— Господи боже мой!.. — орал Сеттон.
Техасцы закричали — это был какой-то нечленораздельный вой.
Они вскочили на коней. Все пришло в движение, словно взбаламученный пруд. Оба англичанина, глупо улыбаясь, уставились друг на друга и взялись за руки. Телеграфиста затошнило, во рту стало сухо и горько. Одного из приказчиков, который пытался успокоить артачившуюся лошадь, вырвало.
Толстый ранчеро, глядя с презрением на эту орущую толпу, спросил Мастерсона:
— Ну как же, Бат?
Шериф, пожав плечами, стегнул своего коня по крупу.
Но уже ополченцы устремились вниз с холма и рассыпались, стреляя на ходу из качающихся, подпрыгивающих ружей и не попадая даже в такую крупную мишень, какую представляли собой индейцы.
Телеграфисту хотелось видеть все. Он повторял себе: «Я должен все видеть, запомнить и когда-нибудь написать».
Но ему удалось разглядеть лишь огневые вспышки, похожие на точки и тире, бегущие по телеграфной ленте. Они были отчетливыми, но когда индейцы перевели своих пони на шаг, — потускнели.
Впоследствии он так и не смог вспомнить, как индейцы, образовав цепь, чтобы прикрыть свои семьи, поджидали ополченцев; это были воины с угрюмыми, утомленными лицами; они держали наготове карабины, старинные кольты с длинными стволами, туго натянутые плоские луки со слегка дрожавшими стрелами, примитивные копья и украшенные перьями щиты.
Индейцы дали только один-единственный залп, но и его оказалось достаточно: лошади ополченцев взвились на дыбы, ряды смешались. Ополченцы врассыпную отступили, кони уносили всадников, не спешивших повернуть их обратно; иные лошади пятились, в то время как седоки пытались перезарядить ружья, или, обезумев от ужаса, неслись прямо на индейцев. И вот Сеттон уже лежит в траве. Из его груди торчит обломок копья. А юноша-англичанин, ни к кому не питавший ненависти и выехавший в эту экспедицию, как на пикник, промчался через весь отряд шайенов с зубчатой стрелой в груди; она прорвала его одежду и вонзилась в легкое. Он до тех пор мчался вперед, вцепившись в седло и призывая своего брата, пока не свалился мертвый. И еще многие свалились на землю; упал и фермер Блэк: пуля пробила ему голову, и он тут же умер.
Телеграфист опять начал запоминать, разглядывать, связывать один факт с другим, для того чтобы можно было обо всем написать.
Он сидел, прикрывая одной рукой другую: у него был оторван палец. Он следил за удаляющимися индейцами и, слушая проклятия, которыми сыпал Бат Мастерсон, спрашивал себя: «Чего же я ожидал?.. Как я буду обходиться без пальца?! Как останавливают кровь?..»
Мастерсон осадил лошадь и уныло разглядывал своих потрепанных, потерпевших поражение ополченцев.
А в направлении Арканзас-Ривер темная масса странного, непобедимого племени шайенов уже исчезала среди желтой травы канзасской прерии.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Сентябрь 1878 года
КАПКАН ЗАХЛОПЫВАЕТСЯ
Мюррей все еще искал след индейцев. Его люди были измучены и покрыты грязью. И было в них что-то новое, чего им раньше не хватало.
Ранним знойным утром Уинт, осадив лошадь, спросил капитана:
— Вы когда-нибудь охотились?
— Охотился?..
— С собакой. Ну, например, с пойнтером на перепелов. Заметили ли вы, как он везде рыщет, отыскивая след?
— Я ненавижу охоту, — ответил Мюррей. — Мне всегда казалось, что в человеке, который любит охоту, есть что-то скверное.
Уинт пожал плечами:
— А я люблю охоту. Но вопрос не в этом: я думал о людях. Посмотрите на них.
— Они устали.
— Теперь они хотят драться, а прежде у них этою желания не было.
— Они хотят найти то, что ищут, — сказал Мюррей.
— Так всегда бывает. Вот и я думаю… думаю об этих проклятых индейцах, даже во сне вижу. И уж кажется, что на свете нет ничего другого.
Отряд долго блуждал, пытаясь определить путь индейцев, расспрашивая встречных: «Индейцев не видели?»
Ночью они добрались до какого-то ранчо. Ставни дома были закрыты, собаки заливались лаем, перепуганный скот сбился в кучу. Мюррей принялся кричать и звать хозяина.
— Эй, кто там есть!
После долгого ожидания фермер наконец вышел, держа в руках ружье, полусонный и злой, в нелепой длинной ночной рубахе. Он, вероятно, думал: «Ну какого черта они ездят не днем, а ночью, когда спать надо! Чего пристают!»
— Где индейцы?
— Нет здесь никаких индейцев!.. Вот дурачье! Да я уже лет пять не видел здесь ни одного индейца.
Рослые серые лошади топтали копытами двор перед домом и выгон, а кавалеристы отпускали саркастические замечания, заверяя фермера, что прочесывать всю страну, защищая людей такого сорта, как он, не слишком большое удовольствие.
— А я повторяю, что уже целых пять лет здесь нет никаких индейцев, — упорствовал фермер.
— Я бы хотел, чтобы с нами был следопыт, — сказал Уинту Мюррей. — Возможно, все они ничего не знают, по крайней мере добрая половина. Но куда идут индейцы — они, кажется, знают. Хотелось бы мне знать, куда идем мы.
— На север.
— А что, если шайены также направляются на север?
Уинт пожал плечами.
Они прибыли в Гринсбург еще до рассвета, точно ночные бродяги или ночные призраки. Весь город проснулся, началась паника. Сотни перепуганных, изумленных людей показались в окнах. И вот на Мейн-стрит перед канцелярией шерифа выстроилась длинная вереница черно-синих мундиров. После команды Мюррея «вольно» они спешились и стали приседать, разминая затекшие ноги.
— Эй, шериф! — заорал Уинт, осыпая его бранью и уже не заботясь о том, проснется ли весь город или весь мир. — Шериф!
Шериф жил в том же помещении, где находилась и его канцелярия. Натянув штаны поверх ночной рубашки, он вышел е ружьем в руках. Это был низенький человек; волосы дыбом стояли вокруг лысины на его яйцевидном черепе.
— Опустите ружье, шериф, — сказал Уинт.
— Кто дал вам право беспокоить почтенных людей, которые уже легли спать? — проворчал шериф.
— А если бы вас разбудили индейцы, шериф, вы были бы довольны?
— Индейцы?!
— Пусть идет спать! — раздраженно сказал Мюррей. — Пусть даст нам проводника и отправляется спать.
Солдаты уже успели заснуть. Они устроились прямо на улице, примостившись возле своих лошадей. Их головы свесились на грудь, руки опустились.
— Нам нужен следопыт, — сказал Уинт.
Весь город проснулся и был на ногах, словно жители почуяли индейцев; теперь они уже не злились, что их разбудили. Точно вернулись былые времена. И кое-кто предлагал построить баррикады с обоих концов улицы.
— Смелей, задайте им жару! — слышались голоса.
Офицеры продолжали требовать у шерифа следопыта.
— Есть у нас такой, — сказал шериф. — Старик Филуэй. Уж он знает страну вдоль и поперек.
— А где он?
— Это старый истребитель индейцев. Знаешь, сынок, он скальпировал их тогда, когда у тебя молоко еще на губах не обсохло.
— Ну хорошо, а где же он?
Со всех сторон раздались крики: «Папаша! Папаша!» Толпа расступилась и вытолкнула древнего, костлявого, заспанного старика.
— Да это прямо мой дедушка! — засмеялся Гатлоу.
— Местность знаешь? Был когда-нибудь следопытом? — нетерпеливо расспрашивал Мюррей.
— Был ли я следопытом?.. Господи, да чего ты, молодой человек, так на людей кидаешься?
— Нам нужен разведчик. Нашего убили шайены.
— А вы гоняетесь за шайенами?
Мюррей вздохнул. Гатлоу захихикал. А Уинт сказал:
— Слушай, папаша, хочешь быть нашим следопытом? Нам нужно найти след шайенов; их около трехсот, они направляются на север. Мы шли за ними по пятам от самой Территории, а вчера потеряли их. Они должны быть где-то здесь поблизости, может быть всего в каких-нибудь двадцати милях. Будем платить тебе три доллара в день, и я попрошу, чтобы полковник выдал тебе премию. Ну как, идет?
Кто-то сунул старику плитку табаку. Он откусил и задумчиво стал жевать.
— Идет-то оно идет, — сказал он наконец, — только, сынок, не вздумай ты командовать мной. Одного я не выношу — чтобы какой-нибудь недоносок в мундире помыкал мною.
— Ну, понятно, — кивнул головой Уинт.
— Так я пойду раздобуду себе ружье и коня.
— Вот непроизводительная трата казенных денег! — заметил Уинт, когда старик ушел.
Сержант Кембрен заорал на своих солдат, поднял их на ноги и заставил вновь сесть на коней. Мюррей отправился на поиски телеграфиста, а Гатлоу посмеивался, дремал, декламировал какие-то стихи и опять дремал.
Спустя четверть часа они выехали из города. Филуэй, посмеиваясь, плел обоим капитанам небылицы из тех времен, когда страна была еще молода.
Мюррей повернул свой отряд сначала на запад, потом на север и опять на запад. Старик был, видно, не дурак: он ехал, свесившись с седла, и то ли случайно, то ли благодаря своей опытности при свете утренней зари все-таки отыскал след индейцев.
— Шайены? — спросил Мюррей.
— Ну, сынок, посуди сам: других-то индейцев в этой местности нет!
— А давно они здесь прошли?
— Я же не гончая, сынок.
— А ты определи, отец.
Старик осторожно слез и принялся рассматривать в примятой траве широкий след. Солдаты грузно сидели в седлах и следили за ним остекленевшим взором. Следопыт ощупывал землю, поднимая травинки, скреб следы лошадиных копыт.
— Может быть, с час назад, — наконец заявил он.
— С час?
— А может быть, и два часа, — пожал старик плечами. — Не могу сказать точнее, но проехали они недавно.
— Сделаем здесь привал, — сказал Мюррей, — а затем поедем за ними.
Его первым побуждением было броситься в погоню немедленно. Отыскать индейцев, опять и опять атаковать их, наносить им всё более сильные удары — таково было овладевшее им мучительное желание, и оно жгло, как свежая рана.
После того как кавалеристы поспали часа два, настроение у них улучшилось. Мзррей понял, почему Уинт говорил об охотничьих собаках. Теперь солдаты шли по следу и подгоняли своих лошадей. Первое время эти шайены были для них обыкновенными индейцами, из-за которых войска остаются в прериях. Кое-кто уже имел стычки с индейцами, и это могло повториться опять. Войска и индейцы были как бы двумя чашами весов. Присутствие одних требовало присутствия других. Настоящей ненависти к ним не было. Вначале солдаты невольно испытывали даже своего рода восхищение шайенами. Можно было называть шайенов и краснокожими дикарями и как угодно, но факт оставался фактом: целый народ готов был пройти тысячу миль по стране, полной войск, чтобы добраться до своего родного края и стать свободным. Это было солдатам понятно. Может быть, безумие, но безумие, заслуживающее восхищения.
Однако это невольное восхищение сопровождалось уверенностью, что индейцев в скором времени поймают и возвратят на место. Индейцы могут затеять такое путешествие, но белые люди не дадут им довести его до конца. А этим шайенам что-то слишком уж везет.
Они были увертливы, как смазанный жиром горностай. Они не имели права делать посмешищем два кавалерийских эскадрона вооруженных сил Соединенных Штатов Америки. Гнев солдат все возрастал, и они решили, что пора с этим покончить.
Старик Филуэй вел их по следу. Он ехал между Мюрреем и Уинтом. За ними, растянувшись длинной цепью, ехали по двое на серых конях одетые в синие мундиры кавалеристы. Они ехали все это теплое утро, оставляя за собой милю за милей, и наконец из покрытых травой просторов вступили в холмистую местность.
— Мы скоро доберемся до Арканзаса, — заметил Уинт.
— Миль десять осталось, — согласился старик.
Голова его клонилась на грудь, он дремал.
— Старик, не спи! — сказал Уинт.
— Что, сынок?
Мюррей указал на след.
— Бог мой, сынок, — удивился старик, — неужели ты сам не видишь дороги? Она широкая да ясная. Я и закрывши глаза проехал бы по ней до Канады.
— Ты-то сумел бы…
— Да ты, сынок, не беспокойся. Ведь индейцы тоже люди: им надо и поесть, и поспать, и отдохнуть. Сами же вы говорили, что они уже загнали своих лошадей до полусмерти. Идите-ка не спеша следом за ними, и, может, в полдень, а может, к вечеру мы их догоним.
Его догадку подтвердил и одинокий пастух, который на некоторое время оставил свое стадо, чтобы проводить солдат. Это был мексиканец, работавший у «мистара» Кента, словоохотливый парень, изъяснявшийся на смешанном испанско-английском языке. Он перекрестился несколько раз в подтверждение своих слов: он сам видел такое множество диких краснокожих, что они, точно туча, затмили горизонт.
— Когда это было?
— Час назад, я думаю… Вы хорошенько их проучите, верно?
Мюррей пришпорил коня, и длинная синяя колонна помчалась вперед, оставляя за собой клубы пыли, как поезд оставляет за собой клубы пара. Мексиканец помахал рукой и отстал.
Спустя короткое время они услыхали стрельбу.
Далекие выстрелы похожи на треск сучьев, а если воздух очень чист-то на шаги человека, идущего по взрывающимся пистонам. Иногда этот звук напоминает чириканье каких-то необычных птиц.
Мюррей остановил колонну, и Филуэй закудахтал, словно курица:
— Вот они, твои шайены, сынок. — Он ухмыльнулся, гордясь своей удачей, и, прищурив глаз, смотрел на след с видом художника, любующегося своей работой.
— Здорово стреляют, — сказал Уинт.
Но теперь ничего не было слышно, и молчание нарушила лишь поднявшаяся воронья стая. Она пролетела сначала над самой травой, а затем рассыпалась в небе, точно картечь.
— Вот и привел, — прокудахтал старик.
Мюррей позвал:
— Гатлоу! Гатлоу! Возьмите патруль и скачите скорее туда, откуда была слышна стрельба. Если же что-нибудь начнется, не ввязывайтесь и немедленно вернитесь обратно… Возьмите с собой трех-четырех солдат и узнайте, что там происходит, — закончил он.
Гатлоу, жаждавший отомстить за Фриленда, вспыхнул, отдал честь и, забрав людей, ускакал.
Колонна продолжала свой марш, но более медленно. Мюррей, заслонив глаза рукой, следил за удалявшимся патрулем, который несся через овраги и высокую траву. И вот он скрылся из глаз; казалось, все солдаты вздохнули, как один человек, подтянулись и замерли в ожидании. Отпустив перевязи своих сабель, они сняли перчатки и вытерли вспотевшие ладони о штаны. Они ехали, наклонившись немного вперед, прикрывая глаза ладонями от солнца, облизывая пересохшие губы.
Их напряжение ослабело только тогда, когда они встретились с остатками разбитого ополчения из Додж-Сити.
Мастерсон говорил Мюррею:
— Послушайте, капитан, вы как будто человек разумный…
— Чепуха! Вы несете непосредственную ответственность за эту бессмысленную атаку. Чего же вы ожидали? Разбить шайенов с таким ополчением?
— Не было никакой возможности остановить их. Если бы командование дало нам воинскую часть, этого бы не случилось.
Один фермер, у которого все еще шла кровь из раненой щеки, сказал:
— Полегче, военный. Как мы воюем — это наше дело.
— Мое дело поддержать порядок там, где находится мой отряд! — гневно крикнул Мюррей.
— Так почему же, черт вас возьми, не могли вы удержать краснокожих дьяволов на юге, где им и следует быть?
— Мистер, еще два слова — и я вас арестую! — резко сказал Мюррей.
Большая часть ополченцев окружила Мастерсона и офицеров. Теперь, когда прошла растерянность, вызванная внезапностью поражения, они кипели от ярости и теряли всякое самообладание. Злоба на солдат, ненависть к индейцам переполняли их. Они проклинали Мюррея и изливали на него всю свою злобу. Солдаты, спешившись, отошли в сторону. Бросившись на траву, они старались дать отдых натруженным мускулам и, подложив руки под голову, лежали, не обращая внимания на ссору.
— Подождите минуту, — сказал Мастерсон. — Мы зря болтаем и ведем себя, как дети. В Канзасе нет военного положения, и вы никого не можете арестовать. Горячиться бесполезно Ваша обязанность — захватить этих шайенов. Мы поедем вместе с вами.
— А мне вы не нужны, — заявил Мюррей. — Мне штатские не нужны. Я уже заявлял вам.
— Но ведь мы тоже дрались с ними, — настаивал Мастерсон.
— Вижу, с каким успехом.
— И все-таки мы пойдем с вами.
— Нет, не пойдете!
Мастерсон холодно оглядел капитана.
Ополчение разделилось на две почти равные части. Одна из них поддерживала Мастерсона Остальные потихоньку отходили, несколько сконфуженные, притихшие. Они с любопытством разглядывали отдыхавших солдат, маленькими группами собирались вокруг раненых и убитых. Телеграфист сидел на траве, зажав раненую руку. Молодой англичанин бесцельно бродил вокруг. Его брат лежал тут же; на лицо ему кто-то набросил рубашку, сломанная стрела все еще торчала в его груди.
— Пусть они едут с нами, — сказал, пожав плечами, Уинт.
Мюррей все еще глядел на Мастерсона. Резко кивнув головой, он направился к своей лошади и вскочил в седло.
Кавалеристы поднялись на ноги. Старый следопыт, не давший себе даже труда слезть с лошади, продолжал жевать табак, поплевывая по сторонам.
Мастерсон подошел к своему коню, и вслед за ним двинулась почти половина его людей. Мюррей, не оборачиваясь, повел свой отряд по следу Другая часть ополчения, оставшаяся на месте стычки, наблюдала за уходом солдат и ополченцев, а затем уныло стала готовиться к возвращению в Додж Сиги со своими ранеными и убитыми. Телеграфист, постояв еще с минуту, смотрел вслед солдатам и, морщась от боли, побежал к своей лошади, вскочил на нее и поехал за ними. Услышав оклик, он обернулся и увидел, что англичанин догоняет его. Дальше они поехали вместе молча.
Мюррею казалось, что уже незачем торопиться. То, что надвигалось, было неизбежно. Шайены выиграли для себя, может быть, час или два, но это не меняло дела — им же придется останавливаться для сна, для отдыха.
Мертвый пони, покрытый мухами, точно чешуей, лежал в полумиле от поля боя. Лишних пони у индейцев не было, и кому-нибудь из них, видно, теперь приходилось ехать вдвоем.
Одному богу известно, где они доставали себе пропитание Убивали скот, вероятно Но чтобы накормить три сотни человек, нужно очень много мяса Ни одна женщина не может оставаться в седле по восемь десять часов в день; не могут и дети. Нет, он, Мюррей, и думать не хочет об их страданиях: это не его дело. Его дело только догнать их.
— Сегодня? — спросил Уинт.
— Это не имеет значения — сегодня или завтра, — ответил Мюррей.
Отряд переправился через мелкую, загрязненную реку Арканзас и устремился на северо-запад, в направлении железной дороги. Старый следопыт, радостно кудахтая, обнаружил след индейцев как в самой реке, так и на другом берегу. Здесь опять лежал труп пони; два койота с остервенением пожирали его. Они упорно не хотели уходить, лаяли и рычали, пока отряд чуть не наехал на них. Тогда они отошли в сторону. Голод сделал их смелыми.
Около двух часов дня отряд увидел четыре крытых брезентом фургона и группу верховых, едущих с запада. Уинт отправился им навстречу и обнаружил, что в фургонах солдаты. Их командир представился Уинту. Это был капитан Траск из форта Додж.
— Рад познакомиться! Моя фамилия Уинт. Командир нашего отряда — Мюррей. Здесь два эскадрона четвертого полка из форта Рено.
Траск кивнул головой:
— Я так и думал. Вы, наверно, разминулись с Седбергом.
— Мы с ним не встретились.
В это время подъехал отряд, а затем и Мастерсон со своим ополчением. Мюррей отдал приказ спешиться и сделать привал.
Фургоны тоже остановились, и сидевшие в них пехотинцы вылезли. Ноги у них совсем затекли. Ополченцы держались в стороне. Они видели, с какой медлительностью действуют отряды, и к ним вернулось былое презрение к людям в военной форме; они видели, как кавалеристы перемешались с пехотинцами, как они ссорились из-за папиросной бумаги, табака, конфет.
Солдаты из форта Рено приободрились при виде прибывшего к ним подкрепления. Они гордились своими подвигами и рассказывали всякие небылицы о своей охоте за шайенами, значительно приукрашивая события.
Мастерсон присоединился к офицерам. Он взял сигару, предложенную ему Траском, и спокойно курил ее, а Мюррей вкратце рассказывал о том, что произошло с минуты их отъезда из резервации.
— Седберг был послан на юг, чтобы там встретиться с вами, — сообщил ему Траск. — В его распоряжении находится рота пехотинцев на мулах. Вероятно, они двинулись прямо на юг. С ним находился и рыжий солдат, посланный вами.
— Мы не встретили Седберга.
— А он упустил шайенов. Я выехал из форта сегодня утром. Мне было приказано перерезать индейцам путь где-нибудь между этим пунктом и железной дорогой… Я не ожидал встретить вас.
— Ну, сынок, ты получишь своих индейцев, — прокудахтал Филуэй. — Они совсем недалеко отсюда. Пусть твои ребята опять садятся в повозки.
— Да, они действительно впереди нас, — подтвердил Мюррей — Мастерсон со своими ополченцами из Додж-Сити имел с ними стычку на том берегу. Половина его ополчения осталась там.
— Убиты? — недоверчиво спросил Траск.
— Трое убиты, остальные отправились по домам.
— Ну, теперь-то индейцы от нас не уйдут! — заявил Траск. — Две роты патрулируют железную дорогу, а третий по счету кавалерийский эскадрон отправлен из Ларнеда. У нас здесь три сотни солдат — больше чем достаточно. Это ваша игра, капитан, и я подчиняюсь вам.
— Благодарю, — сказал Мюррей.
Они обменялись рукопожатием, и спустя несколько минут объединенный отряд двинулся дальше по следу.
В те времена западный Канзас все еще был краем беспредельных пустынных просторов — можно было ехать весь день и не встретить ни фермы, ни ранчо. Это был край широких волнистых прерий, местами покрытых такой высокой травой, что всадник, слегка пригнувшись, скрывался в ней целиком; край многочисленных неглубоких рек, пересыхающих на большую часть года, иногда шумных и многоводных, но чаще ленивых и мутных.
Безлюдной была и местность в излучине реки Арканзас. Здесь рукав Пауни-Форк вместе с главной рекой Арканзас, сворачивающей на юг, образует северную сторону треугольника. От Додж-Сити на юго-запад и до форта Ларнед на северо-восток находилось столь необозримое пространство, что там мог затеряться не только человек, но и тысячи голов скота. Правда, скоро все это изменилось. Уже стальная нить железной дороги на Санта-Фе соединила восточную и западную излучины Арканзаса, и фермеры тут же вторглись в безграничные владения скотоводов. Но в 1878 году здесь лежали еще почти девственные прерии.
Сделав это место центром своего наблюдения, высоко парящий орел мог бы разглядеть бег сбившегося в тесную кучу индейского племени. Всё на север стремилось оно, на север, перерезав самую крайнюю излучину реки, потом на северо-запад, туда, где заходит солнце, и далее всё на север, на север. Орел своими зоркими глазами мог бы. различить, как из форта Ларнед выступил на юго-запад кавалерийский эскадрон. Он увидел бы еще два кавалерийских эскадрона и роту пехотинцев, устремившихся по следу индейцев на север. Если бы он опустился ниже и полетел на юго-запад, то увидел бы роту пехотинцев на мулах, переходящую реку Арканзас на Переправе Мустангов и идущую на северо-восток. Он заметил бы движение на восток вышедшего из форта Додж поезда, состоящего из вагонов-платформ, на которых также находились солдаты и две гаубицы, поднявшие в небо свои уродливые дула. Поверни он в своем быстром полете к северу, он приблизился бы к кавалерийскому эскадрону, скакавшему на юго-восток от форта Уоллес вверх по течению Смоуки-Хилл-Ривер. Вот что предстало бы взору орла.
Но и люди чувствовали тревогу и какое-то передвижение в прериях.
Жители уединенных ферм, услышав слово «индейцы», закрывали ставни на засовы и принимались чистить свои ружья. Ковбои видели двигавшуюся вдали темную массу и догадывались, что это.
Телеграфисты следили за тем, как капкан захлопывается, и на их лицах под зелеными надглазными козырьками отражалось волнение. Люди, никогда не игравшие на скачках, начали ставить на индейцев. Провода на много миль в окружности гудели от бежавших по ним донесений, и телеграфные ключи отстукивали их, находясь иногда на тысячи миль один от другого Кондуктора поездов, пересекавших широкие пространства прерии, сообщали новости своим пассажирам, и побледневшие лица боязливо прижимались к окнам Ночи в сотнях городов, разбросанных среди прерий, были полны страхов, и тысячи раз задавался тот же вопрос: «Где же шайены?»
Мюррею хотелось бы идти впереди пехоты, сразиться с шайенами и со всем этим покончить. Мучивший его страх не исчез бы, если бы он и уклонился от исполнения своего долга. Теперь он горел желанием атаковать шайенов, и атаковать быстро, решительно. Растянувшийся отряд его солдат казался ему чем-то вроде синего бича со стальными шипами.
Мюррей медленно ехал впереди, напряженный, весь подобранный, точно тугая стальная пружина.
«Это произойдет сегодня или завтра», — твердил он себе.
— Я буду рад, когда все это кончится, — сказал Уинт.
«Сегодня или завтра», — думал Мюррей.
— Теперь у нас будут фургоны, — рассуждал Уинт. — Солдаты пойдут в Додж пешком, а в фургоны мы погрузим индейцев. Это лучше всего. Я переговорю с Траском, чтобы он передал фургоны нам.
Отряд двигался хорошим аллюром, не слишком быстрым, но ровным, делая по пять-шесть миль в час. Это была наибольшая скорость, с которой могли ехать в прериях запряженные шестеркой мулов неуклюжие фургоны. Впереди шли два эскадрона кавалерии, за ними следовали фургоны. В арьергарде ехали молча мрачные, как ночь, ополченцы. Этим гражданам Доджа пришлось со вчерашнего дня пережить слишком много. Теперь наступила реакция: они были угрюмы и обижены. Ненависть переполняла их сердце.
«Они или разбегутся, или разъярятся и примутся убивать без разбору. Надо держать их подальше от женщин и детей», — думал Мюррей.
Он высказал свои мысли Уинту, и тот согласился с ним.
— Все это, — сказал Уинт, — кажется мне чем-то нереальным, точно сон. Ужасно хочется, чтобы поскорее кончилось.
Папаша Филуэй ехал впереди отряда. Он был бодр, доволен собой и не отрывал глаз от следа. Его выносливость была поистине изумительна. С раннего утра, с той минуты, когда его разбудили, он находился в седле. За это время он лишь иногда клевал носом, не слезая и коня, и все еще не выказывал никаких признаков утомления. Лейтенант Гатлоу, подъехав к нему, спросил:
— Ну что, старик, приближаемся к ним?
— Ей-богу, сынок, я их носом чую.
— Ты давно живешь в прериях?
— Давно ли? — Старик плюнул. — Ты знаешь старика Джима Бриджера, сынок? Ему семьдесят два, а я старше его на четыре года. Девятого октября мне исполнится семьдесят шесть, и сорок из них я провел в прериях. Я видел много сражений, но ни разу не убивал индейцев, сынок. Ни разу не запятнал своих рук. Когда бог призовет меня, я предстану с чистыми руками.
— Ты не будешь участвовать в сражении? — спросил Гатлоу.
— Нет, сынок, нет. В библии сказано: «Не введи нас во искушение». А о себе позаботиться я могу.
— Не сомневаюсь, старина!
Позднее, когда солдаты отдыхали и насыщались обильной пищей, которую привез Траск из форта Додж, Мюррей послал следопыта вперед. Отряд уже двинулся, когда Филуэй возвратился; он вздрагивал от возбуждения, посмеивался.
— Здесь они, — кивнул он.
— Где?
— Недалеко — у ручья. Они там остановились на ночлег.
— Далеко отсюда?
— Да мили три, — засмеялся старик. — Женщины, дети… Заберешь, сынок, все племя целиком. Ведь это шайены! Битва будет жаркая!
— Он сошел с ума! — возмутился Гатлоу. — У него старческое слабоумие. Он говорит, что ему семьдесят шесть лет.
— Клянусь богом, это правда, — сказал Филуэй.
— Ладно, папаша. А ты уверен, что они там? — спросил Мюррей.
— У меня глаза-то есть.
Маленькая армия остановилась. Кавалеристы отпустили подпруги, лошади шли по две в ряд. За растянувшейся колонной двигались косые, ломаные тени. Солнце стояло совсем низко, точно обессилев, и люди могли не мигая глядеть на его оранжевый диск.
Прерии, переходившие впереди в ряды низких холмов, были полны той угрюмой печали, какая чувствуется в сумерки среди пустынных, незаселенных пространств.
Траск подъехал к Мюррею и Уинту. Младшие офицеры обступили их, а за ними приблизилась и большая часть ополченцев. Уинт поглядывал на часы. Мастерсон тихонько напевал что-то.
— Не думаю, чтобы они там укладывались спать. Они, вероятно, знают о нашем приближении, — сказал Мюррей.
— Вы чересчур высокого мнения о них, — почти вызывающе заявил Траск.
Он считал, что часть успеха придется и на его долю, хотя он проехал всего несколько миль, а не долгий, утомительный путь из форта Рено. Ему казалось, Мюррей нарочно медлит.
Он был старше Мюррея и теперь жалел, что слишком поторопился, уступив ему командование. Наблюдая за капитаном, он видел, что этот долговязый, неловкий, небритый и пропыленный человек с озабоченным лицом действует ощупью, словно в потемках, и не понимает сложившейся обстановки.
Уинт был моложе, более изнежен — тип человека, к которому Траск всегда относился свысока. Прерии не для неженок. Уинт же был почти женственным.
— Высокого мнения? — Мюррей, казалось, был удивлен.
— Ведь это индейцы. Этим сказано все.
— Знаю.
— Я бы разделался с ними сегодня же.
— Сегодня или завтра. — Мюррей пожал плечами.
Уинт внимательно наблюдал за ним; его удивляло, как это Мюррей так быстро остыл.