Ольга Ларионова. Ломаный грош

фантастический рассказ. Бояты были просто чудным народом. Главное -- они решительно все понимали. Нет, не в том смысле, что онибыстро усвоили наш язык. И до них встречали мы в Пространстве таких, чтопослушают наши разговоры день-другой, а на третий, глядь,-- уже и самипо-нашему изъясняются с большой непринужденностью. Но бояты не только слушали -- они улавливали самую суть. Правда, понялимы это не сразу. Бывало, говоришь им, говоришь, а они все кивают иподдакивают с видом полного непонимания, да еще и бац! -- вопросик, чтобболее некстати, так даже и некуда. Даже обидно, что, выходит, они только извежливости создали атмосферу полного взаимопонимания. А потом припомнишь, за ухом почешешь--не-ет, не такие уж они простачки.И вопросик этот не от простоты душевной, а от такого проникновения в самыйкорень, что так и тянет им всю душу выложить... Поплакаться, одним словом. И вот от этой самой их мудрости да участливости принялся я одномупрестарелому бояту все свои горести перечислять. А откуда у нашего братагорести? Из последнего рейса, вестимо. В последнем же рейсе на Камарге -- тобишь на Земле Ли Камарго -- дернула меня нелегкая произвести первый вистории человечества естественный левитационный полет. Но вместо выступленийпо мета-галактивиденью и всяких там девчонок с автографами велел мне нашкомандир молчать в тряпочку, потому как по моей милости имели мы с Камаргетысячу неприятностей,, и первым номером -- рыжую биологиню без побочныхпрофессий, сущую обузу для нашего разведывательного целиком мужскогоэкипажа. Вот и теперь я умирал от скуки в тени собственного корабля, хотя вовсене моя очередь была оставаться дежурным, а тем временем Рычин, Кузюмов инаше новое приобретение, биологиня, осматривали достопримечательности ЗемлиПолубояринова, или попросту Боярыни. -- Нет, бросаю глубокую разведку и подаюсь в освоенцы,-- говорил я,наблюдая за седым, как древний аксакал, боятом, который варил мне зеленыйчай на шаровой молнии.-- Когда Космический Совет решает заселять или хотя быразрабатывать какую-нибудь планету, то под это дело освоенцы получаютрешительно все. Корабли -- во! Левиафаны! А что имеют разведчики? Разведчикипобираются на космодромных складах. Где -- канистру мезотоплива, где --коробку передач на гипердвигатель... -- Ай-яй-яй,-- сокрушенно отозвался аксакал. -- Ну а как быть, если мы на свою голову наоткрывали планет примернораз в пятьсот больше, чем в состоянии освоить? Подрубили под собой сук.Данные разведки теперь сваливаются Полубояринову просто под стол, в корзину.Думаете, почему мы вашу планету назвали Землей Григория Полубояринова? Изгрубой лести. И думаете, поможет? Черта с два. Григорий -- человек железный.А наш "Молинель" -- одной радости, что в четыре ваших сосны. А поглядеть нанего в общем ряду современного космопарка -- гроша ломаного он не стоит. -- Послушайте, Стефиафан,-- задумчиво проговорил боят, выдергиваятравинку из своей плетеной юбочки и принимаясь ковырять ею в зубах.--Хотите, я вам выращу дерево вдвое выше вашего "Молинеля"? И на нем можнобудет летать. Хоть к звездам. -- Нет,-- сказал я,-- премного благодарен, но не стоит. Летать вдеревянных лодках -- об этом я в детстве что-то читал. Это неуютно и,главное, несовременно. Корабль должен быть из приличного звездного сплава.Но вот с металлами у нас зарез. -- Правда? Но ведь на вашей планете должно было скопиться громадноеколичество металлических денег. Теперь они не нужны, так почему бы непереплавить их на космолеты? Я только тут сообразил, что меня никогда не интересовала судьба стольбездарно потраченного человечеством металла. Куда же подевались монеты? Ведьдаже в музеях лежали только их голографические копии. -- Уже куда-то потратили,-- горестно вздохнул я.-- Ну а если бы и нет,то все равно, на наш разведсектор полушки медной не выделили бы. Скупердяи. -- Дети, дети...-- пробормотал старец.-- Твой непотребный напитокготов, дитя Земли. -- Почему -- непотребный? -- обиделся я не за себя, а за сказочныйзеленый чай, который ввел у нас в моду наш штурман Темир Кузюмов. -- Непотребный, потому что потреблять его при температуре кипения ты неможешь. А пока он постепенно становится потребным, остывает, высунь язык, ия пролью на него истинное блаженство. Кажется, он действительно считал меня сущим ребенком, и я ничего неимел против -- пока наших не было. Я доверчиво высунул язык, боят произвелкакой-то зудящий звук, и тотчас же мне на нос спикировала пчела величиной сбройлерного цыпленка. На язык, как и было обещано, закапал благоуханныйнектар, но я в ужасе закатил глаза, не в силах совладать с инстинктомсамосохранения. Оставалось только ждать, что будет дальше. А дальше было форменное столпотворение. Причем никак не связанное спчелой. Сначала шагах в двадцати от меня в землю саданул метеорит среднегокалибра. Я открыл глаза -- пчелы не было, мед тек по усам, как ему иположено, а неподалеку дымилась яма. Потом появились рогатые бобры. Это я говорю -- бобры, просто ничегодругое мне не пришло в голову, когда они впились зубами в стволы здоровенныхкорабельных сосен. Сосны дружно повалились, да так хитро, что вершинамиугодили прямо в яму. Я тем временем подумывал, а не удрать ли мне на корабль-- все-таки каждый бобер был величиной с буйвола. Не приведи господь,окажутся всеядными... Но любопытство пересилило. Я остался. Им на смену явился жираф-водомерка, у которого восемь коленок торчаловыше головы. Он навис над ямой и с молниеносной быстротой объел всеверхушки, так что теперь из ямы торчали только пустотелые, как тростник,стволы. А потом вокруг затряслась земля. Что творилось -- ни в каком вахтенномжурнале не опишешь. Но что самое удивительное-- под "Молинелем" было тихо.Кругом земля раскалывается, пропасти бездонные разверзаются, а я сижу себе,привалившись к стабилизатору, и даже таким чувствительнейшим прибором, каксобственное тело, ни одного балла по шкале Рихтера не воспринимаю. Да к тому же еще и обнаружилось, что кругом -- несметные толпы боятов.Когда они появились, откуда -- не заметил. Похоже, мой аксакал созвал.Нам-то они поначалу показались не в меру застенчивыми, даже трусоватыми,потому мы их и начали между собой именовать "боятами". Вообще-то их планетусразу же стали называть Боярыней, но аборигенам настолько не присущи были ничванство, ни степенность, ни обжорство, что вроде бы полагающееся имименование "бояре" было сразу же забраковано, прижилось -- "бояты". Так вот, оказалось вдруг, что бояты ничегошеньки не боялись. Еще земляне перестала трястись, а они уже попрыгали в дымящиеся пропасти, карабкаютсяпо отвесным стенкам, выцарапывают что-то голыми руками, а потом все в ямусносят. Прилично натаскали, на глаз-- кубометров десять грунта. Потом сели вкружок, мелодично так засвистели. На свист явились муравьи, тоже, скажу вам,не на сон грядущий вспоминать -- с хорошую собаку животные. И каждый передсобой колобок какой-то катит. И еще бабочки-траурницы не менее, чем с журавля. Крылья трепетные,бархатистые, с них иссиня-черная пыль так и сыплется. С колобками да с пылью куча выросла до размеров среднего террикона. Чтоже, думаю, дальше? А дальше опять настал черед муравьев, принялись они этукучу глиной замазывать; если бы из нее в разные стороны деревянные трубы неторчали -- термитник, да и только. Любопытно это все до крайности, одна беда -- слишком близко от корабля.Инструкция такого не допускает. Так что вернись сейчас Рычин -- и опять мневыволочка. А с другой стороны -- возразить боятам я ничего не могу, потомучто чувствую: от чистого сердца стараются, да еще и с превеликимудовольствием. Так что никак от этого не может быть вреда. А понимать, что такое "хорошо" и что такое "плохо",-- это у нихврожденное. Вершина биологической цивилизации, одним словом. А бояты мои тем временем, сидя в кружочке, ладошки солнцу подставили.Каждая ладошка серебрится, как вогнутое зеркальце, и все лучиконцентрируются на термитнике. Аж дым пошел. А тут еще и смерчи. Здоровенные, волками воют, прямо на боятовнадвигаются. Только никто не шарахается; помашут, как на комара,-- смерчвежливо так отодвигается. Или перепрыгивает через кого-то, и краешком незадев. Подползли они к самому термитнику, каждый смерч пристроился у концадеревянной трубы, и такое пошло -- что там твое торнадо! А мои аборигены, что в кружочек сидят, и вовсе детским делом занялись:катают что-то в ладошках, точно снежки лепят. Я пригляделся -- нет, пусто уних в руках. Играют, значит. А что им не играть день-деньской, если у нихцивилизация самая биологическая, а значит, все само собой'растет--хотьбулка, хоть трусики... А вот под эти дружные прихлопы и самодеятельность началась: выскочилана вершину холма девчонка босоногая, юбочку плетеную травяную подобрала ипошла остренькими пяточками чечетку отбивать. Это прямо по раскаленнойземле! Из-под ног струйки раскаленного пара так и брызгают, а девчонке хотьбы что -- бьет пяточками, да так звонко, словно блюдо чеканит. И окружающие,на нее глядя, запели. И что удивительно -- я как будто знакомые, земныеслова узнаю. Только в целом бессмыслица получается: "Едим брошь, едим брошь, едим брошь, брошь, брошь..." Чушь, одним словом. Смерчи между тем от земли оторвались, ласково так девчонку со всехсторон обдули и исчезли. Похоже, этот фестиваль народного творчества боятовприближался к завершению, и слава богу, что до прихода Рычина. Только я так подумал -- кто-то трогает меня за плечо и задумчиво такосведомляется: а что это за хор имени Пятницкого с солисткой на раскаленныхугольях? Командир! Вернулся-таки. В самый разгар! Со всем экипажем. Я вскакиваю и начинаю объяснять, что у древних болгар тоже наблюдалосьаналогичное развлечение и вообще церемония проходит в рамках какого-тотрадиционного обряда, к нашему посещению отношения не имеющего. -- Мы же,-- говорю я,-- по инструкции не имеем права вмешиваться ни вкакие обрядовые и ритуальные действия. Чем пытать невинного вахтенного,спросили бы у этих... Оглянулся, а этих и в помине нет. Только что в ладушки играли, а черезмиг -- ни одного в обозримом пространстве. Зато откуда-то сверху ударила струя воды. Зашипело тут, заклокотало,водоворот вспенился из жидкой грязи. Размывает холм прямо на глазах, и водаво все стороны утекает, а если на ее пути пригорочек, так она, не смущаясь,вверх по нему течет. На всем протяжении этого потопа мы под звездолетомотсиживались, и вдруг глядь--словно отрезало: ни капельки дождя, и солнышкосветит. В лужах, естественно, отражается. И там, где недавно громадныйтермитник стоял, тоже золотая лужица, симпатичная такая, абсолютно круглая.Блестит себе. А наша новенькая биологиня вдруг всплескивает руками и к луже со всехног: -- Ой, мальчики, прелесть какая! Кузюмов с Рычиным на всякий случай за ней бросаются. И замирают. -- Действительно, великолепно! --изрекает штурман после минутногосозерцания.-- Такого сувенира никто еще не привозил... -- Вот именно! -- рычит командир, направляется ко мне и твердой дланью,овеянной космическими ветрами, берет меня за шиворот.-- Признавайся,жаловался аборигенам на жизнь? Пожимаю плечами -- было дело. -- И говорил, что данным наших разведок -- грош цена? -- Что-то вроде... -- И что мы побираемся на складах? -- Ну, не то чтобы побираемся, но все-таки... -- И что клянчим у освоенное плазматрончики полевые? -- Положим, не плазматроны, а мультигрейферы... -- И что наш "Молинель" гроша ломаного не стоит? Тут я молчу. -- Узнаю космопроходца по жалостливым словесам! Поди сюда, плакальщиквселенский, полюбуйся -- твоя заслуга! Что делать -- подошел. А там лежит блестящий золотистый диск, метраполтора в диаметре. По ободу--изящнейшая чеканка: сплетенье виноградных лоз,где вместо ягод -- крошечные галактики, а из-под листочков выглядываютразные диковинные конструкции, по-видимому, знаменующие развитие земнойтехники, а если честно признаться -- помесь гетеродина с отверткой дляработы в невесомости. А в самой середке этого затейливого венца--здоровеннаяединица и четкая выпуклая надпись, выполненная дециметровыми литерами ОДИН ГРОШЬ. -- Иди подбери монетку,-- приказывает командир,-- тебе говорю, позорищедесантного космофлота! Доплакался-таки до того, что подали ему набедность... И тут вдруг возникает мелодичный голосок нашей биологини: -- Ну это с какой стороны посмотреть,-- говорит она столь естественно,сколь может это сделать только тот человек, который не усвоил первуюзаповедь космолетчика: с командиром не спорят.-- Зато теперь наш Стефанрасполагает уникальной монетой, за которую передерутся все нумизматы мира.Если бы только еще убрать мягкий знак... Вот так мы и отбыли с Земли Григория Полубояринова, увозя с собойуникальный сувенир и потихонечку радуясь тому, что бояты не пришли наспровожать: не пришлось краснеть, благодарить за поданный грошик. Но неожиданно благодарность получили мы сами: когда "Молинель" отошелот Боярыни на добрую сотню тысяч километров, экран межпланетной связи вдругсам собой загорелся, и на нем в масштабе один к одному возник мой аксакал,который понятия не имел не только о гиперпередаче сигналов в космосе, но и опростейшем детекторном приемнике. И тем не менее он возник. -- Люди Земли,-- проникновенно проговорил он,-- мы благодарим вас зато, что вы открыли для нас совершенно новый и чрезвычайно выразительный видискусства: телекинетическую чеканку по металлу, который мы до сих порсчитали совершенно ненужным. бросовым материалом. Прилетайте к нам еще, а мыуж постараемся приготовить достойные вас дары! Я открыл было рот, чтобы ответить -- мы, мол, и этим по горло сыты, ноувидел у собственного носа кулак Михаилы Рычина. -- Мы обязательно вернемся! -- проворковала совершенно освоившаяся накорабле биологиня. Но самое неожиданное подстерегало нас на базе, когда мы принялисьсистематизировать привезенные экспонаты и, в частности, решили придатьнашему сувениру безупречный вид. Для этого и надо-то было совсем немного:убрать никчемный мягкий знак. Но неведомый сплав, из которого был изготовленмонетный диск, не поддавался ни сверлу, ни напильнику, ни даже плазменномурезаку. Прознав про это, металловеды всей Большой Земли оттеснили атакующихнас нумизматов и начали форменный бой за обладание хотя бы крупинкой нашейуникальной монеты. Но все было безуспешно. Дело в том, что каждое мое слово бояты поняли буквально, и не знаю уж,как это у них получилось, но своего они добились: грош, полученный мною вподарок, никогда не станет ломаным...