Евгений Замятин и Леонид Андреев: жизненные встречи и литературные параллели

Давыдова Т.Т.,

МГУП

Л.Н. Андреев — не самый близкий Е.И. Замятину современник, тем не менее Е.И.Замятин был знаком с ним и был близок ему своим интересом к философской проблематике и ярким художественным новаторством.

Делавший первые шаги в литературе Замятин встретился с уже известным в то время автором «Рассказа о семи повешенных». Это произошло в Гельсингфорсе, где, выполняя партийное задание, Замятин — член РСДРП (б) сопровождал на митинг Л.Н.Андреева, участвовавшего в июле 1906 г. в съезде финской "Красной гвардии" [9: с.106]. Об данной встрече Замятин вспомнил в очерке < «Л.Н. Андреев»> [2: с.107-109], написанном в октябре 1919 г. в связи со смертью писателя. В очерке подчеркнута большая популярность Андреева у читателей, в том числе и в партийных кругах, его демократизм и обаяние.

Замятин прочел этот текст 8 ноября 1919 г. в Петрограде на вечере памяти Л.Н. Андреева, в котором участвовал вместе с М. Горьким и К.И. Чуковским [9: с.464-465]. «<…> выступил Замятин и прелестно прочитал свой анекдот об Андрееве и зонтике. Все тепло смеялись <…>», -- записал 9 ноября 1919 г. в дневнике К.И. Чуковский [14: с.121-122]. 5 января 1920 г. Замятин в том же составе мемуаристов читал свои воспоминания на 1-м литературном «понедельнике Дома искусств», посвященном памяти Андреева [9: с. 497-498]. Замятин не случайно написал мемуары об Андрееве: мировоззренчески Андреев был ему близок, так как оба писателя формировались в одной и той же духовной атмосфере — на творчество обоих повлияли концепции А.Шопенгауэра и Ф.Ницше.

Ю.В. Синеокая выявила следующие причины рецепции в России первой трети XX столетия работ зарубежных философов: «в отечественных интеллектуальных кругах <...> все большую популярность стали приобретать экзистенциально ориентированные размышления в духе А. Шопенгауэра и С. Кьеркегора. Приоритетное внимание уделялось проблемам человеческой личности, таким первоценностям, как свобода, творчество, мистический опыт и религиозная вера. <...>. В России последней четверти XIX века, как и прежде, была сильна связь отвлеченной мысли и художественной литературы. <…> метафизически ориентированные мыслители писали рассказы (Г. Чулков, Л. Андреев), стихотворения (В. Соловьев, Д. Мережковский), афористические тексты (В. Розанов, Л. Шестов). <...>. Критицизм и резкая публицистичность, присущие образу мысли отечественной интеллигенции, <...> благоприятствовали обнаружению и одобрению тех же черт в философии Ницше. Многие отечественные гуманитарии были увлечены этикой и метафизикой А. Шопенгауэра и Э. фон Гартмана, что в значительной степени предрасположило их к восприятию идей Ницше. Повсеместно обязательное изучение студентами университетов и учащимися гимназий древних языков способствовало высокой оценке Ницше как филолога-классика <...>. Во многом это определило и интерес к основной теме «Рождения трагедии из духа музыки», наряду с «Так говорил Заратустра» и «По ту сторону добра и зла», наиболее читаемому в России произведению мыслителя» [13: с.12-13].

На Андреева и Замятина значительное воздействие оказали идеи А. Шопенгауэра, которые заставили их задуматься, в частности, над местом мировой воли в человеческом существовании.

В сюжете повести "Жизнь Василия Фи­вейского" (1903) Андреев сталкивает с мировой волей бунтаря о. Василия Фивейского, показывая в конце произведения крушение религиозной веры у своего героя, невозможность в жизни чуда и торжество хаоса, абсурда.

В отличие от Андреева, Замятин с большей критичностью относился к идеям А. Шопенгауэра, в частности, к его призыву "к истинному и чистому безбрачию (ведь это - первый и самый важный шаг в отрицании воли)" [15, с.163]. Убеждение немецкого мыслителя в том, что великую истину необходимо достичь путем противодействия природе, писателю, который был убежден в том, что высшая ценность бытия — рождение новой жизни, глубоко чуждо. Подобные представления проявились, в частности, в замятинских повести «На куличках» (1914) и «Рассказе о самом главном» (1923).

Значительное место в творчестве каждого из двух писателей заняла также рецепция концепций Ф.Ницше.

Андреев творчески усвоил прежде всего его представления об имморализме и сверхчеловеке, что видно в произ­ведениях 1900-1910-х гг. — "Рассказе о Сер­гее Петровиче", "Мысли", "Губернаторе", «Рассказе о семи повешенных», пьесах "К звездам", "Царь Голод" и "Океан", статьях "Москва. Мелочи жизни" и "Если жизнь не удастся тебе, то удастся смерть". Если в «Рассказе о семи повешенных» в образах Вернера и Муси созданы русские аналоги типу сверхчеловека, найденные Андреевым среди революционеров, то в «Рассказе о Сергее Петровиче» и статье "Если жизнь не удастся тебе, то удастся смерть" переосмысливается идея Ницше, учившего слабых по натуре людей не бояться смерти.

Замятин обращался преимущественно к иной стороне учения базельского мыслителя, концепции аполлонического и диони­сийского общебытийных начал, которая, вероятно, была известна ему по работе Ф. Ницше «Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм» (1871), переведенной на русский язык в 1900-е гг., хотя писатель и не употреблял термины «аполлоническое» и «дионисийское». При этом Замятин объединил ницшевские идеи с естественнонаучными положениями из работ Р.Майера и В.Оствальда, которые были известны ему как инженеру-кораблестроителю.

Уже в трилогии об Англии, повести «Островитяне» (1917), рассказе «Ловец человеков» (1918) и трагикомедии "Общество почетных звонарей" (1924) Замятин по-своему художественно преломляет ницшевское понимание дионисийства, соединяя его с майеровским понятием солнечной энергии как непрестанно заводящейся пружины, "которая поддерживает в состоянии движения механизм всех происходящих на земле деятельностей". Немецкий ученый XIX в. Р.Ю. Майер сформулировал закон сохранения и превращения энергии и явление энтропии [10: с.131]. В "Островитянах" энтропия представляет собой универсальную тенденцию в развитии общества к мещанству, духовной смерти, а солнечная энергия символизирует пылкие страсти, разрушающие вялое мещанское равновесие [см.: 16].

В романе-антиутопии «Мы» (1921), рисуя лесных людей, Замятин творчески переосмысливает ницшевскую концепцию дионисийского начала [в данном направлении анализирует роман Замятина и Н.М. Малыгина, см.: 11], а также представления о дионисийстве, изложенные в ряде статей и монографии Вяч.И. Иванова «Дионис и прадионисийство» (Баку, 1923).

В эпизодах выхода Д-503 за Зеленую Стену, отделяющую Единое государство от природы, Замятин ярко воссоздал пиршественно-праздничную атмосферу, характерную для дионисийского культа. Д-503 забывает здесь о мире города и испытывает состояние, подобное состоянию зрителя дионисийской трагедии, охарактеризованному Ницше: государство и общество, вообще все пропасти между людьми исчезают перед чувством природы, возвращающим их в ее лоно. Это ощущение близко описанному Ницше дионисийскому состоянию «с его уничтожением обычных пределов и границ существования <...>», содержащему в себе «некоторый летаргический элемент, в который погружается все лично пере­житое в прошлом» (12: с.82). Именно в эпизоде за Зеленой Стеной впервые в жизни Д чувствует себя отдельным существом: «<...> я перестал быть слагаемым, как всегда, и стал единицей» (3: с.104). В данной записи героиня-революционерка I-330, призывающая разрушить «Стену - все стены - чтобы зеленый ветер из конца в конец - по всей земле», то есть чтобы соединить верхний и нижний миры, ассоциируется с Дионисом, выступающим, по Ницше, порой под маской борющегося бога.

Итак, в романе «Мы» Замятин в высокохудожественной форме воссоздал своеобразное дионисийство членов «Мефи», показав его двойственность. С одной стороны, именно здесь отчетливо видна неповторимая индивидуальность их лидера I-330, имя которой по-английски означает «я», противопоставленное заглавию романа. С другой стороны, следуя традиции Ницше и Иванова, писатель рисует единение своих дионисийствующих персонажей, напоминающее ивановскую «соборность», с природой, друг другом, членами «Мефи», «лесными» людьми. При этом есть и существенное отличие атеистического миропонимания Замятина от ивановской теории соборности. В отличие от метафизика Вяч. Иванова, автор «Мы» переносит аполлонически-дионисийскую дихотомию на естественнонаучную почву.

Замятин, как и Ницше, отдает предпочтение дионисийскому началу, ибо оно, по его мнению, глубже и онтологически значительнее аполлонического. Синтез этих двух начал — дело далекого будущего. В художественном же мире романа противоположности, о которых идет речь, несоединимы,ив этом проявляетсяантиутопическое жанровое содержание.

Творчество Андреева и Замятина обнаруживает, наряду с общими философскими влияниями, и похожие художественные тенденции: оба писателя создали новые разновидности жанров рассказа и сказки, близкими были также их новации в драматургии. Андреев и Замятин предпочитали одни и те же композиционные решения.

Одним из ведущих жанров эпической прозы в русской литера­туре Серебряного века стал рассказ. Среди авторов лучших рассказов – Андреев и Замятин, у которых нашли продолжение жанровые искания А.П.Чехова и симво­листов.

Андреевский рассказ "В Сабурове" (1899) - по форме пас­хальный, он должен был, как и другое раннее произведение пи­сателя, "Баргамот и Гараська", нести в себе веру в Бога и христианское милосердие. Они есть у трудолюбивого и доброго крестьянина Пармена Костылина и девочки Саньки. Однако ос­тальные герои рассказа данных свойств лишены. Пармена в день Пасхи выгоняет из дома его подруги ее сын Гришка Гнедых, ко­торому этот человек "заместо отца был". Гришка не дает Пар­мену разговеться и избивает его. Конец произведения лишен радости: потеряв свою семью и находясь в абсолютном одино­честве, Пармен "тосковал глубоко" [1: с.103]. Таким образом, написанное в традиции пасхального рассказа произве­дение несет в себе антипасхальное содержание.

Написанный в том же году, что и «В Сабурове», «Ангелочек» Андреева, как и чеховский "Ванька", антирождественский рассказ. В нем так же, как и в «Ваньке» не происходит чуда, ожидавшегося читателем: в финале произведения восковой ангело­чек, символ духовности, тает, унося с собою надежду на улуч­шение судеб озлобленного бедного мальчика Сашки и его умирающего отца. Образ действительности у Андреева в значительной степени дисгармоничен: он лишен социальной справедли­вости, а также христианского Бога, радости. Подобная позиция обусловлена безбожием Андреева, ут­верждавшего, что "царство человека должно быть на земле. От­сюда призывы к Богу нам враждебны" [цит. по: 6: с.16].

В послереволюционном замятинском цикле "Нечестивых рассказов", или "Чудес" (1917-1924) и примыкающем к нему "Житии Блохи" (1926) возрождаются и одновременно новаторски переосмысливаются традиции русской средневековой культуры. К древне­русской поэтике метаморфозы (превращению грешника в правед­ника) восходят и жанровые метаморфозы "Нечестивых расска­зов", напоминающие переосмысление Андреевым традиции пасхального рассказа.

В 1900-1910-е гг., наряду с рассказом, в России стал по­пулярным и другой малый эпический жанр — сказка "для детей изрядного возраста". Такие сказки писали Андреев ("Сказочки не совсем для детей") и Замятин («Сказки про Фиту»).

Андреев-экспрессионист искал наиболее выразительные типы повествования, и его искания в данной области также были восприняты Замятиным. Д-503 в романе-антиутопии «Мы» ведет записи, своего рода дневник, напоминающий дневниковую форму в повести Л.Н.Андреева «Мои записки» и его романе "Дневник Сатаны".

При этом Замятин критически оценивал формы воссоздания внутреннего мира человека у Андрее­ва, о чем свидетельствует его письмо беллетристу И.Ф.Каллиникову от 19.II.1925 г., в котором дана такая оценка повести Каллиникова "Смрад": "Минусы - только в форме, есть какая-то леонид-андреевщина в психологических описаниях <...>" [5: с. 144]. Скорее всего, Замятину были чужды повышенная эмоциональность и экспрессивность в передаче внутреннего мира человека у Андреева, так как замятинские способы передачи переживаний и размышлений героев были более сдержанными, включали в себя недомолвки и лиризм.

Итак, Замятин встречался с Андреевым и посвятил этой встрече мемуары, в произведениях писателей очевидна рецепция философских идей А.Шопенгауэра и Ф.Ницше (приятие идей философов и отталкивание от них), а также похожие тенденции в области жанрового и композиционного творчества. При этом формы психологизма у Замятина-неореалиста и Андреева-экспрессиониста были различными, что и стало одной из причин, в силу которой эти писатели принадлежали к разным модернистским течениям: Замятин — к неореализму, Андреев к экспрессионизму.

Литература

1. Андреев Л.Н. Собрание сочинений: В 6 т. М.: Художественная лит., 1990. Т.1. 639 с.

2. Замятин Е.И. < «Л.Н. Андреев»> // Книга о Леониде Андрееве. Пб.; Берлин, 1922. С.107-109.

3. Замятин Е.И. Избранные произведения: В 2 т. М. Художественная лит., 1990. Т.2. 412 с.

4. Замятин Е.И. Собрание сочинений: В 4 т. М.: Федерация, 1929. Т.3. 324 с.

5. "...Я человек негнущийся и своевольный. Таким и останусь". Письма Е.И.Замятина разным адресатам / Публ. Т.Т. Давыдовой и А.Н. Тюрина // Новый мир. М., 1996. № 10. С. С.143-144.

6. Богданов А.В. Между стеной и бездной: Леонид Андреев и его творчество // Андреев Л.Н. Собрание сочинений: В 6 т. М. Художественная лит., 1990. Т.1. С.5-40.

7. Иванов Вяч.И. Дионис и прадионисийство. Баку, 1923.

8. Литературная жизнь России 1920-х годов. События. Отзывы современников. Библиография. Ч.1. Москва и Петроград. 1917-1920 гг. М.: ИМЛИ РАН, 2005. 766 с.

9. Любимова М.Ю. Е.И.Замятин в годы первой русской рево­люции: (Из писем Замятина 1906 г.) // Источниковедческое изучение памятников письменной культуры в собраниях и архи­вах ГПБ. История России ХIХ-ХХ веков. Л., 1991. С.97-107.

10. Майер Р. Закон сохранения и превращения энергии. Че­тыре исследования 1841-1851. М.;Л., 1933.

11. Малыгина Н.М. "Мы" // Энциклопедия литературных про­изведений. М.: Вагриус, 1998. С.303-304.

12. Ницше Ф. Сочинения: В 2 т. М.: Мысль, 1996. Т.1. 429 [2] с., 1 ил.

13. Синеокая Ю.В. Восприятие идей Ф. Ницше в России: ос­новные этапы, тенденции, значение // Ф.Ницше и философия в России: Сб. статей. СПб.: Изд-во Русского Христианского гуманитарного института, 1999. С.7-37.

14. Чуковский К.И. Дневник. 1901-1929. М.: Художественная литература, 1991.

15. Шопенгауэр А. Избранные произведения. М., 1993.

16. Shane A. The Life and Works of Evgenij Zamyatin. Berkely; Los Angeles, 1968. 302 p.