Такэси Китано
Мальчик
Такэси Китано
Мальчик
Вечный мальчишка
Невозможно представить себе Квентина Тарантино автором сонетов или романтических новелл о первом поцелуе. Трудно вообразить Андрея Тарковского, сочиняющего в паузе между съемками «Сталкера» и «Ностальгии» порнографические повести или страшилки об упырях. Каждому свое. Кинорежиссер, если он еще и литератор, должен в своей писательской ипостаси быть равен самому себе, оправдывать ожидания зрителей. Читать‑то его будут именно его зрители. Как правило, режиссеры ожидания оправдывают. Педро Альмодовар живописал сексуально‑наркотические похождения гулящей Патти Дифузы, королевы ночных клубов, родной сестры героинь «Кики» или «Скромного обаяния порока». А Ингмар Бергман на бумаге, как и на экране, выяснял отношения с семьей и религией.
Главный японский режиссер конца XX века Такэси Китано – исключение из правил, он зрительских ожиданий не оправдывает. Его литературные опыты шокируют тем, что ничем не шокируют.
Что такое Китано для зрителя? Застывшее в гримасе глумливой угрозы лицо‑маска: в 1994 году ведущий телекомик Японии, стремительно обретавший статус звезды режиссер, попал в страшную аварию, лицевые мускулы остались парализованными. «Жестокий полицейский» из его режиссерского дебюта (1989), даже не оборачивающийся, когда выпущенная им пуля сносит случайного прохожего. Еще один полицейский из «Фейерверка» (1997), в разгар беседы с нехорошим человеком стремительно втыкающий ему в глаза палочки для еды. Школьный учитель из «Королевской битвы» Киндзи Фукусаку (2000), дирижирующий на необитаемом острове бойней, в которой погибнут все, кроме одного, ученики, доставшие его своим непослушанием. Непредсказуемый психопат‑гангстер из «Точки кипения» (1990), отрубающий палец своему адъютанту за то, что тот, по его же приказу, переспал с девушкой босса.
Одним словом, Такэси Китано в своей кинематографической ипостаси – синоним экранной жестокости, режиссер, для которого даже фильмы Тарантино или Джона By – имитации, где льется кетчуп, а не кровь. И когда Китано шутит, как в «Такэсиз» (2005), играет в «японского Феллини», снимающего фильм о невозможности снять фильм, его шутки все равно пахнут кровью.
О чем может писать такой режиссер? Конечно же, о гангстерах и проститутках, отрезанных пальцах и разборках на пустырях. В лучшем случае его новеллы могут быть глумливыми, «черными» юморесками а‑ля прославившие его телескетчи. Например, скетч, в котором парализованный отец проститутки докучливой болтовней обрекал клиента девушки на позорную неудачу.
Забудьте все, что вы знаете о Китано. Один из самых брутальных режиссеров современного кино пишет о чем угодно, но только не о жестокости.
О мечтательных мальчиках с их проблемами и страхами, такими мелкими, по сравнению с тем, что ожидает их во взрослой жизни.
О братьях Мамору и Синити, покупающих у старой ведьмы волшебные шоколадные батончики, которые, если съесть их перед стартом, помогут выиграть школьное соревнование по бегу.
Об овдовевшей, но молодой и очаровательной маме, которая ведет других братьев, Хидэо и Тосио, знакомиться со своим новым избранником, и тот оказывается очень симпатичным дяденькой, но братья томятся на церемонном ужине с ним. Ждут не дождутся, когда останутся одни, без присмотра, и раздобудут телескоп диаметром десять сантиметров, и наконец увидят, забравшись на гору, не только Сириус, но и его спутник.
О «ботанике» Итиро, зачитывающемся книгами по истории и отправившемся в первое самостоятельное путешествие из Токио в Киото, чтобы осмотреть древние храмы и сад камней в Рёандзи, храме покоящегося дракона. Он надеялся на романтическое знакомство, поскольку с путешественниками должны происходить неожиданные приключения, и боялся его, и втюрился в отпетую хулиганку Дзюн, оказавшуюся таким же ребенком, как и он сам.
Хорошая, традиционная, но не старомодная проза. Добрая, но без сюсюканья. Суровая, но не циничная. Полная печали о безвозвратно уходящем времени жизни, о детстве, которое, несмотря ни на что, было самым счастливым, что вообще может быть в жизни человека.
Впрочем, если присмотреться, не так уж эта проза далека от фильмов Китано. То там, то здесь разбросаны детали, непроизвольно ассоциирующиеся с ними. Вот учитель Кондо, «задавака с жестким ежиком волос», раздающий воспитанникам затрещины, именуемые «ударами молнии», от которых глаза чуть не вылезают из орбит: дай ему волю, он развернется почище, чем кровожадный учитель из «Королевской битвы». Велосипед, на котором, с трудом удерживая два телескопа, взбираются на заветную гору Хидэо и Тосио, напоминает о велосипеде, на котором колесят по кругу закадычные однокашники Синдзи и Масару из фильма «Ребята возвращаются» (1996). У одного не задалась карьера боксера, у другого – карьера якудза, и оба они предпочли навсегда остаться в детстве.
А если вспомнить мотоцикл, на котором Дзюн гоняет по Киото, разве упоение его мощью не сродни тому упоению, которое едва не угробило пьяного Китано в 1994 году? Кстати, мать режиссера, дождавшись в больнице, когда он придет в себя, отреагировала именно так, как могла бы отреагировать мать любого из его героев‑подростков на дурацкую, мальчишескую шалость: «Хочешь умереть – не будь таким идиотом, чтобы разбиться на мотоцикле! Разбейся на “Порше”, как Джеймс Дин».
То есть достаточно чуть‑чуть «сдвинуть» невинную на первый взгляд прозу Китано, чтобы в ней зазвенели тревожные, если не зловещие, ноты. «Смерть может наступить в любой момент, совершенно неожиданно; вот в этом и состоит настоящая жестокость», – говорил Китано. Смерть всегда рядом с его героями, даже если они совсем еще дети.
Впрочем, справедливо и прямо противоположное утверждение. Если поскрести внешнюю оболочку героев фильмов Китано, окажется, что истовая брутальность якудза скрывает простую и стыдную истину: они так и не повзрослели.
Фильм, после которого о Китано заговорили в Европе, как о «лице нового японского кино», – «Сонатина» (1993). Критики обращали внимание прежде всего на его метафизическое измерение. Группа головорезов отправлена «крестным отцом» как бы в отпуск на Окинаву, а на самом деле обречена им на смерть. Они вроде бы еще живы, но – в некоем абсолютном измерении – уже мертвы. Пляж, на котором они коротают время, – это чистилище, где маются их души в ожидании окончательного приговора. Но именно эта ситуация ни жизни, ни смерти позволила им вновь стать теми, кем они, собственно говоря, никогда и не переставали быть – мальчишками.
Чем занимаются мальчишки, когда им не надо выполнять домашние задания, то есть, коли речь идет о гангстерах, не надо никого похищать и убивать? Конечно же, играют. Их игры в «Сонатине» становятся все более и более ребяческими и невинными. Муракава, «старший по званию» в банде, сыгранный самим Китано, в начале фильма занимается «рыбалкой», на спор погружая в воду связанного должника: ему интересно, сколько тот продержится. Потом играет сам с собой в «русскую рулетку», впрочем, тут дело не обходится без мальчишеского жульничества. Заразившись его ребячеством, отморозки начинают вырезать бумажные фигурки и сталкивать их, играют в пейнтбол и палят по тарелочкам фризби, выкапывают в песке друг другу волчьи ямы, впрочем, неглубокие, неопасные, кривляются под борцов сумо и имитируют танцы гейш с кастаньетами. Адъютант Муракавы озабочен: «Не слишком ли это по‑детски?» Муракава пожимает плечами: «А что я могу поделать?»
В этот момент устами Муракавы говорит сам Китано. «Меня не перестают спрашивать, когда я вырасту и наконец‑то перестану быть ребенком. Ответа я не знаю», – признавался он в интервью, причем признавался, говоря об одном из самых своих трагических фильмов «Куклы» (2002).
Возможно, эта инфантильность заложена в самой японской культуре. Ведь иерархичность, на которой основаны и банды якудза, и могущественные корпорации, есть ничто иное, как строительство социальных отношений по образцу отношений отца и детей, учителя и учеников. Если покопаться в классике японского кино, не у одного из героев обнаружится эта вылезающая наружу в самые неподходящие моменты детскость. Вспомним хотя бы разбойника Тадзёмару из гениального «Расёмона» (1950) Акира Куросавы. Да, он – хищник, убийца, насильник, но прежде всего – злой мальчишка.
Откровеннее всего детскую сущность своего творчества Китано выразил в «Кикудзиро» (1999). Сыгранный им заглавный персонаж – наглый бездельник‑отморозок, подкаблучник, мелкий якудза, расписанный грозными татуировками, но не лишившийся за все время своей преступной карьеры ни одного пальца, что свидетельствует о не слишком серьезном характере его криминальной практики. От нечего делать он становится спутником одинокого восьмилетнего Macao, пересекающего Японию с целью найти давно позабывшую о нем мать. И этот бычара оказывается еще большим пацаном, чем его подопечный. Впрочем, кто кого на самом деле опекает, еще вопрос.
Судя по поведению Кикудзиро, ему даже не восемь лет, он только‑только созрел для детского сада. Показывает «козу» подросткам. Отбирает деньги у хулиганов, обчистивших Macao, и на голубом глазу сует их себе в карман. Угоняет машину, с которой, похоже, не умеет управляться. Делает ставки на велосипедных гонках и, следуя какому‑то детскому суеверию, разгоняет обступивших его людей, чтоб не сглазили. Отбирает у байкера игрушечного ангела. Придумывает для Масао самые немыслимые игры, включая нечто сюрреалистическое под названием «Раз‑два‑три, голый мужик замри», заставляя приблудных мотоциклистов изображать то карася, то арбуз, то осьминога, то инопланетянина, то Тарзана.
Кажется, Кикудзиро многие годы маялся своей бандитской судьбой лишь для того, чтобы встретить Масао и, используя его как алиби, подурачиться всласть.
Кстати, Кикудзиро звали отца Такэси Китано, судя по всему весьма мрачного типа: игрока, алкаша, избивавшего жену, и чуть ли не якудза.
Похоже, сыграв экранного Кикудзиро, Китано создал на экране того отца, которого у него никогда не было и о котором он всегда мечтал: не образцового родителя, а пьяницу, бабника, хулигана, но лучшего товарища в детских играх.
Следовательно, восьмилетний Масао – это и есть сам Такэси Китано.
Вернее, его душа, его потаенная сущность.
Впрочем, если бы Китано навсегда не оставался Масао, он никогда бы не смог написать «Мальчика».
Михаил Трофименков
Чемпион в кимоно с подбоем
Прошло два года с тех пор, как я виделся со своим братом последний раз. Обычно большую часть времени он проводил в деловых поездках за пределами Японии. Переступив тридцатилетний рубеж, обремененные семьями, мы осознали, что испытываем обоюдное тяготение, и желание встречаться, хотя бы изредка, пересилило обстоятельства. Я уж и не помню, кто первый предложил, но мы решили захаживать в ресторанчик моего приятеля, что в Ёцуя, пропустить глоток‑другой.
Теперь моему уже лысеющему брату крепко за сорок. Я нахожу в нем сильное сходство с нашим стариком. На мой взгляд, лицо брата с годами как‑то округлилось, располнело что ли. Более того, по его виду не скажешь, что он сделал успешную карьеру. Отнюдь. Он смотрит на меня глазами любящего отца, радеющего о благе своего потомства. Как‑то мы завели разговор о работе, о семейных делах, шутили, посмеивались, доверительно кивали друг другу, повторяя реплики, и тут мой брат наклонился ко мне поближе и спросил:
– Ты играешь, Мамору? – изображая заправского игрока в гольф, он лихо взмахнул воображаемой клюшкой.
– Так ты что, тоже гольфом увлекаешься?
– Да. Начал заниматься по совету своего коллеги.
Затем он, немного смущаясь, еще раз как бы взмахнул клюшкой. Вот это новость! И хотя он не удивил меня своим свингом, все‑таки закралось сомнение, что он не вполне правильно его выполняет. По правде сказать, мой брат и игра гольф – вещи несовместимые.
С юных лет братец терпеть не мог спорт и всегда приходил последним в забеге на занятиях в школе. Хотя он и получал отличные оценки по всем остальным дисциплинам, но по физкультуре имел «неуд». Наша мать всегда говорила, что на самом деле он заслуживал единицу, а учитель ставил ему двойку из жалости.
– Ну и сколько ты выбиваешь? – поинтересовался я.
– Как тебе сказать… я еще новичок. А ты? Клянусь, тебе достаточно сорок пять ударов, чтобы забить девять лунок, – предвосхитил мои достижения брат.
– Приблизительно. Ну, может, чуть больше. А ты?
– Даже не стоит упоминать, – отмахнулся он.
– Почему же? Давай поделись успехами. Наверняка ты забиваешь девять лунок пятьюдесятью ударами, – предположил я.
– Ну это да! Забить девять лунок пятьюдесятью свингами не стыдно.
– Так значит, ты добился серьезных успехов? – Моему удивлению не было предела.
– Вообще‑то нет. В среднем у меня выходит больше семидесяти пяти.
За искренним признанием последовал неискренний смех. Безусловно, он не пытался превратить это в шутку, и я, уловив некоторую напряженность в его ответе, ни разу не улыбнулся.
– Давай как‑нибудь сыграем вместе, Мамору, – предложил брат, затаив дыхание, видно ждал положительного ответа. – Ты мог бы поучить меня. Я и впрямь не знаю, почему мне не удается…
И пока я с легким сердцем слушал, как мой брат набивается ко мне в партнеры по гольфу, в моей памяти отчетливо всплыло событие тридцатилетней давности, произошедшее однажды осенним днем.
* * *
Сквозь окна классной комнаты мягким потоком струились солнечные лучи и, разбиваясь на пляшущих зайчиков, ложились на пол. За стенами школы оживленно летали красные стрекозы, на мгновение зависая над гимнастическими снарядами, питьевыми фонтанчиками и сараем со спортинвентарем. Создавалось впечатление, что некто вперемешку разбросал по всему стадиону музыкальные ноты.
Подложив руку под голову, я любовался этой обыденной идиллией.
– Мамору! – услышал я командирский окрик. – Будь внимателен!
Зычный голос сэнсэя Кондо буквально всколыхнул воздух в комнате. От неожиданности мой локоть соскользнул с парты, и я приложился к ней подбородком, чем вызвал оглушительный хохот одноклассников.
– О чем ты думаешь, Мамору? – приняв устрашающую позу военачальника, учитель обратился ко всем ученикам: – Если на завтрашнем выступлении я увижу кого‑нибудь с пустым отсутствующим взглядом, тот получит от меня затрещину. Поняли?
– Да, Кондо‑сан, – хором ответил весь класс, поскольку каждый живо представил Кондо, наносящего неслуху один из своих молниеносных ударов по голове.
– Что, что? Я не слышу вас! – учитель повысил голос.
– Да, Кондо‑сан, – ответили дети, на сей раз громче.
– Что ж, на сегодня все, – подытожил он. – Да, кстати, постарайтесь хорошенько выспаться. После школы никуда не заходите и не ешьте ничего тяжелого для желудка, как это любит делать Мамору. – И он, не меняя позы, выразительно посмотрел в мою сторону.
Я молча поклонился, глядя исподлобья на учебник, лежавший на его столе, в то время как в голове у меня роились недобрые мысли. «Да как он смеет отчитывать меня! Возомнил, видите ли, себя здесь главным, и все потому, что завтра – день спорта. Он так серьезно ко всему относится! Бр‑р…»
– Ты хочешь что‑то сказать, Мамору? – язвительно спросил сэнсэй.
– Нет, Кондо‑сан. – Я решил, что кротость пойдет мне на пользу.
– Вот и хорошо. Тогда так… Тем, кто участвует в эстафетном беге, следует лечь спать пораньше! Я хочу, чтобы на завтрашнем выступлении вас не покидала уверенность и вы побили бы маменькиных сынков из других классов.
Неважно, был ли это день спорта или состязания по плаванию, все равно Кондо тяжело переживал спортивные неудачи своих учеников. На летних соревнованиях по плаванию мы продули соседней школе номер три в заплыве на стометровку, и этот деспот заставлял нас часами сидеть на корточках, потом приказывал лечь на парты и отрабатывать технику плавания кролем. Теперь‑то мы уже знали, какой вид наказания нас ждет в случае проигрыша.
* * *
Само собой, у Кондо имелись все основания поступать таким образом, и каждый знал о них. Он втрескался в одну из выпускниц женского университета по имени Ханада, работавшую теперь учительницей в третьей школе. А познакомился он с ней у нас. После их первой встречи прошло несколько месяцев. Некоторые девочки из класса жалели господина Кондо, но большинство ребят чувствовали, что этот задавака с жестким ежиком волос никогда не попадет в поле зрения Ханады, у которой такая отпадная стильная стрижка.
Кондо‑сан строем вывел нас из класса, на ходу подхватив учебник. Мы, все взбудораженные, последовали за ним. В конце концов, как же нам было не волноваться перед днем спорта, ведь он проводился раз в году. Если честно, то я волновался больше остальных.
– Мамору, будь внимателен! – пробегая по коридору, крикнул Кэндзи хорошо поставленным голосом, с теми же враждебными нотками, что и у Кондо.
– Заткнись! – огрызнулся я.
– Участникам эстафеты следует лечь спать пораньше, – скривился в ухмылке догнавший нас Ютака.
– Ты, кстати, тоже бежишь, – напомнил я насмешнику и издевательски добавил: – Почему бы тебе не отправиться домой баиньки?
Мы с Ютакой оказались в числе четырех участников, вошедших в состав команды. К сожалению, мои закадычные друзья Кэндзи и Тору не прошли отбор, но все равно мы все были в приподнятом настроении, и радостные улыбки не сходили с наших лиц, даже когда завязался этот нелепый спор.
На спортивной школьной площадке я приметил около двадцати педагогов, а также ребят из пятых и шестых классов, ответственных за проведение спортивного праздника, которые занимались последними приготовлениями. По обеим сторонам трибуны поставили белые палатки, на воротах прикрепили таблички «вход» и «выход». Мне бросились в глаза аккуратно расчерченные мелом беговые дорожки, исполосовавшие по диагонали весь стадион. Повеяло ветром грядущих перемен. Завтра – великий день. Он поможет мне раскрыть свои способности и затушевать низкую успеваемость. Нелегко об этом говорить, но меня считали неуспевающим, и я всегда плелся в хвосте, кое‑как справляясь со своим плачевным состоянием дел в учебе. Преображался же я лишь тогда, когда речь заходила о легкой атлетике. Здесь я занимал второе или третье место в классе.
Пока я наблюдал за нанесением разметки, мне представилось, как я первым выхожу на финишную прямую и на всех парах лечу навстречу своей победе. В голове сразу сложился стратегический план моего поведения на завтрашний день. Я решил умышленно стартовать медленно, а потом за двадцать метров до финиша вырваться вперед. Мне казалось, что этот финт будет круче, чем лидерство на беговой дорожке с самого начала.
Мы с друзьями приступили к тренировке, отойдя на шаг от четко пронумерованной стартовой линии, в то время как остальные учащиеся уже преодолевали дистанцию двести метров в погоне за славой и друг другом.
Бац!
От полученного удара по макушке глаза у меня чуть не вылезли из орбит. Я услышал зычный голос:
– Мамору, не затаптывай разметку!
Конечно же, это оказался учитель Кондо, возникший ниоткуда с перекошенным от злости лицом.
«Вот влип!» – с досадой подумал я и втянул голову, приготовившись получить следующую оплеуху.
Но второй «удар молнии» меня так и не сразил. Я осторожно повернулся в сторону учителя и заметил, что тот страдальческим взглядом провожает Ханаду до школьных ворот.
Воспользовавшись благоприятным моментом, Кэндзи дал старт, и мы рванули вперед. Едва мы добежали до ворот, как Кэндзи с ребятами снова стали дразнить меня.
– Не затаптывай разметку! Бац! Бац!
Они подражали Кондо во всем, даже тому, как он заехал мне кулаком по маковке. Воображаемые удары сыпались на мою голову снова и снова. Вдоволь покуражившись, Кэндзи проявил снисходительность и попытался меня приободрить.
– Бьюсь об заклад, что Болван снова победит в этом году.
Он знал, как поднять мне настроение. Ведь при одном упоминании этого имени я забывал все обиды и издевки своих друзей.
Наш кумир, мы называли его Болван или Пустоголовый, учился в шестом классе начальной школы и всегда выбивался в чемпионы эстафеты, традиционно проводимой в день спорта и здоровья. В школе не было ни одного человека, кто бы не знал, что за фрукт этот парень. Ходили слухи, что его прочили в ученики второго класса средней школы, хотя я очень сомневался в достоверности этой информации. В учебе он был безнадежен, и по этому поводу относительно его персоны сочиняли разного рода небылицы. К примеру, некоторые злые языки утверждали, что он даже не может написать иероглифами свое имя, однажды заблудился по дороге домой и что будто его застукали за тем, что он пытался читать книгу вверх тормашками. Зато в спорте ему не было равных, и поэтому, несмотря на свое нелицеприятное прозвище, уважения он заслуживал. К счастью, моему брату Синити довелось учиться с Болваном в одном классе, так что я всегда узнавал сенсационные новости о выкрутасах этого парня, можно сказать, из первых рук.
– В прошлогоднем забеге Болван был неотразим, – авторитетно заявил Ютака. Благоговея перед своим любимцем, он обожал смаковать подробности его поведения. – Я имею в виду, что он пропустил вперед пятерых соперников, и все равно перед финишем у него осталось время помахать им рукой.
– Да… парень хоть куда! – воскликнул Тору. – Клянусь, он мог бы обойти ребят даже из старшей школы.
– А вот мой брат говорит, что Болван подхватил простуду и у него сильный жар. Вероятнее всего он вообще не сможет участвовать в спортивном празднике, – заявил я во всеуслышание.
– Вот те раз! – обомлели ребята. – Ты давай ври, да не завирайся. Этот парень никогда не болеет, – с упорством фанатов стояли на своем мои приятели.
– Я не шучу. Его, может даже, в больницу положат, – предположил я самое худшее.
– Тогда все насмарку! Все пропало! – приуныли Ютака и Тору.
Судя по выражению их лиц, я понял, что мои друзья сильно разочарованы. Безусловно, и меня это обстоятельство немало огорчало.
– Если Болван пропустит эстафету, значит, день будет прожит зря.
Но тут Тору вошел в раж, и, подмигнув нам, произнес заговорщицки: – А давай спорить, что он побежит даже с температурой!
– Заметано! Не будь он Болван! Я абсолютно уверен, что он оправится от простуды и снова победит, – вглядываясь вдаль, убеждал меня Ютака.
– Никто в этом и не сомневается. Болван – крутой парень. Ты лучше скажи мне, Мамору, твой брат действительно такой неуклюжий, как о нем говорят? Болван переплюнет его одним махом.
Видно, задавшись целью меня довести, Тору принялся скакать вокруг нас, припадая на одну ногу.
– Перестань дурачиться! – заорал я на него, но мой вопль смешался с улюлюканьем компании.
Осмеянный своими друзьями, я затаил обиду.
Осеннее солнце с царственным величием клонилось к закату. Двухэтажное деревянное здание школы, гимнастическое оборудование, палатки и священные деревья гинкго, посаженные неизвестно когда и устремившиеся ныне своими стрельчатыми кронами в небо, отбрасывали гигантские тени на стадион. Влекомые усталостью к домашнему очагу, учителя и дети добавили последние штрихи к внешнему убранству предстоящего праздника и неторопливо удалились, волоча за собой вытянутые тени на ногах‑ходулях.
– Эй! Пойдем сходим к Пучеглазой Гран и купим бейсбольные карточки! – закричал Кэндзи. – На днях я купил пачку, в которой не оказалось моих любимых игроков Нагасимы и Каваками.
Заводила по призванию, Кэндзи тут же предложил:
– А почему бы нам не стащить несколько пачек?
– Мы не можем. Нас на днях заловили. И эта старая карга запретила нам вообще появляться в магазине, – признался Ютака, понурив голову.
– Ладно. Пошли. Она наверняка уже все забыла. Один раз я попался утром, а когда зашел днем, она встретила меня с распростертыми объятиями.
Когда решение было принято единогласно, мы вприпрыжку побежали в лавчонку; ранцы, ритмично подпрыгивая у нас за спинами, отбивали размеренную дробь.
– Здравствуйте, мальчики! – сказала как обычно приветливым голосом Пучеглазая Гран.
Кэндзи обернулся к нам, покосившись в ее сторону. «Вот видите, она забыла», – говорили его глаза.
Мы все скопом ворвались в магазин.
Внутри нас встретило обилие всевозможной снеди, великое множество лотерейных карточек, модульные оригами типа звездочек, многогранники кусудама, используемые в качестве наполнителей всяких снадобий для лечения недугов. Мы пришли в восторг от традиционных японских фигурок Мэнко для конструирования моделей куба, светящихся разноцветными огоньками волчков и прочей всячины, хотя площадь помещения едва равнялась трем циновкам татами. Пучеглазая Гран восседала в дальнем углу магазинчика в наброшенной на халат пурпурной безрукавке, испещренной мелкими грибочками. Периодически, она поднималась с места и подходила к детям, увидев, что они хотят испытать судьбу в одной из игр, где можно получить приз – разнообразные клубничные леденцы. Временами она ловчила и угощала нас клубничными конфетами из другого призового фонда, а если же мы честно выигрывали счастливый билет в лотерею, она часто говаривала:
– О! Это не считается! Вы жульничаете!
Но как бы то ни было, а в этот магазинчик сластей и забав мы всегда заходили с удовольствием.
Заметив, что мы увлеченно рассматриваем фотографии спортсменов Нагасимы и Каваками, Пучеглазая Гран завела разговор.
– У вас ведь завтра спортивный праздник? – поинтересовалась она.
Мы повернулись и увидели, что она держит в своих морщинистых руках какой‑то красный предмет.
– Тогда вам просто необходимо купить это, – загадочно произнесла лавочница.
– А что это? – в один голос спросили мы, не в силах скрыть свое любопытство.
– Это шоколад, но не обычный. Это особенный шоколад. – Она многозначительно посмотрела на нас. – Если его съесть, то он непременно поможет победить в завтрашних соревнованиях.
– Ничего подобного! – Я сверлил взглядом Кэндзи, Ютаку и Тору, внушая им мысль, что мы ни в коем случае не должны купиться на этот рекламный трюк.
Эта хитрющая бабка была горазда сочинять разные байки. Но мои приятели‑простачки будто заколдованные пялились на ее ладони. В отличие от шоколадных батончиков производства фабрики «Мэйдзи», традиционно завернутых в серебристую фольгу и коричневый фантик, этот был упакован в красную бумагу с иероглифами, которые мы не знали, как прочитать. И поскольку Пучеглазая Гран так настойчиво пыталась всучить его нам, мы, загоревшись желанием, не могли отвести от него взгляд. Вероятно, почувствовав мое недоверие, она сказала нарочито обиженным голосом:
– Ну, если вы не верите мне, не покупайте. Хотя я должна заметить, что один шестиклассник только что купил точно такую же шоколадку.
Фыркнув, она стрельнула в нашу сторону недружелюбным взглядом и отвернулась.
Неважный бегун Тору оживился первым:
– Нет, подождите. Я покупаю.
Ему вторили мы с Кэндзи и Ютакой. Наивные дети – мы не смогли устоять перед соблазном.
– Хорошо, хорошо. С вас по двадцать иен. – Старуха переходила от одного моего приятеля к другому, взимая монеты и вручая каждому вожделенное лакомство.
– Теперь успех вам обеспечен. Будьте уверены, что завтра вы все займете первое место, – уговаривала нас довольная торговка.
Немного обескураженные произошедшим, мы покинули лавочку, забыв купить фотографии Нагасимы и Каваками. Я думаю, что все чувствовали себя одураченными, только никто не хотел в этом признаваться.
– Горишь желанием откусить? – сострил я. – Думаю, нам нужно сейчас же расправиться с этим и забыть.
– А тебе не кажется, что толку будет больше, если мы съедим эти батончики прямо перед забегом, – внес разумное предложение Тору, поглаживая свою шоколадку прямо как Пучеглазая Гран.
– Наверное, в чем‑то ты прав, – согласились мы.
И едва я спрятал свою плитку в карман, услышал голос:
– Что это вы здесь делаете, мальчики? Покупаете всякую ерунду по дороге домой? А разве вы не слышали, что сказал учитель? Я все расскажу про вас!
Это наглое заявление прозвучало из уст нашей старосты: самоуверенной девчонки, постоянно закладывавшей учителю своих одноклассников.
– Заткнись, Ицуко! – рявкнул я. Не на шутку рассердившись, я вознамерился приструнить зарвавшуюся девчонку. – Если донесешь, я тебя поколочу.
– Если ты меня хоть пальцем тронешь, я тут же все про вас расскажу, – парировала доносчица, ни минуты не колеблясь.
Тут в нашу перебранку «удачно» встрял Тору.
– Послушай, Ицуко, где твои шаровары, которые ты носила в прошлом году на физру? Ты была похожа на жирную тыкву. Больше никогда не надевай эти шаровары. Ха‑ха‑ха. – Он жестами показал, какой формы были те злополучные спортивные штаны, при этом гадливая ухмылка блуждала на его лице, отчего мы чуть не покатились со смеху.
Лицо Ицуко залил румянец, она была готова зарыдать.
– Я все расскажу учителю, – произнесла она голосом человека, доведенного до крайности, и побежала к школе.
– О! Только не это, – запаниковали мы.
– Пойдемте лучше домой, пока нас Кондо не накрыл, – предложил кто‑то из ребят.
– Да, пошли скорей.
Мы, четверо мальчуганов, ускорили шаг, повторяя на ходу список необходимых вещей для завтрашней эстафеты. Я лихорадочно перебирал в уме наличие сумки для завтрака, спортивной одежды, повязки на голову, носков таби и термоса с чаем, который мама заботливо заваривала специально в этот день. Перечислив все до последнего пункта, мы резвой рысью побежали прочь, но вскоре издали заметили знакомую фигуру. А когда наша братия приблизилась к ней, Кэндзи не преминул отпустить очередную колкость:
– Неужели это твой великолепный брат, Мамору?
Кэндзи сразу узнал Синити, что вовсе не составляло труда. Синити носил очки и был ниже всех ростом. Честное слово, он скорее напоминал четвероклассника, чем шестиклассника. У него была странная манера – читать на ходу. С книжкой в руках он походил на известную бронзовую статую Киндзиро Ниномия.[1]
– Твой брат учится лучше всех в классе, – с неподдельным восхищением произнес Ютака.
– Это верно, – согласился я, не понимая, к чему он клонит.
– Странно. Вот вы братья, а ты в учебе – круглый ноль.
– И что дальше? – взбеленился я. Мне стало не по себе, что Ютака принялся разбирать меня по косточкам. – Я буду играть в бейсбол и вступлю в команду «Джайантс»,[2]как мой любимый игрок Нагасима. Кому какое дело до моей учебы?
– Эй, смотрите, смотрите! Синити сейчас попадет в аварию.
Полностью поглощенный книгой, мой брат шагал прямо посреди дороги и чуть было не столкнулся с проезжавшим мимо велосипедистом средних лет.
Я инстинктивно закрыл глаза.
«Какой растяпа! Даже не может на минуту сделать перерыв и отдохнуть от учения, хотя бы накануне дня спорта! Почему он все время меня позорит, этот книгочей несчастный?»
Я готов был сквозь землю провалиться от стыда. Но потом медленно открыл глаза.
– Смотри, он вовремя свернул в сторону, – услышал я от приятелей.
– Да и велосипедист ловко увернулся. Еще бы чуть‑чуть, и они бы столкнулись.
Увиденный обходной маневр оставил неизгладимое впечатление в душе Кэндзи, однако это не помешало ему высказать свое мнение. Запинаясь, он вымолвил:
– Что ж… Мамору, видно, твой брат физически того… хорошо развит. Я в этом только что убедился.
– Да нет же. Он только притворялся, что читает книжку, – Тору разыгрывал из себя знатока и решил окончательно разоблачить моего незадачливого братца. – Наверняка он косился по сторонам, а книга – прикрытие. Я прав, Мамору?
Внутреннее напряжение, смешанное с предчувствием семейного позора, потихоньку спало, и я хотел уже было кивнуть в знак согласия с его необыкновенной прозорливостью, но вместо этого неожиданно для себя решил вступиться за беднягу Синити:
– Ты глупец, Тору. Моему брату силы не занимать, а бегать он может, между прочим, быстрее тебя. Что, выкусил?
Моя бравада вызвала неоднозначную реакцию. Мнения разделились.
– Это ты здорово придумал про своего брата! – сказал Тору, принимая мой вызов. – Я завтра же докажу, что ты врешь! Эй, ребята, не пора ли нам узнать, кто и впрямь бегает быстрее?
Тору обратил свой взор в сторону нашей компании в надежде заручиться поддержкой. Ютака, абсолютно уверенный в победе Тору, согласился на испытание, а вот Кэндзи отнесся к нему прохладно. Увидев, что расстановка сил не в его пользу, Тору замер в нерешительности, возможно еще из‑за того, что я пригвоздил его к месту дерзким, можно даже сказать, вызывающим взглядом.
– Эй! Смотрите, смотрите, – первым нарушил молчание Кэндзи, – стрекоза. Нет, две стрекозы, рогатые. Вот здорово! Они спариваются.
Стараясь переменить тему, он погнался за стрекозами. Вдоволь наспорившись, мы присоединились к Кэндзи, а потом все побежали домой.
* * *
– Мам, ты купила мне новую футболку и шорты?
Мы закончили обедать, и мне захотелось примерить новый наряд.
– Твои вещи лежат в ящике рядом с одеждой брата. Не доставай их сейчас. Договорились? – донесся из кухни мамин голос, заглушаемый переливчатым разноголосым звоном посуды, которую она мыла.
Я осекся. Она как будто прочитала мои мысли.
– Хорошо, – сказал я, пораженный маминой проницательностью.
Я с радостью глядел на новую спортивную форму, поскольку большую часть моего гардероба составляли вещи с плеча старшего брата. Я самоотверженно донашивал все его старье, но раз в год в долгожданный праздник моя мама преподносила мне новый фирменный костюм: пару шорт, белую футболку, традиционные японские носки таби с отделением для большого пальца, а на голову – красно‑белую повязку, сложенную пятиугольником. Я как мог боролся с сильным искушением примерить их немедля и, учуяв незнакомый запах, чихнул как щенок, сунувший нос в миску с едой. Вдыхая аромат новых хлопковых вещей, фанерных ящиков и шариков камфары, я думал, что такого чудесного запаха я никогда не ощущал.
– Что ты делаешь, глупый мальчишка? – рассердился папа. – Надеюсь, у тебя хватит ума не надевать все это прямо сейчас и не устраивать пробежку вокруг дома? Давай‑ка лучше ложись спать.
Папа всегда отчитывал меня в резкой форме, особенно когда был нетрезвым.
– Синити, твой комплект тоже здесь! – крикнул я брату, который делал уроки за столом в углу комнаты.
Но Синити не отзывался. Глядя на его согбенную спину, я заподозрил брата в том, что он нарочно испытывал мое терпение своим упрямством, поэтому я позвал его громче.
– Синити! Ну иди сюда. Давай примерим форму и отработаем старт. Если ты потренируешься как следует, то завтра в забеге не будешь последним.
– Мамору, перестань! Не делай из брата посмешище, – крикнула мама, вытирая руки о фартук. – Твой брат – отличник, поэтому совершенно неважно, каким по счету он придет к финишу. Достаточно того, что он и так прилежный ученик. Запомни, Мамору, быстрыми ногами в будущем денег не заработаешь.
Мой брат с первого по пятый класс еле добегал до финиша во время кросса, проводимого в день спорта. Синити был никудышным спортсменом, и случалось даже, что он пересекал финишную линию одновременно с лидером следующего забега.
– Эй! Синити, чемпион в кавычках! Ты слышишь? Может, для разнообразия победишь сегодня в гонке? – Мой пьяный отец обычно старался посильнее уязвить брата, а иногда переходил и на прямые оскорбления.
В глубине души я понимал, что усилия, прикладываемые для овладения прочными знаниями, не идут ни в какое сравнение с победами в тех или иных состязаниях во время спортивного праздника. И все же меня, откровенно говоря, коробило от выходок мое