Наутро он чувствовал себя ослабевшим и совершенно разбитым. Он встретил рассвет, прислушиваясь к тому, как в ненадолго затихшем Грате начинает вновь пробуждаться жизнь.
Я тоже должен с этим жить, — подумал Мальстен. — Я должен вырвать из своей памяти ощущение, каково было в те мгновения, когда Бэс взял это под контроль. Столько лет мне удавалось не думать об этом, и теперь предстоит поступать так же. Ничего не изменилось.
Но ему безумно хотелось, чтобы это изменилось. Оба сердца отчаянно стучали, не желая носить под собой эту боль. Мрачная притягательность сил аркала маячила в мыслях, затуманивая глас здравого смысла.
Это не выход, — напомнил себе Мальстен, сжимая кулак. — Силы Бэстифара действуют одинаково: если он снимет боль сломанных костей, следующий перелом будет более болезненным. Если снимет боль расплаты, она вернется усиленной. Выходит, если он заберет это… следующая ошибка, за которую я себя обвиню, будет стоить мне разума, потому что, видят боги, если оно вернется с новыми силами, я лишусь рассудка!
Эта мысль ужасала и отрезвляла. Помогала набраться решимости.
Тем временем на улицу вернулся привычный уютный гул, который отчего-то сумел успокоить мятежные сердца данталли. Примирившись с необходимостью жить, как прежде, Мальстен сфокусировался на других неприятных размышлениях.
Дезмонд. С ним нужно было что-то делать.
Мальстен понятия не имел, почему не сдержался на тренировочном занятии, и считал это своей непростительной оплошностью. Он догадывался, что его реакция была обусловлена муштрой Сезара, но это не отменяло того, что со своими чувствами он должен был справляться самостоятельно и не вымещать их на Дезмонде. Мальстен напомнил себе, что у его горе-ученика никогда не было такого обучения, он не привык к понуканиям — ему была ближе материнская забота и успокаивающие увещевания, что все пройдет. Одна мысль о таком отношении к расплате заставляла неприятную дрожь прокатываться волной по телу, но Мальстен вынужден был признать — его прошлое сильно отличается от прошлого Дезмонда, и никто в этом не виноват.
Просить Бэстифара прекратить тренировки было малодушием с моей стороны, — нехотя осуждал себя Мальстен. — Из Дезмонда мог бы выйти толк, а я вознамерился его оставить только потому, что меня не устроило его отношение к расплате? Меня первым делом должно волновать его искусство работы с нитями, а то, как он пережидает расплату, его личное дело. Да, Бэсу это не по нраву, но не все получают то, что хотят. Ему придется смириться с тем, что Дезмонд переживает ее так. А я… я не должен позволять Бэсу издеваться над ним.
Тяжело вздохнув, Мальстен еще некоторое время простоял на балконе, созерцая Грат, а затем привел себя в порядок и вышел в коридор. Первого же стражника он попросил пригласить Дезмонда на арену для новой тренировки.
Приступить к занятию удалось лишь через полчаса.
Дезмонд явно был любителем поспать допоздна, поэтому на сборы у него ушло много времени, но Мальстен этому только обрадовался. За это время он попросил гимнасток Риа, Лейманн и Федану оказать ему помощь. Он по возможности избегал встреч с Ийсарой с того самого дня, как она поцеловала его на арене. Несколько раз он, пересекаясь с ней, даже заставлял ее отворачиваться и не замечать его — к разговору с ней он был не готов.
Мысли об Аэлин тяжело давили на сердца. Мальстен так и не решился поговорить с ней после произошедшего, хотя и догадывался, что промедление лишь усугубляет его положение в ее глазах. Понимал он и то, что Аэлин сама намеренно избегает встреч с ним. Все свое время она проводит с Карой или отцом, и о Мальстене — насколько он успел узнать от Бэстифара, — даже не спрашивает. Он знал, что должен явиться к ней с повинной, но понимал, что предстать перед ней в нынешней своей ипостаси — жалкой и снедаемой внутренними противоречиями — не мог себе позволить. А значит, нужно было ждать…
Так или иначе, сейчас перед Мальстеном стояла другая задача. Эта задача — явно заспанная и рассеянная, с растрепанными соломенно-светлыми волосами — явилась на арену в помятом белом костюме, сшитом на малагорский манер. Заметив своего учителя, Дезмонд замер в проходе меж зрительскими местами и в нерешительности перемялся с ноги на ногу.
— В чем дело? — хмыкнул Мальстен. — Выглядишь так, как будто не ожидал меня здесь увидеть.
— Нет, я… ожидал. — Дезмонд пожевал нижнюю губу. — Просто после того, как ты вчера ушел, я думал, ты решил, что я бездарь, и отказался со мной работать. Если это так, не томи, скажи сразу.
Он опустил голову.
Мальстен тяжело вздохнул.
— Подходи к арене, Дезмонд, не стесняйся, — сказал он, уловив в собственном голосе усталость.
Ученик послушно выполнил указание.
— Сегодня будем тренировать разные схемы, — объявил Мальстен. — Риа, Лейманн и Федана согласились помочь нам в этом. — Он с благодарностью кивнул гимнасткам и вновь повернулся к Дезмонду. — Я буду показывать тебе кратковременные связки из их номеров сначала на земле, затем на трапеции. Ты будешь повторять. Затем снова поменяемся. Полную тренировку в полчаса проведем по завершении. Сегодня ты сможешь влиять на движения артисток, но незначительно. Поверь, они и сами знают, что делать. Твоя задача — страховать и подправлять в случае необходимости. Если я увижу, что ты подвергаешь их опасности, тут же оборву твои нити и возьму контроль сам. Безопасность девушек — наша первостепенная задача. Все ясно?
Дезмонд сглотнул.
— Но ведь после коротких связок… — он помедлил, — я некоторое время не смогу использовать нити.
— Всего несколько минут.
Если Дезмонд и хотел что-то возразить, то предпочел смолчать. Он покорно опустил голову и кивнул. Трудно было отыскать кого-то, кто с меньшим энтузиазмом подходил бы к занятиям.
Мальстен вздохнул, подавив волну раздражения.
— Дезмонд, я все пытаюсь взять в толк: отчего тебе так важно остаться в цирке на должности постановщика, если ты ничего не хочешь для этого делать?
— Что? Вовсе нет! Я не… — Дезмонд осекся. — Я не говорил, что ничего не хочу делать.
— Но? — подтолкнул Мальстен.
— Но мы с Бэстифаром договаривались о другом, когда он меня позвал.
Мальстен сложил руки на груди.
— И о чем же, позволь полюбопытствовать?
Дезмонд вновь раздражающе замялся.
— Он говорил, я буду устраивать представления, как хочу, после чего он сразу будет забирать у меня расплату. От меня требовалось показать представление, контролируя номера, а не просто держаться нитями за мари… артистов, периодически страхуя их.
«Я буду играть в игрушки, и мне не будет больно», вот, что он пытается мне сказать, — с отвращением покривился Мальстен, тут же заставив себя сосредоточиться.
— Хочешь сказать, Бэстифар нарушил уговор?
Настала очередь Дезмонда кривиться.
— По факту, нет, — нехотя признал он. — Он никак не неволил меня на представлениях и после действительно забирал расплату, только…
— Только все вышло не так, как ты себе представлял, — закончил за него Мальстен, поняв, что пауза вновь начинает затягиваться. — Ясно. Но ведь ты не думаешь, что в какой-то момент Бэс начнет действовать по-другому? — Он не удержался от усмешки. — Почему же ты остался, даже когда понял, что по-твоему не выйдет?
Дезмонд пожал плечами.
— Я не представляю, куда мне идти, — честно признался он.
Внутри Мальстена всколыхнулась волна возмущения, природу которого он не сумел понять. Он заставил себя подавить его и мысленно поблагодарил ученика за честный ответ.
— В таком случае, ты принял правила игры. А значит, тебе придется научиться работать так, как хочет Бэстифар.
Дезмонд кивнул. Казалось, внутри него желание утереть Бэстифару нос и остаться в цирке перемежалось с унынием перед грядущим обучением, и он никак не мог привести себя в равновесие, балансируя между крайностями.
Мальстен терпеливо вздохнул.
— Тогда начнем.
Он повернулся к ожидавшим на арене гимнасткам. Риа решительно кивнула ему, как будто готовилась к бою, а не к представлению.
Отчего-то Мальстен задумался над тем, что эта девушка больше похожа на наемную убийцу, нежели на циркачку. Сколько он ее помнил, она всегда была собранной, сдержанной, во всем руководствовалась холодным разумом, а глаза ее крайне редко светились чувствами. Среди гимнасток она всегда слыла самой техничной. И самой скрытной. Оливковая кожа, раскосые фиалковые глаза, точеное тело и черные волосы, едва опускавшиеся до середины шеи — она явно не была уроженкой Малагории. Ходили слухи, что родилась она в Ярле, но ее продали в рабство пиратам, и она сбежала с корабля, убив капитана во сне. Впрочем, она никогда не подтверждала и не опровергала никаких слухов о себе, посему никто не знал ее подлинной истории.
Ийсара когда-то говорила, что в этом Риа и Мальстен пугающе похожи. Он и сам это чувствовал — разве что не мог похвастаться тем же хладнокровным бесстрашием, что светилось в глазах девушки.
Мальстен чуть приподнял руку, чтобы артистки видели, что он приготовился к работе. Черные нити, видимые лишь глазу данталли, соединились с гимнастками, подтолкнув их к действию. Поначалу их движения казались разрозненными, однако миг спустя артистки вдруг выстроились в линию и, единовременно оттолкнувшись от земли, сделали переворот в воздухе, приземлились на арену и закружились в сложном танце. Дезмонд наблюдал за их слаженными движениями, жалея, что этот прекрасный номер не сопровождается музыкой.
— Спасибо вам, — в какой-то момент сказал Мальстен, вырвав Дезмонда из раздумий. Нити отпустили гимнасток, подстраховав их в нескольких сложных комбинациях, и исчезли в центре ладони анкордского кукловода.
Дезмонд многозначительно уставился на Мальстена: тот оставался внешне невозмутимым, и лишь зоркий глаз приметил бы легкую дрожь в его руках и постепенно проступающую синюшную бледность кожи. Расплата пришла быстро.
— Теперь ты, — сказал Мальстен, и голос его прозвучал напряженнее обычного.
— Но я…
— Приступай!
Отчего-то Дезмонда пугало любое повышение голоса Мальстена. Приподняв подрагивающую от волнения руку, он попытался сосредоточиться и связался с циркачками. Его тянуло спросить, что он теперь должен делать, но выпрашивать подсказку у Мальстена, когда тот невозмутимо переносит муки расплаты, казалось ему немыслимым.
Нити натянулись, и Дезмонд почувствовал желание циркачек двигаться. Он попробовал просто позволить им это сделать. Риа задала темп и примерную комбинацию — в это время Дезмонд заставил Лейманн и Федану станцевать для Риа фоновую связку на заднем плане. После этого, чувствуя, куда тянется та нить, что была связана с Риа, он осторожно корректировал движения Лейманн и Феданы.
Мальстен, оправившись от кратковременной расплаты, с интересом наблюдал за представлением. Несмотря на то, что Дезмонд был напряжен до предела, и по вискам у него стекали капельки пота, с задачей он справлялся на удивление хорошо — не в пример лучше, чем на первой тренировке.
— Достаточно, — кивнул Мальстен.
Нити Дезмонд отпускать не спешил. Движения гимнасток стали более резкими, словно они пытались танцевать, как прежде, а нити данталли не позволяли им этого.
— Дезмонд, — с нажимом повторил Мальстен, — достаточно.
Лицо светловолосого данталли скривилось так, словно на его глазах только что убили беззащитное животное. С видом самого несчастного существа на Арреде, он все же втянул нити в ладони, несколько раз судорожно вдохнул и выдохнул, а затем согнулся пополам, издав мучительный стон.
Мальстен с трудом заставил себя не отворачиваться.
Если ты будешь стонать, как раненый, какой толк от того, что ты умеешь? Тебя убьют, бездарь, слышишь меня? Вычислят и убьют! Вставай! — услышал он голос Сезара в своей голове и едва не сжал уши руками, чтобы отгородиться от навязчивых воспоминаний.
— Дезмонд, я… знаю, что тебе плохо, — с трудом произнес Мальстен, — но тебе придется научиться сосредотачиваться. Я не прошу тебя… сдерживаться, но ты должен сейчас наблюдать за новым номером, потому что как только расплата кончится, тебе придется вновь перехватить инициативу, и на этот раз без перерыва.
Дезмонд покривился.
— Сразу? Снова?..
— Да, сразу, снова, — кивнул Мальстен.
— Боги! — простонал Дезмонд.
— Сосредоточься. Смотри.
Нити протянулись из ладони Мальстена и вновь накрепко связались с циркачками.
— Постепенно перенесем номер на трапецию, — возвестил он.
Тренировка длилась больше двух часов, в течение которых данталли непрерывно менялись местами и брали под контроль марионеток-циркачек. Завершающим этапом стало получасовое сложносоставное представление, в течение которого Мальстен подсказывал Дезмонду, в какой момент ослабить нити, а в какой следует повлиять на марионеток.
Наконец, гимнастки вновь оказались на арене, все еще связанные нитями.
— Они устали, — осторожно заметил Дезмонд.
— И ты тоже, — кивнул Мальстен.
— Значит, на этом… мы закончим?
В голосе Дезмонда сквозил опасливый, осторожный интерес.
— Да, но нити отпускать не спеши, — сказал Мальстен, когда пауза начала затягиваться. — Дай им возможность отправиться по своим делам, а нити отпустишь, когда окажешься в своих покоях.
Дезмонд недоверчиво прищурился.
— Но… разве я тогда буду их видеть?
— Зачем тебе видеть их, если ты и так уже связан с ними? — ухмыльнулся Мальстен. — Это будет хорошая практика. Разовьешь навык видеть чужими глазами. — Он повернулся к артисткам. — Дамы, вы нам очень помогли. Сейчас Дезмонд даст вам возможность уйти.
Дезмонд замешкался, но все же послушно ослабил нити. Циркачки почувствовали возможность двигаться самостоятельно и, попрощавшись, ушли с арены. Взгляд Дезмонда сделался рассеянным и мало похожим на человеческий.
— Связь с внешним миром тоже желательно не терять, — напомнил ему Мальстен. — Пошли. Я прослежу за тем, чтобы ты отпустил нити вовремя.
Они направились прочь из цирка.
— А дальше? — В голосе Дезмонда прозвучал заметный испуг.
— Дальше? — нахмурился Мальстен, шедший с ним рядом.
— Да. Я окажусь в комнате, отпущу нити, а дальше? Будешь заставлять вставать и не показывать боли? — с несчастным видом спросил Дезмонд.
Молчание продлилось несколько долгих мгновений. Затем:
— Нет.
То ли от неожиданности, то ли оттого, что не мог с легкостью ориентироваться, когда видел и своими, и чужими глазами, Дезмонд врезался в стену, покачнулся и начал падать. Мальстен подхватил его под руку и помог встать.
— Но я думал, ты презираешь боль расплаты… — осторожно заговорил Дезмонд.
Мальстен поморщился.
— Это не столь важно, — отозвался он.
— Но на прошлом занятии ты хотел, чтобы я…
— Дезмонд, — обратился Мальстен, и в голосе его зазвучала такая строгость, что она оборвала расспрос, — мое отношение к расплате тебя волновать не должно. Как и меня — твое. Ты не виноват в том, что мне…
Пришлось пережить, — закончил он про себя, но осекся на этих словах. Произнести такое вслух, да еще и при Дезмонде было для него равносильно позору.
— … в том, как я к этому отношусь, — закончил он. — Ты относишься не так, и я должен уважать это.
Несмотря на рассеянный взгляд, было заметно, насколько Дезмонда потрясли слова Мальстена. Он даже не нашелся, что на это ответить, и весь оставшийся путь они прошли молча.
Оказавшись в комнате Дезмонда, Мальстен замер в дверях, глядя, как ученик подходит к кровати. Казалось, у него прибавилось уверенности, и он шел, не сомневаясь, что Мальстен последует за ним. Лишь поняв, что не слышит шагов учителя, Дезмонд остановился и обернулся, на его лице отразилось легкое недоумение.
Он хочет, чтобы я остался, — скривился Мальстен. Он бросил взгляд на кровать — широкую, с балдахином, сделанную с истинной малагорской любовью к роскоши — и заметил рядом с ней резной стул со спинкой, будто бы специально приготовленный для этого момента. Мальстен нервно усмехнулся, представив себе, как отреагировал бы Сезар Линьи, если бы ему пришлось сидеть у кровати ученика, пока тот корчится в муках расплаты. Вероятно, желудок Сезара вывернулся бы наизнанку от отвращения прямо там.
— Мне… отпускать нити сейчас? — неуверенно спросил Дезмонд.
Мальстен вздохнул.
— Вероятно, ты сначала захочешь устроиться поудобнее, — через силу произнес он.
Волна неприязни прокатилась по его телу, когда он заметил, как Дезмонд просиял от этих слов. Он словно был искренне рад, что ему позволяют пережить расплату так, как ему хочется, но хотел снова и снова убеждаться в этом. Мальстена раздражала его жажда участия, раздражало это неуместное воодушевление, которое испытывал Дезмонд, понимая, что не останется один, раздражали постоянные вопросы, пропитанные смесью тоски и капризности.
Я хочу уйти отсюда! Позвольте мне уйти! — панически застучало у него в голове. Дыхание участилось, пульс начал отдаваться в висках, но Мальстен заставил себя собраться и сжал кулак так, что побелели костяшки пальцев.
Дезмонд тем временем лег на кровать. Черные нити, тянущиеся от его правой ладони, убегали сквозь запертую дверь и вели к лагерю цирковых. Пока что он не отпустил своих марионеток.
— Ты… останешься?
Нет!
— Да, — мрачно кивнул Мальстен, зная, что должен пройти через это испытание. Но он не готов был исполнять все на условиях Дезмонда. Подойдя к кровати, он взял стоявший сбоку от нее стул и решительно перенес его в изножье, чтобы частично скрыться от ученика за балдахином. Он морально приготовился к тому, что будет слышать его, но не готов был смотреть на него.
Дезмонд явно не испытал воодушевления от его действий, и Мальстен встретил его недовольство с мрачным злорадством.
— Теперь отпускай, — сказал он.
— Не понимаю... — начал Дезмонд, но вновь оборвался на половине фразы.
— Чего на этот раз? — закатил глаза Мальстен.
— Ты, вроде, говоришь, что хочешь поддержать меня, но ведешь себя так, как будто тебе это до ужаса противно. Зачем ты…
Мальстен шумно вздохнул, почти теряя терпение.
— Тебе больше хочется переживать расплату, стоя на арене? — огрызнулся он.
— Нет!
— Может, тебе надо, чтобы я не только здесь сидел, но и получал от этого удовольствие?
— Н-нет…
— Тогда бросай свои капризы и отпускай нити. Дольше будешь удерживать, дольше продлится расплата. Сам это знаешь. Не маленький.
Дезмонд ничего не ответил, но нити через пару мгновений исчезли, скрывшись в центре его ладони.
Мальстен прикрыл глаза, готовясь к тому, что будет дальше, но все равно не сумел сохранить непроницаемое выражение лица, когда Дезмонд заметался по кровати, не давая себе труда даже попытаться потерпеть молча. Мальстен морщился от каждого его стона, не в силах побороть ощущение, что мучения Дезмонда наигранные и ненастоящие.
Ты знаешь, сколько раз он охотно отдавал расплату Бэстифару. Знаешь, что ему действительно плохо…
Однако от раздражения и неприязни эти внутренние увещевания не спасали. Дезмонд переживал боль с удивительной самоотдачей, не испытывая ни малейшего стыда, и, пожалуй, именно это вызывало у Мальстена наибольшее недоумение.
Почему тебя ничто не сдерживает? — думал он. — Почему ты совсем не стыдишься своей слабости, своих криков?.. Я знаю, что тебе больно, но по твоему самозабвенному переживанию расплаты создается впечатление, что ты получаешь от этого удовольствие. Хотя я ведь знаю, что это не так. Ты страдаешь, но…
Что кроется за этим «но», ему узнавать не хотелось, но пытливый ум не готов был оставить мысль незаконченной.
Недостойно?.. Недостаточно?..
Мальстен сжал кулак. Что бы он ни делал, он никогда не сможет перестать реагировать на расплату так, как его научил Сезар. Возможно, вся жизнь сложилась бы по-другому, если б не эта муштра.
Вся судьба Арреды могла измениться, если бы не вклад Сезара Линьи в обучение Мальстена Ормонта.
***
Герцогство Хоттмар, Кардения
Второй день Матира, год 1469 с.д.п.
Первое, чему Мальстен учился во время тренировок со своим строгим учителем, это скрытность. По крайней мере, самому мальчику казалось именно так. Когда он только пытался выпустить из рук те черные веревки… нити — как называл их учитель — первое, что он слышал, было недовольное шипение.
«Слишком заметно!», «Ты еще руку вперед выставь для демонстрации!», «Сначала нужно оценить обстановку», «Ты хоть немного соображаешь, что и когда собираешься делать?», «А менее демонстративное лицо ты при этом делать можешь, бездарь?», «Сотри с лица самодовольство!», «Страшно? Тогда тебя точно вычислят. По твоему лицу не должны ничего понимать, тебе ясно?»
Делать только вовремя. Смотреть, не обращает ли на меня кто внимание. Не делать явных жестов, не менять выражение лица. Не выражать самодовольства…
На слове «самодовольство» десятилетний Мальстен запнулся. Сидя в своей комнате при свете единственной свечи, он крепко задумался, что мог иметь в виду учитель, говоря о его самодовольстве. Возможно, Мальстен не заметил, что не так улыбнулся? Не так на кого-то посмотрел?
Он осторожно вывел слово «самодовольство» на листе пергамента и поставил напротив него вопросительный знак.
На втором году тренировок он начал путаться в замечаниях Сезара, поэтому решил составить себе список того, чего делать не стоит, чтобы не прерывать занятия. Чтобы старания матушки не были напрасными, Мальстен чувствовал себя обязанным подойти к вопросу обучения наиболее ответственно.
Он думал, учитель похвалит его за обстоятельность, и, ложась спать, чувствовал себя счастливым и потирал руки от предвкушения. За все время обучения — которое казалось мальчику ужасно долгим — Сезар Линьи не похвалил его ни разу. Ни одного! Осознав это, Мальстен ощутил обиду и злость, ему захотелось во что бы то ни стало заставить учителя оценить его старания по достоинству.
Каким же было его разочарование поутру, когда вместо восхищения он получил затрещину.
— Что ты сделал? — с нажимом переспросил Сезар, наклонившись к мальчику. Глаза его пылали злостью. — Написал список, говоришь? — Голос походил за шипение ядовитой змеи. — И где он?
Мальстен молчал, ненавидя себя за то, что поджатые губы упрямо дрожат от обиды. Участок на затылке, куда пришелся удар Сезара, не болел, но отчего-то хотелось горько разрыдаться, усевшись в угол и подтянув к себе колени. За время строгого обучения у Сезара он старался не позволять себе плакать — ему казалось, это будет не мужественно. Не хотел он делать этого и сейчас, но упрямые слезы были сильнее и жгли глаза.
Сезар глубоко вздохнул и положил руку на плечо мальчика, отчего тот вздрогнул.
— Мальстен, сейчас мне нужно, чтобы ты собрался, — заговорил он непривычно мягко, как будто успокаивал. От этого становилось только хуже. — Где твой список? Где ты его оставил?
Мальчик не мог вымолвить ни слова — рвущиеся наружу рыдания сдавливали ему горло, и он был уверен, что вместо слов может выдать только обиженный крик.
Хочу другого учителя! Этот меня ненавидит! Он плохой! — думал Мальстен, но знал, что никогда не произнесет этого вслух снова. Однажды после того, как Сезар сурово отчитал его, он капризно заявил герцогине Ормонт, что хочет другого учителя. Он помнил, какой ужас отразился в глазах матери и как она отшатнулась от него. Ей было страшно — пусть она не говорила этого, это было видно без слов.
Позже, как выяснилось, она поговорила с Сезаром, а тот снова отчитал Мальстена.
— Ты хоть понимаешь, как много сил твоя матушка положила на то, чтобы найти меня? Найти того, кто сможет тебя обучить? Ты хочешь, чтобы у нее были неприятности из-за тебя? А сам хочешь попасться Культу?
Мальстена напугали вопросы Сезара. Он ничего такого не хотел, поэтому понял, что, как бы учитель в будущем ни обижал его, он не станет жаловаться — никому, никогда. Следовать своему решению было непросто, но юный герцог заставил себя это сделать, боясь за матушку и за себя самого. А еще он решил, что будет стойко выносить обучение Сезара, чтобы когда-нибудь он признал в нем равного себе. В конце концов, они оба были данталли.
Но сейчас, стоя перед учителем с мокрыми от подступающих слез глазами, Мальстен чувствовал себя маленьким и беззащитным, а идея когда-то сделаться равным непримиримому, строгому Сезару казалась ему лишенной всякого смысла.
— Где твой список? — снова повторил Сезар. — Я жду.
— В… в комнате, — с трудом выдавил мальчик.
— Немедленно неси его сюда.
Мальстен мчался в комнату, как будто за ним гналась целая армия, и слезы ручьями бежали по щекам. Он был благодарен хотя бы за то, что Сезар этих слез не видит. Оказавшись в комнате, Мальстен позволил себе на несколько минут рухнуть лицом в подушку и приглушенно зарыдал в нее, давясь собственной обидой и сжимаясь от нестерпимого одиночества.
Затем он вынужден был быстро встать, забрать список и принести его Сезару, надеясь лишь на то, что на лице не осталось следов от слез. Впрочем, если Сезар их и заметил, то не подал вида.
Старательный список Мальстена в тот же день был сожжен. Сезар не поскупился на обстоятельные объяснения: сказал, что такие заметки оставлять нельзя, потому что кто-то случайный может их прочесть, а дальше — все по старой схеме: выдача Культу, поимка и смерть на костре…
Мальстен думал, что дальше Сезар милостиво отменит тренировку, но он даже не подумал этого сделать. Он повлек мальчика за собой ближе к холму, у которого играли крестьянские дети и кивнул.
— Что ж, вперед. Показывай, чему научился.
Возможно, если б недавние слезы так не опустошили мальчика, он улыбнулся бы, почувствовав выгодность своего местоположения: дети не видели его отсюда, зато он прекрасно видел их и мог поупражняться в контроле, но сейчас Мальстену не хотелось улыбаться. Лицо не выражало ничего.
Ничего не показывать.
Узнать, никто ли не смотрит.
Не делать жестов. Действовать осторожно.
Нет ли поблизости животных, которые могут забеспокоиться из-за меня?..
Из ладони Мальстена вырвалось несколько черных нитей и соединилось с крестьянскими детьми.
— Только не вздумай тянуть. Они не должны понимать, что ты управляешь.
Это Мальстен помнил. Он остался невозмутимым и осторожно начал корректировать движения крестьянских мальчишек. Кого-то заставлял бежать быстрее, кого-то замедлял, страховал их от того, чтобы они упали, вовремя помогая им находить равновесие. В своем воображении Мальстен позволял себе представить, что веселится там, с ними. Он не мог позволить себе эти игры — стоило один раз ушибиться и получить небольшую ранку, и секрет его синей крови был бы раскрыт, поэтому друзей у него не было, и он сомневался, что когда-нибудь появятся. Но если хотя бы представить себя среди них? Хоть на несколько минут вообразить, что они смеются вместе с ним, зовут его, выкрикивают его имя, скучают по нему, ждут его… Может быть, тогда одиночество отступит? Хоть на несколько минут…
Сезар наблюдал за учеником около получаса, все это время стоя недвижимо, словно статуя, со сложенными на груди руками. Затем он кивнул и сказал:
— Достаточно.
Мальстен послушно отпустил нити. Он знал, что это нужно исполнять тотчас же, иначе Сезар мог перерубить их своими, и тогда боль будет резче и сильнее. Но хуже нее будут следующие несколько дней, в течение которых презрение не сойдет с лица учителя. Видя страх перед расплатой, Сезар становился безжалостнее обычного, хотя поначалу Мальстену было сложно даже вообразить себе более строгую его ипостась.
Крестьянские мальчишки ничего не заметили. Они не знали, что их кто-то контролировал. Не знали, что незримо с ними играл еще один мальчик, которого никто никогда не звал.
Прошло несколько мгновений, и Мальстен ахнул, ноги его подкосились от нестерпимой боли. Слезы снова обожгли глаза, из груди вырвался задушенный крик. Все тело горело огнем.
Мама, за что со мной так? — хотелось в отчаянии крикнуть ему, но он не мог этого спросить. Других мальчишек, если они болели или падали и получали травмы, часто успокаивали матери, его — никогда. Это было… нечестно.
Боль и обида обрушились на него, и Мальстен громко застонал, опустив голову.
Грозная рука Сезара схватила его за ворот зеленой сорочки и почти что рванула от земли. Боль от необходимости двигаться была ужасна, и мальчик протестующе замычал. Сезар поставил его у дерева, выбив из него еще один вскрик, после которого зажал ему рот второй рукой.
— Хватит скулить! — прошипел он.
Мальстен побоялся, что сейчас упадет в обморок. Он хотел сказать об этом учителю и поднял на него глаза, но слова потонули в горле, когда он увидел, с каким горящим презрением Сезар смотрит на него. Казалось, даже на червей, вылезающих из-под земли после дождя, он смотрит с б о льшим уважением.
— Я… — начал было Мальстен, но прервался из-за волны боли, накрывшей тело.
— Держи себя в руках. Терпи, — строго произнес Сезар. Так было всегда в моменты расплаты. Ни издевательств, ни придирок, лишь сухая холодная безжалостность. — Ты данталли. Значит должен терпеть…
— Но я… мне больно, — сказав это, Мальстен вдруг почувствовал, что дрожит. С каких пор ему даже признаться в этом стало стыдно?