Дачные утра
Дима любил вспоминать солнечные утра на мининской даче.
Вот оно счастье: соседка, пышная украинка тетя Света идет на пруд с двумя своими детьми – Петей и Лерой. Петя и Лера – малыши пяти и трех лет, но Дима любит бывать у них на участке и играть с ними. Их бабушка, старая сгорбленная Мара Лазаревна, рассказывает Диме и Кирюхе о своей жизни, учит играм и карточным фокусам.
Сын Мары Лазаревны – Олег, с лысеющей головой и курчавыми волосами на груди, торчащими из вечно расстегнутой клетчатой рубашки. Кажется, даже на работу он ходит в обычных тапках и трениках, или это нашему герою так мерещится из-за того, что Олег постоянно сидит в этом своем наряде за столом и играет в карты с хозяином их съемной дачи - армянином дядей Костей Саргсяном, очень русским по сути человеком. У дяди Кости на участке всегда слышны народные песни, а ещё блатные, и вещают на всю округу из магнитофона известные юмористы.
Диму удивляет, что Петя и Лера говорят с небольшим акцентом. Да, он знает, что вся их семья приехала в Москву совсем недавно. Петя говорит «стОляр», а не «столЯр», и это Диму веселит.
Солнца на пляже уже стало меньше, но день все равно такой затянуто жаркий, что идти купаться просто необходимо. И таким взрослым чувствует себя Дима, которому около десяти лет или чуть больше, ведь родители отпустили его купаться на пруд почти одного, ну разве что немного с тетей Светой. Ведь Кирюху, который всего на полтора года младше, ни за что бы не отпустили!
Диме кажется, что тетя Света общается с ним совсем как со взрослым. Вот их маленький отряд приходит на берег пруда к лягушатнику и занимает на удивление оставшиеся пустыми самые лучшие места.
Тетя Света говорит своим детям, чтобы играли поблизости.
Сама большая тетя Света лежит на покрывале, и на ней зеленый купальник, а маленькие Лера и Петя в одних трусиках играют в песочек, разбросав чуть ли не по всему пляжу свои формочки и ведерки.
Дима сквозь кишащий людьми пляж проходит к воде и у самого берега встречает своего старинного товарища Борю. Боря – худой курчавый паренек. Они увлеченно беседуют, так что Дима на время даже теряет из вида окружающий мир, а ведь это его любимое занятие, наблюдать за людьми!
Потом он плавает и опять смотрит на купающихся и на такой яркий и удивительный солнечный закат. Какая-то грусть охватывает его при этом, хоть радует то, что день еще не закончен, и дома их с Кирюхой еще ждут интересные игры…
Старый армянин дядя Костя Саргсян, наслушавшись своих любимых песен и распив с Олегом и соседом дядей Марком водки, как-то вышел в трениках и белой майке на дорогу и долго занимался тем, что обкладывал цементом близлежащий люк. А когда дело было закончено, довольный, постоял возле творения рук своих, и даже крякнул от удовольствия, а потом ушел обратно в калитку продолжить карточную игру.
Дима с Кирюхой и приятелями, недолго думая, подскочили к неуспевшему засохнуть цементу и, не сговариваясь, понаписали на нем свои имена. Потом, переговариваясь, немного постояли, как дядя Костя, возле люка и разбежались играть. А через полчаса всю улицу огласил чудовищный вопль – Саргсян ругался и искал виновников.
Когда он нашел ребят, и они, опустив голову, стояли возле люка, старый армянин, не переставая, укорял их: «Я так старался, а вы! Куда только смотрят ваши родители! Кого они вырастили!» Ребятам было стыдно… Потом они дружно помогли дяде Косте замазать свои «художества» новыми порциями цемента. И дело это показалось им не менее занятным, чем предыдущее.
Эти манящие деревья
С возрастом ребята стали лазать по деревьям.
Дима любил это увлекательное занятие. Глядя на дерево, он мечтал о независимости, о чем-то своем, опять же об уюте, в котором будет недосягаем.
Ему страшно, но одновременно его тянет представлять, что когда-нибудь он не сможет забраться от кого-то очень злого на самые высокие ветки, и тот его схватит. Дима лазает по деревьям лучше всех и часто рискует – в Москве лучше него лазает только Вано, маленький добрый второклассник, которого хулиганы Федя и Сеня обзывают «Вано - г…но».
Детский взгляд Димы вверх всегда оценочный: можно ли залезть на этот дуб? Не высоко ли нижние ветки? Он был так счастлив, когда залез на одно дерево, которое давно приметил. Даже засыпая, он мысленно выбирал какой-нибудь тополь или липу во дворе. На следующий день выходил и примеривался к нему.
В Минино Дима мечтал залезть на сосну, но как высоко находятся первые ветки!.. А ведь «Вано-г…но» залез бы и на сосну, и на столб, а ему, Диме, это не по зубам. Дима часто лазает на ветвистое дерево, что у самого забора соседа Саргсяна. Тот ругается, говорит, что когда-нибудь ребята свалятся прямо на острые штакетины. И вот, как-то дядя Костя приставил лестницу, забрался по ней и спилил все нижние ветки, но Дима успел – почти на самой верхушке до сих пор, должно быть, висят обернутые в бумагу фантики из-под жвачек и записка-объяснение в любви к Полине. Да, наш герой иногда представлял, что упадет с дерева, но так манил его этот взгляд вниз с каждой новой ветки, что выше предыдущей… Видеть все и иметь возможность сидеть бесконечно долго… Видно участок Коли Иванова по прозвищу Полено и свой участок… Дима наблюдает, как кто-то выходит из калитки, и получает удовольствие, волнуется оттого, что никто не видит его, и даже когда закричишь, позовешь своего друга с такой высоты, он только через какое-то время поднимет голову, и совсем не сразу увидит тебя в листве, если вообще увидит. Дима устраивает на ветке наблюдательный пункт и следит отсюда за Полининым балконом. А вот она сама проходит под Димой и не знает, что он смотрит на нее. Диме так хочется крикнуть ей про свою любовь…
И так охота проспать на ветке всю ночь, привязавшись к дереву веревкой, взяв с собой еду – Дима прочитал про такое в какой-то книжке, а, значит, такое возможно…
А главная мечта Карандеева – прыгнуть из своего московского окна на высокие березы и тополя, что рядом с домом; он уверен, что ему обязательно удастся уцепиться. И такие мысли были задолго до просмотра первой части фильма про героя Джона Рэмбо, который прыгал со скалы на деревья и всего лишь пропарывал себе руку. Дима же был уверен, что останется невредимым и будет спускаться по дереву с ветки на ветку, заглядывая в окна квартир своего дома, хоть это и не хорошо.
Как-то Диме снился очень страшный сон, в нем его собственная мама вдруг превратилась в кикимору, и, спасаясь от нее, сыну пришлось прыгнуть из окна и цепляться за деревья. А мама-кикимора во сне пыталась забраться рукой ему под ребра и хохотала… Дима не помнил, удалось ли ему спуститься по веткам вниз – от испуга он проснулся.
«Кир-ррилл!»
А после ночи опять счастливое утро… Дима и Кирюшка спозаранку играют. Тетя Вира выставляет им в сад раскладушки. Диме особенно нравится, когда раскладушка изголовьем стоит в кустах, которые растут вдоль длинной аллейки – от калитки до крыльца. У него опять чувство, что за кустами его не видно, а он видит всех, кто проходит мимо забора – наверняка увидит и Полину, если она пройдет. Кирюхина раскладушка цветная, у Димы – брезентово-зеленая, она завалена все теми же «Веселыми картинками», книжками и даже пластинками, и он опять рассматривает своего любимого «Алладина»...
Бывает, что раскладушки ставятся в другой части участка под яблонями... Маленький Карандеев боится лежать в шортах – один раз пружиной сильно ущипнуло ногу, и ему даже хотелось заплакать, но он вспомнил о Полине и сдержался.
Дима с Кирюшкой играют, а вокруг солнце, звуки птицы со всегда одинаковой трелью – «ске-ке-кет-скет-скет», огромный участок с садом и грядками, яблонями, кустами малины и красной смородины… Яблони заслоняют от ребят крыльцо. Иногда они передвигают раскладушки почти к самым кустам смородины, но тогда вдруг пугаются, что хозяйка дачи пожалуется на что-нибудь тете Вире – хозяйка всегда чем-то недовольна, у нее такое строгое лицо, а сейчас ребята так близко к ее огороду…
И Диме даже иногда бывает обидно, что на совместных посиделках за большим столом на «хозяйской половине» Кирюхина мама, которую Дима зовет просто по имени и от этого чувствует себя взрослым, так улыбается хозяйке дачи, ведь та такая злая и недовольная. Но на совместных праздниках мысли эти отходят – так нравится ребятам всеобщая радость и веселье. Они долго сидят за отдельным столиком и пьют на всех посиделках только сильно разбавленный сироп, который называют «ром», чувствуя себя при этом самыми настоящими пиратами.
Интересно, почему почти вся мининская детвора любит срывать смородину, крыжовник или вишню с чужих огородов, а Диме и Кирюхе это совсем неинтересно? У Пети и своих кустов на огороде достаточно, а его хлебом не корми, дай только перемазаться, напихав себе за щеки ягод с орехановского участка…
За качелями за невысоким кленом – две большие горы чернозема. Так тянет забираться на него, хоть это тоже запрещено хозяевами, но все равно скоро Дима и Кирюха будут играть, что эти кучи – бизоны и станут всаживать в чернозем стрелы из лука.
Или все тот же зеленый столик и пляжный раскладной стул бело-сине-коричневого окраса – это у Димы, у Кирюхи же маленький деревянный с прорезью у верха спинки. За столом этим ребята всегда что-то рисуют, раскрашивают.
А вот еще одна из их игр. Дима и Кирилл – рыцари, которые скачут куда-то на конях и до означенного пункта им надо проехать столько-то кругов вокруг зеленых кустов. Дима ездит на маленьком голубом «Школьнике» старой модели с двумя рамами, который купили еще его сестре, у этого велосипеда эмблема оленя на руле. Кирюха же едет на своем «Школьнике» новой модели. Конечно же, Кирюхин велосипед Диме нравится больше, потому что похож на маленькую сильную лошадку, которые были у татарских воинов, когда они двинулись завоевывать Вселенную. Ребята ездят кругами, и вот с крыльца раздается тети Вирино знаменитое: «Кир-ррил!» - строго, угрожающе и одновременно любя. Наверное, в то время у тетиного голоса уже была эта интонация, которая слышится Диме и сейчас…
Кирюхе нужно идти спать – он еще спит днем, а Дима уже нет и очень этим горд. Кирюха говорит: «Ща-а-а-асс, ба-а!», и наши герои продолжают ездить – уж больно много осталось кругов: нельзя спать, не доехав до пункта назначения.
Тетя не унимается и снова: «Кирр-ррилл!», и опять недовольное его: «Ну, щас-с-с-с, ба!..».
Но ничего не выходит – еще не приблизились к цели. Наконец Кирилл вынужден пойти спать, оставив свою «лошадь» у дерева, а Дима обещает ему, что как только отъездит нужное количество «миль» на своем коне, доездит столько же за него на его велосипеде. Кирилл уходит успокоенный, а Дима честно выполняет обещание, хотя Кирилл и с трудом доверил ему свое имущество.
Докатав круги, Дима ставит «лошадей» в сарай, что на дальнем конце участка и всегда запирается на замок.
Карандеев завидует Кирюхиной зеленой машине, похожей на настоящий «Москвич», с громкой кнопкой на руле. Машина кажется такой большой, и Дима счастлив, когда ему выпадает возможность в нее залезть. Он просит папу купить ему такую же, но папа говорит, что она для Димы мала, и он сам видит, что коленки его вылезают, с двух сторон обнимая руль. Зато Кирюхе в этой машине всегда хорошо, он умело фырчит ртом и жмет на клаксон. Потом ребята начинают катать друг друга по участку в зеленой траве, шишках и древесных корнях. Машина там плохо ездит, и они хотят выкатить ее за забор, но тетя Вира опасается за «охламонов» и пугает их настоящими машинами. А Диме даже перед сном иногда представляется, как он едет на зеленом Кирюхином «Москвиче» и вовремя успевает поворачивать руль.
Джаз
Посвящается Е.Ч.
- Ой, я волнуюсь, - он слышал, как она сказала это перед тем, как выйти на сцену. И это было так неожиданно, что он еще мгновение продолжал думать о ее словах, когда ее пальцы уже коснулись клавиш и рассыпали по зале старинного особняка брызги шопеновских арпеджио.
Зал был полон, кто-то снимал происходящее на видео, а она общалась с публикой между песнями и фортепианными пьесами, отвечала на вопросы, которые присылали ей в скомканных записках. Она улыбалась искренней улыбкой, не пытаясь казаться слабее, чем есть, как это часто делала ее знакомая балерина, входя в доверие к зрителям и состоятельным поклонникам.
Потом люди с мест называли свои любимые мелодии, и Ольга тут же обыгрывала их в джазе. Публика реагировала бурно, а в конце одной авторской песни из зала на сцену поднялся неловкий сутулый мужчина в пиджаке и подарил артистке цветы. Принимая их, она улыбнулась, позволила ему чмокнуть себя в щеку и он, краснея от счастья, удалился на свое место так же нескладно, как пришел.
В завершении концерта зал аплодировал Ольге П. стоя, а она была довольна, и не из тщеславия: она буквально искрилась сознанием того, что принесла счастье стольким людям одновременно, одарила их любовью. Это был принцип ее жизни – любовь. Она говорила об этом в интервью, иногда повторяла в микрофон со сцены, отвечая на вопросы публики, иногда эта тема всплывала во время бесед с музыкантами ее оркестра, бывало, она касалась ее в разговорах с посторонними людьми.
После выступлений Ольга вся светилась, ее близкое окружение не могло налюбоваться на нее, и никто не мог понять, откуда в ней столько энергии, и ей приходилось открывать свой простой секрет: «Даря людям любовь, получаешь ее вдвойне».
В тот вечер в старинном особняке в центре Москвы поклонники задарили ее цветами, и, радостная, она скрылась в гримерке или в помещении, ее заменяющем, за тяжелой изразцовой дверью.
Он же стоял у входа и курил. Ему было поручено взять интервью у известной певицы и пианистки, и он еще совсем недавно сидел за столиком кафе и составлял вопросы.
Он знал, что кроме концертов в больших залах, Ольга часто выступает бесплатно для людей, не имеющих возможности заплатить за билет. И люди, к которым она пришла, чтобы петь, не верят, что такая, как она, в конце вечера запросто сядет с ними пить чай. Поездки с концертами для детей-инвалидов буквально на край света, областные общества ветеранов войн – она успевала всюду.
Сергей мял в руке листок с вопросами, иногда клал его в задний карман джинсов, а потом снова доставал на свет. Брать интервью у известных людей ему было не впервой – в «Московской афише» он работал достаточно давно, но волнение все равно не оставляло его. Например, совсем недавно он, ощущая неловкость, выспрашивал у одной известной балерины Д. про тернии на ее пути к славе, и та гордо отвечала ему, что ей было несложно, ведь чем лучше ты танцуешь, тем больше тебе платят.
Про Ольгу П. Сергею удалось вычитать в Интернете много интересного. В детстве в музыкальную школу ее взяли с трудом (сказали, что слух и чувство ритма у нее отсутствуют). А через много лет даже зарубежная пресса окрестила ее Моцартом в юбке за веселую жизнерадостную музыку, которую Ольга сочиняла. Грустные мелодии в ее творчестве были крайне редки.
Когда, готовясь к интервью, Сергей смотрел в Интернете ролики с Ольгой, ему на ум невольно приходило, в каких разных образах она предстает, как всякий раз непохожа делается на себя предыдущую. Ольга была то тихой лиричной героиней со скромно подоткнутыми в пучок волосами, то не строгой, но чувствующей свою ответственность за все происходящее на сцене руководительницей джазового коллектива. В другой раз она превращалась в ритмично танцующую исполнительницу самбы, или вдруг становилась рыжеволосой красавицей, раскованной, но доброй ведьмой, этакой новой Маргаритой, исполняющей песню «Колдунья»…
В одном из роликов ей подыгрывал гитарист Киселев, знакомый Сергею по юности и еще тогда раздражавший его своим позерством. «Вот проныра, - подумалось Сергею, - я бы такого хитрована в коллектив не взял, у него все равно в игре душевности не хватает, все пыль в глаза пускает. Но как-то ее очаровал, наверное. Небось, лапши на уши навешал доброму человеку. А толстый какой стал! Все от морального падения!»
Сергею вообще окружающая действительность часто казалась грустной, он не находил в ней такой желанной справедливости, а особенно в последнее время происходящее вокруг - в стране, в мире - вызывало в его душе только грусть.
В одном из телеинтервью, которое привлекло внимание Сергея, Ольга долго рассказывала ведущей про свои фольклорные экспедиции по далеким русским деревням и про свое понимание Родины. Сергею эта тема была интересна, и он с интересом выслушал про любовь Ольги к русской музыке и композиторам.
Ему уже казалось, что он готов к интервью и достаточно владеет материалом, но тут на каком-то из сайтов он наткнулся на информацию, что Ольга разведена с мужем и дочку воспитывает одна. Это тоже, в свою очередь, вызвало его удивление – кто уйдет от такой? «Правда, может, ушла она?»
Судя по альбому фотографий на ее странице в «Фейсбуке», летом Ольга ходила с дочкой и детьми с соседних дач на пруд купаться, читала им книжки вслух (они собирались вокруг нее в кружок), и на одном из фото один щекастый кудрявый ребенок положил голову ей на колени.
И вот, после очередного удачного концерта Ольги П. Сергей дожидается ее около гримерки. Рядом с Сергеем караулит выход Ольги здоровенный охранник. Журналист начинает разглядывать пиджак охранника и считать складки на его шее, и в этот момент появляется она…
- А… это Вам я обещала ответить на вопросы? - говорит певица.
Лицо ее довольно, хоть она чуть устала. Для него непривычно видеть красавицу Ольгу так близко, и ему становится немного не по себе. А ведь это он год назад смог «допросить» заезжих знаменитостей Джо Беккера и самого Манчини. А тут хоть и известная певица, но своя, русская - значит, чего стесняться?..
- Если Вы не против, пойдемте в кафе, - предлагает он.
- Пойдемте, - соглашается она. Громила в пиджаке шагает за ними по пятам. Ольга кивком головы указывает охраннику остаться возле кафе, и они садятся за столик у окна.
Сергею интересно посмотреть на нее вблизи… Кожа молодая, лицо без морщин, хотя, казалось бы, у часто улыбающихся людей должно быть много морщин вокруг глаз… Еще такие белые зубы, когда Ольга улыбается… Его всегда интересовало, откуда у артистов такие улыбки, и чем им надо за это пожертвовать?.. «Интересно, сколько Ольге лет?» - мелькает у него мысль.
- Ну, спрашивайте, вижу по листку, вопросов много написали, - говорит она и глядит в окно, а он расправляет на столе свой «вопросник» и начинает…
- Большое спасибо Вам, что согласились… «Московская афиша»… Меня зовут Сергей… Скажите, Ольга, почему такое внимание джазу? Ведь у нас с этого миллионером не станешь. За джаз хорошо платят за границей.
- Ну, здесь дело не в деньгах. Я знала, на что шла…- начинает она, а он тут же, продолжая волноваться, задает следующий вопрос.
- Скажите, а много у вас было в этом году гастролей?– вопроса этого в списке не было, и Сергей замер от его неумности и детскости. Но певица, не растерявшись, ответила…
- Год был хороший, много гастролей. И в Сибирь прокатилась, и по средней России поездила, в Италии была, в Индии, в Америке тоже. Вообще, график есть на моем сайте. Но важнее всего, что выступала в России. Я вообще считаю, где родилась - там и пригодилась. Это про меня. Не раз предлагали остаться за границей, но я Россию люблю. Нет, повсюду себя хорошо чувствую, но долго жить в другой стране не могу.
- Эх, Рахманинов… - вздохнула она, отвечая на другой его вопрос, – более русского композитора, чем он, нет… Кто еще так нашу душу передал!.. У него ведь все чувствуешь – поле чувствуешь, рожь чувствуешь… – она на мгновение прикрыла глаза.
Сергею надо было выспросить что-нибудь про личную жизнь, это должно быть интересно публике. Это всегда интересно публике. Ему было неловко задавать такие вопросы, они казались ему слишком личными, но его начальник, главный редактор «Московской афиши», настаивал на подобных выпытываниях. Сергей спросил… и Ольга, опять не растерявшись, шутя, ответила, что хоть до определенного возраста и выглядела как «мальчик в кедах», но были и в ее жизни интересные моменты. И поведала любопытную романтическую историю еще из времен своего обучения в консерватории, как один поклонник, будущий известный композитор, сочинил для нее двенадцать прелюдий в ре-миноре. Всех музыкантов оркестра ради Ольги он одел в майки зеленого цвета – это ее любимый цвет - и всю залу украсил обожаемой ею сиренью.
***
Личная жизнь Сергея складывалась не так радужно, как ему бы хотелось, и совсем уж не была такой, какой представлялась ему судьба Ольги. Журналист развелся, оставил квартиру жене и сыну, а сам теперь снимал комнату в хрущевке.
Сергей приходил к ребенку два-три раза в неделю в означенные дни.
Жену свою он когда-то сильно любил, но потом с ним случилось что-то вроде разочарования в женщинах, и разочарование это длилось уже очень долго. Ну, как, как на свете бывает такое, что Мила казалась ему лучшей, а потом стала совсем неблизким человеком, с которым нет общих интересов? Тогда много лет назад, она еще встречалась с другим, а он так влюбился в нее, что пел ей под окном песни, под которые она засыпала. И как же он был счастлив, когда она предпочла его!
«Это было ошибкой, мне не повезло, - все твердил он, спустя годы… Почему никто не запретил, не помешал, почему не раскрыл мне глаза? Почему так устроена жизнь, что только одна попытка? На вторую квартиру мне уже не заработать, у меня совсем не осталось сил… Чертов капитализм!» Но в итоге Сергей, все равно, все валил на себя, это он, он виноват во всем. И, пожалуй, так было правильно. Но иногда его настроение давало сбои, и он напивался...
Сын тоже часто его расстраивал. Как отец, он все переживал по поводу современных детей – малолетних рабов компьютеров и модных игр.
Когда-то Сергей тоже жил музыкой, он был барабанщиком в группе. Музыка занимала все его время и мысли, но потом надо было кормить семью, и он вынужденно оставил это занятие, хоть и любимейшее, но не приносящее прибыли. Меломаном, правда, он оставался и по сей день – полки в его съемной квартире тоже узнали тяжесть дисков, в основном, с инструментальной музыкой. Иногда он с ностальгией вспоминал былые времена и концерты со своей группой, радостных поклонниц, готовых сесть на колени к героям, только что сошедшим со сцены.
- Знаете, Сергей…. Ведь вас зовут Сергей? Мне кажется, вы искренний человек, а такое сейчас редкость…Мне почему-то так кажется… По глазам… А искренность - это, наверное, в людях главное…
И вот они уже гуляли в парке вдвоем (Ольга отпустила охранника, сказав ему, что на сегодня его работа завершена). Сергей рассказывал ей что-то о своей жизни, а певица жаловалась ему на инфантилизм современных мужчин, даже известных, а он говорил ей, что, если мужчинам России в больших количествах умирать в бесконечных войнах и конфликтах, то почему бы при жизни не дать им немного пофилонить? Она на это заявление улыбнулась, но возражать не стала.
***
- И откуда ты такой взялся?! – восклицала она чуть позже. И он понял, что заинтересовал ее.
Сергей говорил ей какие-то комплименты, спрашивал что-то уже для себя, а не для «Московской афиши». Вдруг Ольга остановилась посредине парковой дорожки и после очередного его вопроса с грустью произнесла:
- Ну вот, опять я на пьедестале, а мне так хочется тепла, обычного человеческого тепла…
***
Сергей проснулся, как обычно, на своем продранном диване в съемной квартире. Рядом с кроватью стояла недопитая бутылка коньяка. Было десять часов утра. Он, как это уже не раз случалось с ним, проспал на работу. Точнее, на небольшую подработку. За окном лил дождь. В стране был очередной экономический кризис, и не так давно Сергею урезали и без того маленькую зарплату.
«Чертов капитализм! Я ненавижу его, - понеслись в его голове уже привычные мысли. – С такой зарплатой я не ощущаю себя человеком! Не могу ощущать!»
Но все, что было с ним в таком ярком сне, продолжало явственно стоять перед глазами, Сергея не покидало прекрасное чувство, так напоминающее влюбленность… Чувство, вкус которого он уже думал, что забыл насовсем… Закрыв на мгновение глаза, он снова видел красавицу Ольгу, все так же плавно перебирающую клавиши фортепиано, теперь уже на фоне шикарных интерьеров в холе какого-то величественного здания…
Сергей вспомнил, что сегодня вечером ему предстоит брать интервью у этой известной артистки. Вчера он долго к нему готовился, рылся в Интернете, а потом позволил себе то, от чего уже не один раз зарекался – напился (теперь, когда он жил один, то волей-неволей часто срывался).
И вот вечером Сергей попал на живое выступление Ольги, приятное впечатление легкой влюбленности из сна не покидало его, так что, увидев певицу на сцене, он как будто испытал дежавю.
Ольга спела несколько русских народных песен в джазовой обработке, а так же известные джазовые шедевры, "Cry me a river" особенно затронула его душу. А когда прозвучала "Killing me softly", и он невольно стал припоминать некоторые строчки этой песни в классическом исполнении Перри Комо, на глаза навернулись слезы.
Она разбередила мои раны,
Пела о моей жизни,
Нежно убивая меня своей песней.
Нежно убивая меня своей песней.
Он забыл все свои проблемы, так ему стало хорошо. В нем появилось что-то похожее на надежду, веру в неслучайность и ненапрасность происходящего на земле, в то, что все когда-то станут счастливыми в этом мире, полном искажения и обмана, или за его пределами, но обязательно станут счастливыми, не могут не стать…
2015
История одного литератора
Алексея Шарова влекли ее длинные ноги и участие в престижном конкурсе моделей, а Татьяну, наверное, прельщало, что он вроде как молодой писатель, который напишет бестселлер, и она засверкает в главной героине. Он был всего лишь студент литвуза, а Татьяна уже давно была примой наяву, воплощением современной русской красавицы, это просто рвалось из ее зауженных глаз и манерности. Даже друг Алексея, амбициозный С., отметил, что Татьяна чересчур вздыхает и томится по себе. Детство за границей, модельные конкурсы, двухгодичный роман с королем книжного бизнеса Сергеем Вайнштейном… Она так часто потом рассказывала Алексею о его любви и подарках, о доме, купленном специально для их встреч, в котором он два года навещал ее. Двухэтажный розовый, со стенами в ровной сетке кирпичей, куда он делся теперь? Наверное, так и стоит на своем шоссе.
На каком-то из их первых свиданий Татьяна отдалась Алексею своей студийной фотографией. Она не очень ему понравилась, потому что на ней на одной из длинных Татьяниных ног был едва заметный блеклый синяк. Но Алексей все равно гордился фотографией и всем показывал, а в какой-то компании обиделся - одна малознакомка, сжав лицо, сказала: «я так бы не села».
«Надо же! – чуть не возмутился он вслух. – Какого все о себе мнения!»
Алексей переживал, что Татьяна назначала встречи в центральных дорогих кафе и к тому времени, когда он появлялся, сразу становился должен немалые суммы за ее коктейли. Для него это были богатства Креза.
Но смешным оказалось то, что Татьяна стеснялась его, и это на первых порах заставляло его гордиться собой. В ее большой квартире в Кунцево, она даже закраснелась, когда он, по-киношному глядя на нее, впервые полноценно дотронулся до ее груди; лицо Татьяны стало особенно детским. Потом из лежачей позы, она вдруг села, подтянув к носу длинные свои коленки, и обхватила их руками.
- Я боюсь тебя, - сказала она, а Алексей раздражился на нее, а может, изобразил, что раздражился, и почему-то тут же вспомнил ее богачей, и его немыслимая фантазия нарисовала подробно, как она подпускает к себе толстого лысого мужчину.
Татьяниным любимым занятием было примерять новые платья, а Алексею нравилось следить за ней. С каждым новым платьем она меняла походку, делала ее манернее и этим выводила его из себя. И чем больше он раздражался, тем высокомернее делался в общении с Татьяной, а она, как видно, того и ждала.
- Какой ты жестокий! – говорила она, и ему делалось приятно.
Почти ежедневно Татьяна бывала в различных салонах красоты, где ей постоянно устраивали какие-то процедуры, что-то там отдирали, и она ругалась с девушками, которые делали это не ловко.
- Ой, обожгли голень!
Она выходила Алексею навстречу, на секунду улыбалась, а потом начинала жаловаться на обслуживание, кричать что-то про воск и обзывать девушек дурами.
- Видишь? Пожалей меня! – жаловалась она, показывая красным ногтем в ровную, такую интересную Алексею, икру. Бесстрастное лицо Алексея, казалось, уже было ответом на ее причитания. Тогда он еще боролся со своими эмоциями, потому что это было начало.
- Не грусти, - говорил он ей, два раза гладил по лопатке и нагло ухмылялся ее недовольному взгляду.
- Ты просто монстр! – завывала она, наслаждаясь своими жалобами и позволяя ему, тоже радуясь, обманывать себя. Нет, тогда еще на первых порах он часто фальшивил ей в ответ и удивлялся, как же его обман остается незаметным. Он задумывался: «Что, они там уже так привыкли к фальши, что ничего не видят? Столько раз уже друг друга обманули, что теперь совсем слепые? Ведь, если Бог хочет наказать, то…» А поначалу часто звучали лживые Алексеевы комплименты, и Татьяна не могла нарадоваться, с натянутой мимикой Алексей чмокал и приобнимал ее, а она от этого расцветала на глазах.
Один раз он пригласил Татьяну за город на дачу к своему другу. Это была дача, рядом с которой Алексей Шаров провел детство, где только начал, невольно повинуясь генам, вдыхать мир в творческом направлении.
- Фу, электричка, - сказала Таня. Она оделась как можно проще, как просил Алексей. На ней была смешная зимняя панамка и красная модная куртка. А Алексею стало стыдно, что он ездит в электричке.
- Может, на такси? – спросила Таня.
- Туда очень далеко, - ответил Алексей, и ему сделалось стыдно, что у него нет денег на такси до дачи. Ему всегда становилось так плохо, когда он остро ощущал нехватку денег, что уже пару месяцев, как у него начал болеть из-за этого живот. Стало в нем урчать, когда он чувствовал, что от жизни к его годам можно было добиться намного больше. «Как? А рви и выгрызай! Если ты чего-то в жизни не добился, значит, мало этого хотел». И он обещал себе, что когда-нибудь у него будет много денег, чтобы все время передвигаться только на такси, потому что теперь у него всегда будут только такие женщины как Татьяна.
В электричке ему казалось, что на них все оборачиваются. Таня мило выглядела в своей панамке – наверное, так модно за границей и ему нравилось наклоняться к ней и чмокать во вкусную юную щеку. Сцена «Девушка из высшего общества в русском народном вагоне» казалась ему очень контрастной, и он был даже готов вспомнить художественные порывы детства и зарисовать ее.
Иногда Татьяна морщилась, глядя в окно, иногда называла кого-то дураками и опять морщилась, а потом, когда поезд остановился и стоял пять-семь минут, она встревожено оглядывалась, а потом приблизила к Шарову личико и сказала: «Пожалуйста, Леша, сходи и дай машинисту долларов сто, чтобы он поехал».
Алексей посмотрел на Татьяну, а когда понял, что это сказано серьезно, захохотал и хихикал еще долго, пока уже двинувшийся состав не заглушил его смешков.
И там, на чужой даче, они целовались в темноте на совсем простых, еще советских простынях. И он опять, как будто в первый раз, ощущал какую-то тайну и не верил в свое наслаждение; представлялось ему в этом что-то фантастическое, хотя уже происходило в его жизни много такого, во что можно было не верить. Но все случавшееся с ним всегда оказывалось созвучным его внутреннему чувству собственной уникальности и избранности.
И Таня отстранялась и что-то слезливо говорила, а он был уже так близко к ней – через пять минут слов в темноте, перешел со своей кровати на ее.
- Я не могу сейчас, не могу, я еще не готова, - зашептала Таня так просительно, что он даже не стал пытаться убедить ее, а просто, доцеловав, молча перешел обратно к себе в постель, уже чем-то сильно довольный.
- Фу, какой ужасный дом, - сказала Таня утром. – Какое тут все грязное и старое.
А Алексею дом нравился именно тем, что ничего не изменилось в нем с того времени, когда он маленьким жил с бабушкой на соседнем участке.
Тогда ему было стыдно говорить местным ребятам, что это не их дача, а что ее сняли на лето, и он старался либо молчать, либо выдумывать что-то. И как же один раз он был рад, когда соседский мальчик сказал: «А-а, это, кажется, дача ваших родственников? Ваша хозяйка что-то говорила в правлении…»
«Да-да, - ухватился маленький Алексей, – и поэтому с нас за нее практически ничего не берут…»
И именно здесь, когда-то очень давно бабушка читала маленькому Алексею сказку Гауфа про угольщика Петера Мунка, сменявшего свое сердце на каменное. И маленький Алеша плакал, когда жена Мунка Лизбет умоляла холодного и жестокого Петера опомниться, не зная, что настоящее сердце Мунк отдал за золото Михелю-Голландцу.
Утром после катания с горки на санках, Алексей дал в руки Тане лопату и долго смеялся, как она с ней смотрится. Он попросил ее погрести снег и она, изобразив дурацкую, как Алексею представилось, «иностранную» гримасу, зачерпнула снег лопатой. Шаров забрал у нее инструмент. Таня часто делала лицом как-то так, как делают красотки-ведущие на экранах в модных программах. Сейчас она была похожа на ведущую спортивной программы.
Белая-белая русская зима в поселке его детства… Высокие вьюжные деревья, утихомирившиеся, наверное, в честь их приезда. Алексей вышел один на улицу и посмотрел на ее снежную линию. «Странно, - подумалось, - я ведь ничего уже не ощущаю… Когда-то жил здесь маленький, был влюблен в соседскую девочку, стремился к чему-то хорошему, верил в добро, а сейчас уже непонятно во что верю, если вообще верю. Наверное, только в то, что хочу всего добиться. Как жили писатели, к которым слава приходила после смерти? Какой в этом во всем был смысл? Нет, художник – любимец женщин, умнейший человек своей эпохи, тонкий аристократ в белом костюме и с тростью в руке... И как же бесят бессребреники! Люди, которые всю жизнь нищенствуют и только, как наркоманы, наслаждаются собою созданным, которое через несколько поколений по какой-то пошлой закономерности признают дети тех, кто всегда жил сыто. Ну, не так, конечно, все однозначно, но все равно так… Нет - художнику без белого костюма и трости!..»
Шаров пошел в комнату и долго смотрел на Татьяну, прихорашивающуюся у зеркала. «Как красива!» – он опять гордился, что, кажется, завладел ею. Был доволен, опять говорил приятности, сажал к себе на колени, но в то же время помнил - с Татьяной надо быть циничным Реттом Батлером или кем-то в этом роде. А Алексею так почему-то удобно в этом образе, хотя он и ощущал его сильно примитивным.
Обедали забавно, с шутками, Шаров был в ударе, а Татьяна высокомерно подтрунивала над его другом, сельским парнем из этих мест, который заикался и часто говорил невпопад, а в обществе Татьяны вообще засмущался.
А Алексей чувствовал, что Таня дышит его, шаровской, героикой, и в этом ему хорошо вралось, так что он сам путался и верил уже тому, что навыдумывал.
Впервые он унизил ее в квартире в паруснообразной новостройке в Кунцево, в запертой комнате, когда она боялась, что вот-вот войдет ее папа. Папа Татьяны - второй человек в банке Смоленского. Татьяну облегало красное платье, и она в босоножках на каблуках была почти одного роста с Алексеем, и она опять раздражала его, но уже манерностью своих вздохов.
Потом он вдруг обнаружил, что ему не нравится ее акцент – долгая жизнь за границей. Что акцент такой явный, Алексей раньше не очень-то замечал.
Он посмотрел на книжную полку в ее комнате и рядом с хорошими книгами увидел фото Тани вместе со звездами Голливуда – Николь Кидман, которая никогда не впечатляла Алексея, и с Робертом Де Ниро, которого Шаров очень уважал за хоть и недобрый, но яркий актерский талант. В Алек