выведешь грязи из души человека, которого вылечишь, столько же
ее войдет в тебя или еще куда. Эту грязь сжигать надо, а это не
каждому дано.
-- Так мне не дано? -- печально переспросила Надя.
-- Не знаю, -- отрезал Иван. -- Но болеть ты будешь. Если
тебя устраивает подобная перспектива -- лечи!
-- А ты меня можешь научить, как лечить? -- словно
попросила она.
-- Нет, -- сказал он. -- Я этому не учу.
На этом разговор с лаборанткой в белом халатике был
исчерпан, и она, неохотно поднявшись из кресла, медленно вышла
за дверь лаборатории под всеобщее молчание.
Следующая очередь была моя.
-- Ну, а что ты хочешь? -- обратился ко мне Иван.
Я ничуть не робел перед ним и поэтому заговорил с ним не
спеша и обдуманно:
-- Хочу стать магом, -- заявил я.
Аня улыбнулась, она вообще умела улыбаться с подковыркой,
как мне казалось в последнее время. Она улыбнулась, и это сразу
же разозлило меня! Но усилием воли, коей у меня иногда хватало,
я погасил свое раздражение.
-- Магом... -- медленно, как бы обдумывая, проговорил
Иван. -- Но это же головастики! -- сказал он. -- Не правда ль,
Ань?
-- Дело в том, что Сергей сам еще не знает, что он хочет,
-- пояснила Аня. -- Ты его, Ваня, возьми к себе, сделай из него
человека.
Вошел Корщиков.
-- А! Вся нечистая сила собралась, -- сказал они
поздаровался за руку с Иваном.
Я насторожился. Фраза "нечистая сила" меня смутила, но,
все-таки, я не придал ей особого внимания, ведь открывалась
перспектива, что мною займутся, а это сильно привлекало!
Где-то через полчаса я и Иван, вместе, шагали по ледяному
тротуару, присыпанному песком, в сторону Центрального рынка.
Конечно же, можно было бы проехать и на трамвае, но нам
необходимо было переговорить. И мы, на скором ходу, весьма
деловито беседовали. Иван оказался неплохим парнем, посоветовал
мне походить позаниматься, как он выразился, "своим телом", к
одному человеку, по фамилии Долланский.
-- Он больше двадцати лет в городе ведет преподавание
своей системы, -- осведомил меня Иван о Долланском, -- он ни о
чем не знает и не догадывается. Мы, -- протянул Иван
многозначительно, -- часто используем Долланского для
восстановления своих людей. Тебе надо укрепить здоровье!
Предстоит нелегкая работа. Впереди много проблем! -- и Иван
черкнул записку, адресованную Долланскому по поводу меня.
Я принял ее с благодарностью. Еще бы! Меня катастрофически
замучили ангины и прочие простуды, силы мои таяли, нервы
находились на пределе. И вообще, я усердно вникал во все, что
говорил мой новый знакомый, человек, который как я понимал с
тайной гордостью, мой учитель...
-- Я потребую от тебя полного послушания! -- неожиданно
заявил мне Иван.
-- И в какой форме это послушание будет выражаться? --
озабоченно поинтересовался я.
-- Делать все, что я буду тебе говорить! Даже если я тебе
прикажу прыгнуть под машину! -- Мы переглянулись. -- Только
безоговорочное послушание! -- прибавил Иван внушительно. Он
словно предупредил меня о дурных последствиях.
Мне это было тяжело принять, да что там принять, я,
конечно же, никогда на свете не прыгну под машину, кто бы мне
это ни посоветовал или ни приказал!
-- Я согласен, -- сказал я Ивану "В крайнем случае, --
опрометчиво подумал я, -- всегда можно будет отойти в
сторону!".
На прощание Иван оставил мне свой домашний телефон.
Система Долланского
К Долланскому я направился вместе с Викой. Мы вышли из
автобуса на Комсомольской площади. Как меня предупредили,
занятия являлись неофициальными. Мы устремились отыскивать в
районе частного сектора заветный конспиративный дом. Еще не
было и шести часов, а на улице уже сгущалось и темнело
фиолетовое пространство.
Я твердо шел и курил, я знал, зачем я иду. Вика семенила
рядом, она постоянно поскальзывалась и потому придерживалась за
мою руку.
-- Ой мамочка!.. Ой, Господи!.. Ой, Сережа, держи, держи
меня!.. -- выкрикивала она, и я ловил ее на руки, обласкивал, и
мы снова шли дальше.
В довольно сухом тексте записки, которую написал мне Иван
в качестве сопровождения, содержалась не только рекомендация
Долланскому человека по имени Сергей Истина, но и была, в самом
конце, коротенькая приписка: разрешалось мне взять с собою, для
поддержания компании, одного хорошо знакомого мне человека, и
не более!
Вскоре черные пунктиры ледяных катков, по которым с
разбега прокатывалась Вика, увлекая меня под руку за собою,
привели нас к дому <186>105. Я навалился плечом на деревянную
калитку, и мне удалось сдвинуть ее внутрь. Мы с Викой оказались
в довольно узеньком дворе: в самом конце его желтело
электрическим светом небольшое окошко, оно горело среди
посмуглевшей фиолетовой тишины вечера...
Гуськом, по вытоптанной в снеге, затвердевшей на морозе
тропинке, по одну сторону которой белели высокие сугробы, а по
другую протягивался одноэтажный кирпичный дом, я и Вика прошли
к окошку и заглянули.
За самодельным деревянным столом у окна сидел мужчина лет
пятидесяти, с крупными, пушистыми бровями, крохотными глазками,
совершенно лысый. Он что-то вычерчивал на бумаге, разложенной
перед ним, но он сразу же почувствовал наше с Викой присутствие
за окном, поднял голову от стола и поманил нас рукою, как бы
приглашая войти в сарайчик. Я и Вика вошли.
Мы вежливо поздоровались с хозяином. Насколько я понял,
перед нами сидел Долланский собственной персоной. В сарайчике
оказалось так тесно! У стола находился еще один стул, кроме
того, на котором сидел Долланский. Вика села, а я остался
стоять.
Я протянул записку Долланскому. Он выхватил ее у меня из
рук и, торопясь, развернул.
Электрическая лампочка, висевшая с потолка на скрученном
проводе, чуть повыше его головы, отражалась в его напряженных
глазах, и потому казалось, что зрачки Долланского, словно
воспламененные фитильки, слегка как бы покачивались на
сквозняке...
В сарайчике действительно было не так уже и тепло:
Долланский сидел одетым в фуфайку и валенки поверх зеленого
спортивного зимнего костюма. Хотя, надо признаться, после
мороза под открытым небом я немножко оттаял. Возле Долланского
красновато тлела круглая электрическая плитка. Благодаря ей
здесь было не так холодно, как на улице.
Изредка до моего лица доносились порывы тепла. Тепло будто
клочками витало в сарайчике. Я улавливал очередной клочок
тепла, проплывавший где-нибудь рядом со мною, и окунал в него
лицо. Так я покачивался на месте, выполняя замысловатое
упражнение. Словно эти клочки тепла, как незримые наваждения,
заставляли меня вращаться. Неожиданно я поймал себя на мысли,
что я вроде как покачиваюсь не по своей воле! Внутренне я
волевым усилием остановил свое туловище...
Мои вращения длились несколько секунд или может быть с
минуту, но мне показалось, что протекло гораздо больше времени.
Однако Долланский всего лишь успел прочесть записку.
Он отложил ее в сторону и спокойным и деловым тоном
потребовал от меня мои данные: возраст, болезни, домашний
адрес. Фамилию он переписал аккуратно из записки. Мой формуляр
вскоре оказался заполнен.
-- Она с вами? -- обратился ко мне Долланский и кивнул на
Вику.
-- Да, в записке же указано...
-- Знаю, знаю! -- прервал меня Долланский. И он осмотрел
Вику ласково. Она даже засмущалась немного; глянув на меня,
опустила глаза.
-- Сережа, вы выйдите, пожалуйста, -- сказал Долланский.
-- Нам надо поговорить с дамой наедине. Женские секреты, знаете
ли, должны делиться на двух мужчин сегодня: что-то для мужа, а
что-то и для доктора!
-- Плох тот муж, который не знает всех секретов! -- как-то
неуверенно, но постарался съязвить я, потому что обиделся!
-- Однако плох тот муж, который знает все секреты! --
воскликнул Долланский, уловив мою обиду на лету.
-- Это почему же? -- остановился я у двери возмущенно.
-- Муж, знающий все секреты, перестает быть только мужем!
А доктор, знающий все секреты женщины, перестает быть только
доктором! -- сказал Долланский. Последнюю фразу он протянул
как-то насладительно и разулыбался, и покраснел немножко, и
глянул на Вику... -- Если не трудно, все-таки, подождите нас на
улице, -- заключил он и промокнул свежим носовым платком
испарину на своем морщинистом лбу, что меня немало удивило!
Откуда ей, испарине, взяться в холодном сарайчике?
Я подчинился просьбе, тем более что Вика посмотрела на
меня преданно и доверчиво. Видимо, ей особенно по душе было то,
что она воспринята сегодня моею женою...
Как мне не хотелось, но мне пришлось покинуть сарайчик и
снова оказаться на крутом морозе во дворе. Я встал неподалеку
от окошка. Терпеливо наблюдал, как Вика оживленно беседовала с
Долланским, последний, почувствовав мое присутствие у окна,
протянул свою мясистую руку к нему и задвинул его белой
шторкой! Теперь на ее светлом фоне раскачивались два силуэта,
видневшиеся по пояс. Меня обозлила подобная аудиенция Вики!
Силуэт Долланского почему-то приблизился к Вике: оба силуэта
замысловато перешептывались! Я топтался на месте, не спуская
пристального взгляда с них. Под моими ногами хрустел снег,
словно пенопласт. Какая-то искусственность во всей этой
ситуации поражала меня.
Вдруг я расслышал где-то там, в глубине двора, за
сарайчиком или дальше, что кто-то перешептывался.
Потихонечку я выглянул за угол сарайчика: разглядеть
ничего не удавалось и расслышать тоже! И я решил приблизиться
на несколько шагов к шепоту.
Чтобы не хрустеть, мне приходилось по несколько секунд
погружать каждый ботинок в замерзший снег тропинки. Вскоре я
спрятался в проем между задней стенкой сарайчика и забором
соседнего двора. Шепот оказался еще дальше от меня, за
поворотом забора. Теперь его хорошо было слышно, но, как я
понял, я попал на окончание разговора.
-- Все, я тебе сказал. Он уже пришел, мне пора идти...
-- Хорошо!.. Гы-гы-гы!.. Ой, Остап Моисеевич, минуточку!
Чуть не забыл!..
-- Да, я здесь!
-- Остап Моисеевич, а что я буду за это иметь? Я же могу и
отказаться, ежели... сами понимаете...
-- Ладно. Девочку я тебе обещаю, хорошую! Худенькую!
-- Из сорок пятой. Остап Моисеевич, из сорок пятой!
-- Людку, что ль?
-- Да-а, Остап Моисеевич, Людочку!
-- Ладно, договорились!
-- Остап Моисеевич! -- послышался громкий голос с другого
конца двора; кажется, голос Долланского...
-- Меня зовут заниматься. Адью, Купсик, до завтра! --
отрезал Остап Моисеевич.
-- Адью, Остап Моисеевич, адью! -- ответили ему.
"Купсик?!" -- вспыхнуло у меня в памяти.
Тут произошло невероятное! Огромная птица пролетела пару
кругов надо мною и сарайчиком так низко, что от хлопанья ее
крыльев меня несколько раз обдало морозным ветром. Несмотря на
холод, я пропотел! Ноги у меня подкосились, сердце заклокотало,
будто искало куда спрятаться, и провалилось в живот! Черная
фигура Остапа Моисеевича промелькнула мимо меня; птица унеслась
за соседний забор, и ее мощное расплескивание крыльев стихло. Я
стоял, плечом прислонившись к забору. В памяти еще сверкали
огненные глаза и когти страшной птицы. Где-то во дворе
скрежетнула металлической защелкой дверь...
-- Сережа! -- послышался взволнованный голос Вики.
"Вика, я совсем о ней забыл", -- подумал я, оставаясь на
месте.
-- Сережа! -- уже отчаянно выкрикнула Вика.
-- Я здесь, иду! -- хрипло отозвался я.
Возле сарайчика, пока я шел, вспыхнула кем-то зажженная
лампа под шляпообразным колпаком, и ее свет обнажил пол двора.
Я вышел к сарайчику. Вика бросилась ко мне.
-- Ты что, обиделся? -- первое, что спросила она,
ласкаясь.
-- Здесь кто-нибудь сейчас проходил? -- обнимая Вику и
отвечая на ее ласки, все еще хриплым голосом спросил я. В горле
у меня перехватило и першило.
-- Да. Долланский позвал в спортзал какого-то мужчину.
-- А где Долланский? -- поинтересовался я.
Но на этот вопрос ответила не Вика, а внезапно открывшаяся
дверь в кирпичном доме. Из-за нее выглянул Долланский.
-- Молодые люди! -- крикнул он в нашу сторону. --
Проходите переодеваться, мы скоро начинаем! -- и тут же скрылся
за дверью, захлопнув ее за собою.
-- А что случилось? -- беспокойно спросила меня Вика.
-- Да так! Я подумал: "Не показалось ли мне, что кто-то
прошел мимо меня, там, в глубине двора".
-- А что ты там делал?
-- Ничего. Курил.
-- У тебя так сердце колотится, -- сказал Вика, прижавшись
к моей груди. -- Что-то случилось? А?
-- Скажи, ты что-нибудь слышала?
-- А что я могла слышать?
-- Ну, там, шум какой, хлопанья...
-- Нет. Я ничего не слышала. Я только испугалась, что тебя
нет!.. А ты слышал?
-- Что слышал? -- насторожился я от Викиного вопроса.
-- Ну, ты же сам сказал: шум, хлопанья!
-- Да нет! -- прикинулся я повеселевшим. -- Это я так
спросил, чтобы тебя попугать сейчас.
-- Проказник! В тебе еще много бесового! -- ласково
пожурила меня Вика, потрепав за щеки, и поцеловала в губы...
Переодевшись в специально оборудованных для этого комнатах
в спортивные костюмы, я и Вика вошли в спортзал. Все
присутствующие там люди тоже были одеты в разноцветные
спортивные одежды. Каждый член этого частного зала удобно
располагался на полу на своем утепленном коврике. Мы с Викой
разместились неподалеку от эстрады, с которой, как я понял,
будет вещать свою систему Долланский.
-- А ты бы смогла его узнать? -- спросил я полушепотом у
Вики, голос у меня уже успокоился и выровнялся.
-- Кого? -- удивилась Вика и огляделась по сторонам.
-- Того, которого Долланский позвал в спортзал, там, во
дворе, -- все так же полушепотом пояснил я.
-- А-а, -- поняла Вика. -- Тише, -- сказала она.
-- Почему? -- в свою очередь удивился я.
-- Он рядом с тобою, -- сказала Вика и незаметно повела
глазами в его сторону.
Я оглянулся... Позади меня, на ярко-желтом меховом коврике
сидел мужчина лет сорока -- сорока пяти, на коленях у него
лежал его крупный живот. Мужчина улыбнулся мне, неприятно
оскалившись при этом, словно передразнил меня. Потом он
облизнул свои припухшие губы. Одет он был в черное трико, на
шее повязан короткий голубой шарфик. Мужчина почесал об рукав
свой ноздристый нос и на рукаве осталась влажная полоска. Мне
стало противно, и я отвернулся.
-- Это точно он, ты не ошиблась? -- наклонился я к Вике,
спрашивая.
-- Конечно он! Не сомневайся, -- прожужжала мне Вика прямо
в ухо, и от ее нежных губ у меня по спине пробежали мурашки. --
А зачем он тебе? -- спросила она.
-- Мне кажется, я его где-то мог видеть... -- ответил я
первое, что взбрело мне в голову, и подумал про себя: "Ну и
мерзкая же рожа у этого Остапа Моисеевича! Такой со всякой
заразой может иметь дело!"
На эстраде появился Долланский. Зал шумел негромко, все
переглядывались, ожидая интересный вечер. Заговорил Долланский,
и все разговоры прекратились. Я окинул еще раз взглядом весь
зал -- на ковриках сидели в позах "полулотос" человек двадцать.
Черным пятном промелькнул передо мною Остап Моисеич, он один
среди присутствующих был одет в черное трико.
Поскольку наша группа пришла на свое первое занятие,
Долланский произнес вступительную речь. Интригующе прозвучал
его рассказ о бабуле, шестидесяти лет, что не могла и двух
шагов проделать без скорой помощи, а сейчас принимает позы
лучше, чем дипломированный йог. И все это после занятий по его
системе, системе Долланского! Он ходил по эстраде, важничал и
хвастался, как-то исподволь, не навязчиво.
Потом начались изнурительные упражнения. Долланский сидел
на эстраде на мягком фигурном стуле из дерева и присматривал за
состоянием своих пациентов. Надо отдать ему должное как
учителю! Хотя вся система и звучала по магнитофону, но
присутствие самого Долланского на эстраде в это время оживляло
магнитофонную ленту, и даже не возникала потребность, чтобы
говорил именно он. Правда, изредка Долланский останавливал
движение кассеты, хлопнув клавишей: вставлял реплики, давал
консультации, а некоторые упражнения не доверял магнитофону и
диктовал сам, живьем...
Нагрузка действительно была глубинная, рассчитанная, как
выразился ее автор: "На все тайники души вашей!.."
Я все время старался забыть о существовании позади меня
Остапа Моисеича, о страшной птице во дворе, но, все-таки
присутствие Остапа Моисеича, его взгляда в упор, ощущалось, и
это немало мешало мне сосредоточиваться, особенно поначалу.
Мы с Викой выполняли всевозможные растяжки, укладывали
тело в удивительные позы, постоянно сопровождая все это особой
конструкцией дыхания, с его обязательными задержками.
В общей сложности, занятие длилось четыре часа, из которых
мы очень долгое время не дышали. По словам Долланского, мы
копили молочную кислоту, чтобы организм проглотил ее, -- это и
была генеральная линия его системы...
По окончании упражнений мы с Викой, казалось, изрядно
устали, но когда мы вышли на улицу, то, не знаю, как Вика, но я
почувствовал, как мое тело, словно парус, будто само по себе,
стремительно продвигалось по тротуару, увлекая Вику под руку!
Это торжествовал во мне снова Человек-Ветер.
Куда девался после занятия Остап Моисеич, я не углядел. Я
все-таки забыл о нем! И это было прекрасно! Я забыл даже о
чудовищной птице!.. Забыл, потому что выполнял, учился
выполнять первое наставление Ивана: "Ни к чему не
привязывайся!"
Бурулом
На следующее утро я направился на работу. В свободно
дрейфующем настроении, не обращая внимания на уныло
раскачивающихся пассажиров троллейбуса, я, все еще ощущая
ветреный ореол вокруг себя, привычно вышел на конечной "Лесного
поселка". После вчерашнего выходного дня я чувствовал себя
хорошо. На площади, напротив моего кинотеатра, прямо на
остановке стояла парочка, парень лет двадцати пяти и девочка
лет шестнадцати. По всей вероятности девочка вышла провожать
парня на троллейбус. Оба они были изрядно пьяны. Парень был
одет по-зимнему, а девочка, видимо, жила недалеко, совсем
рядом. На ней были красные полусапожки на голые ноги, белое
короткое платьице и легкая куртка нараспашку. Девочка то и дело
подтягивалась на цыпочках, ухватив парня за шею, жадно целуя
его в губы. Я незаметно для себя приостановился. Многие,
вышедшие из троллейбуса пассажиры, тоже приостановились. Парень
грубо обшаривал груди у девочки. Он залезал обеими руками под
ее платье, и его руки крепко прижимали девочку, а она будто
пыталась слабенько вырваться из его рук.
-- Проститутка! -- выкрикнула и отплюнулась толстая бабка.
-- Надо милицию вызвать, -- начала убеждать толпу солидная
женщина лет пятидесяти.
Все женщины переговаривались и спорили между собою, только
несколько мужчин даже будто одобрительно обменивались улыбками
и короткими репликами.
-- Ну, дает!
-- Да-а!
"Вот она -- расслабленность! -- вначале подумал я. --
Может, это и есть человеко-ветреное состояние? Да нет! Скорее,
его отголосок!" -- рассуждал я про себя. Мне даже захотелось
так же вот, сию минуту, свободно и непринужденно жить, как эти
парень и девочка. Нет. Я не приветствовал их поступок! Скорее,
наоборот: считал его аморальным! Но в сокровенной глубине души,
там, где никого, кроме меня, я был солидарен этому состоянию
легкой ветрености!
Может быть, и в самом деле надо, хотя бы иногда, хотя бы
на мгновение, но срываться с цепи предопределенности? Не для
этой ли цели существовали кулачные бои когда-то?!
Интересное дело: в кинотеатре мы специально собираемся и
смотрим такие эротические сцены! А здесь, на площади, -- этого
делать нельзя! Почему?.. На экране кинотеатра можно, а на
экране жизни -- нельзя?! Где тут разврат: в кинозале или здесь,
на остановке? Там специально отснято на пленку и специально
смотрится, не разврат ли это? А здесь не специально, все
естественно, но мы возмущены! Почему мы не вызываем милицию,
чтобы арестовать кадры кинофильма, почему мы не вызываем
милицию, чтобы арестовать двух сношающихся на улице собак?..
Человек -- не собака?! Верно! Он предпочитает гнусно скрывать
свое нутро, а собака -- нет!
Учительница делает замечание ученику, чтобы тот не
приставал к однокласснице.
"И все-таки, я не отказался бы испытать подобное, хотя бы
ради укрепления духа своего..." -- подумал я и вдохновенно
зашагал в свой кинотеатр...
-- Доброе утречко, Сергей Александрович! -- услышал я
голос уборщицы Марины Ивановны, поднимаясь по ступенькам
кинотеатра.
Я остановился и повернулся лицом на голос. Марина
Ивановна, озорно улыбаясь, видимо, только что шла из-за угла
кинотеатра, а может, и поджидала меня. В одной руке у нее было
мусорное ведро, из которого густо торчали горлышки бутылок, а в
другой -- широкая лопата для уборки снега.
-- Здравствуйте, Марина Ивановна! -- почтительно улыбаясь,
приветствовал я. Марина Ивановна подошла ко мне как можно
ближе. Росточка она была небольшого, я возвышался над нею
головы на полторы!
Как бы поглядывая мне в глаза исподволь и, как всегда, --
осматриваясь по сторонам, она поведала мне новости.
-- Сергей Александрович! -- начала она и сделала
таинственную паузу.
-- Да, -- сказал я. -- Что случилось?
-- Вы знаете, Лидия Ивановна вчера те доски, ну вы
помните, что я прятала под лестницей, -- утащила домой!.. Вот
как!..
-- Да?! -- сказал я с видом, будто ничего не понял.
-- Ага! Я сама видела. На почту как раз шла! --
подтвердила Марина Ивановна и приняла гордый вид человека,
бдительно озабоченного за имущество кинотеатра, верного
соратника.
Она вообще очень любила докладывать, доносить на
кого-нибудь. Я никогда не воспринимал ее всерьез, на что она
обижалась, но всегда аккуратно выслушивал, потому что к чему
сокрушать старого человека!
Отними у Марины Ивановны эту способность, мягко говоря,
подсказывать, кто и что сделал, так она же будет невзрачной,
бесцветной старушонкой, как тысячи других, а так, пожалуйста,
светится вся, торжествует, и сейчас видно, как настроилась
услышать мой гнев. Словом, живет человек, и не безынтересно,
зачем же отнимать у него смысл существования!
Но гнева не последовало.
-- Я ей разрешил, -- спокойно сказал.
-- Да-а?.. -- то ли спросила, чтобы убедиться в моих
словах, то ли просто машинально подтвердила сама себе вслух
Марина Ивановна, но разочарованно пожала плечами, мол, на нет и
суда нет!..
-- Марина Ивановна! -- окликнул я уборщицу, когда та уже
намеревалась уйти в кинотеатр.
-- Что, Сергей Александрович? -- будто ожила, обрадовалась
Марина Ивановна. Возможно, у нее промелькнула надежда на то, а
вдруг как пошутил директор в отношении Лидии Ивановны и досок,
и сейчас же распорядится немедленно вызвать ее сменщицу из дома
на разговор! С каким наслаждением она побежала бы тогда к той
домой и успокаивала бы ее по дороге!
-- Марина Ивановна, у нас еще есть песок? --
поинтересовался я, и мне стало жалко Марину Ивановну в ее
разочаровании...
-- Да, там же, под лестницей! -- ответила она.
-- Присыпьте, пожалуйста, ступеньки песком, погуще, --
вежливо попросил я и направился в кинотеатр.
Марина Ивановна уже находилась позади меня, шагах в
десяти, как вдруг, спохватившись, выкрикнула мне вслед:
-- А Лидия Ивановна вчера не присыпала ступеньки, вот так!
Но я сделал вид, что уже не расслышал ее слов, и
поторопился скрыться в кинотеатре.
В малом фойе, возле дверей моего кабинета стояла Зоя
Карловна.
-- Здравствуйте, Зоя Карловна, -- врастяжку поздоровался
я, не останавливаясь. Я было направился пройти в большое фойе,
дабы заглянуть в кинозал, как там обстоят дела, как
библиотекарь тут же выказала свои намерения: оказывается, у
дверей кабинета она ожидала меня.
-- Сергей Александрович! Cережа! -- окликнула она меня. --
Подожди, пожалуйста, ты мне нужен, -- иногда она позволяла себе
называть меня на ты.
-- Да, -- остановился я, но краем глаза успел приметить,
что контролер, сидевший возле огромного фигурного зеркала в
большом фойе ко мне лицом, почему-то вскочил с лавки и
моментально юркнул в кинозал, словно как от меня...
-- Дайте мне ключи от кабинета, -- попросила Зоя Карловна.
-- У меня телефон в библиотеке не работает, а мне срочно
позвонить нужно!
-- А почему не работает? -- поинтересовался я.
-- Да черт его знает, -- возмутилась она, -- вчера еще
вечером перестал. Я уже договорилась на заводе с мастером,
после обеда обещал посмотреть.
-- Хорошо, -- сказал я, -- держите, -- я достал из кармана
связку разноцветных ключей от кинотеатра и подал ее Зое
Карловне. -- Вот, этот, желтенький... -- указал я ключ от
кабинета.
-- А вы где будете, Сергей Александрович?
-- А что такое?
-- Ключ от кабинета мне надо вернуть.
-- Ну, вернете, не беспокойтесь, не на Луне же я!
-- Да чтобы вас долго не искать! У меня библиотека
открыта, Сережа!
-- А что же вы ее бросаете?
-- Да там подруга!
-- Екатерина Васильевна?! -- обрадовался я.
-- Она самая!
-- Ну, тогда и нечего волноваться! -- сказал я.
-- Да, вам нечего! Люди собираются. Она книги не
оформляет, только присматривает, -- словно пожаловалась Зоя
Карловна.
-- Так она там не одна? -- спросил я.
-- Нет, конечно!
-- Жалко, что не одна, -- сказал я.
И я почувствовал, как во мне просыпается то ли наглость,
то ли раскрепощенность.
-- А вам что до этого? -- поинтересовалась Зоя Карловна.
-- Хотел подняться наверх, что-то чаю так хочется, что и
полюбить некого! -- изображая серьезный вид, сказал я. -- А вы
бы позвонили подольше! А? Зоя Карловна? -- продолжая наглеть в
стиле шутки, предложил я.
Но, честно говоря, меня прямо-таки манило, во что бы то ни
стало, испытать то свободное чреволобзание, которое
одурманивало меня на троллейбусной остановке. И что самое
интересное, я знал, я был уверен, что это неминуемо, очень
скоро должно произойти! В последнее время у меня часто
исполнялось то, что я задумывал. Потому я и начинал теперь,
лихорадочно, с виду полушутя, но стучаться, тарабанить в первую
попавшуюся дверь. Где откроют, -- там и я!..
-- Ну, так как? -- переспросил я в улыбке озадаченно
молчавшую Зою Карловну. Она смотрела мне под ноги и часто
моргала.
-- А-ха-ха-ха-ха! -- расхохоталась она, наконец понявши в
чем дело, но замолчала и засуетилась открывать кабинет...
Так неожиданно прервалась моя шутка, но не прервалось мое
желание! Да, именно желание одолевало мою натуру сейчас. И я
это понимал с полной ответственностью перед собою! Проверять
себя, -- так проверять!.. "Решайся на что-либо: сразу,
мгновенно, или не решайся совсем..." -- вспомнил я наставление
Ивана и ринулся в большое фойе через зал...
И нестерпимая радость и сила обдавала меня с ног до