ANEKDOTA» и «RHEINISCHE ZEITUNG» 3 глава

О неправильной оценке Мерингом Лассаля см. вступительную статью к настоящему изданию, стр. 11. — Ред.

28

ПРЕДИСЛОВИЕ

что она с готовностью пошла навстречу моему желанию: третий раздел XII главы написан ею.

Я счастлив, что украсил мою книгу этой жемчужиной, вышедшей из-под ее пера, и не менее счастлив, что наш общий друг Клара Цеткин-Цундель разрешила мне выпустить мой кораблик в открытое море под ее флагом. Дружба этих двух женщин была для меня неоценимым утешением в годину, когда стольких «мужественных и стойких передовых борцов» социализма умчало бурей, как сухие листья осенним ветром.

Франц Меринг Штеглиц — Берлин, март 1918 г.

 

Глава первая

Юность

Дома и в школе

Карл Генрих Маркс родился 5 мая 1818 г. в Трире. Родословная его мало известна вследствие путаницы и неполноты сословных списков в Рейнской провинции, что было вызвано военными событиями конца XVIII — начала XIX века. Ведь и посейчас спорят о том, в каком году родился Генрих Гейне!

Конечно, относительно Маркса дело обстоит не так плохо, ибо он родился в более спокойное время. Но все же, когда пятьдесят лет тому назад умерла одна из сестер его отца и оставила заве­щание, которое было признано недействительным, то суду при розыске законных наследников уже не удалось установить даты рождения и смерти ее родителей, то есть деда и бабки Карла Маркса.

Его деда звали Маркс Леви, но потом он стал именоваться просто Марксом. Он был раввином в Трире и умер, по-видимому, в 1798 г.; в 1810 г. его во всяком случае уже не было в живых. Его жена Ева, урожденная Мозес, в 1810 г. была еще жива и скончалась, как утверждают, в 1825 г.

Из многочисленных детей, рожденных от этого брака, двое — Гиршель и Самуил — посвятили себя ученым профессиям. Самуил унаследовал после смерти отца должность раввина в Трире. Сын его Мозес в качестве кандидата на пост раввина попал в Глейвиц, в Силезии. Самуил родился в 1781 г. и умер в 1829 г. Гиршель, отец Карла Маркса, родился в 1782 г. Он занялся юриспруден­цией, стал адвокатом, затем советником юстиции в Трире; в 1824 г. он крестился¹, приняв имя Генриха Маркса, и скончался в 1838 г. Он был женат на Генриетте Пресбург, голландской еврейке, предки которой, по сведениям ее внучки Элеоноры Маркс, во многих поколениях были раввина­ми, Генриетта умерла в 1863 г. Она и ее муж оставили после себя многочисленное потомство, но ко времени

См. примечание на стр. 31 настоящего издания. — Ред.

30

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ввода в наследство — из бумаг этого дела и почерпнуты генеалогические данные о семье Маркса — из детей оставались в живых всего лишь четверо — Карл Маркс и три дочери: Софья — вдова стряпчего Шмальгаузена в Мастрихте, Эмилия — жена инженера Конради в Трире и Луиза — же­на купца Юта в Капштадте.

Благодаря родителям Карла Маркса, брак которых был на редкость счастливым, юность его, как и его старшей сестры Софьи, протекала весело и беззаботно. Его «блестящие природные дарова­ния» будили у отца надежду, что со временем они послужат на благо человечеству, а мать называ­ла сына счастливчиком, которому удается все, за что бы он ни взялся. Однако Карл Маркс вырос не под исключительным влиянием матери, как Гёте, или отца, как Шиллер и Лессинг. Мать его, хотя и окружавшая нежной заботой мужа и детей, была всецело занята домашними делами. Она до конца жизни не научилась даже правильно говорить по-немецки и не принимала никакого участия в духовной борьбе сына — только иногда по-матерински сокрушалась о своем Карле, думая о том, чего бы он достиг, если бы пошел надлежащей дорогой. В позднейшие годы Карл Маркс, по-видимому, сблизился со своими голландскими родственниками по материнской линии, в особен­ности с одним из «дядей», Филипсом. Он неоднократно отзывался с большой симпатией об этом «славном старике», который оказывал ему и материальную помощь в трудные минуты жизни.

Однако и отец Маркса взирал уже порою с тайным страхом на «демона» в душе любимца-сына. Но он умер через несколько дней после того, как Карлу исполнилось двадцать лет. Его мучили не мелкие заботы и тревоги матери-наседки, мечтавшей об удачной карьере для сына, а смутный страх перед гранитной твердостью характера Карла, чуждой его собственной мягкой душе. Еврей, уроженец рейнских провинций, юрист, он был, казалось бы, трижды забронирован от всех соблаз­нов юнкерства восточного берега Эльбы. Однако Генрих Маркс был прусским патриотом, не в том пошлом смысле, какой теперь имеет это слово, — он был прусским патриотом старого закала, ка­ких старейшие из нас еще знавали в лице Вальдека и Циглера: он был насквозь пропитан буржуаз­ной культурой, искренно верил в просветительные реформы в духе «старого Фрица»¹ — словом, был одним из тех «идеологов», которых не без основания ненавидел Наполеон. А то, что Наполе­он называл «идеологическими бреднями», разжигало ненависть отца Маркса к завоевателю, и это несмотря на то, что последний даровал рейнским евреям гражданское равноправие, а Рейнской провинции — кодекс Наполеона, их ревниво охраняемое сокровище, на которое непрерывно пося­гала старопрусская реакция.

Фридриха II. — Ред.

ЮНОСТЬ

31

Вера Генриха Маркса в «гений» прусской монархии не была поколеблена и тем, что прусское правительство, по-видимому, вынудило его переменить религию ради службы. Это неоднократно утверждали даже лица, в общем осведомленные, — очевидно, с целью оправдать или хотя бы из­винить то, что не нуждается ни в оправдании, ни в извинении. Даже с чисто религиозной точки зрения человеку, который вместе с Локком, Лейбницем и Лессингом исповедовал «чистую веру в бога», нечего было делать в синагоге. Он скорее мог обрести себе приют под сенью прусской гос­подствующей церкви, ибо в ней в то время царил довольно терпимый рационализм, так называе­мая религия разума, оставившая некоторый отпечаток даже на прусском цензурном законе 1819 г.

Но отречение от еврейства при тогдашних обстоятельствах было актом не только религиозной, но и главным образом общественной эмансипации. В великой умственной работе наших лучших мыслителей и поэтов еврейство не принимало участия. Скромный светоч Моисея Мендельсона тщетно силился осветить своему «народу» путь в область немецкой духовной жизни. Как раз в те годы, когда Генрих Маркс принял христианство, в Берлине образовался кружок еврейской моло­дежи, которая пошла по стопам Мендельсона. Но и ее попытки кончились неудачей, хотя среди этой молодежи были такие люди, как Эдуард Ганс и Генрих Гейне. Ганс, рулевой этого небольшо­го судна, первый спустил флаг и принял христианство. Гейне, правда, послал ему вслед суровое проклятие: «Еще вчера ты был герой, сегодня — негодяй», — однако и сам вскоре был вынужден заплатить ту же цену за «входной билет в европейскую культуру». Оба сыграли историческую роль в духовном развитии Германии своего века. Имена же их прежних товарищей, сохранивших верность еврейству, давно забыты.

Вот почему в течение многих десятков лет переход в христианство был в смысле культуры ша­гом вперед для свободомыслящих в еврействе. Именно в таком, а не ином смысле следует пони­мать крещение Генриха Маркса и его семьи в 1824 г.¹ Возможно, впрочем, что и некоторые внеш­ние обстоятельства обусловили собой если не самый переход, то время, когда он свершился. Скупка евреями поместий и земель, чрезвычайно усилившаяся в двадцатые годы, в период кризиса в сельском хозяйстве, вызвала в Рейнской провинции сильную ненависть к евреям. Человек столь безупречной честности, как старый Маркс, не только не считал нужным подвергаться этой нена­висти, но даже полагал, что не имеет на это права из-за своих детей. А может быть, тут сыграла роль и смерть его матери. Она умерла как раз в это время, освободив

¹ В 1824 г. Генрих Маркс крестил своих детей, сам же он принял лютеранство в 1816 г., а его жена — в 1825 г. — Ред.

32

ГЛАВА ПЕРВАЯ

его от необходимости блюсти тот пиетет по отношению к родителям, который вполне соответст­вовал его характеру. Возможно также, что на решение Генриха Маркса отчасти повлияло и то об­стоятельство, что в том году, когда он перешел в христианство, его старший сын достиг школьно­го возраста.

Так или иначе, нет сомнения, что Генрих Маркс воспитывал в себе современный гуманизм, ос­вободивший его от всей узости еврейства, и эту свободу он оставил как ценное наследство своему Карлу. В письмах его к сыну-студенту, довольно многочисленных, нет и следа особенностей или недостатков еврейского характера. Письма эти по-старомодному сентиментальны, пространны и написаны еще в стиле XVIII века: как истый немец, он восторжен в любви и шумлив в гневе. Да­лекий от мещанской узости взглядов, отец охотно касается в письмах умственных интересов сына и восстает решительно — и вполне основательно — только против его влечения сделаться «за­урядным рифмоплетом». Тешась мечтами о будущем своего Карла, старик «с поблекшими воло­сами и несколько подавленным духом» не мог, конечно, не задавать себе порой вопроса, соответ­ствует ли сердце Карла его голове, присуши ли ему земные, более нежные чувства, которые при­носят столько утешения в этой юдоли скорби.

Со своей точки зрения он имел право сомневаться в этом: истинная любовь к сыну, которую он «лелеял в глубине сердца», делала его не слепым, а ясновидящим. Но человеку не дано предвидеть конечных результатов своих действий, поэтому Генрих Маркс не думал и не мог предположить, что сам он, щедро наделив сына дарами буржуазного воспитания, развязывал крылья опасному «демону», относительно которого он сомневался, «небесного» ли он или же «фаустовского» про­исхождения. Карл Маркс уже в отцовском доме преодолел шутя много такого, что стоило Лассалю или Гейне первых и тягчайших жизненных битв, раны от которых у них так никогда и не зарубце­вались.

Труднее выяснить, что дала подраставшему Марксу школа. Карл Маркс никогда впоследствии не упоминал ни об одном из своих школьных товарищей, и мы также не располагаем воспомина­ниями кого-либо из них о Марксе. Довольно рано он окончил гимназию в своем родном городе; его выпускное свидетельство помечено 25 августа 1835 г.¹ Как водится, оно напутствует даровито­го юношу благословением и добрыми пожеланиями и содержит шаблонные отзывы об его успехах по отдельным предметам. Все же в школьном свидетельстве отмечено, что Карл Маркс хорошо переводил и объяснял труднейшие места в древних классиках, особенно такие, где трудность за­ключается не столько в своеобразии

У Меринга ошибка: выпускное свидетельство Маркса помечено 24 сентября 1835 г. — Ред.

ЮНОСТЬ

33

языка, сколько в содержании и логической связи мыслей; его латинское сочинение обнаруживает богатство мысли и глубокое проникновение в сущность предмета, но перегружено не относящи­мися к предмету замечаниями.

На экзаменах у него не ладилось дело с законом Божиим и отчасти с историей. Зато в немецком сочинении он высказал мысль, которая показалась «интересной» и экзаменаторам, а нам должна казаться еще интереснее. Темой этого сочинения были «Размышления юноши при выборе профес­сии». Отзыв экзаменаторов гласил, что работа Карла Маркса обращает на себя внимание богатст­вом мыслей и хорошим, планомерным распределением материала, но что автор снова проявляет присущий ему недостаток — чрезмерное стремление к красочности, образности выражений. Затем дословно приведена одна фраза: «Мы не всегда можем избрать ту профессию, к которой чувству­ем призвание; наши отношения в обществе до известной степени уже начинают устанавливаться еще до того, как мы в состоянии оказать на них определяющее воздействие»¹. Так уже в детском уме Маркса мелькнула зарницею мысль, всестороннее развитие которой составляет бессмертную заслугу его зрелых лет.

ЖЕННИ ФОН ВЕСТФАЛЕН

Осенью 1835 г. Карл Маркс поступил в Боннский университет, где в первый год, по-видимому, не столько изучал юридические науки, сколько просто «пребывал в университете».

Непосредственными сведениями о боннском периоде жизни Карла мы не располагаем, но, судя по тому, как это отразилось в письмах отца Маркса, молодая кровь заявляла о своих правах. О «безрассудствах» и «беспутстве» отец писал позднее, и под сердитую руку. Тогда же он только жаловался, что сын присылает ему «счета a la Карл, без связи и без подведенного итога». Счета, впрочем, и впоследствии не сходились у этого классического теоретика денежного обращения.

По истечении первого веселого года в Бонне Маркс в благословенном возрасте — восемнадца­ти лет — сделался женихом своей подруги детских игр, близкой приятельницы его старшей сест­ры Софьи, которая содействовала союзу юных сердец. Помолвка Маркса казалась тоже сума­сбродной студенческой выходкой, но была на самом деле первой и самой прекрасной победой, одержанной прирожденным властителем. Отец Маркса находил вначале победу сына совершенно «непонятной» и лишь тогда уразумел ее,

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, 1956, стр. 3. — Ред.

34

ГЛАВА ПЕРВАЯ

когда открыл, что и в невесте Карла есть «нечто гениальное» и что она, не в пример заурядным девушкам, способна приносить жертвы.

Жени фон Вестфален отличалась, действительно, не только необыкновенной красотой, но и столь же необыкновенным умом и характером. Она была на четыре года старше Карла Маркса, но все же ей было немногим более двадцати лет, она находилась в расцвете юной красоты, ее окру­жали поклонники, и, как дочери высокопоставленного чиновника, ей было обеспечено блестящее будущее. И всем этим она пожертвовала, как выражался старик Маркс, ради «неверного и полного опасностей будущего». Отцу иногда даже казалось, что и в ее душе живет тот же страх и тревога, которые беспокоили и его. Но он глубоко верил в этого «ангела» и «волшебницу» и пророчил сы­ну, что она не променяет его ни на какого князя.

Будущее оказалось на деле еще более неверным и опасным, чем оно рисовалось Генриху Мар­ксу в минуты самых тяжелых предчувствий. Однако Женни фон Вестфален, сияющая детской прелестью на своем юношеском портрете, с непоколебимым, геройским мужеством хранила вер­ность своему избраннику среди самых тяжких жизненных страданий. В заурядном смысле слова она, может быть, и не облегчала ему тяжелого бремени жизни, ибо была избалована с детства и не всегда умела справляться с мелкими житейскими невзгодами, как справилась бы на ее месте зака­ленная пролетарка. Но в другом, более высоком смысле — в отношении понимания его творчест­ва, она стала достойной подругой своего мужа. Все ее письма, сколько их ни сохранилось, дышат неподдельной женственностью. Это была натура в духе Гёте, одинаково искренняя и правдивая во всех своих душевных проявлениях — от очаровательной общительности в радостные дни до тра­гической скорби Ниобы¹, когда нужда отняла у нее ребенка и она не имела денег даже на скром­ную могилу для него. Красота Женни была гордостью ее мужа, и, после того как они прожили вместе почти целый человеческий век, он писал ей в 1863 г. из Трира, куда ездил на похороны своей матери: «Каждый день хожу на поклонение святым местам — старому домику Вестфаленов (на Римской улице): этот домик влечет меня больше, чем все римские древности, потому что он напоминает мне счастливое время юности, он таил когда-то мое самое драгоценное сокровище. Кроме того, со всех сторон, изо дня в день, меня спрашивают, куда девалась первая красавица Трира и царица балов. Чертовски приятно мужу сознавать, что жена его в воображении целого го­рода продолжает жить как зачарованная принцесса»^2. И, уже умирая, этот человек,

¹ Ниоба — в античной мифологии образ матери, потерявшей всех своих детей, олицетворение материнской скорби.
— Ред.

² См. «Воспоминания о Марксе и Энгельсе», 1956, стр. 264. — Ред.

ЮНОСТЬ

35

совершенно чуждый сентиментальности, с потрясающей скорбью говорил о лучшей части своей жизни, заключенной для него в этой женщине.

Молодые люди обручились, не спросясь родителей невесты, что немало смущало совестливого отца Маркса. Но очень скоро последовало согласие и Вестфаленов. Тайный советник Людвиг фон Вестфален, несмотря на свое имя и звание, не принадлежал ни к восточноэльбскому юнкерству, ни к старопрусской бюрократии. Отец его, Филипп Вестфален, был одной из замечательных фигур немецкой военной истории. Он состоял в должности тайного секретаря при великом герцоге Фер­динанде Брауншвейгском. Последний во время Семилетней войны командовал сборной армией самого пестрого состава, нанятой на английские деньги, и успешно защищал Западную Германию от завоевательских аппетитов Людовика XV и маркизы Помпадур. Назло всем немецким и анг­лийским армейским генералам Филипп Вестфален стал фактически во главе генерального штаба герцога. Его заслуги были столь признаны, что английский король хотел назначить его генерал-адъютантом армии, но Вестфален отклонил это предложение. Он лишь настолько укротил свой бюргерский дух, что принял пожалованное ему дворянство; сделал он это, однако, только из тех соображений, которые вынудили и Гердера и Шиллера пойти на такое же унижение: Филипп Вестфален пошел на этот компромисс для того, чтобы иметь возможность жениться на дочери шотландского барона, гостившей в лагере герцога Фердинанда у своей сестры, жены генерала анг­лийских вспомогательных войск.

Сыном этой четы был Людвиг фон Вестфален. Он унаследовал историческое имя от отца, но и имена предков его матери будили великие исторические воспоминания: один из этих предков по прямой восходящей линии был сожжен на костре в борьбе за реформацию в Шотландии; другой, граф Арчибалд Аргайль, был обезглавлен как бунтовщик на рыночной площади в Эдинбурге во время освободительной борьбы против Якова II. Подобные семейные традиции сами по себе вы­водили Людвига фон Вестфалена из узкого круга ограниченного юнкерства, одновременно нищего и гордого, и кичливой бюрократии. Вначале он состоял на службе при герцоге Брауншвейгском и даже не подумал оставить службу, когда это маленькое герцогство было превращено Наполеоном в Вестфальское королевство. Он, очевидно, менее дорожил прирожденными Вельфами, чем ре­формами, которыми завоеватели — французы пытались исцелить язвы его родины. Но и к самому иноземному владычеству он относился также отрицательно и в 1813 г. изведал на себе тяжелую руку маршала Даву. Затем он служил ландратом в Зальцведеле, где у него 12 февраля 1814 г. ро­дилась дочь Женни, а два года спустя был переведен в

36

ГЛАВА ПЕРВАЯ

качестве правительственного советника в Трир. Усердствуя на первых порах, прусский государст­венный канцлер Гарденберг понял, что во вновь приобретенную Рейнскую провинцию, сердцем еще приверженную Франции, следует направлять дельных людей, чуждых юнкерским предрас­судкам.

Карл Маркс в течение всей своей жизни отзывался о Людвиге фон Вестфалене с большой при­знательностью и сердечностью. Не только потому, что Вестфален был отцом его жены, называл он его «дорогим другом, заменившим ему отца» и уверял в своей «сыновней любви». Вестфален дек­ламировал от первой до последней строчки целые песни из Гомера, знал наизусть большую часть драм Шекспира как по-немецки, так и по-английски. В «старом вестфаленском доме» Карл Маркс находил духовную пищу, которой не мог дать ему родительский дом и тем более школа. Сам он был с давних пор любимцем старика Вестфалена, который, может быть, и потому еще дал согла­сие на помолвку, что помнил о счастливом браке собственных родителей. Ведь в глазах общества девушка из стародворянского баронского рода тоже сделала неподходящую партию, выйдя замуж за гражданского тайного секретаря, бедняка и притом не дворянина.

Старший сын Людвига фон Вестфалена отнюдь не унаследовал высоких душевных качеств от­ца. Он был типичный бюрократ и карьерист. Мало того, в эпоху реакции 50-х годов, занимая пост прусского министра внутренних дел, он отстаивал феодальные поползновения самого закостене­лого провинциального юнкерства даже против министра-президента Мантёйфеля, куда более ум­ного и хитрого бюрократа. Со своей сестрой Женни Фердинанд фон Вестфален, который был на пятнадцать лет старше ее, не поддерживал близких отношений. Он ей приходился сводным братом от первого брака их отца.

Истинным ее братом был Эдгар фон Вестфален, который по своим убеждениям был левее отца, как Фердинанд — правее. Ему приходилось подписывать коммунистические воззвания своего шу­рина. Он не сделался, однако, постоянным товарищем Карла Маркса; перекочевав за океан, он ис­пытал там много превратностей судьбы, возвращался и снова уезжал, появлялся неожиданно в разных местах и вообще, судя по всему, что о нем рассказывают, не уживался в рамках размерен­ной будничной жизни. Но сестре своей Женни и ее мужу Карлу Марксу он был верным другом, горячо любил их, и своего первенца-сына они назвали его именем.

Глава вторая

УЧЕНИК ГЕГЕЛЯ

ПЕРВЫЙ ГОД В БЕРЛИНЕ

Еще до помолвки Карла Маркса отец его решил, что свои научные занятия Карл будет продол­жать в Берлине: сохранилась официальная бумага, помеченная 1 июля 1836 г., в которой Генрих Маркс не только разрешает, но и выражает желание, чтобы сын его Карл перешел на следующий семестр в Берлинский университет и слушал там начатый в Бонне курс юридических и финансо­вых наук.

Помолвка Карла скорее укрепила, чем поколебала, это решение старика Маркса: он был чело­век осмотрительный и, так как свадьба отложена была надолго, считал более благоразумным дер­жать влюбленных подальше друг от друга. Быть может, он выбрал Берлин из прусского патрио­тизма, а еще и потому, что Берлинский университет не знал разгульной жизни старого студенчест­ва, которую Карл Маркс, по мнению заботливого отца, достаточно изведал в Бонне: «В сравнении с здешним домом труда другие университеты — сущие кабаки»¹ — говорил Людвиг Фейербах.

Во всяком случае юный студент не сам выбрал Берлин для продолжения университетских заня­тий. Карл Маркс любил тот солнечный край, где он родился, а прусская столица была ему против­на всю жизнь. Не могла привлечь его туда и философия Гегеля, которая после смерти своего осно­вателя еще более неограниченно господствовала в Берлинском университете, чем при его жизни: Гегель был ему совершенно чужд. К этому присоединялась разлука с любимой девушкой. Правда, он обещал, что удовольствуется ее согласием выйти за него впоследствии замуж, а пока воздер­жится от всяких внешних проявлений своих чувств.

¹ «L. Feuerbach in seinem Briefwechsel und Nachlass», Leipzig 1874, S 183 («Л. Фейербах в его переписке и литера­турном наследстве», Лейпциг 1874, стр. 183). — Ред.

38

ГЛАВА ВТОРАЯ

Но клятвы вообще «писаны на воде», а подобные клятвы влюбленных в особенности: Маркс рас­сказывал впоследствии своим детям, что в любви к их матери он был в те годы подлинно неисто­вым Роландом и его юный пыл не знал покоя, пока он не добился разрешения переписываться с невестой.

Однако первое письмо от нее он получил только через год после приезда в Берлин. Об этом го­де мы имеем в некоторых отношениях более точные и подробные сведения, чем о каком бы то ни было из более ранних или более поздних лет жизни Маркса. Сведения эти дает пространное пись­мо, которое Маркс написал родителям 10 ноября 1837 г., чтобы дать им представление «в конце прожитого здесь года о том, как он был проведен». Этот замечательный документ показывает нам в юноше уже цельного человека, который боролся за истину, отдавая этой борьбе все свои душев­ные и физические силы. Он обнаруживает ненасытную жажду знаний, неиссякаемую энергию, беспощадную самокритику и тот воинственный дух, который умеет заглушать голос сердца, когда оно заблуждается.

22 октября 1836 г. Карл Маркс был внесен в списки студентов. Но лекции его, по-видимому, мало интересовали: в течение девяти семестров он записался не более чем на двенадцать курсов, главным образом по обязательным юридическим дисциплинам, да и из них, надо полагать, слушал немногие. Из официальных преподавателей, пожалуй, только один Эдуард Ганс имел некоторое влияние на духовное развитие Карла Маркса. У Ганса он прослушал уголовное и прусское госу­дарственное право, и сам Ганс засвидетельствовал «исключительное прилежание», с которым Маркс посещал его лекции. Но гораздо убедительнее подобных аттестаций является та беспощад­ная полемика, которую Маркс вел в своих первых сочинениях с исторической школой права. Про­тив ее узости и тупости, против ее вредного влияния на развитие права и законодательства напра­вил свое красноречие и философски образованный юрист Ганс.

Однако, по собственным словам Маркса, юриспруденция как дисциплина стояла для него в университете на втором плане: главными предметами он считал историю и философию, но и по этим двум дисциплинам он мало посещал лекции и записался лишь на обязательный курс логики у Габлера, официального преемника Гегеля и самого посредственного из всех его посредственных подголосков. Уже в университете Маркс работал самостоятельно: в два семестра он овладел запа­сом знаний, которые нельзя было бы усвоить и в течение двадцати семестров, если воспринимать их маленькими порциями, на лекциях, по системе академической кормежки.

По приезде в Берлин Маркса прежде всего захватил «новый мир, мир любви». «Опьяненный любовью и бедный надеждами»,

УЧЕНИК ГЕГЕЛЯ

39

он излил свои чувства в трех тетрадях стихов, которые все были посвящены «моей дорогой, вечно любимой Женни фон Вестфален». К ней в руки эти стихи попали уже в декабре 1836 г., и она чи­тала их, «обливаясь слезами блаженства и печали», как писала в Берлин сестра Маркса Софья, Сам автор год спустя в большом письме к родителям отзывался очень непочтительно об этом детище своей музы: «Неопределенные, бесформенные чувства, отсутствие естественности, сплошное со­чинительство из головы, полная противоположность между тем, что есть, и тем, что должно быть, риторические размышления вместо поэтических мыслей...». Весь этот список прегрешений раз­вертывает сам юный поэт. Правда, он оговаривается, что в стихах есть, «может быть, также неко­торая теплота чувства и жажда смелого полета...»¹, но если эти похвальные качества и могут слу­жить смягчающим обстоятельством, то лишь в том смысле и в той мере, как относительно «Песен к Лауре» Шиллера.

В общем эти юношеские стихотворения дышат тривиальной романтикой, сквозь которую редко пробивается искренний тон. При этом техника стиха тяжела и неуклюжа, что после Гейне и Пла-тена уже не было извинительно. Такими сбивчивыми путями развивалось вначале художественное дарование Маркса, которым он обладал в высокой мере и которое проявлял именно в своих науч­ных сочинениях. По силе и образности языка Маркс мог поспорить с лучшими мастерами немец­кой литературы. Он придавал также большое значение эстетическому чувству меры в своих про­изведениях — не в пример скудным умам, считающим скучное изложение основным условием творчества ученого. Но среди многочисленных даров, положенных музами в колыбель Маркса, все же не было дара стихотворной речи.

Впрочем, в своем большом письме к родителям от 10 ноября 1837 г. Маркс писал, что поэзия могла и должна была быть только попутным занятием. Он считал своей обязанностью изучать юриспруденцию и прежде всего чувствовал желание испробовать свои силы в философии. Он изу­чил Гейнекция, Тибо и источники, перевел на немецкий язык две первые книги пандектов и попы­тался провести некоторую систему философии права через всю область права. Этот «злополучный opus» был им доведен, как он утверждал, почти до трехсот листов, хотя это, вероятно, только опи­ска. В конце концов Маркс убедился в «ложности всего этого» и бросился в объятия философии с целью создать новую метафизику, но потом снова убедился в тщетности этих стараний. При этом он имел привычку делать выписки из всех книг, которые прочитывал, — из «Лаокоона» Лессинга, «Эрвина» Зольгера,

См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, 1956, стр. 7. — Ред.

40

ГЛАВА ВТОРАЯ

«Истории искусств» Винкельмана, «Истории немецкого народа» Людена — и на полях набрасы­вал свои размышления по поводу прочитанного. Одновременно с этим он переводил «Германию» Тацита, «Элегии» Овидия и самостоятельно, т. е. по грамматикам, — правда, пока безуспешно, — начал изучать английский и итальянский языки. Читал «Уголовное право» Клейна и его «Анна­лы», а также все новинки литературы, но последнее только между прочим. Конец семестра снова посвящен был Марксом «пляскам муз и музыке сатиров», причем внезапно перед ним блеснуло, как далекий дворец фей, царство подлинной поэзии, и его собственное творчество рассыпалось в прах.

В итоге этого первого семестра «немало было проведено бессонных ночей, немало было пере­жито битв, немало испытано внутренних и внешних побуждений», но было сделано мало приобре­тений. Маркс забросил в этот период природу, искусство, весь мир, оттолкнул от себя друзей. К тому же его юный организм переутомился, и по совету врача Маркс переехал в Штралау, в то вре­мя еще тихую рыбачью деревушку. Там он скоро поправился, и снова началась напряженная ду­ховная борьба. Во втором семестре он тоже поглощал массу самых разнообразных знаний, но все определеннее выступала в его занятиях философия Гегеля как точка опоры среди смены явлений. Когда Маркс впервые знакомился с нею по отрывкам, ему не нравилась ее «причудливая дикая мелодия»; но во время нового заболевания он проштудировал ее с начала до конца и, кроме того, записался в «Докторский клуб» младогегельянцев. Там, среди идейных споров, он все теснее при­мыкал к «современной мировой философии», причем, правда, в нем самом замолкло все богатство звуков и его охватило «настоящее неистовство иронии после того, как столь многое подверглось отрицанию».