартен не решился предложить своей дражайшей подруге руку, ограничившись пламенеющим сердцем. А она, соответственно, так и не потребовала развода от давно удалившегося супруга.
«Надо быть весьма разумным, чтобы любить женщину, с которой вы сочтены браком, и весьма смелым, чтобы сочетаться браком с женщиной, которую вы любите», эта максима Луи-Клода, без сомнения, автобиографична.
Настоящий Мюнхгаузен
Прежде чем излагать биографию нашего героя далее, уделим пару минут его философии. Иначе не совсем ясно, к чему все эти забавные подробности и остроумные суждения. Для Франции Сен-Мартен являлся пожалуй, последней попыткой охватить разрозненные области человеческого знания единым методом. Метод, то есть мысль о мысли, определяет французскую интеллектуальную культуру, делая ее преимущественно культурой мысли. Так же условно английскую культу можно назвать культурой действия, а испанскую - культурой страсти. В XVII-XVIII веках, когда формировались национальные имиджи Европы, Франция заняла лидирующее положение в развитии науки. Это произошло благодаря отмеченной черте: в то время как английский менталитет порожден в поиске правильного действия, а испанский - сильнейшей страстью, французская мысль рождается из мысли. «Мыслю, следовательно, существую», - отчеканил Рене Декарт, написавший «Рассуждение о методе». После него французская философия успокаивается и почивает на лаврах, благосклонно внимая дифирамбам. Математика же, физика, биология, юриспруденция, языкознание расцветают и разлетающимся лепесткам, казалось не будет конца: радуйся, выпускай энциклопедии, пей шампанское, гуляй в геометрически подстриженных парках...
Между тем возникают тревожны симптомы, чей зловещий смысл был поннятен вначале единицам. В 1748 году Жюльен Офрей де Ламетри публикует труд «Человек-машина», где разъясняет, что человек эта самая машина и есть. Она может функционировать совершенно автономно, никакой Творец ей не нужен. Книга была осуждена церковью, но процесс двинулся по нарастающей. Если в Эпоху Возрождения человек был мерой всех вещей, то в Новое Время этими вещам стали мерить человека. Вслед за механической куклой человек бы объявлен животным, химической реакцией... ну и так далее. Все это происходило на фоне поистине религиозной убежденности в существовании абсолютных законов природы. Открытие таки законов стало сверхзадачей науки. В равной степени абсолютизм бы присущ богословию и даже искусству, что выразилось в строгом, но глубоко унылом классицизме. «Контракт рисовальщика» и некоторые другие ленты Гринуэя сию удушливую атмосферу замечательно передают. До открытия относительности было далеко, а спасать положение требовалось незамедлительно. В машину человек, конечно, не превратился бы, а вот в деловитого насекомого - свободно. Тот же Франц-Антон Месмер пытался необъяснимые явления сводить к магнетизму, чем окончательно подорвал веру в нечто, превосходящее человеческий разум. Однако разума из ничего не возникает, а эволюция сама по себе произвести его не может. В лучшем случае она свидетельствует лишь о его развитии, но не об источнике.
Всю жизнь Сен-Мартен противостоял, с одной стороны, абсолютной вере в науку, с другой стороны - уверенности в незыблемости религиозных устоев. Его книги, если обобщить, доказывают вроде бы простую, но обычно упускаемую вещь: все, что знает человек о себе и о мире, он знает из собственного опыта. В том числе о Боге. Прежде чем бросаться на поиски абсолютной, не зависящей от людей истины, следует разобраться, из каких кирпичиков слагается сам человеческий опыт. Книги Сен-Мартена напоминают конструктор, где он вдохновенно рассказывает о матрице человеческого познания. Он вычленяет из нашего восприятия «алфавит мысли», в чем заходит гораздо дальше Декарта с Кантом, оставляя позади даже философию XIX века, включая Гегеля и Гартмана. Алфавит мысли всегда у нас перед глазами, но мы не задумываемся о его значении. Речь о числах. Как они возникли, до сих пор остается загадкой. Еще большей тайной является конкретная значимость числа. Единица - это не просто количество предметов или абстракция, это философская категория целостности, единства. Понятия полярности, разделения возникают в сознании человека синхронно с числом два. Без усвоения числа три человек никогда бы не смог осмыслить систему отношений, существующую в мире...
Числа отражают некие реальные сегменты, из которых складывается чело-веческий опыт, однако наименовать эти сегменты довольно трудно - для этого следует проследить, как одно число возникает из другого. Это и производит Сен-Мартен. Он лаконично, с истинно французским изяществом демонстрирует, как одно число производит на свет другое в строгой, безупречной последовательности. При этом числа как основа человеческого опыта имеют у него физические и геометрические характеристики. Здесь Сен-Мартен вводит нас в тайное тайных, указывая на единый ствол разросшегося затем древа наук. Вещи рассматриваются Сен-Мартеном в своем бесконечном, предельном для человеческого сознания аспекте. Так, единица - это точка, центр бесконечного, «естественного», шара. Точнее не центр, а мимолетно-неуловимое касание пространства, которое создает точку или целостность. Первичное пространство и есть бесконечно малая точка, не обладающая протяженностью, ибо любая протяженность уничтожает точку, превращая ее в линию. Так возникает двойка, порождая идею связи в философии и понятие силы в физике. Сен-Мартен показывает, что протяженность и напряженность в первичном опыте суть одно и то же, хотя научное мышление отделяет их друг от друга.
Далее переходим к числу три. Линия в бескрайнем шаре становится бесконечным радиусом, растущим из центра. Поскольку шар ничем не ограничен как изнутри, так и снаружи, то его центр одновременно испускает бесчисленное количество радиусов, образуя бесконечную поверхность. Однако качественно все это бесконечное множество радиусов сводится к идее отношения. Связь еще не обязательно рождает соотношение, для этого необходимо возвратное движение, третий элемент. Геометрически тройка возникает как отношение периферии (поверхности) шара к его центру...
И так далее, вплоть до завершения цикла в числе 10. Двигаясь от числа к числу, мы начинаем понимать, что они настолько слиты с тем методом, которым мы воспринимаем реальность, что отделить себя от него титанически трудно. Именно в XVIII веке появляется притча о бароне Мюнхгаузене, вытащившем себя из болота за волосы. Сен-Мартену, единственному из философов Нового времени, действительно удалось произвести этот фокус. Реальность такова, поскольку таков наш аппарат ее восприятия. Разгадав, как функционирует этот аппарат, вычленив алфавит первичных элементов человеческого опыта, мы получим доступ к любой части реальности, какой бы сложной она первоначально ни казалась. Всякое знание, учил Сен-Мартен, является подлинным знанием лишь тогда, когда указывает нам на первоисточник творения, свидетельствуя о внутренней объединенности мира. В середине XX века Георгий Гурджиев сформулировал данную мысль так:
«Знать - значит знать все. Знать не все - значит не знать. Знать все возможно; и в действительности, чтобы знать все, надо знать очень немногое. Но чтобы знать это немногое, необходимо сначала весьма многое узнать».
Вот почему после Сен-Мартена, последнего Homo Universalis, когда, казалось бы, восторжествовал дух научности, продолжают плодиться все новые и новые школы эзотерики. Фабр д'Оливе, Станислав до Гуайта, Сент-Ив Д-Альвейдр, Кроули[3], Алиса Бейли... Это не блажная тяга к чудесам, а попытка восполнить капитальный изъян в развитии человека, когда объемы информации не в силах утолить жажды познания, если не понята природа самой жажды. «Познать себя» - значит познать то, как действует способность познавания. Чтобы углубиться в изучение этой способности, Сен-Мартену пришлось освоить весь комплекс идей от музыки до теологии.
Между посвящением и осознанием
К своей системе Луи-Клод продвигался, начиная с самого детства, когда ему, болезненному мальчику, подарили скрипку. Мышцы на руках были настолько слабы, что Сен Мартен не мог перебирать пальцами с достаточной скоростью, чтобы выдерживать быстрый темп. Трудности с координацией, вероятно, также привели его к мысли о человеке-машине, но в отличие от Ламетри он не фиксировался на ее механичности, а пытался отыскать центр управления. Довольно быстро Сен-Мартен обнаружил, что тело «программируется» как через чувства, тaк и через интеллект. В возрасте 14 лет oн уже смог написать целую симфонию. Музыкальные лады, квинты, октавы и терции рассматриваются Сен-Мартеном как практическое пособие по изучению метода, которым сотворен окружающий мир. В его натурфилософии «музыка это единственная путеводная нить, данная ощутимо всем людям, что бы вести их по лабиринту познания».
Законы распространения и восприятия звука, консонанс и диссонанс являются прообразом действия, реакции и согласования, которые происходят в природе. Историю становления личности Сен-Мартен рассматривал с помощью образов библейской истории, которые он делит на три эпохи. История Израиля - это избранничество и призвание на путь, а затем очищение собственной природы (Земли обетованной) от ложных кумиров и страстей. Вторая эпоха начинается с зарождения внутри нас Нового человека (Христа) и представляет мистерию его всепроникновения: от схождения в ад собственной души до вознесения на высоты разума. Третья эпоха отвечает Второму пришествию или реинтеграции человека, его внутренней согласованности, которая является залогом успеха внешней миссии. Главная цель человеческой жизни, по Сен-Мартену, - реинтеграция, приведение бесчисленных возможностей, проявленных в творении, к живому единству, что под силу сделать только Новому человеку. К формальной карьере Сен-Мартен был равнодушен с ранней юности. Он нашел компромисс между пожеланиями отца и собственными интересами в юридическом образовании и военной службе, которые не сильно загружали мозги, оставляя массу свободного времени. Благодаря ходатайству известного дипломата герцога де Шуазеля Сен-Мартена определили в дивизию Фуа, где он вступил в Орден Избранного Священства[4].
Однополчане-гренадеры рассказали ему о доне Мартинесе де Паскуалисе, приехавшем из Португалии и проповедывавшем идеи Христианской Каббалы. Паскуалис обладал невероятным обаянием, которое даже казалось дьявольским некоторым из учеников. Сен-Мартен на личность учителя обращал минимум внимания, стараясь вникать в суть. Истину предлагалось постигать через ритуалы «священства», столь запутанные, что Сен-Мартен вскоре уже кротко вопрошал Паскуалиса:
«А нельзя ли обойтись без всех этих начерченных мелом кругов, пантаклей и декламации заклинаний?»
«Нет», -терпеливо разъяснял Паскуалис, а затем покинул учеников, уплыв на Гаити.
Главный ритуал заключался в закреплении индивидуальной связи между учеником и его ведущей сущностью (которую проще называть ангелом). Подвижная часть ритуала зависела от «пассов», знамений, которые ученик получал в тонком сне перед утренним пробуждением. Это состояние признавалось наиболее продуктивным в смысле соединения разума и интуиции. Пассы указывали, с какой именно сущностью должен вступить в союз ученик и когда по календарному и суточному времени это лучше сделать. Затем следовал трудоемкий подбор культовых принадлежностей, куда входили бронзовое кадило, светильник из красно-рубинового стекла, хрустальный шар, свинцовые печати, выделанная особым образом кожа...
За годы пребывания Паскуалиса в Бордо Сен-Мартен успел дорасти до личного секретаря, дона Мартинеса и разгадать секрет ритуала, который сам Мартинес, не скрывая, именовал заменой истинного Богообщения[5]. Сен-Мартен понял, что истина может открываться лишь в определенном состоянии. (Позднее Гурджиев сформулирует этот закон так: «Чтобы знать, необходимо быть».) Кроме того, в разных состояниях бытия истина воспринимается по-разному. Желающий воспроизвести многомерность бытия в себе должен начать хотя бы с малого - ритуала, который без осознания своей цели, разумеется, бесполезен. Вернее, вместо постижения высших начал бытия он сведется к магической бытовухе, что и доказал опыт религии вуду, появившейся как побочный продукт мартинизма в колониях Нового Света[6]. Сен-Мартен был сообразителен и осторожен, поэтому его инициации ограничились лишь одним Орденом, несмотря на попытки масонов самого разного толка прописать его по своим ведомствам. Когда преемник Паскуалиса - Виллермоз захотел привести Орден к Шотландскому Обряду, то Сен-Мартен попросту отказался его проходить, хотя сохранил с Виллермозом личную дружбу.
Нередко Сен-Мартена спрашивали, не иллюминат ли он случаем? На что тот с самым серьезным видом от-вечал, что действительно освещен (illumine - «освещать»), но таким редким и слабым фонариком, что это никак не разглядишь со стороны. Главным для Сен-Мартена всегда оставалось внутреннее самосознание, а не внешние градусы и степени.
«Единственное посвящение, которое я рекомендую и которое ищу со всем пылом души, то, где мы можем войти в сердце Бога и ввести Его в наше сердце, чтобы заключить нерасторжимый брак».
Он всегда предполагал наличие в мире посланников свыше, поэтому чрезвычайно обрадовался, когда прочитал труды Якоба Беме. Сен-Мартен даже перевел их на французский, однако далеко не со всем соглашался. В частности, Сен-Мартен не принимал алхимическую доктрину четырех стихий, отрицая самостоятельность воздушного элемента. Философ почитал шведского духовидца Эммануила Сведенборга, дружил с его племянником, но при этом не стеснялся заявлять, что тот «более сведущ в науке душ, чем в науке духов».
Баловень Страшного Суда
Настоящей проверкой на вшивость для любого мыслителя является его пози-ция в ходе катастрофических событий. Тут и глубина прозрений всплывает, и трезвость, да просто - порядочность. Сен-Мартену довелось пережить все треволнения Великой Французской революции и якобинского террора вместе со своим народом, не впав в отчаяние, не растеряв достоинства, но приобретя еще больший авторитет. Вторая волна Террора с 5 сентября 1793-го по 28 июля 1794-го лишила свободы полмиллиона французов и унесла жизни 40 тысяч. В конце концов погибает брат герцогини Орлеанской Луи-Филипп Эгалите, а сама герцогиня депортируется в Испанию. Она получает возможность вернуться только в 1796 году. Хотя революционеры, не спрашивая, взяли на вооружение триединый лозунг Сен-Мартена, с самого начала событий тот нашел в себе мужество признать, что не понимает всего смысла происходящего, настолько оно грандиозно, хо-тя и было вполне ожидаемо. Революция всколыхнула такую энергию, что даже самые отчаянные радикалы и самые законспирированные общества оказались к ней не готовы. Сен-Мартен марксистом не был, поэтому сразу отверг политэкономическую причину.
Вспоминая свое сновидение 1768 года о попрании церковного алтаря, он приходит к выводу, что главной целью высших сил, допустивших ужасы революции, было разрушение закосневшей религиозности, создание условий для свободы совести, когда люди сами выбирают, как и какому Богу служить. Это был ускоренный Страшный суд, «где власти земли и небес поколеблены, где справедливый человек и злодей получают свою мзду мгновенно». Любитель попутешествовать Сен-Мартен на весь страшный период сознательно остается во Франции, полагая, что пока он в стране, события скорей найдут правильное русло. Можно иронизировать над его верой в свою избранность. Можно припомнить, что Сен-Мартен должен был выполнять роль сиделки рядом с умиравшим отцом. В любом случае нельзя не поразиться мужеству философа, регулярно навещавшего Париж несмотря на то, что всякий раз, произнося имя Сен-Мартен, Робеспьер морщился и в итоге подписал 2 термидора 1794 года указ об аресте философа. А 9 термидора тиран был арестован сам и казнен на следующий день. Вот такая последовательность. Сен-Мартен с полным правом называл себя баловнем Провидения. Зреют перемены, о которых философ мечтал все предыдущие годы. В конце 1794-го он приглашается в Париж, чтобы читать лекции в Эколь Нормаль - институте, готовившем профессуру для новой Франции. Там происходит его знаменитый диспут с философом-материалистом Домиником-Жозефом Гара, последователем Кондильяка. В течение нескольких заседаний сталкиваются непримиримые позиции: однолинейный позитивизм и интегральный подход к человеческому знанию. Это интеллектуальное рубилово наблюдали две тысячи человек, прерываясь лишь на еду и сон. Число приверженцев Неизвестного Философа после этого вырастало в разы, однако институт закрылся. Сен-Мартен вновь возвращается в родной Амбуаз. (Эколь Нормаль Суперьер была возрождена впоследствии и до сих пор остается высшим учебным заведением Франции.)
Дни света и мира
Философ писал:
«Если мы упорно повторяем «Мой Отец» («Отче наш»), то давайте надеяться, что когда-нибудь услышим в ответ «мой сын»».
Казалось бы, неплохая мысль, но закрадывается сомнение: а что же это будет, если всякий станет слушать свой внутренний голос вместо кюре? Сен-Мартен видел, что мир сплющивается жесткими тисками материализма и католичество бессильно этому помешать. В его изумительной книге «Человек Желания » философ пишет, что жажда бессмертия и Богопознание, связанное с ним, являются единственным настоящим желанием человека и никакие подделки не в силах удовлетворить его. Сен-Мартен пытается заложить основы для внецерковного христианства, гибкого и неоднозначного. Католицизм расценил это, разумеется, как наглое вторжение в свою вотчину. Понимая, что секрет очарования книг Сен-Мартена во многом определяется интимностью и глубиной описываемых переживаний, противники философа подыскали ему лжеальтернативу - молодого романтика Шатобриана, уводящего читателя в мир грез от требующих умственного труда размышлений Сен-Мартена. Желал взглянуть в глаза друг другу, властители дум даже как-то отужинали вместе. Каждый остался при своем, но взаимной симпатией прониклись. Не удался наезд и со стороны научной публики, пытавшейся осмеять методику рассуждений Сен-Мартена или даже объявить его сумасшедшим. Философ заявил, что готов пройти медицинское освидетельствование, даже добровольно заключить себя в сумасшедший дом. Докторов-добровольцев не нашлось.
Конечно, странностей за Сен-Мартеном водилось немало, особенно на пороге старости. Так, он любил спектакли, но всякий раз собравшись купить туда билет, не мог добраться до театра, поскольку обязательно растрачивал сумму на какого-нибудь нищего. 13 октября 1803, в конце беседы с математиком Росселем по поводу чувств, порождаемых числами, Сен-Мартен неожиданно сообщает:
«Я ухожу. Провидение может призвать меня, и я готов. Ростки, которые я пытался сеять, принесут плоды».
На следующий день, сопровождаемый друзьями, философ отправляется в загородный дом сенатора Ленуар-Лароша, где в конце трапезы его постигает апоплексический удар. Понимая, что час настал, он призывает друзей доверять Провидению и сохранять между собой евангельские чувства. Затем Сен-Мартен перестал говорить. Было видно, что он молча молится, после чего дух покинул его. Посмертно произошло и замирение с Церковью. Мессу на 200-й юбилей со дня кончины Сен-Мартена служили представители трех конфессий: сирийской, католической и православной. В течение этой странной службы были прочтены пророчества Апокалипсиса, связанные с миссией Сен-Мартена. Ведь он предсказывал, что все нужные условия для необратимого преображения природы человека удастся создать лишь по истечении двух тысяч лет христианской эры. Быть может, «дни света и мира», на которые уповал философ, все-таки близки и та скачкообразность жизни, которую мы наблюдаем, - лишь последний аккорд хаоса перед эрой всеобщей гармонии?
Дмитрий Роальдович Барановский © 2009
опубликовано: dm-b.info/190/
Примечания Бр.'. B.H.:
1. Более чем спорное утверждение автора. Афроамериканское Вуду не имеет никакого отношения к Теургии Мартинизма, напротив - отвратительное черное колдовство Вудуизма совершенно несовместимо с Чистым Светом Мартинистского Учения, его Теории и Практики.
2. Эта точка в истории уже поставлена, и вполне достоверно известно, что Император Николай II был посвященным Мартинистом, приняв инициацию от доктора Жерара Анкосса (Папюса). См.: Жерар Анкосс, истории из жизни.
3. Александра Эдварда Кроули, выступавшего под псевдонимом "Алистер Кроули" никак нельзя назвать последователем Луи Клода де Сен-Мартена. Скорей, его учение "телемы" - отрицающее Христианские Ценности и Учение - оппозиционно всякому Традиционному Христианскому (и не только Христианскому) Эзотеризму, тем более такому чистому и светлому - как Мистицизм Сен-Мартена. Никакой линии преемственности от Сен-Мартена у А. Кроули, конечно не было, и понимая абсолютное духовное и идеологическое несоответствие Учения Сен-Мартена и "учения" Кроули - мы тут не можем говорить даже о формальной линии каких либо посвящений.
4. Вероятно, автор имеет ввиду "Орден Избранных Коэнов" (Elus-Cohens).
5. Все таки не "заменой", а "единственным Путем для осуществления Реинтеграции и достижения истинного Богообщения" именовал Мартинес де Паскуалис практики Ордена.
6. Об этом уже было сказано в самом первом примечании, однако стоит повторить: "вудуизм" будучи суеверной эклектикой - не имеет никакого отношения к учению Мартинеса де Паскуалиса, и Луи Клода де Сен-Мартена.