Эти стихи написаны в 1978-81 годах (восьмой-десятый классы) и навеяны различными литературными произведениями (чего нынешним школьникам, наверное, не понять). В целом получилось любопытное описание «подростка былых времен».
После Всеволода Рождественского.
Тонкие пальцы,
Нервные руки,
Старого вальса
Нежные звуки,
Темные ночи,
Страстные речи,
Томные очи,
Открытые плечи,
И, словно плачут,
Капают свечи,
И забываешь
Прежние встречи…
Быстрые кони,
Ревность, погони,
Девушка машет платком на балконе,
Бальные туфли скользят по паркету,
Предков портреты,
И эполеты,
Дуэли, шпаги и пистолеты,
И генералы в двадцать пять лет…
Было ли это? Наверное, нет.
После Джека Лондона.
Иди, человек, иди!
Иди через хлопья снега,
Иди, хоть не видно неба,
Хоть трудности впереди,
Ты руки прижми к груди,
На землю не упади,
Упорством пути освети,
Ведь главное – к цели прийти
И путь себе верный найти, --
Иди!
Люби, человек, люби!
Надейся, любя безнадежно,
И сделаешь сказку возможной,
Не просто любви пригуби,
А все для нее погуби,
Но только не мысли свои,
Нельзя их предать для любви, --
Люби!
Страдай, человек, страдай!
Страданья тебе помогут
Найти к своей цели дорогу,
Она – не дорога в рай,
Спокойствия ты не желай,
О мирном угле не мечтай,
Все лучшее людям отдай,
Себя для других забывай, --
Страдай!
После Экзюпери.
Если станет тебе тяжело,
Ты на книгу его посмотри.
Убивает всякое зло
Просто имя – Экзюпери.
Его книгам не нужен сюжет,
Да и стиль в них – дело второе,
Но, смотря на Сент-Экса портрет,
Видишь ты – этих книг героя.
Если станет тебе тяжело,
Ты на книгу его посмотри.
Как планете твое повезло:
Ведь на ней жил Экзюпери!
Его книга – как встреча с ним,
Вот за это ее я люблю.
С ним о жизни мы говорим,
Или я лишь с собой говорю?
Если станет тебе тяжело,
Ты на книгу его посмотри:
Что за мелочь – любое зло,
Когда умер
Экзюпери.
После Грина.
Совершенно синее море.
На волнах золотые блестки.
Чей-то взгляд, прекрасный и жесткий.
Он подарит и радость, и горе.
Снова море, и алый парус.
Счастье – что же это такое?
Десять метров до счастья осталось,
Раз – и тронешь его рукою.
Море вновь. И смеются гулко
Его сильные, смелые слуги.
Ни один не дрогнет в испуге,
И на смерть пойдут, как на прогулку…
А потом жизнь его пролистаешь –
И с земли стирается грим.
Жил он в горе. В слезах. И не знаешь,
Как же мог появиться – Грин!
После Бунина.
Как рушится все то, что сердцу мило,
Все лучшие уходят безвозвратно.
Коснулась их губительная сила,
И невозможно повернуть обратно.
Они добры, грустны и молчаливы,
Они не ропщут и они не плачут,
И даже в смерти они так красивы,
Что признаков конца еще не прячут.
Они идут с открытыми глазами,
Но жизни удержать уже не могут.
Пусть кто-то скажет: «Виноваты сами!»
Мне жалко их. Но вздохи на помогут.
После Достоевского.
Узкие улочки. Серое небо.
Грязь под ногами. Вонь кислой капусты.
Люди торопятся, просят хлеба,
А на душе так тоскливо и пусто.
Солнца не видно. Бежишь без оглядки,
Только бы к солнцу – из грязи, из вони,
Кажется, к солнцу – и будешь на воле!
Улицы словно играют в прятки.
Кто-то смеется и смотрит зорко,
Тычет в тебя окровавленным пальцем.
Господи! Это ж моя каморка!
Как же я снова здесь оказался?
Господи! Нет! Неужели сначала?
Люди смеются, что с ними опять я…
Я Достоевского перечитала.
Видеть так жизнь – вероятно, проклятье.
Лермонтову.
Все мои мысли, все мечты
Уже воспеты (вот ужасно!)
В твореньях дивной красоты,
В стихах, до горечи прекрасных.
Уже воспеты… Но не мной!
Все сделал за меня другой.
Но как сто сорок лет назад
Он мог так чувствовать, как я?
И на людей такой же взгляд
Он открывал всем, не тая,
Мои слова он говорил,
Мои поступки совершал.
А может быть, не он то был
И в нем жила моя душа?
После Лермонтова («Герой нашего времени»).
Стоять у обрыва скалы
И выстрела ждать хладнокровно,
Дышать так спокойно и ровно,
Не вспомнив приемы, балы
И девушек нежные взоры,
Любезные дам разговоры,
Приятелей, занятых службой,
Вражду, что считается дружбой
И все атрибуты той жизни,
Которая светской зовется
И очень немногим дается
В его «благородной» отчизне.
И никто в его глазах не прочитает,
Что давно такую жизнь он презирает,
Но, готовясь к смерти, пожалел о небе,
Об утесах синих и о дымной дали,
И о том, что счастлив никогда он не был,
И о том, что счастья никому не дал он…
Но одна с ним встреча – высшая награда.
Если его любишь – и несчастью рада.
Блоку.
Я хочу написать о Блоке –
Восхищенье мешает мне.
Так писал бы святой о боге,
Обреченный на смерть – о весне,
Так ослепший писал бы о цвете,
Музыкант – о созвучии нот,
Так бы нищий писал о карете,
Что на бал его отвезет,
Так писал бы судья о законе,
Бывший летчик о небе писал,
Так бы Макбет писал о короне,
О которой так страстно мечтал,
Ганнибал – о своем зароке,
Заключенный – о небе в окне…
Я хочу написать о Блоке –
Восхищенье мешает мне.
После Блока.
«Я никогда не мечтал о чуде.
И вы успокойтесь – и забудьте про него».
Человек рождается.
Учится. Растет.
Иногда влюбляется
На день или на год.
Женится. Работает.
В телевизор смотрит.
Выше он кого-то там –
Перед ним он гордый,
Трус перед начальником –
В общем, человек.
Весело ль, печально ли
Проживет свой век.
Ляжет вдруг спокойно
На кровать.
Скажет: «Здесь мне больно!»
Станет умирать.
Будет речь надгробная
На похоронах,
Летопись подробная
О его делах…
Так живут и жили,
И я так буду жить.
Одно лишь нам по силе –
О чудесах забыть.
После Цветаевой.
«В час последнего прозренья – не прозрей».
Все, чему меня учили, –
Бред!
Мир – скопление идиллий?
Нет!
Совесть чистая – награда?
Смех!
Поклоняться силе надо,
Совесть – грех!
Всем воздастся по заслугам?
Не спеши!
Будешь предан лучшим другом
От души!
Впрочем, прячь свои сужденья
От людей!
В час последнего прозренья
Не прозрей!
После Гумилева.
«И я верил, что солнце взошло для меня».
В красного не верю я коня,
Я в любовь не верю, в идеалы,
Солнце не восходит для меня,
Это знаю, буду знать и знала,
Знаю я, чудес не свете нет…
Но тогда – какой же я поэт?
Ахматовой.
«Но в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас».
Она была женою Гумилева,
Гуляла по Парижу с Модильяни,
А после, Блока восхитив стихами,
Уже его любить была готова.
И каждое ее стихотворенье –
Опять роман, и всякий раз с другими,
И не одно-единственное имя
Она всю жизнь шептала в упоенье.
По-моему, поэты в личной жизни
Должны быть проще, чище и надменней.
Любовь – вот суть ее стихотворений.
Но одного пусть любит даже гений.
Маяковскому.
Я не прощаю самоубийц.
Особенно людей,
Рассуждающих о вреде самоубийства,
А потом погибающих от своей руки.
Значит, они лгали? Наверное.
Но как мог лгать он,
Человек, которого многие считают великим
И который на самом деле велик?
А может быть, он просто забыл,
Вынимая холодный пистолет,
Что сам написал бессмертные строки:
«Погодите! Стойте! Вы в своем уме ли?»
Тогда его легче просить.
После Новеллы Матвеевой.
«На земле шарманок больше нет».
Шарманок больше нет, а я сама – шарманка,
Пусть не талантлива, но искренна всегда,
И жаль мне, что исчезну без следа
И что об этом только мне и жалко.
После Тютчева.
«Молчи, скрывайся и таи…»
«Молчи, скрывайся и таи», --
Писал поэт.
Но чувства утаи свои –
И вот поэта нет.
После Франсуа Вийона.
1.
«Я знаю все, но только не себя».
Я знаю лишь себя, и больше – ничего.
Не знаю, кто открыт, кто прячем камень,
Кто прозой говорит, а кто стихами,
Не зная я, что -- блеск, что – существо,
Не знаю я, кто грустен, кто смеется,
Кто помнит, кто давно уже забыл,
Кто навсегда ушел, а кто вернется,
Какой час будет, а какой уж был,
Не знаю, как стать милой и приятной,
Не знаю даже, полюбить кого.
Я ничего не знаю, вероятно…
Ах, нет, себя! И больше – ничего.
2.
«От жажды умираю у фонтана».
Я не умру от жажды у фонтана.
От радости не буду я рыдать.
Врага не стану защищать я рьяно,
Уж лучше друга буду защищать.
Любимый умер, не воскликну: «Радость!»
Не перепутаю я с желчью мед,
О счастье не скажу: «Какая гадость!»
Моря переходить не буду вброд.
Доказывать не стану то, что ложно,
Не захочу я плакать просто так…
Иначе жить на свете невозможно.
Кто жил, как раньше я, ведь тот – дурак?
После Тургенева («Отцы и дети»).
Базарова нельзя не уважать.
Полезен практик, презирающий искусство.
Но уваженье – разве это чувство?
Любовь могла б о пользе рассуждать?
После Горького («На дне»).
Каждому надо во что-нибудь верить
И на кого-то, пусть редко, молиться.
В счастье забыться… в мечте раствориться…
И тогда сила жить возвратится.
После Булгакова («Мастер и Маргарита»).
Вы когда-нибудь смотрели
С высоты, как с пьедестала?
Вы когда-нибудь летели
Над Москвою на метле?
Неужели не смотрели,
Не летели неужели,
Не купались неужели
В мокрой розовой заре?
Боже мой, как вы наивны,
Боже мой, как вы несчастны,
Добросовестные люди,
Не видавшие небес!
Ваши дни всегда ненастны,
Ваши мысли неопасны,
И вы никогда не жили
В предвкушении чудес.
Отвлекитесь на минуту,
Все забудьте на минуту:
Молодой зарей облитый,
В небе виден силуэт.
Вы молчите почему-то,
Вы грустите почему-то,
Закрываете вы окна,
Вас пугает лунный свет.
После Мопассана («Милый друг»).
Ах, как женщины ждут такого,
Кто любил бы хоть час, да страстно.
Для тебя его каждое слово,
И от этого жизнь прекрасна.
С ним у мира иные законы –
Вся мораль пусть летит на свалку!
И к ногам его миллионы
Бросить дамам ничуть не жалко.
Чем жиреть в своей вечной скуке,
Чем не знать, что такое радость,
Лучше с ним испытать все муки,
Но почувствовать счастья сладость.
После Ю. Бондарева («Выбор»).
«Счастье – почти лицемерье, --
Скажу я сама себе. –
Глупо в наш век безверья
Петь панегирик судьбе».
А я наслаждаюсь жизнь,
Ученым назло дуракам,
И счастье мое капризное
Поет в унисон шагам.
Вы, архиблагополучные!
А ну, позавидуйте мне!
Мне не бывает скучно:
Иду босяком по весне.
Декабристам.
Они приходили,
Шампанское пили,
Кутили,
Веселье мешая с тоской,
Свободу любили,
Не верили силе,
Давно позабыли,
Что значит «покой».
Мечту приносили
О праведном мире,
В него и решили
Вести за собой.
Но им отомстили…
А все-таки были
Те люди, чья жизнь –
Бескорыстнейший бой!
Эполеты, аксельбанты
И раздушенные банты,
Элегантнейшие франты
Все спешат на пир судьбы;
И, звеня цепями тихо,
Смотрит на людское лихо
Тот, который мог бы лихо
И сейчас. Мог, если бы…
После смерти Высоцкого.
Как много развелось друзей Высоцкого,
О нем слезу по желвакам пускающих,
Его своим мессией называющих
И перед публикой о нем страдающих,
За ним остатки славы подбирающих,
Наш строй намеком тонким обвиняющих,
Его стихи с ухмылкой повторяющих,
Недавние попреки забывающих,
Себя, как нью-Высоцких, выставляющих,
Толпу интимностями забавляющих
И популярность этим покупающих.
Заключение.
Может быть, лишь в книгах я живу,
Лишь в героев книжных я влюбляюсь,
Но реальность разве не зову?
Разве вырваться я не пытаюсь?
Просто я чуть-чуть устала жить,
Надоело мне войны бояться,
Тем, кому не надо, улыбаться,
Грязь в знакомых душах ворошить.
Просто счастья я хочу немного
И друзей, хороших и простых.
Но ведь в жизни не увидишь бога…
А вот в книгах нахожу я их.