Пропаганда, агитация, организация — все это было неизмеримо ближе Софье Перовской по ее душевным качествам (как, впрочем, и большинству ее соратников), чем любое насилие и террор. Софья Львовна включилась во все мирные начинания Исполнительного комитета с присущими ей предприимчивостью, энергией, страстью и (не по годам!) мудростью. «Она была самым полезным человеком во всех организационных работах, потому что при своем холодном, проницательном уме всегда умела предвидеть, оценить и взвесить самые ничтожные мелочи, от которых часто зависит успех или неуспех даже грандиозных предприятий»[853].
Диапазон и разнообразие дел Перовской как члена ИК и Распорядительной комиссии поражают. Софья Львовна творчески участвовала в обсуждении программных документов партии и в составлении прокламаций, играла (вместе с Желябовым) руководящую роль в создании и деятельности Студенческой и Рабочей организаций, принимала участие в начинаниях Военной организации, издательского центра «Народной воли» и ее типографии, общества «Красного Креста», ведала сношениями с узниками Петропавловской крепости и других /310/ петербургских тюрем, а также (вместе с Верой Фигнер) заграничными связями ИК, всегда была первой в оказании материальной и моральной помощи кому-либо из близких и пострадавших. Как и Желябов (нередко и вместе с ним) она стремилась вникать во все везде и всюду, руководствуясь латинской максимой: «Слова учат, а примеры ведут за собой».
В этом стремлении Софья Львовна и проявляла свои лучшие качества пропагандистки, агитатора и организатора. Народоволец (тогда еще членски не оформленный «волонтер партии», как называла его Перовская) Сергей Иванов[854] так вспоминал о первой же встрече с ней в студенческой явочной квартире: «Есть такие люди, обладающие редкой способностью привлекать к себе симпатии и вызывать полное доверие с первых же минут знакомства <...> Все в них просто и естественно, но за этою простотою чувствуется какая-то особенная сила, привлекающая и подчиняющая себе других. Мне кажется, что тогда я исполнил бы все, что бы ни предложила мне Софья Львовна»[855].
Особое, трогательно заботливое, не просто женски, а как бы матерински нежное внимание Перовской к людям (в ее-то годы: ведь ей к моменту, когда она стала членом ИК «Народной воли», не было и 26 лет!), — такое ее внимание проявлялось в различных ситуациях по-разному. Член ИК Софья Иванова навсегда запомнила, как после ареста в начале 1880 г., находясь в тюрьме, она была обрадована «совершенно неожиданным» сюрпризом: «в день моих именин я получила букет живых цветов и коробку сластей. Так как до этого времени я с воли официальным путем ничего не получала, то меня это очень заинтересовало. Перебирая в уме тех, кто мог послать все это, я невольно вспомнила Софью Львовну — это было так на /311/ нее похоже. Но как могла она прийти сюда? Потом оказалось что она придумала послать эти подарки с посыльным, взятым с улицы», а сама она «приезжала в Питер на несколько дней и нашла такой способ передачи мне привета»[856].
А вот другой пример — из воспоминаний агента ИК Прасковьи Ивановской (свояченицы В.Г. Короленко): «Однажды Лилочка[857] <...> начала докучать Софье Львовне просьбой дать ей более опасную партийную работу. Софья Львовна очень внимательно выслушала Лилу, и тень печали покрыла ее утомленное лицо. Она совсем близко подошла к наборщице, ласково погладила разгоряченную голову Лилочки и с грустью в голосе проговорила: «Не думайте, Лила, что для партии работа печати менее нужна и дорога, чем бросание бомб»[858].
Заботливая и нежная, Софья Львовна, вместе с тем, была в «Народной воле» «требовательна и строга по отношению к товарищам-единомышленникам»[859]. «Эта святая, чистая натура, строгая к другим, как и к себе, — вспоминал студент-народоволец Евгений Сидоренко, — не умела простить ни минутной слабости, ни легкомыслия»[860]. Ольга Любатович утверждала, что Перовская была избрана в Распорядительную комиссию ИК, где оказалась единственной женщиной, именно «в целях нравственного оздоровления» комиссии»[861]. /312/
Да, Софья Львовна была для соратников не только «эталоном нравственности», но и «нравственным диктатором». «Дух ее был настолько же могуч, как и ум, — восхищался ею Сергей Кравчинский. — Ужасная работа непрерывной конспирации при русских условиях, эта работа, истощающая, сожигающая, как па адском огне, самые сильные темпераменты, потому что беспощадный бог Революции требует в жертву не жизнь, не кровь своих служителей — о, если бы он требовал только этого! — а лучший сок их нервов и мозга, душу их души, энтузиазм, веру, — эта ужасная работа не могла надломить душу Софьи Перовской <...> Она была не только руководителем и организатором; она первая шла в огонь, жаждая наиболее опасных постов. Это-то и давало ей, быть может, такую власть над сердцами»[862]. «Можно сказать, — перекликаясь с Кравчинским, резюмировал Н.П. Ашешов, — что Перовская вместила в себе всю душу Исполнительного комитета первого состава, который называли «Великим». Душу, полную неукротимого гнева против насилия и жажды подготовить окончательно и победно финал, к которому стремился Комитет»[863]...
Политические взгляды Перовской и ее позиция в Исполнительном комитете по программным вопросам были ортодоксально-народовольческими, без уклона к терроризму («теллизму») á 1а Морозов или к бланкизму á 1а Ошанина. «Наши цели и тактика, — разъясняла Софья Львовна «волонтеру партии» Сергею Иванову, — не имеют ничего общего с бланкистской идеей насильственного разрешения сверху главных вопросов общественной жизни и навязыванием народу тех или иных социально-политических форм. Наш девиз «Народная воля» не является пустым звуком, он действительно выражает собой сущность нашей программы и наших стремлений. За собою мы оставляем лишь одно безусловное право — право свободной пропаганды своих идей, а во всем остальном готовы подчиниться верховной воле народа, выраженной ясно /313/ и свободно. Но во имя этого для революционной партии, кроме настоящей непосредственной борьбы с современным политическим строем, встает еще другая задача: создать, после падения этого строя, такую общественную обстановку, при которой весь народ имел бы реальную возможность выразить свободно свою волю и осуществить ее»[864].
Что касается террора, то, по воспоминаниям Сергея Иванова, Перовская решительно восстала против «довольно распространенной версии», объяснявшей «красный» террор народников «побуждением мести». «Месть есть дело личное, — говорила Софья Львовна на одной из встреч с Ивановым в феврале 1881 г., — объяснять ею можно было бы, да и то с некоторой натяжкой, лишь теракты, совершаемые по собственному побуждению и инициативе отдельными лицами, а не партией. Но таких фактов, кроме случаев самообороны, наша революционная история почти не знает. Вокруг знамени мести невозможно было бы собрать политическую партию и, тем более, привлечь к ней те общественные симпатии, которыми она, несомненно, пользуется. Первый грянувший выстрел — Веры Засулич — был не местью, а возмездием за поруганное человеческое достоинство <...> Но и формулой возмездия невозможно объяснить цели и мотивы русского политического террора. Возводя его в систематическое средство борьбы, партия «Народная воля» пользуется им как мощным оружием агитации, как наиболее действенным и выполнимым способом дезорганизовать правительство и, держа его под дамокловым мечом, принудить к результативным уступкам. Все иные пути нам заказаны самим правительством»[865]...
Будучи непреклонной в своих революционных убеждениях, строгая и требовательная (при всей ее заботливости) к соратникам, «осуждая малодушных и изверившихся» (как вспоминала об этом А.П. Корба), Перовская, тем не менее, подчеркивала: «Прежде всего, мы люди, и не должны чувствовать себя /314/ стоящими выше законов нравственности и гуманности, а следовательно, свободными от них»[866]. Именно такими людьми она хотела бы видеть юных народолюбцев и тираноборцев из Студенческой организации «Народной воли» — ведь эту организацию Софья Львовна могла бы считать своим детищем.
Из всех слоев населения «Народная воля» уделяла наибольшее внимание интеллигентной, преимущественно учащейся, молодежи. Именно в ней (особенно в студенчестве), а не в крестьянстве и не в рабочих или военных народовольцы усматривали главный источник пополнения кадров для своей партии. Наблюдательный директор Департамента полиции В.К. Плеве в 1881 г. верно подметил: «Крамола производит во время студенческих беспорядков рекрутский набор»[867].
Студенческая организация «Народной воли» сложилась на основе Центрального университетского кружка в Петербурге, организаторами и руководителями которого были Желябов и Перовская, а этот кружок вырос из кружка студентов Петербургского университета, который организовала и политически ориентировала Перовская[868]. Центральный кружок объединял усилия народовольческих кружков не только в самом университете, но и в других вузах столицы. В университетских кружках выделялись активностью Л.М. Коган-Бернштейн и П.П. Подбельский — герои и жертвы всемирно известной Якутской трагедии 1889 г., а также В.Г. Богораз-Тан, Л.Я. Штернберг, С.С. Салазкин — впоследствии выдающиеся ученые (Салазкин к тому же стал видным государственным деятелем, последним министром просвещения досоветской России)[869]. /315/ В одном из университетских кружков «Народной воли» участвовал и В.И. Вернадский — будущий академик.
Центральные кружки, подобные петербургскому, координировали деятельность многочисленных студенческих кружков в Москве, Казани, Киеве. Киевский центральный кружок возглавлял А.Н. Бах (еще один будущий академик). В одном из киевских народовольческих кружков участвовал и Н.П. Василенко[870] — будущий президент Академии наук Украины (в 1918 г. — и.о. председателя Совета министров при гетмане П.П. Скоропадском).
Отдельные студенческие кружки создавались при местных организациях «Народной воли» во всех городах, где были высшие учебные заведения (Одесса, Харьков, Вильно, Дерпт, Ярославль). В одном из одесских кружков участвовал студент А.А. Мануйлов[871] — впоследствии крупный ученый-экономист, ректор Московского университета и министр просвещения, в другом — студент В.А. Хавкин[872], будущий бактериолог и эпидемиолог с мировым именем, первоиспытатель вакцин против чумы и холеры, национальный герой Индии, у нас, россиян, полузабытый. В контакте со студенческими кружками и под эгидой Студенческой организации «Народной воли» действовали гимназические и даже семинарские кружки тех же городов и. кроме того, многих других, где не было вузов. Так, в Иркутске народоволец К.Г. Неустроев (вскоре арестованный и казненный) руководил кружком учащейся молодежи, в котором выделялся юный гимназист Д.Н. Прянишников — тоже будущий академик[873]. Всего же, по данным С.С. Волка, которые нельзя считать исчерпывающими, студенческих кружков «Народной воли» было 30-40, гимназических — до 25[874]... /316/
Вся широко разветвленная сеть вузовских, гимназических, семинарских кружков «Народной воли» действовала энергично. Она вносила организующее и политическое начало в стихийные волнения молодежи. Ряд антиправительственных выступлений студентов, организованных народовольцами, заставил говорить о себе всю мыслящую Россию[875]. Наибольшее впечатление произвела демонстрация против министра просвещения А.А. Сабурова на университетском акте в Петербурге 8 февраля 1881 г. в присутствии самого министра и 4 тысяч студентов, преподавателей и почетных гостей (среди которых, к примеру, были светлейший князь А.А. Ливен и знаменитейший из русских путешественников Н.М. Пржевальский)[876].
Организовали демонстрацию Желябов, Перовская и еще двое членов ИК — Вера Фигнер и Николай Суханов. Они подготовили две группы самых активных, надежных и физически крепких студентов — одну внизу, во главе с Паппием Подбельским; другую на хорах, во главе со Львом Коганом-Бернштейном. В составе групп различные источники называют поэта-народовольца П.Ф. Якубовича, К.Г. Неустроева, В.Г. Богораза. Среди очевидцев демонстрации были студенты С.Ф. Платонов (будущий академик)[877], М.М. Филиппов (впоследствии известный ученый-энциклопедист), В.А. Караулов (позднее народоволец, кадет, депутат I Государственной Думы).
Едва ректор университета проф. А.Н. Бекетов (будущий почетный академик, дед А.А. Блока) закончил отчетный доклад, Коган-Бернштейн с хор произнес короткую и яркую речь, бросая /317/ в оцепеневший зал резкие фразы: «Вместе с насилием нас хотят подавить хитростью! Но мы понимаем лживую политику правительства <...> Мы не позволим издеваться над собой: лживый и подлый Сабуров найдет в рядах интеллигенции своего мстителя!»[878]. Вслед за словами оратора в зал полетели «кипы прокламаций», которые, как фиксирует агентурное донесение, «все тотчас же были расхватаны»[879]. По словам очевидицы, «вся зала моментально превратилась в крутящийся вихрь: крик, рев, смятение»[880]. «Педели (надзиратели) кинулись на хоры, — вспоминал В.Г. Богораз, — но мы их оттеснили и сбросили с лестницы вниз»[881]. Тем временем Подбельский, шагнув в президиум, демонстративно на глазах у окружающих и под крики протестантов «вон мерзавца Сабурова!» заклеймил восседавшего там министра пощечиной. В невероятной суматохе и Подбельский и Коган под защитой их «группы поддержки» благополучно скрылись.
Все это вызвало в разных кругах бурю откликов. «Всем было ясно, — резонно заключает С.С. Волк, — что пощечина была нанесена не Сабурову, а всему правительству»[882]. Царь раздраженно запрашивал «полуимператора» М.Т. Лорис-Меликова: «Был ли кто арестован? Кто и сколько?»[883]. Между тем радикальные круги еще больше радикализировались. Очень способствовал этому ИК «Народной воли». Он опубликовал в своей типографии (работу которой курировала Перовская) большими по тому времени для нелегальных изданий тиражами (до 3 тыс. экземпляров) и распространял по стране две «антисабуровские» прокламации от имени Центрального университетского кружка[884]. /318/
Студенчество, особенно в Петербурге, вдохновлялось «антисабуровским» протестом. Те, кто стал если не участником его, то хотя бы свидетелем, «разошлись взволнованные, получив революционный заряд»[885], а те, кому увидеть протест не довелось, «горячо обсуждали» его в общении с участниками и очевидца ми[886]. Такие «обсуждения», перераставшие в сходки и «беспорядки», происходили после 8 февраля во многих вузах.
Учитывая, что ИК «Народной воли» руководил в то время не только Студенческой, но и Рабочей и Военной организациями, местными группами партии по всей России, вплоть до Сибири, редколлегией и типографией, контрразведкой и обществом «Красного Креста», динамитной лабораторией, своим заграничным представительством, — учитывая все это, трудно представить себе, как успевала Перовская, вникавшая во все и вся (кроме, может быть, контрразведки), находить время для индивидуально-пропагандистской работы, личных встреч с отдельными кандидатами в ту или иную организацию («волонтерами партии», по выражению Софьи Львовны). Один из таких «волонтеров»-студентов Сергей Иванов вспоминал, как после двух-трех бесед с ним Перовская объявила, что считает его готовым к вступлению в партию. «Оставаться долго волонтером партии, — говорила Софья Львовна, — положение неудобное и малопродуктивное. Нужно самому входить в курс дела. Одно это уже сильно поднимает и энергию человека и продуктивность его работы. Нужно, чтобы революционная работа не была чем-то лишь добавочным к частной, личной жизни человека, а тем центральным пунктом, у которого сосредоточиваются все интересы и помышления. Говорила она это замечательно хорошо, просто и сердечно, и в словах ее чувствовались убеждение и уверенность, почерпнутые из личного опыта. Впечатление от ее слов надолго сохранилось у меня, /319/ и я потом всегда вспоминал об этих минутах, как о чем-то светлом и бодрящем, в самые трудные моменты жизни»[887]...
Пожалуй, еще большее внимание, нежели студентам Перовская уделяла рабочим, поскольку они были дальше от политики и нуждались в более основательном политическом просвещении. К тому же Софья Львовна, по воспоминаниям народовольцев, усматривала в рабочих один из решающих факторов грядущей революции. Она «всегда утверждала, что без широкого участия рабочих, без поддержки войска революционный переворот в России немыслим»[888]. Поэтому она вместе с Желябовым играла руководящую роль в Студенческой и Рабочей организациях «Народной воли» и помогала ему в делах Военной организации. Именно Желябов и Перовская создали и возглавили Центральную рабочую группу в Петербурге, ставшую руководящим ядром народовольческой Рабочей организации[889].
Да, готовясь к народному восстанию, «Народная воля» впервые в России создала специальную Рабочую организацию всероссийского масштаба с центром в столице и с филиалами практически во всех фабрично-заводских регионах страны. Всего, по подсчетам С.С. Волка, народовольцы организовали 100-120 рабочих групп, разных по численности и влиянию. Самыми крупными были три группы: московская объединяла больше 100 рабочих, одесская — до 300, петербургская, Центральная группа — несколько сот. В общей сложности, «Народная воля» имела до 2 тыс. распропагандированных и организованных рабочих[890].
При Центральной группе создавались «Боевые дружины рабочих», которые должны были, по словам Желябова, в случае необходимости «принять на себя инициативу /320/ инсуррекциоиного движения», а пока «устранять шпионов, действующих в рабочей среде»[891]. В состав «Боевых дружин» входили самые надежные рабочие.
Рабочая организация «Народной воли» имела свой печатный орган, который так и назывался: «Рабочая газета». Основали ее Желябов и Перовская в январе 1880 г.[892]. Желябов составил и «Программу рабочих, членов партии «Народная воля», а Перовская ведала делами народовольческой типографии, где печаталась, наряду с центральным органом, газетой «Народная воля», и «Рабочая газета»: «раз в неделю, по субботам», в квартире Софьи Львовны на Большой Белозерской улице, с июля 1880 г. в их совместной с Желябовым квартире (Измайловский полк, 1-я Рота, 18 — 2-я Рота, 17, кв. 23)[893] собирались наборщики типографии с отчетами об их работе[894].
«Первый номер «Рабочей газеты», — вспоминала агент ИК Прасковья Ивановская, — вышел 15 декабря 1880 г., и мы вместе с Софьей Львовной с огромным интересом читали только что отпечатанные страницы этого номера. «Всеми силами будем мы в «Рабочей газете» разрушать въевшуюся идею царского авторитета и взрастим в народе веру в собственные силы, сознание мощи трудового люда», — говорила Софья Львовна накануне распространения среди рабочих только что родившегося первого номера. Второй номер «Рабочей газеты» вышел 27 января 1881 г. Он был только что принесен из типографии для окончательного его просмотра так же во время нашего посещения Софьи Львовны. Популярно написанная передовица указывала, что у царя слишком много власти и что он считается только с богатыми и знатными людьми. Софья Львовна пояснила, что газета, предназначенная для /321/ распространения среди широких рабочих масс, неизбежно должна сохранить сжатость и сдержанность тона, без резко революционного подхода, сразу отпугивающего любопытство малоразвитых рабочих»[895].
С.С. Волк считал «возможным» участие Перовской в «Рабочей газете» как одного из авторов газетных публикаций»[896], хотя точных данных об этом нет. Кстати, сын известного тогда в Петербурге букиниста А.П. Наумова вспоминал, что Желябов нередко, а дважды вместе с Перовской, покупал в магазине его отца книги «по рабочему вопросу»[897].
В то же время Перовская руководила подготовкой специальной «Группы для пропаганды в рабочей среде» из шести студентов (в том числе Льва Коган-Бернштейна и Паппия Подбельского), каждый из которых «получил в свое ведение небольшой рабочий кружок». «Для связи с Исполнительным комитетом, — вспоминал член этой группы В.А. Бодаев, — на заседания нашей группы (раз в неделю. — Н.Т.) методично, не пропуская ни одного заседания, приходила Софья Львовна Перовская. В первый раз она пришла с И. Каковским[898]. Софья Львовна взяла на себя выработку программы по географии, а когда речь пошла о программе по русской истории, Софья Львовна заявила, что на следующее заседание она приведет одного из товарищей, занимавшихся этим предметом и хорошо с ним знакомого. Действительно, на ближайшее заседание группы она пришла с Андреем Франжоли. Он был уже с готовой программой, которую и прочитал нам. Программа всем нам очень понравилась и была принята без всяких поправок. Собрания группы проходили у кого-либо из ее членов: сначала собирались /322/ у Л.М. Когена-Бернштейна, несколько раз — в нашей комнате на Моховой, где (Николай (Н.М. Флеров — Н.Т.) и я появлялись с декабря месяца»[899].
Собрания этой группы продолжались до февраля 1881 г., после чего Коган-Бернштейн и Подбельский перешли (в связи с «антисабуровским актом») на нелегальное положение, «а затем и Софью Львовну поглотили иные заботы в подготовке события 1 марта»[900].
Группа «шести» была не единственной в своем роде. Участник другой группы с тем же предназначением готовить пропагандистов для рабочих студент М.А. Кроль вспоминал: «Среди нас была также одна молодая женщина, которая нам очень импонировала своим большим опытом, знанием рабочей среды и своей способностью ясно и убедительно отстаивать свои мнения. Они держала себя чрезвычайно скромно и нечасто брала слово, но когда она высказывалась по какому-либо вопросу, то все очень внимательно к ней прислушивались. Вообще ее присутствие создавало какую-то особенно чистую и серьезную атмосферу. Неудивительно, что мы все относились к ней с большим уважением»[901].
Разумеется, Софья Львовна и лично сама напрямую общалась с рабочими как пропагандистка и агитатор. После Большого общества пропаганды ей было уже не привыкать к такому общению. Сергей Иванов свидетельствовал: «Перовская была очень популярна между петербургскими рабочими, среди которых она вела в это время (февраль 1880 г. — Н.Т.) деятельную агитацию»[902]. Из них уже тогда выделялись такие борцы и подвижники, как, например: котельщик Тимофей Михайлов, которого его адвокат на суде по делу 1 марта 1881 г. назвал /323/ рабочим «апостолом»[903]; слесарь Макар Тетерка, отметивший пощечиной рабочего предателя Меркулова в зале суда по делу «20-ти»; ткач Яков Тихонов, который заявил со скамьи подсудимых на процессе «16-ти»: «Идея, за которую я боролся и умираю, со мною не погибнет. Ее нельзя бросить, как нас, в мрачные тюрьмы, ее нельзя повесить!»[904]. Все они были осуждены по разным процессам на смертную казнь (Тихонову и Тетерке виселицу заменили вечной каторгой в таких условиях, что первый из них прожил два года, а второй — один год).
О том, насколько популярна была Перовская среди петербургских рабочих к 1881 г., свидетельствовал и такой осведомленный народоволец, как Аркадий Тырков: после цареубийства «рабочие ей говорили: «Что нам теперь делать? Веди нас, куда хочешь!»[905]. Но что могла ответить на это Софья Львовна? Не только народовольцы, не только рабочие, — весь народ российский еще не был готов к революции. А ведь на стороне царизма оставалась армия...
Считая, что в грядущей революции «успех первого нападения всецело зависит от рабочих и войска»[906], народовольцы создали, наряду с Рабочей, свою Военную организацию, более мощную, чем вся совокупность организаций декабристов в 1825 г. Л.Н. Годунова установила, что военных кружков «Народной воли» было не 20-25, как считал С.С. Волк, а не менее 50-ти в 41 (как минимум) городе[907].
Все кружки возглавлял Военно-революционный центр, подчиненный Исполнительному комитету. В состав Центра входили пять человек: двое — от ИК (А.И. Желябов /324/ и Н.Н. Колодкевич) и трое — от Петербургского кружка (Н.Е. Суханов, тоже принятый в ИК, а вместе с ним А.П. Штромберг и Н.М. Рогачев — родной брат «чайковца» и героя «хождения в народ» Д.М. Рогачева, погибшего на каторге)[908].
Признанным главой Военно-революционного центра был Желябов. Перовская в конкретных делах Военной организации не участвовала, но, конечно, помогала Желябову налаживать деловые (включая личные) связи и, должно быть, радовалась, вместе с ним, успехам в процессе создания организации.
Всего Военная организация «Народной воли» насчитывала до 400 офицеров[909]. Каждый из них был интересен и многого стоил. Подполковник М.Ю. Ашенбреннер, кавалер пяти орденов, имел отличную боевую репутацию и широкие связи в армейских кругах. Служивший под его начальством А.Н. Куропаткин в 1901 г., уже как военный министр Российской империи, ходатайствуя перед царем Николаем II о смягчении участи каторжанина Ашенбреннера, подчеркнул, что «Ашенбреннер был очень начитанный, добрый, ласковый и в делах с неприятелем вел себя доблестно <...> Отличался честностью и благородством. Пользовался общей любовью»[910].
Другой народоволец, гусарский майор Н.А. Тихоцкий был, по его словам, «старым товарищем» начальника дворцовой охраны генерала Е.Н. Ширинкина[911], а по сообщению В.Л. Перовского, дружил с самим Александром III в бытность его великим князем[912]. Как великосветский жуир, блиставший на придворных балах, Тихоцкий был вхож в самые верхи /325/ военной аристократии и заводил таким образом полезные для «Народной воли» знакомства. Оберфейерверкер Н.Н. Богородский был сыном смотрителя Трубецкого бастиона Петропавловской крепости. Он помог народовольцам — узникам крепости наладить письменную связь с волей… В Рижском военном кружке «Народной воли» участвовал прапорщик Андрей Пумпур — будущий создатель латышского народного эпоса «Лачплесис» (членом «спортивного» общества при этом кружке был и юный Ян Райнис — этот «латышский Пушкин»)[913], а в личных связях с Тифлисским кружком офицеров-народовольцев был уличен великий сын Грузии Илья Чавчавадзе[914].
Многие офицеры-народовольцы, избежав репрессий, смогли впоследствии ярко, с большой пользой для России, проявить себя на военной службе. Капитаны 1-го ранга П.О. Серебренников, Н.В. Юнг и В.Н. Миклухо-Маклай (родной брат великого путешественника) командовали броненосцами: соответственно — «Бородино», «Орел», «Адмирал Ушаков». Все они погибли в Цусимской битве[915]. Сражался под Цусимой и капитан 1-го ранга Л.Ф. Добротворский — командир крейсера «Олег», а генерал А.И. Вершинин был к 1905 г. градоначальником Порт-Артура. Знаменитый руководитель восстания 1905 г. на крейсере «Очаков» лейтенант П.П. Шмидт тоже участвовал в военном кружке «Народной воли», но уже «второго призыва» (1884-1886 гг.)[916]...
Софья Перовская была свидетельницей и, в какой-то мере (это зависело от Желябова), соучастницей формирования /326/ военной организации «Народной воли», но ей не довелось дожить до того времени, когда «Народная воля» со всеми ее организациями должна была победить или погибнуть. А вот о планах и возможностях Военной организации Софья Львовна знала и даже участвовала в обсуждении важнейших из них в Исполнительном комитете как член Комитета и его Распорядительной комиссии.
Так, в январе 1881 г. ИК обсуждал вариант ареста всей царской фамилии, когда она соберется на церковную службу в Петропавловском соборе. «Выяснилось, — вспоминал Л.А. Тихомиров, — что у нас в караулах [Петропавловской] крепости бывало иногда большинство своих офицеров. План казался не невозможным и, конечно, обещал в тысячу раз больше, чем убийство Александра II, однако был все-таки отклонен»[917]. Почему ИК отклонил этот план, Тихомиров не объяснил. Может быть, дело не только в том, что народовольцы тогда увлеклись форсированной подготовкой цареубийства, но и в том, что их Военно-революционный центр (во главе с Желябовым!) предлагал новые планы, из которых каждый следующий казался выигрышнее предыдущего. Майор Н.А. Тихоцкий с группой офицеров готовил арест царской семьи на только что отстроенной императорской яхте «Александрия». «Государь с великими князьями должны были ее осматривать, — вспоминала об этом со слов Тихоцкого его сестра, — и в это время находившиеся там военные и почетный караул арестовали бы государя и великих князей, тут же заставили бы царя подписать отречение от престола, затем назначили бы временное правительство. Государя должны были судить судом народным»[918].
В феврале 1881 г., незадолго до своего ареста, Желябов выступил на заседании Военно-революционного центра с еще более дерзким планом восстания и захвата столицы: военные суда во главе с офицерами-народовольцами должны были атаковать Петербург с моря, в то время как рабочие, студенты /327/ и «прочий люд», заранее подготовленные и вооруженные восстали бы в самом городе. По данным царского сыска, одни члены Центра сомневались в осуществлении такого плана другие же говорили о «полной возможности осуществления» его[919]. Здесь надо учесть, что Военно-революционный центр в то время только в Кронштадте «рассчитывал на два морских экипажа (около 8 тысяч человек) и на два небольших броненосца, а также на гарнизоны девяти крепостных фортов»[920]. По всей вероятности, периферийные кружки Военной организации тоже рассчитывали на местные гарнизоны.
Но, пока офицеры-народовольцы «разрабатывали детально» желябовский план[921], арестованы были и сам Желябов, и Суханов (их арест обезглавил Военно-революционный центр), а затем последовала грандиозная провокация С.П. Дегаева, приведшая к полному разгрому Военной организации «Народной воли»[922]...
В повседневных заботах о Студенческой, Рабочей и Военного организациях, и даже в изматывающей охоте на царя ИК не забывал о крестьянстве. Ведь его программа требовала «защищать интересы» крестьян и добиваться их «активного содействия»[923]. Осенью 1880 г. Желябов выступил с инициативой создать, наряду с Рабочей, Военной и Студенческой, также и Сельскую (т.е. крестьянскую) организацию «Народной воли»[924]. Более того, он созвал экстренное заседание ИК, чтобы обсудить его идею крестьянского восстания в Поволжье, поскольку из-за недорода и голода положение крестьян поволжских губерний стало катастрофически бедственным. «Эпидемии, огромная смертность и безысходность страданий /328/ крестьянства», — вспоминала Анна Корба, — вызвали тревожные отклики в прессе, а правительство «тщательно скрывало истинные размеры бедствия», как будто не происходит ничего особенного[925]. Цитирую далее ее подробную информацию о заседании ИК.