Средневековое великолепие Кембриджу придавали семнадцать каменных зданий колледжей; внушительного вида часовни с витражами, зеленые газоны, старые деревья, великолепные сады вокруг домов ректоров и преподавателей; живописные каменные мосты в районе Бэкс, переброшенные через реку Кем, где студенты имели обыкновение плавать на плоскодонках, отталкиваясь шестами, или купаться нагишом возле Овечьего луга, в то время как дамы, идя по узкому переходу, спешили открыть свои зонтики от солнца, чтобы поглубже спрятать за шелковой завесой свои покрасневшие от смущения лица. Продолговатое белокаменное, со множеством окон здание сената, куда Чарлза и его сокурсников из колледжа Христа, как и выпускников других колледжей, вызывали по очереди для вручения дипломов, было образцом простоты и ясности классической архитектуры.
Он очутился перед массивными воротами колледжа Христа; пройдя прохладным каменным вестибюлем, с левой стороны которого находилась каморка привратника, Чарлз обогнул первый из четырехугольных внутренних двориков и остановился на южной стороне, куда выходили окна его комнат на втором этаже. Лишь в первый год учебы он жил в другом месте – над табачной лавкой на Сидней-стрит. Теперь он с восхищением смотрел на герань в стоявших по-прежнему цветочных ящиках. Что ж, пусть он и не научился здесь многому, зато колледж Христа, безусловно, излечил его от былого отвращения к сажж учебе.
Он вышел обратно через каменную арку. Сент-Андрус сливалась здесь с Риджент-стрит, вдоль которой тянулся длинный ряд домов с небольшими садиками и узкими дорожками, ведущими к ярко раскрашенным входным дверям. Водосточные желобы, обрамлявшие шиферные крыши, выводили дождевую воду в сад.
Дом профессора Генсло размерами несколько превосходил остальные – за счет подвала, верхняя половина окон которого находилась над уровнем земли. Каждый из этажей трехэтажного рыжевато-коричневого кирпичного здания имел арочное окно. Каменная арка заключала голубую дверь, а все жилище окружала четырехфутовая каменная стена. Дом был приятным и удобным, хотя и тесноватым, без претензий, что отличало его от домов профессоров из колледжа св. Иоанна, куда из соображений престижа стремилось попасть большинство гимназистов Шрусбери. Эразм и Чарлз отвергли этот колледж из-за царившей там слишком уж строгой дисциплины.
В отличие от многих своих коллег профессор Генсло, как и Адам Седжвик, не имел никаких личных средств. Будучи одновременно профессором ботаники в университете и помощником приходского священника англиканской церкви, он тем не менее должен был в бытность Чарлза студентом заниматься для заработка еще и репетиторством, иногда по шесть часов в день, чтобы иметь возможность содержать жену и троих детей, постоянно покупать книги и разные растения для ботанического сада и устраивать у себя дома встречи не только преподавателей, но и студентов, во время которых его жена Хэрриет неизменно умудрялась предложить гостям бутылочку мадеры и полное блюдо "паркинсов" печенья с имбирем.
По старой привычке Чарлз резко постучал семь раз бронзовым молоточком: пять быстрых ударов и два медленных. Дверь распахнулась – на пороге, приветствуя его, стоял улыбающийся профессор Генсло.
"Какое у него красивое и приятное лицо, – снова подумал Чарлз, другого такого в Кембридже нет".
Большую голову профессора венчала копна мягких густых черных волос, пушистые бакенбарды доходили до подбородка. Благородный лоб был крутым и высоким. Резкие черты, однако, смягчали широко поставленные кроткие, но все подмечавшие глаза, брови дугой, полный, но не властный рот, ямочка на подбородке, чистая мягкая кожа бронзоватого оттенка, как у человека, много бывающего на воздухе. Его крупное сильное тело, казалось, не знает усталости. Этот человек любил труд и в созидательной деятельности видел смысл жизни.
По общепринятой моде он носил упиравшийся в подбородок тугой крахмальный воротник с острыми концами, черный галстук, длинный пиджак и жилетку с лацканами, украшенную большими пуговицами. У него были хорошие руки с тонкими чувствительными пальцами, как будто специально созданные для занятий ботаникой. Выражение лица говорило о готовности поделиться всем, что он знает, если человек проявлял заинтересованность в постижении окружающего мира.
Неудивительно, что Джон Генсло стал главным человеком в жизни Чарлза. Он был одним из самых строгих учителей, готовых в то же время с бесконечным терпением прививать своим ученикам не просто знания, но и любовь к науке, учил методам исследования и способам усвоения всех богатств человеческого разума – одним словом, учил научно мыслить. Никогда не бывал он скучным, поучающим или деспотичным; его преподавание отличали остроумие и возбуждающее чувство сопричастности. За пять лет, проведенных Чарлзом в Эдинбурге и Кембридже, он убедился, насколько редки профессора, которых считают чудом и студенты, и преподаватели.
Хэрриет Дженинс Генсло спустилась по лестнице с десятимесячным младенцем на руках. Поцеловав Чарлза, она тихо произнесла:
– С возвращением. А вот ваш крестник.
– Вижу, вижу. Примите мои поздравления. И вы тоже, мой дорогой Генсло, теперь у вас есть продолжатель рода!
Первым делом Чарлз сообщил о заступничестве Джо-зайи Веджвуда и о согласии отца на путешествие. Генсло был в восторге.
– Прекрасно! Нас так разочаровало письмо с известием, что отец против вашей поездки. Мне было обидно так же, как в тот момент, когда я сам должен был отказаться от сделанного мне предложения.
Чарлз смотрел на учителя в полном замешательстве.
– Сделанного вам? Но вы никогда не говорили мне о нем.
– В этом не было особой необходимости. Вообще-то я его принял. Хэрриет согласилась – без моей просьбы. Но вид у нее был такой жалкий, что я тут же передумал. А первое предложение было сделано Леонарду Дженинсу, и он уже почти согласился, даже начал упаковываться. Опыт натуралиста у него многолетний: он собирал коллекции в болотах прямо возле своего дома в Боттишэм-Холле. Но поскольку на нем целых два прихода, он счел невозможным бросить их. Нужно тотчас же написать Джорджу Пи коку.
– Выходит, отец был прав, предположив, что до меня предложения уже делали другим. Наверное, на это место требуется кто-либо вроде меня, у кого нет ни семьи, ни обязанностей.
– Да. Наконец-то оно достается тому, кто его достоин. После завтрака Чарлз и Генсло отправились в сад за домом, благоухавший ранними сентябрьскими хризантемами.
Едва они поднялись со старых плетеных стульев, стоявших под гигантским дёреном, появилась Хэрриет в сопровождении визитера, которым оказался некий мистер Вуд, племянник лорда Лондондерри. Чарлз встречал его раньше "на пятницах" в доме профессора. Имени его он никогда не елышал и не знал, что этот человек делает и зачем тратит время на вечера, которые он называл "научными пятницами", поскольку рассуждал он лишь о политике, рабстве, всеобщем избирательном праве и о причинах, по которым только идеалисты могут считать, что Билль о реформе в состоянии когда-нибудь осуществиться на практике. Он был приземистым, с волосами, напоминавшими спутанную проволоку. Одетый по последней лондонской моде – остроносые ботинки, черные облегающие брюки со штрипками, двубортный сюртук и блестящий шелковый цилиндр, – он держался с гордым сознанием своего знатного происхождения. Однако радость его при виде Чарлза была неподдельной.
– Мой дорогой Дарвин! Какой приятный сюрприз! А я-то думал, что вы погребены в каком-нибудь шропшир-ском приходе, где в воскресенье охотитесь за людскими душами, а в будни – за жуками.
– Пока нет, Вуд. Похоже, что у меня два года отсрочки.
– Прекрасно. А ну, рассказывайте. Едва Чарлз начал, как Вуд перебил его:
– Подумать только! С капитаном Фицроем нас связывают родственные узы. Мы что-то вроде кузенов по линии лорда Лондондерри – он сводный брат матери Фицроя. Ходят слухи, что именно лорд Лондондерри и добился для него места капитана на "Бигле".
– "Бигль", – тихо повторил Чарлз. – Я впервые слышу название судна.
– Мы с капитаном Фицроем – большие друзья! – воскликнул Вуд. – Сейчас же возвращаюсь к себе и пишу ему хвалебное письмо о вас. Верите ли вы в судьбу, Дарвин? Я – да. Подумать только, что мы встретились тут в это воскресное утро, как раз накануне ваших окончательных переговоров в Лондоне!
– С вашей стороны, Вуд, это крайне любезно.
– О чем вы говорите! Ничего особенного! – Он повернулся к Генсло: – Я зашел, чтобы засвидетельствовать вам мое почтение, и прошу меня извинить, что покидаю вас. Время не ждет: в час письмо должно отправиться в Лондон почтовым дилижансом. Я хочу, чтобы уже сегодня вечером оно было у Фицроя.
Генсло и Чарлз, оба длинноногие, быстро зашагали по Трампингтон-стрит мимо ворот и внутренних двориков и вышли на улицу св. Марии, на которой стояла церковь св. Марии, маленькая, но необычайно изящная, где утром по воскресеньям преподобный мистер Генсло читал проповеди своим прихожанам. Когда они поравнялись с церквушкой, позади которой находилось старинное кладбище, профессор изучающе поглядел на Чарлза.
– Вы действительно хотите стать священником? Думаете, что справитесь?
Чарлз смутился: никогда еще ему не приходили в голову подобные мысли.
– Да, думаю. Занятия по теологии шли у меня неплохо, а книгу Пейли я знаю досконально. Так что у меня есть все основания полагать, что я смог бы написать и произнести сносную проповедь…
– Но вы не…
– Не слишком увлечен церковью? Нет, в моей семье никто этим не отличался. Впрочем, все мы верующие. Я думаю, что просто буду заботиться о своей пастве.
Несколько минут они шли молча, затем Чарлз сказал:
– Мой дорогой Генсло, может быть, вы срочно обучите меня искусству хранения экспонатов? Мои друзья из Эдинбурга немного познакомили меня с тем, как обращаться г морскими животными, а вы – с цветами и жуками. Вот пока и все мои познания. Между тем длинные переходы из порта в порт я собираюсь использовать для того, чтобы сохранить все собранное на берегу.
Генсло рассмеялся. Приятно было слышать его смех.
– Начнем с геологических экспонатов и окаменелостей. Сначала заверните их в бумагу, а потом в необработанную пеньку, известную больше как пакля, которая всегда в избытке и при этом дешева. Ее Вы найдете в любом порту. Каждую из находок надо пометить химическим карандашом, обязательно на ней самой, будь то раковина или кость. Вам также необходимо зайти в книжную лавку Уильяма Яррела в Лондоне и купить книжку Чарлза Лайеля "Основы геологии". Она чрезвычайно ценна практически, но никоим образом не следует принимать изложенные в ней взгляды. Автор выдвигает самые невероятные теории…
Ну а что касается беспозвоночных с мягкими телами, амфибий, рептилий и рыб, то их всех следует помещать для сохранности в винный или хлебный спирт. Берите красный винный спирт домашнего изготовления, так будет дешевле. На раствор должно приходиться семьдесят процентов спирта и тридцать – воды. Девять из десяти экспонатов погибают из-за того, что раствор слишком слабый. Если попадутся большие экземпляры, то надо разрезать живот, вынуть внутренности и хранить их отдельно. Не полагайтесь на память. Записывайте названия кораблей и дату их отплытия при отправке домой ящиков с экспонатами. И смотрите, чтобы получатель обязательно вел столь же точный учет.
Чарлз метнул взгляд в сторону друга:
– Но кто будет этим получателем? Ведь если я проплаваю два года, то ящиков наберется очень много, а экспонатов – тысячи. Не могу же я посылать их в Маунт. Там никто не знал бы, что с ними делать.
– Да, их следует посылать знающему человеку, который смог бы обследовать содержимое и убедиться, все ли соответствует дубликату описи.
– Извините меня, мой дорогой Генсло, но я полагаю, что вы только что нарисовали автопортрет. Кто, кроме вас, смог бы или захотел этим заняться?
Улыбка Генсло выражала удовлетворение и вместе с тем покорность судьбе.
– Попытайтесь сперва связаться с научными обществами в Лондоне. Они могут оказаться полезными. По возможности используйте стеклянные банки. Глиняная посуда и деревянные бочонки имеют обыкновение протекать или испаряют жидкость. Крышки банок обертывайте бычьим пузырем…
В воскресенье утром Чарлз и семейство Генсло оделись, чтобы идти в церковь. Небольшая уютная церковь св. Марии со сводчатым потолком из дугообразных обструганных топором брусков могла похвастаться на редкость слаженным хором. Преподобный мистер Генсло, величественный в богатом черном одеянии, для своей полуденной проповеди специально ради Чарлза использовал то место из Евангелия от Луки, где сказано: "Никто, зажегши свечу, не покрывает ее сосудом… а ставит на подсвечник, чтобы входящие видели свет. Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы".
После службы, пока супруги Генсло наносили визиты прихожанам, Чарлз повел обеих маленьких дочек, Френсис и Луизу, одетых в нарядные белые воскресные платья, на реку прогуляться. Многие из горожан уже были там, восседая в своих плоскодонках, на дне которых высились корзины со съестными припасами для пикника. Когда все вернулись в дом, то застали в библиотеке шагавшего из угла в угол Вуда с посеревшим лицом.
– Что случилось, мистер Вуд? – обратился к нему Генсло. – Вы чем-то расстроены?
– Да, это так, – ответил тот еле слышно. Наступило молчание. В руке Вуда дрожал листок веленевой бумаги.
–..Вот ответ на мое письмо к капитану Фицрою… – Он с трудом заставил себя повернуться к Чарлзу.
– Мне жаль, страшно жаль… но капитан Фицрой против вашей поездки, Дарвин. Это я, я виноват, что вы не сможете ехать.
– Вы? Но каким образом?
Вуд заскрежетал зубами, затем с трудом выдавил из себя несколько хриплых слов самообвинения:
–..Ничего, кроме похвалы… но я считал своим долгом сказать ему… по-родственному… что вы – виг, либерал… стоите за Билль о реформе… расширение права голоса.
– Ну да, – произнес в ответ Чарлз. – Билль расширил бы его для тех, чья собственность приносит десять или более фунтов стерлингов в год.
Вуд заставил себя подавить стон, чтобы собеседники ничего не услышали.
– Для нас, тори, Билль – это "повторение вселенского хаоса".
– А для нас, вигов, – голос Генсло был ровным и спокойным, – он провозвестник нового века. Однако при чем тут политика, когда речь идет о естественной истории?
– Ни при чем. Но "Бигль" – маленькое судно, и капитан Фицрой хочет яметь на борту такого натуралиста, который бы мог стать ему другом. Ведь никому другому это не дозволено. Он должен быть близок ему по духу, чтобы беседовать с ним за трапезой… никому другому не разрешено ни есть вместе с капитаном, ни входить в его каюту.
Раздражение в Чарлзе уступило место горькому разочарованию, как и тогда, когда отец отказал ему в поездке. Теперь снова он терял свой шанс.
– Вуд, разве я когда-нибудь навязывал вам свои политические взгляды?
– Никогда! Конечно, никогда! И Фицрою я написал только для того, чтобы рассказать, какой вы приятный человек. Но если бы вы стали спорить с ним из-за Билля… он никогда бы мне этого не простил. Да и для вас пребывание на "Бигле" стало бы невыносимым. Это место капитан Фицрой отдал своему давнишнему другу, некоему мистеру Честеру. Он, насколько я понимаю, служит в каком-то правительственном ведомстве.
Вуд ушел, а Чарлз все продолжал слепо кружить по комнате.
– Подумать только, сколько беспокойства я причинил отцу и дяде Джозу!
Лишь одно чувство, злость, было чуждо натуре Генсло. Но сейчас на щеках его зардели красные пятна.
– Это Пикок виноват во всем. Он заверил меня, что назначение натуралиста в его руках – и только в его.
Чарлз фыркнул, что было для него обычным способом выражения эмоций.
– Ну да, как же можно заставить капитана трижды в день делить трапезу с вигом, либералом? – произнес он язвительно. – Чего доброго, он еще посадит корабль на первую же мель. Когда подумаешь, что Билль о реформе, если ему вообще суждено миновать парламент, в лучшем случае затронет лишь семнадцать процентов англичан…
Лицо Генсло потускнело.
– Люди воюют из-за политики. Они воюют из-за религии. Они воюют из-за пограничных инцидентов, человеческий мозг редко когда упускает возможность, позволяющую уничтожить половину рода людского…
Мужчины замолчали. В час в комнату вошла Хэрриет, чтобы объявить, что обед готов. Ели они без всякого настроения. Когда молодая служанка подала серебряную соусницу с луковым соусом, приправленным гвоздикой и мускатом, ни Дарвин, ни Генсло не захотели поливать им хлебный пудинг. Чарлз молча положил свой прибор на стол. Генсло взглянул на него, вопросительно подняв брови.
– Что, уже раздумали ехать? Или пока еще нет?
– Вовсе нет. Ни пока, ни вообще. На рассвете "Стар" ["Стар" – в буквальном переводе "звезда", Здесь – название почтового дилижанса, – Прим. пер.] повезет меня в Лондон. Предложение занять место натуралиста мне сделали вполне официально. Так что завтра капитану Фицрою придется посмотреть мне прямо в глаза и сказать в лицо, что он отказывается. На меньшее я не соглашусь.
Прежде Чарлз несколько раз бывал в Лондоне с семьей и друзьями, большая, шумная, закопченная столица казалась ему суматошным и чужим городом. Ему повезло: он быстро нашел квартиру на Спринг гарденс, 17, всего в двух кварталах от Адмиралтейства. В его распоряжении была просторная угловая комната, где он тут же помылся и надел Чистое белье. Подойдя к окну, из которого открывался вид на Адмиралтейство, он вдруг подумал: "А что, если капитана Фицроя нет в Лондоне! Выходит, я зря сюда тащился?"
Но вот он проходит под вычурной аркой Адмиралтейства в Уайтхолле, с грифонами, гордо венчающими входные колонны, просит доложить о себе, и мальчик-посыльный тотчас возвращается с ответом:
– Капитан Фицрой шлет вам свое почтение, сэр. Он просит вас незамедлительно проследовать к нему в кабинет.
Вслед за мальчиком Чарлз поднялся по лестнице, прошел длинным коридором. Постучав, посыльный открыл дверь.
Первое, что бросилось Чарлзу в глаза, были совершенно голые стены. Когда морские офицеры возвращались из длительных плаваний, им предоставлялся отпуск, так что в Адмиралтействе они проводили всего несколько дней, необходимых для того, чтобы закончить и представить свои отчеты. Видимо, нужды в постоянных кабинетах у них не было.
В облике самого капитана Роберта Фицроя, однако, не было ничего аскетического. Когда он поднялся ему навстречу, Чарлз увидел, что это высокий поджарый человек аристократического вида – от курчавых темных волос и длинных бакенбард до элегантных башмаков. Плотно прижатые к голове уши, темные лучистые глаза под черными, резко очерченными бровями, своеобразные усы. Его тонкое лицо несколько портил длинный нос. Одетый по последней моде, он, однако, выглядел не денди, а деловым человеком.
Роберт Фицрой вел свое происхождение от незаконнорожденного отпрыска короля Карла II и графини Кливлендской Барбары Виерс. Он был внуком герцога Грэф-тонского и сыном лорда Чарлза Фицроя. Если, обладая умением держать себя, он и был несколько властным, то право на это он заработал, хотя большое состояние и досталось ему по наследству. В Королевский военно-морской колледж в Портсмуте он поступил в двенадцать лет и окончил его в девятнадцать с золотой медалью, приобретя известность своим великолепным знанием математики, метеорологии и искусства управлять парусником в самую отвратительную погоду, какую только можно себе представить.
В октябре 1828 года, когда ему было двадцать три года, находясь на британской королевской военно-морской базе в Рио-де-Жанейро, он получил приказ взять на себя командование кораблем его величества "Бигль", капитан которого покончил жизнь самоубийством. За четырнадцать или пятнадцать месяцев плавания ему удалось, к восторгу Адмиралтейства, привезти в Англию "самые совершенные карты". Великобритания, намеревавшаяся править миром с помощью своего флота, хотела произвести гидрографическую съемку береговой линии разных континентов, с тем чтобы найти подходящие места для стоянок и сооружения наилучших из возможных портов, а также нанести на карту впадающие в море реки.
Темные лучистые глаза Фицроя при виде Чарлза сверкнули.
– У вас великолепное чувство времени, Дарвин!
– Что вы имеете в виду, капитан?
– Приди вы десятью минутами раньше, у меня были бы для вас плохие новости.
– А пятью?
– Хорошие. Я только что получил записку от моего друга мистера Честера. Он сожалеет, что не может отправиться в плавание вместе со мной, так как не имеет возможности оставить службу. Если бы я мог взять своего друга, это означало бы, что для вас попросту не осталось бы места на нашем и без того перегруженном суденышке.
Эта неожиданная перемена судьбы заставила сердце Чарлза учащенно забиться.
– Итак, я принят?
– Я весьма доволен, что вы явились в Лондон столь быстро. Прошу прощения за мой поспешный ответ на письмо мистера Вуда. Трезво все взвесив, я понял, что двое молодых людей, если бы они подходили друг другу, никогда не стали бы спорить из-за английской политики, занимаясь съемкой южноамериканских или тихоокеанских берегов за тысячи миль от дома.
– Сэр, по натуре я совсем не спорщик.
– Прекрасно. Я предлагаю вам совместные трапезы у меня в каюте. Вам придется довольствоваться водой и самой простой пищей: я не употребляю ни вина, ни рома, когда командую судном. Вы также сможете пользоваться моим диваном в спокойные часы для чтения или отдыха. Правда, иногда мне необходимо уединение.
– Каждый имеет право побыть наедине с собой. Иногда это необходимо больше, чем еда или сон.
– Что ж, если мы будем относиться друг к другу подобным образом, то, надеюсь, поладим? Если нет, то, возможно, пожелаем друг другу провалиться в преисподнюю. Не хотите ли вы присесть? Должен предупредить вас: хотя я постараюсь предоставить вам во время плавания любые удобства, какие только смогу, их будет не слишком много. Я считаю своим долгом обрисовать все с самой худшей стороны. Было бы поистине ужасно, если, находясь рядом со мной, вы не чувствовали бы себя как дома. "Бигль" – маленькое суденышко, и нам всем предстоит жить одной семьей.
– Можно спросить вас, где я буду спать?
– В кормовой каюте. Ваш гамак мы подвесим в углу. Там у нас библиотека. Каюта несколько больше моей и окно тоже. Есть там и чертежный стол, он пригодится вам для работы. Гамак Джона "Порта Стокса будет висеть в противоположном углу. Этому офицеру девятнадцать, он – помощник картографа. Во время первого плавания "Бигля" он служил мичманом. Команда у нас весьма молода, мистер Дарвин, хотя большинство уже плавало под моим началом. Думаю, что вы поладите. Если, однако же, вы не захотите оставаться с нами, то сможете возвратиться обратно в Англию в любое время. Попутное судно в тех местах найдется всегда.
– Спасибо. Я думаю, что единственное, что может мне грозить, – это морская болезнь.
– Описания морских штормов сильно преувеличены. К тому же на время ненастной погоды – а это не больше двух месяцев в году – мы могли бы ради вашего здоровья оставлять вас на берегу, где вы будете в полной безопасности. На судне много книг: все они, а также приборы и оружие будут в вашем распоряжении. После того как судно бросит якорь, чтобы производить съемку местности и заниматься картографированием, вы сможете недели две оставаться на берегу и выполнять свою работу как натуралист. Иногда я буду к вам присоединяться. Меня также интересует естественная история и коллекционирование.
Лицо Чарлза загорелось при мысли о предстоящих стоянках в экзотических портах тропиков.
– Однако, прежде чем принять решение, вы должны своими глазами увидеть "Бигль". В ближайшее воскресенье я отправляюсь в Плимут на пароходе. Почему бы вам не присоединиться ко мне?
– С удовольствием.
– Решено. Наверное, вам захочется встретиться с капитаном Бофортом и обсудить условия плавания. Будьте так добры, порасспрашивайте его как следует о южных морях, расшевелите его хорошенько. А если на сегодня вы никуда не приглашены, прошу вас отужинать вечером со мной в клубе. Можно будет заказать вино и дичь.
– С удовольствием.
– Друзья наверняка станут говорить вам, что морской капитан – это чудовище, равного которому не сыщешь в созданном господом мире. Не знаю, как вам тут помочь: единственная моя надежда, что вы дадите мне испытательный срок. Мы отплываем из Плимута десятого октября.
Человек, на которого сейчас во все глаза смотрел Чарлз, казался, сидя за бюро, маленьким: поблескивающая лысина, глубоко посаженные глаза, нос и подбородок, как будто небрежно слепленные из замазки. Мгновения, понадобившегося Бофорту, чтобы оторваться от бумаг, оказалось достаточно, чтобы Чарлз разглядел на его изрезанном морщинами лице следы многолетних мучительных переживаний и унижений.
– Мистер Дарвин, ваше имя знакомо мне. Я имел удовольствие встречаться с вашим отцом в 1803 году, когда вас еще не было на свете. Вместе с сестрой Луизой мы через Ирландское море возили матушку к нему на консультацию. Ведь даже до нас в Ирландии дошла молва о его необычном умении исцелять своих пациенток. Мать моя много лет болела, в особенности ее мучила сыпь на ногах.
Ваш отец сразу же заявил, что его больше интересует общее состояние здоровья нашей матери, чем эта сыпь. Он посещал нас несколько дней кряду, затем разрешил отправиться домой. После этого визита ее здоровье резко пошло на поправку, хотя сыпь и не сошла. Мать дожила до девяноста четырех лет.
– Надеюсь, что смогу поддержать семейную репутацию. Улыбка Бофорта не изменила выражения его глаз.
– Вы виделись с капитаном Фицроем? Великолепный картограф. Что он вам сказал?
Чарлз пересказал суть своего разговора с капитаном Фицроем, не забыв упомянуть о его совете как следует расшевелить хозяина кабинета расспросами о южных морях.
– Дарвин, если вы отправитесь в кругосветное путешествие, но не завершите его, то с полным правом можете считать себя обманутым. Неделю вы проведете на острове Мадейра и столько же на Канарских островах…
– Замечательно! – воскликнул Чарлз. – Мы увидим Тенерифе и великолепное драконово дерево Гумбольдта.
Бофорт сперва насупился, затем решил не сердиться на дерзкого молодого человека, воображавшего, что "Бигль", корабль его величества, совершает плавание ради изучения природы.
–..Я еще и сейчас занимаюсь составлением вашего маршрута по южным морям. Вероятно, возвращаясь домой, вам придется пройти через Индийский архипелаг. Это займет в лучшем случае три года.
Чарлз побледнел. Три года вместо двух, на которые ему дали согласие! Не то чтобы сам он боялся этого года дополнительных трудностей: уж как-нибудь, раз надо, он приноровится к новой жизни. Но отец и сестры! Ведь они с трудом смирились даже с двухлетней разлукой! Что скажет отец, узнав о таком повороте событий? Он наверняка будет огорчен. Возможно, он сочтет себя обманутым и откажется от своего согласия на поездку! С ужасом ждал Чарлз того момента, когда придется обо всем сообщить родственникам. На какое-то мгновение он решил вообще не говорить им.
На скулах у него выступили желваки.
– Чем дольше продлится плавание, тем больше опыта и знаний у меня прибавится.
– Хорошо сказано. Я включу вас в список на довольствие – тогда питание обойдется вам всего в тридцать фунтов стерлингов за год, как и остальным офицерам. Я уже сообщил Пикоку, что Адмиралтейство не намерено платить вам жалованье, хотя оно и предусматривает для вас официальное назначение. Если, однако, вы все же настаиваете, то, вероятно, его вам определят.
– Капитан Бофорт, по этому последнему пункту я хотел бы переговорить со своим отцом. Он щедро выделял средства для моих занятий в Кембридже, и я полагаю, что он будет продолжать их мне выплачивать.
Бофорт непроизвольно заскрежетал зубами, вспомнив свою собственную молодость, когда он только и делал, что выплачивал отцовские долги. Чарлз почувствовал эту перемену в его настроении.
– Думаю, впрочем, что никакого жалованья не потребуется, сэр, произнес он нерешительно. – У меня нет никакой уверенности, что от меня на "Бигле" будет хоть какая-нибудь польза. Конечно, я намерен собирать коллекции по всем разделам естественной истории…
Бофорт сразу увидел, что он подрывал веру молодого человека в свои силы. Мускулы его лица расслабились. Когда он опять заговорил, голос его звучал мягко.
Встав, Чарлз поблагодарил капитана за участие. Бофорт уже склонился над картами, почти страшный в своей одержимости.
Наконец Чарлз снова очутился на улице: после двух этих бесед голова его кружилась. Миновав Уайтхолл, он сразу же за Казначейством свернул к Темзе, прошел вдоль внушительного вида парламентских зданий, потом вернулся к Вестминстерскому мосту-и, стоя на нем, долго глядел, как под ним бурлят зеленые воды реки, устремлявшиеся к Ла-Маншу. На руках у него выступила сыпь. Подобное происходило с ним до этого всего один или два раза, когда он испытывал нервное напряжение.
"Да, Шекспир прав. Есть и в самом деле "в делах людей приливная волна", я это испытал, – думал Чарлз. – Сегодня в час дня я считал, что надежды на путешествие нет. А в два тридцать я получаю не только официальное назначение, но и, возможно, жалование!".
Он вернулся к себе, помылся и переоделся, готовясь к дружескому ужину в клубе с капитаном Фицроем…