Философия издавна ставила истину рядом с бытием [1]. Первое открытие бытия сущего Парменидом «отождествляет» бытие с внимающим пониманием бытия: τό γαρ αϋτό νοεΐν έστίν τε και είναι1 (Дильс, фрагм. ('the same thing is for thought and for being') Аристотель подчеркивает в своем очерке истории открытия первых άρχαί2 (Мет. А.), что философы до него, ведомые «самими вещами», были принуждены к дальнейшему спрашиванию: αύτό τό πρᾶγμα ωδοποίησεν αύτοΐς και συνηνάγκασε ζητεϊν (Там же 984а 18 sq.) То же обстоятельство он отмечает и словами: ά ναγκαζόμε νοι δ'ακολουθεΐν τοις φαινομένους (Там же 986b 31.) он (Парменид) был принужден следовать тому, что казало себя само по себе. В другом месте говорится: ύπ' αυτής της αληθείας άναγκαζόμενοι', (Там же 984b 10.), они исследовали, вынуждаемые самой «истиной». Аристотель обозначает это исследование как φιλοσοφείν περί της αληθείας (Там же 983b 2, ср. 988а 20), «философствование» об «истине», или также άποφαίνεσθαι περι της άληθείας (Там же α 1, 993b 17), выявляющее показывание в виду и в области «истины». Философия сама определяется как επιστήμη τις της αληθείας (Там же 993b 20) наука «истины». Вместе с тем она однако характеризуется как έπιστημη, ή θεωρεί τό όν η ον (Там же Г 1, 1003а 21), как наука, которая рассматривает сущее как сущее, т. е. в аспекте его бытия.
Что означает здесь «исследовать об 'истине'», «наука 'истины'»? Становится ли в этом исследовании «истина» темой в смысле теории познания или суждения? Явно нет, ибо «истина» означает то же самое что «вещь», «само себя кажущее». Что опять же значит тогда выражение «истина», если оно может употребляться терминологически как «сущее» и «бытие»?
Если однако истина по праву стоит в исходной связи с бытием, то феномен истины втягивается в орбиту[2] фундаментально-онтологической проблематики. Но не должен ли тогда этот феномен встретиться уже внутри подготовительного фундаментального анализа, аналитики Dasein? В какой онтически-онтологической взаимосвязи стоит «истина» с Dasein и его онтической определенностью (ontischer Bestimmtheit - ontical characteristic of Dasein), которую мы именуем бытийной понятливостью? Поддается ли из нее выявлению основание, почему бытие необходимо сходится с истиной и она с ним? (Can the reason why Being necessarily goes together with truth and vice versa be pointed out in terms of such understanding?)
От этих вопросов не уйти. Так как бытие действительно «сходится» с истиной, феномен истины в теме предыдущего анализа уже и стоял, хотя не специально под этим титулом. Теперь в видах заострения бытийной проблемы надо отчетливо очертить феномен истины и фиксировать заключенные в нем проблемы. При этом не должно просто подытоживаться ранее разобранное. Разыскание принимает новый оборот[3].
Анализ пойдет от традиционной концепции истины и попытается высветить его онтологические основания (а). Из этих оснований станет виден исходный феномен истины. Отсюда даст показать себя производность традиционной концепции истины (б). Разыскание сделает ясным, что к вопросу о «сущности» истины необходимо принадлежит и другой, о способе существования истины. Вместе с этим пойдет прояснение онтологического смысла речи о том, что «истина существует», и рода необходимости, с какой «мы обязаны предполагать», что истина «существует» (в).
а) Традиционная концепция истины и ее онтологические основания
Три тезиса характеризуют традиционное толкование существа истины и мнение о ее первоначальной дефиниции: 1) «Место» истины есть высказывание (суждение). 2) Существо истины лежит в «согласованности» суждения со своим предметом. 3) Аристотель, отец логики, приписал истину суждению как ее исходному месту, он же и пустил в ход дефиницию истины как «согласования».
История концепции истины, которая могла бы быть представлена лишь на почве истории онтологии, здесь в виду не имеется. Некоторые характеристические отсылки к известному призваны ввести в аналитические разборы. (We shall introduce our analytical discussions by alluding to some familiar matters. – Гугл перевод с нем. Аналитические обсуждения должны начаться с некоторых характерных ссылок на знакомое).
Аристотель говорит: παθήματαιής ψυχής των πραγμάτων ομοιώματα,(de interpr. I, 16a 6.) «переживания» души, νοήματα («представления»), суть приравнивания к вещам. Это высказывание, предложенное никоим образом не как отчетливое сущностное определение истины (This assertion, which is by no means proposed as an explicit definition of the essence of truth,), стало среди прочего поводом для создания позднейшей формулировки существа истины как adaequatio intellectus et rei. Фома Аквинский,( Ср. Quaest. disp. de veritate qu. I, art. 1. ) отсылающий для этой дефиниции к Авиценне, который ее в свою очередь заимствовал из «Книги определений» Исаака Израэли (10 век), употребляет для adaequatio (приравнивания) также термины correspondentia (соответствие) и convenientia (схождение).
Неокантианская теория познания 19 века неоднократно характеризовала эту дефиницию истины как выражение методически отсталого наивного реализма и объявила ее несоединимой с постановкой вопроса, прошедшей через «коперниканский поворот» Канта. При этом упускают, на что обратил внимание уже Брентано, что и Кант держится той же концепции истины, настолько, что даже не подвергает ее хотя бы разбору: «Старый и знаменитый вопрос, каким мнили загнать в угол логиков... этот: что есть истина? В объяснении именования истины, а именно что она есть согласованность познания с его предметом, здесь нет надобности, оно предполагается...»(Критика ч. р. Изд. 2 с. 82.).
«Если истина состоит в согласованности познания с его предметом, то тем самым этот предмет должен быть отделен от других; ибо познание ложно, если не согласуется с предметом, к которому отнесено, пусть оно и содержит нечто, что в отношении других предметов могло бы пожалуй быть и верно».(Там же с. 83.) И во Введении к трансцендентальной диалектике Кант говорит: «Истина или кажимость существуют не в предмете, насколько он созерцается, но в суждении о таковом, насколько он мыслится» (Там же с. 350).
Характеристика истины как «согласованности», adaequatio, ομοιωσις, правда очень обобщенна и пуста. За ней однако все же придется признать какое-то право, раз она держится несмотря на крайнее разнообразие интерпретаций познания, несущего тем не менее этот отличительный предикат. Мы спросим теперь об основаниях этого «отношения». Что невыраженно со-полагается в совокупности отношения — adaequatio intellectus et rei? Какой онтологический характер имеет само со-полагаемое?
Что вообще подразумевается термином «согласованность»? Согласованность чего-то с чем-то имеет формальный характер отношения чего-то к чему-то. Всякая согласованность и тем самым также «истина» есть отношение. Но не всякое отношение есть согласованность. Знак указывает на указываемое. Указывание есть отношение, но никак не согласованность знака и указываемого. Очевидно однако и не всякая согласованность также подразумевает нечто подобное convenientia, которая фиксирована в дефиниции истины. Число 6 согласуется с 16—10. Числа согласуются, они равны в аспекте сколько. Равенство есть определенный вид согласованности. К последней структурно принадлежит такая вещь как «в аспекте». Что это, в аспекте чего согласуется соотносимое в adaequatio? При прояснении «отношения» истинности надо обратить внимание и на своеобразие членов отношения. В аспекте чего согласуются intellectus и res? Предлагают ли они по своему образу бытия и своему сущностному содержанию вообще что-то, в аспекте чего могли бы согласоваться? Если равенство на основании отсутствия между ними однородности невозможно, то они (intellectus et res) тогда пожалуй подобны? Но ведь познание должно все-таки «подавать» вещь так, как она есть. «Согласованность» имеет характер релятивности: «так — как». Каким образом это отношение как отношение между intellectus и res возможно? Из этих вопросов становится ясно: для выявления структуры истины недостаточно просто предполагать это совокупное целое отношения, но надо вопрошая вернуться в бытийную взаимосвязь, несущую это целое как такое.
Требуется ли однако для этого развернуть «теоретико-познавательную» проблематику в аспекте субъект-объектного отношения или анализ может ограничиться интерпретацией «имманентного сознания истины», т. е. остаться «внутри сферы» субъекта? Истинно по всеобщему мнению познание. Познание же есть суждение. В суждении надо различать: вынесение суждения как реальный психический процесс и вынесенное суждение как идеальное содержание. О последнем говорят, что оно «истинно». Реальный психический процесс напротив наличен или нет. В отношении согласованности стоит таким образом идеальное содержание суждения. Оно тогда касается взаимосвязи между идеальным содержанием суждения и реальной вещью как тем, о чем судят. Согласование по своему способу бытия реально или идеально или ни то ни другое? Как онтологически схватить отношение между идеально сущим и реально наличным? Оно все же имеется, и имеется в фактическом суждении не только между содержанием суждения и реальным объектом, но вместе между идеальным содержанием и реальным осуществлением суждения; и здесь явно еще «глубже»?
Неужели спросить об онтологическом смысле отношения между реальным и идеальным (о μέθεξις участие, (со)причастность.) нельзя? Отношение должно все же иметь место. Что онтологически значит имение места?
Что может отказать этому вопросу в правомерности? Случайность ли, что эта проблема вот уже более двух тысячелетий не тронулась с места? Вопрос идет вкось уже в установке, в онтологически непроясненном разделе реального и идеального?
И не вообще ли при внимании к «действительному» вынесению суждения разделение реального осуществления и идеального содержания неоправданно? Не расщепляется ли действительность познания и суждения на два бытийных способа и «слоя», скрепить которые познавательному способу бытия никогда не удастся? Не прав ли психологизм, что противится этому разделению, хотя сам он и не проясняет, ни даже просто как проблему не знает бытийный способ мышления помысленного?
В вопросе о способе бытия adaequatio откат к разведению акта суждения и содержания суждения не продвигает разбор вперед, а делает лишь очевидным, что прояснение способа бытия самого познания становится неизбежно. Необходимый тут анализ должен попытаться вместе с тем ввести в обзор феномен истины, характеризующий познание. Когда в самом познании истина становится феноменально выражена? Тогда, когда познание доказывает себя истинным. Самодоказательство удостоверяет ему его истинность. В феноменальной взаимосвязи показывания должно стало быть обнаружиться отношение согласованности.
Пусть кто-то повернувшись к стене спиной осуществит истинное высказывание: «Картина на стене висит криво». Это высказывание доказывается тем, что высказывающий повернувшись вправду воспринимает криво висящую картину на стене. Что в этом доказательстве доказано? Каков смысл удостоверения высказывания? Констатируется ли скажем согласованность «познания», соотв. «познанного», с вещью на стене? Да и нет, смотря по тому, интерпретировано ли как следует феноменально то, что сказано выражением «познанное». К чему высказывающий, когда он — не вправду воспринимая, а «только представляя» картину — судит, отнесен? К каким-то «представлениям»? Заведомо нет, если представление здесь должно значить: представление как психический процесс. Он не отнесен и к представлениям в смысле того, что представлено, насколько под представленным подразумевается «образ» реальной вещи на стене. Скорее уж это «лишь представляющее» высказывание по его самому своему смыслу отнесено к реальной картине на стене. Имеется в виду именно она и ничто иное. Всякая интерпретация, подсовывающая здесь что-то другое, будто бы подразумеваемое в лишь представляющем высказывании, исказит феноменальный фактосостав того, о чем высказываются. Высказывание есть бытие к самой сущей вещи. А что доказано правдой восприятия? What gets demonstrated is the Being-uncovering of the assertion Ничто другое как то, что это есть то самое сущее, которое подразумевалось в высказывании. In carrying out such a demonstration, the knowing remains related solely to the entity itself. Удостоверяется, что высказывающее бытие к высказываемому есть выявление сущего; что им это сущее, к которому оно есть, раскрывается. In this entity the confirmation, as it were, gets enacted. Доказывается бытие-раскрывающим высказывания. Причем познание в акте доказывания остается отнесено единственно к самому сущему. На нем самом как бы разыгрывается все удостоверение. Имеющееся в виду сущее само кажет себя так, как с ним самим оно есть, т. е. что оно в то-самости есть так, как сущим оно выявлено, раскрыто в высказывании. The entity itself which one has in mind shows itself just as it is in itself; that is to say, it shows that it, in its selfsameness, is just as it gets pointed out in the assertion as being—just as it gets uncovered as being. Представления не сравниваются, ни между собой, ни в отношении к реальной вещи. Representations do not get compared, either among themselves or in relation to the Real Thing.
Доказывается не согласованность познания и предмета или тем более психического и физического, но также и не таковая между разными «содержаниями сознания». What is to be demonstrated is not an agreement of knowing with its object, still less of the psychical with the physical; but neither is it an agreement between 'contents of consciousness' among themselves.
Доказывается единственно раскрытость самого сущего, оно в как своей раскрытости. What is to be demonstrated is solely the Being-uncovered [Entdeckt-sein] of the entity itself— that entity in the "how" of its uncoveredness. Последняя удостоверяется в том, что высказанное, которое есть само сущее, кажет себя как то самое. This uncoveredness is confirmed when that which is put forward in the assertion (namely the entity itself) shows itself as that very same thing.
Удостоверение означает: самопоказание сущего в то-самости1. ("Confirmation" signifies the entity's showing itself in its selfsameness) Удостоверение осуществляется на основе самопоказа сущего ( The confirmation is accomplished on the basis of the entity's showing itself). Это возможно только так, что высказывающее и удостоверяющее себя познание по своему онтологическому смыслу есть раскрывающее бытие к самому реальному сущему. This is possible only in such a way that the knowing which asserts and which gets confirmed is, in its ontological meaning, itself a Being towards Real entities, and a Being that uncovers.
Высказывание истинно, значит: оно раскрывает сущее в нем самом. Оно высказывает, оно показывает, оно «дает увидеть» (άπόφανσις) сущее в его раскрытости. Бытие-истинным (истинность) высказывания должно быть понято как бытие-раскрывающим. Истинность имеет таким образом никак не структуру согласованности между познанием и предметом в смысле приравнивания одного сущего (субъекта) к другому (объекту).
Бытие-истинным как бытие-раскрывающим опять же онтологически возможно только на основе бытия-в-мире. Этот феномен, в котором мы опознали основоустройство Dasein, есть фундамент исходного феномена истины. Последний должен теперь быть прослежен пристальнее.
1 К идее доказывания как «идентификации» ср. Гуссерль, Лог. разыск. изд. 2, т. II, 2-я часть, VI разыскание. Об «очевидности и истине» там же §§ 36—39, с. 115 слл. Обычные представления феноменологической теории истины ограничиваются тем, что сказано в критических Пролегоменах (т. I), и отмечают связь с учением о пропозиции Больцано. Наоборот, позитивные феноменологические интерпретации, в корне отличные от теории Больцано, оставляются в покое. Единственный, кто извне феноменологического исследования воспринял названные разыскания позитивно, был Э. Ласк, чья «Logik der Philosophie» (1911) так же сильно обусловлена VI разысканием (О чувственном и категориальном созерцаниях с. 128 слл.), как его «Lehre vom Urteil» (1912) — названными разделами об очевидности и истине.
б) Исходный феномен истины и производность традиционной концепции
истины
Быть-истинным (истинность) значит быть-раскрывающим. Но не крайне ли прихотлива эта дефиниция истины? С такими насильственными понятийными определениями пожалуй и удастся исключить из понятия истины
идею согласованности. Не придется ли за это сомнительное приобретение платить тем, что старая «добрая» традиция будет повергнута в ничтожность? Но прихотливая на вид дефиниция содержит лишь необходимую интерпретацию того, что древнейшая традиция античной философии изначально ощущала, а дофеноменологически и понимала. Бытие-истинным λόγος^ как άπόφανσις^ есть άληθεύειν по способу άποφαίνεσθαι: давать видеть — изымая из потаенности — сущее в его непотаенности (раскрытости), αλήθεια, которую Аристотель согласно вышеприведенным местам ставит рядом с πράγμα, φαινόμενα, означает «сами вещи», то, что кажет себя, сущее в как его раскрытости. И случайность ли, что в одном фрагменте Гераклита\ древнейшем философском поучении, где специально трактуется λόγος, проглядывает выявленный феномен истины в смысле раскрытости (непотаенности)? λόγος^ и тому, кто его говорит и понимает, противопоставляются непонятливые. λόγος есть φράζων οκως έχει, он говорит, как обстоит с сущим. Для непонятливых напротив λανθάνει, остается в потаенности, что они делают; они έπιλανθάνονται, забывают, т. е. это погружается для них снова в потаенность. Итак к λόγος^ принадлежит непотаенность, ά-λήθεια. Перевод через слово «истина» и тем более теоретические концептуальные определения этого выражения прикрывают смысл того, что греки в порядке дофилософской понятности «само собой разумеется» клали в основу терминологического употребления алетейи.
Привлечение подобных свидетельств должно остерегаться разнузданной словесной мистики; хотя в конце концов дело философии охранить силу элементарнейших слов, в каких выговаривает себя Daseinе, от того, чтобы они были нивелированы обыденным рассудком до непонятности, служащей со своей стороны источником для мнимых проблем.
Что раньше2 о логосе и алетейе было изложено как бы в догматической интерпретации, теперь получило свое феноменальное доказательство. Предложенная «дефиниция» истины никак не отрясание традиции, но ее исходное освоение: тем более в случае если удастся показать, что — и как —
1 Ср. Дильс, Фрагменты досократиков, Гераклит фр. 1.
Ср. с. 63 слл.
на основе исходного феномена истины теория должна была прийти к идее согласования.
«Дефиниция» истинности как раскрытости и бытия-раскрывающим не есть и голое словесное пояснение, но вырастает из анализа тех установок Daseinя, которые мы ближайшим образом обыкновенно именуем «истинными».
Быть-истинным как быть-раскрывающим есть способ бытия Daseinя. Что делает возможным само это раскрытие, необходимо должно в каком-то еще более исходном смысле быть названо «истинным». Экзистенциально-онтологические основания самого раскрытия впервые показывают исходнейший феномен истины.
Раскрытие есть бытийный способ бытия-в-мире. Усматривающее или также и пребывающе- наблюдающее озабочение раскрывают внутри мирное сущее. Оно становится тем, что раскрыто. Оно «истинно» во втором смысле. Первично «истинно», т. е. раскрывающе, Daseinе. Истина во втором смысле значит не бытие-раскрывающим (раскрытие), но бытие-раскрытым (раскрытость).
Предшествующим анализом мирности мира и внутримирного сущего было однако показано: раскрытость внутримирного сущего основывается в разомкнутости мира. Разомкнутость со своей стороны есть основообраз Daseinя, соразмерно которому оно есть свое вот. Разомкнутость конституируется расположением, пониманием и речью и затрагивает равноисходно мир, бытие-в и самость. Структура заботы как вперёд себя — уже бытия в мире — как бытия при внутримирном сущем хранит в себе разомкнутость Daseinя. С нею и через нее есть раскрытость, отчего лишь с разомкнутостью Daseinя впервые достигается исходнейший феномен истины. Что ранее было выявлено об экзистенциальной конституции вот1 и в связи с повседневным бытием вот2, касалось не чего иного как исходнейшего феномена истины. Поскольку Daseinе по сути есть своя разомкнутость, как разомкнутое размыкает и раскрывает, оно по сути «истинно». Daseinе существует «в истине». У этого высказывания онтологический смысл. Оно значит не что Daseinе онти-
1 Ср. с. 159 слл.
Ср. с. 194 слл.
чески всегда или хоть иногда введено «во всю истину», но что к устройству его экзистенции принадлежит разомкнутость его самого своего бытия.
При принятии ранее достигнутого полный экзистенциальный смысл положения «Daseinе существует в истине» может быть передан через следующие определения:
1) К бытийному устройству Daseinя сущностно принадлежит разомкнутость вообще. Она охватывает целое бытийной структуры, эксплицированной феноменом заботы. К последней принадлежит не только бытие-в-мире, но бытие при внутримирном сущем. С бытием Daseinя и его разомкнутостью есть равноисходно раскрытость внутримирного сущего.
2) К бытийному устройству Daseinя, а именно как конститутив его разомкнутости, принадлежит брошеность. В ней обнажается, что Daseinе есть всегда уже как мое, и это в определенном мире и при определенном круге определенного внутримирного сущего. Разомкнутость по своей сути фактична.
3) К бытийному строю Daseinя принадлежит набросок: размыкающее бытие к своей способности быть. Daseinе может как понимающее понять себя из «мира» и других или из его самой своей бытийной способности. Возможность, названная последней, означает: Daseinе размыкает себя себе самому в самой своей способности быть и как эта последняя. Эта собственная разомкнутость кажет феномен исходнейшей истины в модусе собственности. Исходнейшая, именно собственнейшая разомкнутость, в какой Daseinе как способность-быть способно быть, есть истина экзистенции. Она получает свою экзистенциально-онтологическую определенность лишь во взаимосвязи анализа собственности Daseinя.
4) К бытийному строю Daseinя принадлежит падение. Ближайше и чаще всего Daseinе затеряно в своем «мире». Понимание как бросание себя на бытийные возможности вложило себя в него. Растворение в людях означает господство публичной истолкованности. Раскрытое и разомкнутое состоит в модусе искаженности и замкнутости через толки, любопытство и двусмысленность. Бытие к сущему не погашено, но лишено корней. Сущее не полностью потаено, но именно открыто, однако вместе с тем искажено; оно кажет себя — но в модусе кажимости. Рав-
ным образом прежде открытое опять тонет назад в искажение и потаенность. Daseinе, поскольку сущностно падающее, существует по своему бытийному устройству в «неистине». Этот титул здесь равно как выражение «падение» употребляется онтологически. Всякую онтически негативную «оценку» при его экзистенциально-аналитическом употреблении надо отвести. К фактичности Daseinя принадлежит замкнутость и закрытость. Полный экзистенциально- онтологический смысл положения: «Daseinе существует в истине» равноисходно говорит также: «Daseinе существует в неистине». Но лишь насколько Daseinе разомкнуто, оно также замкнуто; и насколько с Daseinем всегда уже раскрыто внутримирное сущее, такое сущее как возможное внутримирно встречное бывает закрыто (потаено) или искажено.
Потому Daseinе должно по сути и то, что уже открыто, тоже специально усваивать себе против кажимости и искажения, снова и снова обеспечивая его открытость. По-настоящему всякое новооткрытие совершается не на базе полной потаенности, но отталкиваясь от раскрытости в модусе кажимости. Сущее выглядит так, будто..., т. е. оно известным образом уже раскрыто и все же еще искажено.
Истину (раскрытость) надо всегда еще только отвоевывать у сущего. Сущее вырывают у потаенности. Любая фактичная раскрытость есть как бы всегда хищение. Случайность ли, что греки высказываются о существе истины в привативном выражении (ά-λήθεια)? Не заявляет ли о себе в таком самовысказывании Daseinя исходная бытийная понятность самого себя, понимание, пусть лишь доонтологическое, того, что бытие-в-неистине составляет сущностное определение бытия-в-мире?
Что богиня истины, ведущая Парменида, ставит его перед двумя путями, путем открытия и путем утаивания, означает не что иное как: Daseinе существует всегда уже в истине и неистине. Путь открытия, тот самый, достигается лишь в κρίνειν λόγφ, в понимающем различении их обоих и решимости на один1.
2 К. Reinhardt, ср. Parmenides und die Geschichte der griechischen Philosophie (1916), впервые осмыслил и разрешил много обсуждавшуюся проблему взаимосвязи обеих частей парменидовской научной поэмы, хотя он не выявляет специально онтологический фундамент для взаимосвязи (."ίληίν.ι; и δόξα и ее необходимости.
Экзистенциально-онтологическое условие того, что бытие-в-мире определяется «истиной» и «неистиной», лежит в том бытийном устройстве Daseinя,* которое мы обозначили как брошеное бросание-себя-на. Оно конститутив структуры заботы.
Экзистенциально-онтологическая интерпретация феномена истины дала: 1) Истинность в исходнейшем смысле есть разомкнутость Daseinя, к которой принадлежит раскрытость внутримирного сущего. 2) Daseinе равноисходно существует в истине и неистине.
Эти положения смогут внутри горизонта традиционной интерпретации феномена истины стать полностью прозрачны** только тогда, когда удастся показать: 1) Истина, понятая как согласованность, ведет свое происхождение из разомкнутости, и это на путях определенной модификации. 2) Способ бытия разомкнутости сам ведет к тому, что ближайшим образом ее производная модификация входит в поле зрения и направляет теоретическую экспликацию структуры истины.
Высказывание и его структура, апофантическое как, фундированы в толковании и его структуре, герменевтическом как, и далее в понимании, разомкнутости Daseinя. Истинность же расценивают как отличительное определение производного таким способом высказывания. Соответственно корни истинности высказывания протягиваются назад в разомкнутость понимания1. Помимо этого указания на происхождение истинности высказывания теперь должен быть еще специально показан в его производности феномен согласованности.
Бытие при внутримирном сущем, озабочение, раскрывающе. К разомкнутости же Daseinя сущностно принадлежит речь2. Daseinе выговаривает себя; себя — как раскрывающее бытие к сущему. И как такое оно выговаривается о раскрытом сущем в высказывании. Высказывание со-общает сущее в как его раскрытости. Внимая сообщение, Daseinе вводит себя вниманием в раскрывающее бытие к обсуждаемому сущему. Выговоренное высказывание содержит в своем о-чем ту раскрытость
су-1
Ср. выше § 33, с. 180 слл. Высказывание как производный модус толкования.
5)
Ср. § 34, с. 187 слл.
щего. Она хранится в выговоренном. Выговоренное делается как бы внутримирно подручным, которое можно подхватить и снова проговорить. На основе сохранения раскрытости это подручное выговоренное само по себе имеет какое-то отношение к сущему, высказыванием о каком всегда бывает выговоренное. Раскрытость есть всегда раскрытость чего... И во вторящей речи вторящее Daseinе тоже входит в некое бытие к самому обсуждаемому сущему. Но оно избавлено, и таким себя держит, от исходного воссоздания раскрытия.
Daseinе не обязательно ставит себя в «самобытном» опыте перед самим сущим и остается все же соответственно в некоем бытии к нему. Раскрытость усваивается в широких масштабах не через всякий раз свое открытие, но через вторение тому, что на слуху. Растворение в сказанном принадлежит к способу бытия людей. Выговоренное как такое берет на себя всё бытие к открытому в высказывании сущему. Когда опять же последнее должно быть усвоено специально в аспекте его раскрытости, то это значит: высказывание должно быть доказано как раскрывающее. Но выговоренное высказывание есть нечто подручное, а именно так, что оно как сохраняющее раскрытость само по себе имеет отношение к раскрытому сущему. Засвидетельствование его открывающего характера теперь значит: засвидетельствование отношения высказывания, хранящего раскрытость, к сущему. Высказывание есть нечто подручное. Сущее, к которому оно как раскрывающее имеет отношение, есть внутримирно подручное соотв. наличное. Само отношение подает себя таким образом как наличное. Отношение же состоит в том, что хранимая в высказывании открытость есть всегда открытость чего-то... Суждение «содержит нечто, что значимо в отношении предметов» (Кант). Отношение через свое переключение на отношение между наличными приобретает теперь само характер наличности. Раскрытость чего-то становится наличной примеренностью одного наличного, высказывания, к другому, обговоренному сущему. И если эта примеренность рассматривается больше уже лишь как отношение между наличными, т. е. способ бытия членов отношения понят без различия как лишь наличное, то отношение кажет себя как наличная согласованность двух наличных.
Раскрытость сущего переходит с выговоренностью высказывания в бытийный род внутримирно подручного. По-
скольку же в ней как раскрытости чего-то хранится отношение к наличному, раскрытость (истина) со своей стороны становится наличным отношением между наличными (intellectus и res).
Фундированный в разомкнутости Daseinя экзистенциальный феномен раскрытости становится наличным свойством, еще хранящим в себе характер отношения, и в качестве такого распадается в наличное отношение. Истинность как разомкнутость и раскрывающее бытие к раскрытому сущему стала истиной как согласованием между внутримирно подручным. Тем самым онтологическая производность традиционной концепции истины показана.
Но что в порядке взаимосвязей экзистенциально-онтологического фундирования последнее, онтически-фактично сходит за первое и ближайшее. А этот факт в аспекте своей необходимости основывается опять же в способе бытия самого Daseinя. В озаботившемся погружении Daseinе понимает себя из внутримирно встречающего. Принадлежащую к раскрыванию раскрытость находят внутри мира ближайшим образом в выговоренном. Но не только истина встречает как наличное, а вообще бытийная понятливость понимает сразу все сущее как наличное. Ближайшее онтологическое размышление об онтически ближайше встречной «истине» понимает λόγος (высказывание) как λόγος τινός (высказывание о..., раскрытость чего...), но интерпретирует феномен как наличное на его возможную наличность. Поскольку же последняя приравнивается вообще к смыслу бытия, то вопрос, исходен или нет этот способ бытия истины и его ближайше встречная структура, вообще не может шевельнуться. Ближайше господствующая и по сей день принципиально и отчетливо не преодоленная бытийная понятливость Daseinя сама скрывает исходный феномен истины.
Вместе с тем нельзя однако упускать, что у греков, которые первыми научно оформили и привели к господству эту ближайшую понятность бытия, одновременно шевелилось исходное, пусть доонтологическое понимание истины и — по меньшей мере у Аристотеля — даже утверждало себя против лежащего в их онтологии сокрытия1.
1 Ср. Eth. Nic. Ζ и Met. Q 10.
Аристотель никогда не ратовал за тезис, будто исходное «место» истины есть суждение. Он говорит наоборот, что λόγος есть бытийный способ Daseinя, способного быть раскрывающим или скрытным. Эта двоякая возможность есть отличительное в истинности λόγος^, он есть поведение, способное также скрывать. И поскольку названного тезиса Аристотель не утверждал, никогда не доходил он и до того чтобы «расширить» понятие λόγος^ до чистого νοειν. «Истина» αίσθησνς^ и видения «идей» есть исходное раскрытие. И лишь поскольку νόησις первично раскрывает, λόγος как διανοειν тоже может иметь функцию раскрытия.
Тезис, что исконное «место» истины есть суждение, не только совсем напрасно апеллирует к Аристотелю, он и по своему содержанию есть упущение структуры истины. Не высказывание есть первичное «место» истины, но наоборот, высказывание как модус усвоения раскрытости и как образ бытия-в-мире основано в раскрытии, соотв. в разомкнутости Daseinя. Эта исходнейшая «истина» есть «место» высказывания и онтологическое условие возможности того, что высказывания могут быть истинными или ложными (раскрывающими или скрывающими).
Истина, в исходнейшем смысле понятая, принадлежит к основоустройству Daseinя. Этим титулом означен экзистенциал. Тем самым однако намечен уже и ответ на вопрос о способе бытия истины и о смысле необходимости той предпосылки, что «истина существует».
в) Способ бытия истины и предпосылка истины
Daseinе как конституированное разомкнутостью всегда есть в истине. Разомкнутость есть сущностный способ бытия Daseinя. Истина «имеется» лишь поскольку и пока есть Daseinе. Сущее лишь тогда открыто и лишь до тех пор разомкнуто, пока вообще Daseinе есть. Законы Ньютона, правило о противоречии, всякая истина вообще истинны лишь пока есть Daseinе. До бытия Daseinя, и когда его вообще уже не будет, не было никакой истины и не будет никакой, ибо тогда она как разомкнутость, открытие и раскрытость не сумеет быть. До открытия законов Ньютона они не были «истинны»; отсюда не следует ни что они были ложны, ни тем
более что они, когда онтически раскрытость уже не будет возможна, могли бы стать ложны. Точно так же не лежит в этом «ограничении» и принижение истинности «истин».
Законы Ньютона были до него ни истинны ни ложны, не может значить что сущего, которое они раскрывая выявляют, до того не было. Законы стали через Ньютона истинны, с ними сущее стало для Daseinя доступно само по себе. С раскрытостью сущего это последнее кажет себя именно как сущее, которое прежде уже было. Так открывать есть способ бытия «истины».
Что существуют «вечные истины», будет достаточно доказано только если удастся показать, что во всю вечность Daseinе было и будет. До тех пор пока этого доказательства недостает, тезис остается фантастическим утверждением, не выигрывающим в правомерности оттого, что философы в него сплошь да рядом «верят».
Всякая истина соразмерно своему сущностно Daseinеразмерному способу бытия отнесена к бытию Daseinя. Означает ли эта отнесенность то же что: всякая истина «субъективна»? Если «субъективна» интерпретируют как «оставлена на произвол субъекта», то конечно нет. Ибо раскрытие по его самому своему смыслу отнимает высказывание у «субъективного» произвола и ставит раскрывающее Daseinе перед самим сущим. И лишь поскольку «истина» как открытие есть способ бытия Daseinя, из его произвола она может быть изъята. «Общезначимость» истины тоже укоренена только в том, что Daseinе способно раскрывать и высвобождать сущее само по себе. Только так это сущее само по себе способно обязывать всякое возможное высказывание, т. е. выявление себя. Задета ли верно понятая истина хоть в малейшей мере тем, что онтически она возможна только в «субъекте» и с его бытием стоит и падает?
Из экзистенциально понятого способа бытия истины теперь становится по