Нина Гейдэ
Стихотворения для альманаха
КОЛОГОД 2020 -2021
Ноябрь
Из цикла «Осенние миражи»
Пустые музейные залы растерянно гулки.
На стенах – ужимки модерна: разрозненность линий
и красок боданье являют идею разлуки,
и солнце вбивает в полотна закатные клинья.
Тоска увяданья изысканно неотвратима
в дыхании осени кроткой – едва уловимом.
В запасниках жизни уже отцветает картина,
где с зонтиком дама спешит на свиданье с любимым.
...
Рассвело. Поднимался туман от реки.
Клён блестел золотым эполетом.
Миг любви мою душу кормил с руки,
как голубку – насущным хлебом.
И догадка пронзила меня, как игла
с нитью солнечной – облака войлок:
нет реальности, есть только эта игра
обречённая – двух своеволий.
...
Ноябрь. Наука стареть –
принять увяданье и тленье,
все летние краски стереть,
непрожитых жизней томленье
смиренно доверить перу.
Ноябрь расплывчато бежев.
Но я говорю ноябрю:
прекрасна твоя неизбежность.
...
Ну вот и подошло такое небо,
когда трудней всего остаться жить.
Был край судьбы, и я кидала невод,
но появились только миражи –
осадок, взвесь, вся тинистая небыль,
а были нет – не стоит ворошить.
Пустынный дом, дожди, сырое небо.
И надо жить. И невозможно жить.
...
Цветные караваны чувств
прошли по выжженной пустыне,
но я тебя давно простила,
и только теплится чуть-чуть
на острие пера печаль –
оставить росчерк стихотворный.
Любовь в шелках уходит вором,
но некого разоблачать.
* * *
Декабрь
А мне декабрь бесстрастно объявляет,
что не дождаться мне твоих посланий,
и уж совсем наивно и нелепо
рассчитывать на кенарей залётных
твоих звонков (а вдруг потешат трелью).
Я выхожу из дома: хрипло лает
соседская собака, наползают
угрюмо сумерки. И право же – не лето.
Но свет луны мне кажется залогом
того, что я однажды помудрею
и научусь смиренной акварелью
довольствоваться, коли нет гуаши,
а холст судьбы – уж хочешь иль не хочешь,
необходимо чем-нибудь заполнить
(в ходу обычно бытовые сценки).
Вот вечно я с горячностью своею
врываюсь невпопад – неловко даже.
Ты, верно, развлечения находишь
поинтересней, чем так долго помнить –
тем паче после временнóй уценки –
какое-то кафе в кудрявом дыме,
где мы смеялись, за руки держались,
и поцелуй умел губами править,
где наши голоса навек сплетались,
и волосы – как ночь с янтарным полднем.
Там повторяла я тебе простыми
словами – наважденья падежами –
что мы друг друга потерять не в праве,
но речи лёгким дымом улетали…
Довольно, впрочем, потрясать исподним
разлуки-побирушки – светской дамой
пора уже прикинуться. О чём я?
Ну да, о декабре, о снеге, ветре.
О том, что эту зимнюю потерю –
такую должную (о, я ль не мыслю здраво?)
не вынести – как будто от Адама
всё проживаю лютой ночью чёрной.
И вот что я скажу ещё: не верь мне.
И что с того, что я себе поверю
впервые до конца – что толку, право?
...
Загар любви сошёл с моих ланит –
как сад под снегом, я заледенела,
и наша встреча только удлинит
несовпадений зиму до предела.
Как ты неловко на бегу пролил
белила лжи на многоцветье счастья –
и наша встреча больше не продлит
любовного хмельного соучастья.
* * *
Январь
Прощание с новогодней ёлкой
Нет картины грустней в январе:
ёлку, словно подбитую птицу,
снег заносит в пустынном дворе.
К ней никто не приходит проститься –
ни малыш, что с восторгом смотрел
на зелёные крылья в разлёте,
ни отец его, выбравший ель,
чтобы пышность игольчатой плоти
изменила пространство вокруг,
разом вытеснив скуку и леность –
и возникло мелькание рук,
подносящих гирлянды и ленты,
мишуру и цветные шары,
ангелочков, забавных зверушек.
Только правило есть у игры:
мимолётное чудо – разрушить.
Помнит ель, как с неё серебро
торопливо сдирали и злато,
как сломали плечо и ребро,
волоча по ступеням куда-то.
Да о ёлке ли, право, рассказ,
что купили зимой на базаре –
фее детских забав и проказ
в разнаряженной праздничной зале?
В каждый вновь народившийся год
будет сердце от жалости ёкать,
если взгляд невзначай упадёт
во дворе на забытую ёлку.
Тяжело в темноте, пустоте,
не спасённой игрушечным раем –
умирать ей одной на кресте,
как, угаснув, и мы умираем.
* * *
Февраль
Эскиз
Как всё продумано и мудро:
какое ласковое утро.
Февраль – как раковина: свет
из розового перламутра,
но снег не серебрист, а сед.
В пространстве замкнутом, дворовом,
где день по бликам доворован
гуашью тьмы – как страж, одна
степенно шествует ворона,
и зреет белая луна.
...
У февраля-враля – своя забота:
грядущей не поддаться новизне,
метелью из-за льдистого забора
грозить самонадеянно весне.
Сосулек копья выставлять упрямо,
войска морозов собирать на бой.
Так ищешь на любовь и ты управу:
февраль и март – ведь это мы с тобой.
Не лги себе, что зимние пейзажи –
твоей судьбы художественный стиль.
Разлук играя снежные пассажи,
ты сам сугроб на сердце нарастил.
Но вечной мерзлоте конец настанет –
потворствовать довольно февралю.
Придёт весна – и будет неустанна
капель: люблю-люблю-люблю-люблю…
...
Как тень, любовь за нами ходит следом,
но не спешит открыто обласкать –
живу с тобой между зимой и летом,
между землёй и небом – в облаках.
Исхожены уже до горизонта
словами виртуальные поля,
но всё еще в реальность не разомкнут
круг ожиданья – времени пила
неудержима: дни летят, как щепки.
Ждать устаю – глупа, слепа, слаба –
когда ты наяву «люблю» прошепчешь
и уберёшь мне волосы со лба.
* * *
Март
Мартышка-март готов к любым проказам:
наслать ветров, снежками закидать,
и вдруг мимозу солнца по приказу
небесному – на землю передать
по лучику – по веточке волшебной –
для женщин, чтобы были на виду,
пока с весной, едва на трон взошедшей,
переговоры тайные ведут.
Уж март и сам не против расстараться –
вновь в Патриаршьи превратить каток,
на Масленицу весело подраться
с воинственно настроенным котом,
сосульку с крыши сбросить на зеваку,
раздать влюблённым белый шоколад –
и вынести старьё зимы на свалку,
и в розовых очках пощеголять.
...
Ты в отрепьях –
я в мантии.
Нас трепет –
в марте.
Мне трон уготован гордости –
под тяжестью ссор не горбиться.
А ты во дворах бессолнечных
исчез, растворился солью – чей
теперь? Может быть, за пазухой
у новой любви скрываешься?
С заплатами не запаздывать
жизнь просишь – последний краешек
тоски залатал? Но веришь ли –
откуда-то знаю, ведаю,
как дети порой и звери лишь
умеют – ты рядом. Этой я
упрямой и тайной верою
живу и судьбу коверкаю:
у будущего похищена,
из царских чертогов в хижину
отправлена – ранней проседью
в душе этот странный промысел
судьбы: на вершину горнюю
смотреть, запрокинув голову,
всю жизнь мне теперь – на пике том
осталась душа, ей пыткою –
равнина житейских радостей
с парадом страстей и праздностей.
Боль время излечит – пока же нам
разлуки ходить по краешку.
А март в этот раз погашенный.
И сердце саднит пока ещё.
...
Когда жар мой весь будет роздан
тем, к кому я от Вас ушла,
и, как сокола, сумасбродство
не отпустит летать душа.
Когда Вас на земле не будет,
когда я научусь терпеть
настороженный холод буден
и пьянящую терпкость бед.
Когда тяга к последней бездне
будет слаще земных забот,
вот тогда с высоты небесной
снова наша любовь сойдёт,
как невытоптанный подснежник
над кривым частоколом лет –
и нашепчет словечек нежных
и дарует прощальный свет.
* * *
Апрель
Поменяется местами не спеша
с декабрём апрель – по солнечным крупицам,
и поселится в тебе моя душа,
как в скворечнике щебечущая птица.
Суть весны – любовной новизны –
году календарному перечит.
Будет много шума и возни
в доме, чей уклад не безупречен.
Но зато запомнят, как ты пел
серенады мне – балкон и ставни.
Поцелуев нежная капель
будет вдохновенно неустанна.
Мне не надо ехать за моря.
чтобы невзначай с судьбы не сбиться.
В хлопотах с тобой душа моя –
вольная, прирученная птица.
...
В какие игры мы играем, Боже мой,
в преддверье третьей молодости нашей
в обход судьбы – цепной, сторожевой
волчицы, ненароком задремавшей
под солнцем обновления – закат
местами поменялся с жарким полднем,
ведь на любовь бессмертную заказ
был с роковой задержкою исполнен.
Зато так щедро радости черпак
вливает мёд в витой сосуд объятий.
Мы к юности залезли на чердак –
и ярких чувств, как новых кружев к платью,
набрали, чтобы будни поразить
опять на счастье возрождённой модой –
пускай клюкой из подпола грозит
обманутая старость-Квазимодо.
Я льну к тебе заласканной женой –
в моих глазах растаяли снежинки.
В какие игры мы играем, Боже мой! –
и эти игры драгоценней жизни.
...
Чего ещё так жгуче хочется,
какой реальности иной
душе – бессменной переводчице
бессмертья на язык земной?
Каких речей парчи невиданной
и нежности шелков в ночи,
где временем ещё не вытоптан
путь к увяданию? На чьи
призывы сердце растревожено
так радостно – и не спастись?
Какие чувства растреножены
на пастбищах любви пастись –
ещё так истово, губительно,
с прощальной кротостью такой?
Каким невидимым грабителем
похищен праведный покой?
Зачем неправильно направлены
усилья покаянных мук,
и так ещё безбрежно явлены
объятия желанных рук?
* * *
Май
Маме
И слова «мам» уже на свете нет…
Как, мама, мне даётся тяжело
к бескрайней муке словоприближенье.
Твоей души, вознёсшейся светло –
по поднебесью радостно скольженье.
А на Земле сиротство на престол
взошло навек – и бунты не помогут.
Смирения надеть глухой камзол
и день за днём учиться понемногу
жить без тебя – вот мой удел теперь.
Не верю всё же смерти просторечью:
за оболочкой временных потерь
есть вечный Свет – и там тебя я встречу.
Но как принять, сознанием постичь,
что черенок остался вместо древа,
и никому на свете не спастись
от времени пилы – её напева
беззвучного… Растерянность и боль –
и некому звонить восьмого мая.
Растерзанность – дочерняя юдоль,
когда из обихода слово «мама»
уходит…
Бабушке
За ладьёю твоей ладони
тороплюсь – май цветёт, маня.
Я не знала тебя молодою.
Ты не видела взрослой меня.
Мир пока ещё безупречен,
тих размеренных дней прибой –
в многоцветие русской речи
одеваем весну с тобой.
Небо первой грозе покорно –
то сильней она, то слабей.
Мы бездомных собак покормим
и растрёпанных голубей.
Пусть нам ливень ещё послужит –
станет улица как река:
побежим босиком по лужам
сквозь столетья – в руке рука.
Нины две – мы с тобой умели
безрассудством любви прельстить.
За мои тупики и мели
ты успела меня простить?
Одна строчка ещё дополнит
жизни грустные письмена:
я тебя молодой не помню,
не увидишь взрослой меня.
...
Я ждать тебя замаялась – маячат
одни лишь миражи, как маяки,
на берегах разлук, где ты, мой мальчик,
гоняешь по судьбе любовь, как мячик,
и травы первозданные мягки.
Моя ли в том вина, что май не вечен?
Не скрыться от полночных сквозняков.
Мир миражей развинчен и развенчан.
Цветут сады фатою подвенечной
и облетают в белизну снегов.
* * *
Июнь
Из цикла «Июнь»
Ничего не названо – и значит,
не лишилось будущих даров.
Путь к тебе в сто лье длиною начат
в тополином мареве дворов.
Пухом стопудовые запреты
разлетелись, прошептав: не дли…
Из разлуки, как из лазарета,
ринулись чахоточные дни,
заиграв безудержным румянцем,
через страх, как через гулкий мост –
и душа весёлым оборванцем
свистнула и встала во весь рост.
Радугой небесный шёлк распорот.
Выпорхнув легко из клетки слов,
снова всех сумела переспорить
самозванка юная – любовь.
...
По лезвию новой любви иду –
бессонна, бела, как мел.
А всё же душа – как сирень в цвету.
А всё-таки – счастья хмель.
Меня в твоём будущем, знаю, нет –
хоть бейся о стену лбом.
Летаю над бездной прошедших лет –
листаю фотоальбом.
Теряю сознание – ты красив:
насмешлив, задумчив, строг.
Я в скобках судьбы твоей – как курсив
наклонный – лишь пара строк.
Но в створках объятия так сожми –
как будто едины мы.
А всё-таки жизнь, как в цвету жасмин.
А всё-таки – счастья миг.
...
Уже не таясь – простодушно, умело
меня зазывает последняя пропасть.
И страны, и страсти мои отшумели,
а я всё такая же девочка-робость.
Как будто и не было вспышек, сверканий
неистовств шальных, искушений запасов.
Как будто не я свою душу сверяла
по стрелкам часов у любви на запястье.
В старинных церквях удивлённо угаснет
стихиями мира сего обольщенье.
И только слегка поседевший Пегас мой
раздéлит со мной бытия наважденье.
И всё, что лишь мучило – но не учило –
в июньском дожде растворится бесследно.
Игрушки состарились, сын стал мужчиной,
а я всё такая же девочка-лепет.
* * *
Июль
Из цикла «Июльские закаты»
Захватчицы-страсти затихла погоня.
Как небо, безмолвна душа – ни по ком я
теперь не запл а чу, на поле покоя
дыша разнотравьем. Разлуке покорность,
срубившая лютой зимою под корень –
уже не годится на роль дровосека.
На трон королевское лето восселось:
весёлость стрекоз над озёрною гладью,
судьбы невесомость, с которой не сладить.
Поддамся, схитрю, озорно озираясь –
любуясь, как ярко закат озаряет
озёрную ртуть. Это рту всё неймётся
ловить поцелуи... Прощальное солнце
в старинном поместье – нет счастья вернее.
Вермеера вечер – раскрывшийся веер
с изящным узором забот повседневных,
где выписан каждый мой миг поседевший.
Как тихо, светло, одиноко, пустынно.
Любовь – этот ястреб степной – отпустила.
Лети к желторотым птенцам – возноси их.
Моих наваждений парча износилась.
И даже стихами любовную порчу
не снять – Мирозданья меняется почерк.
В лесах электронных бесстрастного века
гуляет незримо топор дровосека.
...
На самом звонком барабане страсти
с тобой я танцевала весь июль
под ливнем слов твоих – таких контрастных,
что ранили порой страшнее пуль
и предвещали расставаний грозы,
и настигали тонким жалом ос –
отточенным пером житейской прозы
в глаза кололи, чтобы губы врозь
удерживать, но били в барабаны
все эльфы растревоженной земли –
то счастья, то страданья перепады
безумным танцем сердце извели.
Ты от меня в оправе укоризны
ушёл, как от невенчанной жены –
и за тобой сомкнулись воды жизни,
и окружили копья тишины.
Разлуке подчинившись, будто смерти –
и на кривой козе не обойти –
у бытия в заброшенном предместье
всё памяти шепчу: не обольсти.
...
Давай попробуем хоть раз
не ошибиться с чудом этим –
дарован нам любви отрез!
Мы вёрстами его разметим
разлук и встреч, которых нет
ещё на выкройке Вселенной –
и ветер лепестки примет
нам принесёт с куста сирени.
Узор подскажет летний луг –
фиалки, лютики, ромашки.
Проденем в небо солнца луч.
Оборки, рюшечки, кармашки –
изобрести сама смогу,
не надо курсов и пособий.
Сосны янтарную смолу
под пуговицы приспособлю.
Ах, лишь бы вдохновенно шить
из года в год, не зная лени!
Но так без дела и лежит
отрез любви, пылясь в забвеньи.