Глава 1.
Незнакомый знакомец приходит в твой дом,
И ты чуешь, что лучше б залечь за углом,
Переждать, пока гость восвояси уйдёт,
Переждать, как терпели фашистский налёт;
Слишком поздно, попался ему на глаза,
И в тебя полетел странных слов целый залп,
И, быть может, тебя ещё кто-то спасёт,
Если хитрость применит и точный расчёт...
Стихи без автора, добытые на просторах Интернета.
Гарри лежал, уткнувшись носом в подушку, и предавался философским размышлениям. Главным образом потому, что делать больше было нечего, а так был шанс даже заглушить мыслями бурчание в животе и ноющую боль в разных частях тела — конечно, при условии, что мысли были бы достаточно умными и философскими.
Итак, что делать и кто виноват? Гарри решил отложить первый вопрос на потом и начать со второго.
Виноват был, безусловно, этот домашний эльф — смешное большеглазое лопоухое существо, появившееся в комнате Гарри в тот самый вечер, когда семейство Дурслей планомерно очаровывало какого-то там мистера Мэйсона, чтобы тот купил у дяди Вернона его излюбленные дрели. Гарри, как ему было велено, сидел тихо и скучал у себя наверху, во второй спальне Дадли, и тут явился эльф. Добби, как он себя назвал.
Гарри поверил, когда Добби, дрожа и выпучивая глаза, сказал ему, что в школе опасно в этом году, и деликатно указал эльфу на то, что и в прошлом году было не то чтобы как в санатории — особенно если учесть, что его пытались убить как минимум три раза. Однако Добби обладал одной замечательной способностью, которую и Гарри был не прочь заиметь — он слышал только то, что хотел, и то, что шло ему на руку, и реагировал соответственно, не уделяя словам Гарри и толики внимания. Он твердил, что Гарри не должен возвращаться в школу, что там будут твориться кошмарнейшие события, что существует какой-то заговор, о котором он, Добби, уже давно знает. В ответ на все вопросы Гарри эльф бросался биться головой обо что-нибудь с, как правило, оглушительным грохотом, и Гарри же оттаскивал его и успокаивал, получая взамен уверения в том, что Гарри Поттер велик, добр, великодушен и мудр [«Ни то, ни другое, ни третье, ни четвёртое»], и никакой полезной информации. Совсем. Дурдом какой-то.
Добби же, поняв, что Гарри упёрся накрепко — «Скажите, что за заговор и опасности, и я подумаю, ехать или не ехать, а умолчите, так отправлюсь в Хогвартс, несмотря ни на что» — обрушил на пол фирменный пудинг тёти Петуньи, сорвав Дурслям всю сделку по поводу дрелей и вообще испортив вечер. Разумеется, дядя и тётя не могли не отплатить ему той же монетой. Поскольку испортить ему выгодную сделку они не могли по причине отсутствия у Гарри таковых, то они сосредоточились непосредственно на вечере.
Гарри невольно скривился, вспомнив, как дядя Вернон тяжело дышал и сжимал кулаки, соображая, безопасно ли ему будет заняться воспитанием племянника, или тот наложит на него в отместку какое-нибудь кошмарное заклятие, а в окно влетело письмо из отдела Неправомочного Использования Волшебства, где было написано, что ему выносится строгий выговор за использование магии, так как несовершеннолетним это запрещено — и, чёрт, чёрт, чёрт, они, выходит, могли таки отследить беспалочковую магию, потому что Добби не пользовался палочкой, поднимая пудинг в воздух волшебством, и Гарри понял, что ничего не сможет сделать ни с палочкой, ни без неё, если не хочет, чтоб его исключили из Хогвартса, и что даже Дадли отныне не испугается, если Гарри начнёт бормотать всякую псевдоколдовскую чушь, чтобы отпугнуть его. Дядя Вернон дал Гарри прочесть это письмо. А потом разверзся ад.
Иногда Гарри казалось, что дядя Вернон специально тренируется на чём-то вроде мешков с тяжёлыми вещами, чтобы быть готовым к таким моментам. Беда была в том, что Гарри был куда легче любого мешка, разве что кроме набитого гагачьим пухом, и когда дядя отбросил его к стенке, Гарри ударился виском и плечом и потерял сознание.
А ещё у дяди Вернона непременно хранились где-то в укромном месте боксёрские груши, на которых, вполне возможно, было написано фосфоресцирующими красками: «Мальчишка Поттер». Гарри не возражал бы, ограничься дядя грушами, но пинки по собственному телу были брюнету совершенно не по вкусу, хотя они достаточно быстро вывели его из обморока. При этом что-то хрустело — там, где располагались рёбра, но сломаны они, кажется, не были — тогда Гарри было бы куда хуже; ему не раз приходилось чувствовать на себе, каково это, когда сломаны кости.
Гапрри ухитрился встать, благодаря чему избавился от лишнего десятка синяков — дядя Вернон пинками и кулаками гнал его к чулану. Несколько раз Гарри спотыкался и падал или просто отлетал от чересчур сильных ударов дяди, сдерживаемого лишь не особо энергичным визгом тёти Петуньи: «Вернон, осторожней, пожалуйста! Если ты убьёшь мальчишку, эти явятся искать его, и нам будет плохо! Не калечь его, осторожней!». Под «этими», очевидно, разумелись преподаватели Хогвартса. Гарри, правда, не был так уверен, что о нём просто не забудут, если первого сентября он будет не в Хогвартсе, а в паре футов под землёй, но дядя всё же не убил его.
«Хотя лучше бы он это сделал, ох-х...». Ныли ссадины на лице, руках, ногах, животе и спине, рёбра превратились в слошной синяк — Мерлин побери, он их уже ломал в Хогвартсе в прошлом году, сколько можно над ними издеваться?! — ручейки крови из рабитого о стену виска залили левую половину лица, и теперь эта кровь, высохнув, немилосердно стягивала кожу. Плечо, похоже, было разбито капитально; Гарри подозревал трещину в кости, потому что им невозможно было шевелить и касаться его — тоже. Гарри оставалось считать плюсом то, что он был правшой, и правое плечо осталось относительно невредимым.
С тех пор прошло три дня, проведённых в чулане, в темноте, в тесноте — в самом начале лета его вещи заперли там, и сундук занял всё и без того ограниченное пространство чулана, вследствие чего его можно было посчитать за отдельного жильца. Раз в сутки — у Гарри, конечно, не было часов, но так ему ощущалось — ему совали кусок хлеба и стакан воды. В туалет выпускали один раз, вечером; спустя день после начала заточения в чулан втолкнули ещё и клетку с Хедвиг — наверное, она шумела, кричала и хлопала крыльями, оставшись без заботы, и в чулане стало ещё теснее. Гарри крошил хлеб на мелкие кусочки и отдавал Хедвиг — весь, без остатка, и выпивал сам половину воды. Во рту постоянно пересыхало, и, чтобы утолить его жажду, потребовалось бы не меньше ведра сразу. До начала семестра оставался ещё почти месяц, и Гарри планировать через неделю, не позже, начать забирать себе половину хлеба — надо же было брать откуда-то силы, чтобы выползти из чулана к сентябрю. Если, конечно, ему разрешат отправиться в Хогвартс. А если нет, надо будет найти способ смыться, не пользуясь магией. Хотя и магия ему мало чем помогла бы. В таких ситуациях, как та, в которую попал Гарри, умения трансфигурировать табакерки из крыс и ровно нарезать маринованных слизняков для зелья забвения мало чем могли помочь, не говоря уж о стихийной магии Гарри — огне и беспалочковых Ступефае с Круциатусом. Конечно, идея наложить на дядю Вернона Круциатус сама по себе казалась Гарри очень даже привлекательной, но он всё ещё помнил, какое наказание полагается за применение этого непростительного. Лучше уж потерпеть немного боль и голод — привыкать, что ли?
Гарри подсвечивал себе уже получающимся без затруднений огоньком, слегка щекотавшим центр ладони, решив, что отследят в Министерстве, так отследят — он ненавидел темноту и невозможность ориентироваться и делал домашние эссе при этом неверном, зыбком свете. Зелья, ЗОТС, трансфигурация, гербология, история магии... он ляпал кляксы и старательно слизывал их кончиком языка, потому что в тесноте было большой удачей устроиться так, чтобы перо не чиркало по носу и чернильница не падала на пол, но при этом невозможно было потянуться за промокашкой, а ещё, кажется, оставлял на пергаменте пятна крови. Надо будет проверить как-нибудь потом на свету, что вышло, и переписать, если совсем паршиво.
Прошло ещё три дня; Гарри казалось, его желудок прилип к позвоночнику, и он теперь старался не вставать с той пародии на кровать, что имелась в чулане, в противном случае голова начинала кружиться, а ноги — подгибаться. Обычная слабость. Из клетки Хедвиг ужасно пахло, потому что все эти дни Гарри не мог её чистить; когда его выводили в туалет на две минуты, свет резал ему глаза через растрескавшиеся стёкла очков, и слёзы невольно текли по лицу, как будто он чистил лук. Потом эти слёзы высыхали и стягивали кожу так же, как кровь — ему не давали умыться. Всё это, мягко говоря, надоедало Гарри.
К тому же иногда приходил Дадли. Гарри понятия не имел, зачем, к тому же его кузен никогда не открывал дверь чулана, а стоял рядом с ней и говорил что-то странное. Он, как обычно, издевался над Гарри, но добавлял непривычное: «Ты, наверное, весь в крови, да? Тебе здорово идёт, когда ты такой». «Че-го-о? Ты ни обо что головой не ударялся, Дидикин?», — отзывался Гарри. «Я-то не ударялся, а вот ты — да, — отвечал Дадли, судя по голосу, ещё и довольно ухмыляясь. — Ты классно ударяешься о стены — словно летишь». «Да пошёл ты», — решал Гарри, которому вовсе не хотелось вникать в подоплёку реплик Дадли, отворачивался лицом к стене и затихал.
Ещё два дня, и он будет есть хлеб. Ещё пять чёртовых минут, и последнее эссе будет закончено, и отвлечься будет совершенно не на что. Придётся лежать на грязной тонкой простыне, невидяще (потому что в темноте действительно ничего не видно, а постоянная поддержка огонька быстро высасывала последние силы) пялиться в низкий и облепленный паутиной (это можно было понять, вытянув руку вверх, не вставая, и проведя ею вперёд-назад) потолок, слушать недовольный клёкот Хедвиг и чувствовать пульсирующую боль, с которой уже почти сроднился. Возможно, ему удастся поспать больше, чем два часа — пусть даже рёбра протестуют.
Гарри дописал эссе и осторожно лёг на живот, предварительно сунув покрытые строчками свитки в сундук. Кто виноват, он знал. Долбаный домашний эльф Добби. Вряд ли в Хогвартсе, какие бы заговоры там ни творились, могли сделать с ним что-нибудь много хуже — разве что убить, но это куда как милосердней. «А может, изнасиловать?», — подсказал ехидный внутренний голосок, и Гарри невольно передёрнул плечами от застарелого страха. Чё-орт... правое плечо было явно возмущено таким бесцеремонным с собой обращением. А что делать... всё равно Гарри не мог изменить что-нибудь угрюмыми мыслями.
Ничего. Скоро всё это закончится. Скоро начнётся Хогвартс, и за ним обязательно кого-нибудь пришлют, чтобы выяснить, почему он не явился в школу, если он не сумеет выбраться сам.
По подсчётам Гарри, где-то через пару часов ему должны были сунуть через крохотное окошко в двери обычную порцию воды и хлеба. И он был совершенно не готов к тому, что дверь чулана распахнётся настежь, и свет ударит по глазам не хуже кувалды, и на пороге покажутся сразу два силуэта, слишком тонких для дяди Вернона или Дадли и слишком низких для долговязой тёти Петунии. Во-первых, кто это? Во-вторых, сейчас же должно быть утро, а не вечер, и дверь не должны открывать — или он всё-таки потерял здесь всякий счёт времени?
Глаза слезились; Гарри сдвинул очки наверх и тыльной стороной правой кисти вытирал жидкость со щёк, с большим трудом опираясь на локоть левой руки. Вставать с постели он не рискнул.
— Мерлин, Гарри, ты действительно здесь? — Гарри ещё не слышал прежде в голосе Фреда Уизли таких шокированных ноток.
— Нет меня здесь, — хрипло пробормотал Гарри — всё это время он пользовался голосом разве что для того, чтобы застонать от боли, неловко повернувшись, да сказать Дадли пару слов — и откинулся обратно, надеясь, что от него не потребуется делать что-то трудоёмкое. — Я вам кажусь.
Хедвиг в своей клетке беспрерывно что-то кричала, то ли с возмущением, то ли просто с намёком, что неплохо было бы наконец выпустить её полетать. Хорошая идея, кстати.
— Фред, Джордж, откройте, пожалуйста, Хедвиг клетку — ей надо размять крылья, — Гарри закрыл глаза, стало полегче.
Кто-то из близнецов молча щёлкнул замком клетки, и Хедвиг с торжествующим клекотом ринулась прочь из чулана. Гарри её понимал и завидовал такому количеству сил, которое позволяет летать. Если бы его самого сейчас посадили на метлу, он бы упал с неё раньше, чем успел бы сказать «золотой снитч».
— Мерлин, Гарри, ты выглядишь так, будто вот-вот тапочки отбросишь! — не выдержал Джордж.
— До этого ещё далеко, — возразил Гарри. — Бывало хуже. На мне заживает, как на собаке. Просто я тут всего шесть дней...
— Шесть дней?!! — Фред был возмущён до крайности. — На этих магглов, твоих родственников, надо было сразу наложить Аваду, а не сонным зельем опрыскать!!!
— Сволочи, — с омерзением сказал Джордж, и чьи-то руки подняли Гарри с кровати.
— Мерлин, какой ты лёгкий — как пёрышко! Они тебя кормили?
— Давали по утрам хлеб и воду, — пробормотал Гарри; его вынесли из чулана, и он накрепко зажмурился, подвинув очки со лба на глаза правой рукой. — Правда, я отдавал хлеб Хедвиг — она не могла вылетать и охотиться...
— Это звучит так, словно ты мог, — фыркнул Фред.
Гарри выжал из себя слабую улыбку. Висеть на чужих руках, будучи подцепленным под колени и лопатки, было не очень удобно, но он был развёрнут к Джорджу левым боком и не мог шевельнуть рукой лишний раз, не говоря уже о том, чтобы обнять его за шею.
— Ты весь в крови, — с беспокойством сказал Фред. — Что они с тобой делали?
— Ничего.
— Слушай, не выпендривайся, а? — Фред (это был точно он, потому что у Джорджа руки были уже заняты) легонько щёлкнул Гарри по носу. — У тебя на лице столько крови, что это как-то совсем не похоже на «ничего».
— Ничего особенного, — буркнул Гарри неохотно. — Так и раньше бывало...
— Хочешь сказать, они постоянно морят тебя голодом, бьют и держат в этом шкафу? — в голосе Джорджа была чистая, неподдельная ненависть, адресованная Дурслям.
— Я не хочу этого говорить, — выдавил из себя Гарри. — Даже не хочу об этом думать.
Повисло молчание. Всё это время близнецы не останавливались, а продолжали нести его куда-то, и Гарри рискнул приоткрыть один глаз, чтобы понять, куда. Они направлялись к старенькому «форду» у обочины чистенькой дороги, разделявшей чётные и нечётные дома Тисовой улицы. Серый рассвет заливал прилизанные дома и сады.
— Чем думал Дамблдор, когда отправлял тебя сюда? — нарушил тишину Фред.
— Захватите мои вещи, они в том же чулане, — попросил Гарри — не в тему, конечно, но ему было не до обсуждения директора. — И...
— И? — послышались удаляющиеся в сторону дома шаги Фреда.
— Можно мне попить? — попросил Гарри.
— Мерлин, конечно, можно!
Джордж усадил Гарри на заднее сиденье автомобиля и достал откуда-то флягу. Гарри взял её правой рукой и обнаружил, что крышка фляги закручена. Чёрт.
— Джордж, ты не мог бы её открыть?
— А почему ты сам не можешь? — Джордж открыл флягу и вернул её Гарри.
Брюнет выпил, как минимум, половину тыквенного сока, оказавшегося во фляге, прежде чем ответить.
— Что-то с левым плечом, я не могу рукой шевельнуть.
Джордж расстегнул рубашку Гарри и приспустил её с больного плеча. Гарри сцепил зубы — Джордж действовал осторожно, но всё равно задел большую опухоль.
— Больно? — Джордж всё-таки заметил, как исказилось лицо Гарри.
— Д-да... ой! — Джордж дотронулся до опухоли.
— Всё-всё, я больше не буду, — губы Джорджа нежно коснулись лба Гарри, и тому показалось, что это сон — его никто никогда не целовал так, только, может быть, мама до того, как её убил Вольдеморт. Он, конечно, ясно видел, склонившегося над ним Джорджа, но сны бывают такими яркими... — Я бы снял боль, но пока нельзя колдовать — потерпи до дома, ладно? Там это сойдёт за то, как будто это делали мама или отец, а им можно, они давным-давно не школьники.
— Что тут у вас такое, братец Фордж? — Фред вернулся и, судя по звукам, запихивал вещи Гарри в багажник — видеть этого Гарри не мог, потому что обернуться не было сил.
— У Гарри что-то с плечом, братец Дред. Кажется, кость треснула...
— Мрази, — Фред адресовал это Дурслям, которым явно повезло, что близнецам нельзя было колдовать. — Совсем наш директор ума лишился — селить тебя здесь! Хуже, чем в Слизерине!
Гарри хмыкнул про себя, но проводить сравнительный анализ степени поганистости житья у Дурслей и в общежитии Слизерина не стал.
— Я поведу, — сказал Джордж, — а то ты нас чуть не угробил по пути сюда.
— Эй, я не виноват, что магглы строят дома с такими высокими дымовыми трубами! — возмутился Фред, садясь рядом с Гарри. — Да ещё и этот вечный утренний туман...
— Вот поэтому и сиди смирно, — назидательно сказал Джордж, занимая водительское сиденье.
— Это непростая машина, Гарри, — заговорщически сообщил Фред, пока Джордж заводил «форд». — Отец её зачаровал так, чтобы она летала — то есть мы сейчас не колдуем сами, сечёшь фишку? Конечно, родители не знают, что мы её взяли...
— Так вам же влетит за это? — встревожился Гарри.
— Ерунда, — махнул Фред рукой. — Отец будет только рад и станет расспрашивать, как на ней летается — потому что, строго говоря, пользоваться заколдованными маггловскими предметами запрещено законом, и сам он на ней не катался, только колдовал. А мама покричит и успокоится — особенно когда тебя увидит.
Машина поднялась в воздух, и Гарри вжало в спинку сиденья — он не смог сдержать болезненного стона. Фред молча обнял брюнета, прижимая к себе здоровым боком, и окликнул Джорджа:
— Эй, братец Фордж, ты не забыл про исчезатель?
— Мерлина за ногу... — Джордж торопливо щёлкнул серебряной кнопочкой на панели автомобиля.
Машина, близнецы и Гарри исчезли из видимости — это было потрясающее ощущение — чувствовать вибрацию машины под собой, тёплые руки Фреда, придерживающие его при поворотах, слышать двигатель, но при этом видеть вместо себя ничем не примечательный городской пейзаж.
— Теперь нас никто не заметит, ни маги, ни магглы, — пояснил Фред. — Международный статут секретности требует, чтоб о волшебстве не знали, и всё такое.
— Понятно, — Гарри осматривался, сколько мог, потому что ни разу ещё не видел город с такого ракурса. — А вы... везёте меня к себе домой?
— Ну да, а куда ещё? — удивлённо отозвался Фред. — То есть, я думаю, даже если ты не хочешь к нам, то у этих магглов тебе всё равно будет хуже...
— Я хочу, очень хочу! — вырвалось у Гарри более горячо, чем он хотел. — Но... я же слизеринец. И Рон со мной больше не дружит... и никто из вашей семьи, кроме вас двоих, соо мной даже не общался...
— Рон — маленькая бестолковая дубина, — отозвался Джордж с переднего сиденья, не поворачивая головы. — Никто не будет его слушать. А про факультет мы тебе уже говорили: никакой разницы нет, где ты учишься. Мы знаем тебя, и этого достаточно. К тому же мама видела, как с тобой обращались на вокзале, и забеспокоилась. Они с отцом уже дня три подряд собирались поехать и забрать тебя погостить, но всё никак времени не находили, и мы решили сходить за тобой сами.
— И слава Мерлину, что мы не стали больше ждать, — Фред — видимо, наощупь — смочил носовой платок водой из другой фляги и начал аккуратно стирать кровь с лица Гарри. Прохладная вода... чудо, блаженство... в чулане хотелось умыться не меньше, чем пить и есть.
— Родители будут рады тебе, Гарри, не сомневайся. А Джинни, наша младшая, всё лето говорила только о тебе.
— У нас такое подозрение, что она в тебя влюблена, — заговорщически добавил Фред. — Правда, она только в этом году пойдёт в школу...
— И её совсем не смущает, что ты слизеринец, — хмыкнул Джордж. — Девочкам нравятся плохие парни.
Близнецы рассмеялись, Гарри снова улыбнулся. Чтобы он вообще без них делал? Наверное, сошёл бы с ума.
— Вы уверены, что всё будет в порядке? — уточнил Гарри на всякий случай.
— Положись на нас, — заверил его Фред.
— Охотно, — фыркнул Гарри и, подвинувшись, откинулся спиной на грудь Фреда, прикусив губу — плечо и рёбра были возмущены переменой позы.
— Удобно? — Гарри чувствовал, что Фред улыбается.
— Ага, — сказал Гарри чистую правду. Фред снова обнял его — так бережно, что не побеспокоил рёбра.
— Ну тогда всё в порядке.
— Вас без присмотра не оставишь! — шутливо встрял Джордж. — Только отвернёшься, а они уже невесть чем занимаются!
— Присоединяйся, Джорджи, — хором сказали Гарри и Фред.
— Спелись, — Джордж рассмеялся.
Они летели молча ещё минут десять, и Гарри наслаждался чужими прикосновениями, не несшими боли и опасности.
— Вот мы и на месте, — Джордж снизился, и через пару минут колёса машины несильно ударились о землю — Фред поддержал Гарри, которому достаточно дорого обошлась такая встряска.
Пока Джордж доставал из багажника вещи Гарри, Фред снова на руках вынес Гарри из машины.
— Я и сам могу идти...
— Раз можешь, то считай, что мне нравится таскать тебя на руках, — Фред приподнял Гарри повыше, помогая ему уцепиться здоровой рукой за шею близнеца. — Вот наш дом, смотри.
Гарри повернул голову и взглянул. Дом был похож на большой каменный хлев с картинки в учебнике истории, к которому с течением времени там и сям хаотично пристраивали все новые и новые помещения до тех пор, пока хлев не вырос до нескольких этажей и не согнулся так, что, казалось, не разваливался только благодаря какому-то волшебству (впрочем, напомнил себе Гарри, так оно, скорее всего, и было). На красной крыше торчало штук пять-шесть труб. В землю возле двери был воткнут шест с криво прибитой дощечкой с надписью «Нора». У порога валялось великое множество резиновых сапог и сильно проржавевший котел. По двору расхаживало и что-то клевало несколько пухлых коричневых цыплят. По сравнению с гладенькой Тисовой улицей это было что-то из другого измерения.
— Ничего особенного, конечно... — добавил Джордж.
Гарри рассмеялся, вспомнив, при каких обстоятельствах прозвучали эти слова в последний раз.
— Это замечательно, — честно сказал он и покрепче обнял Фреда за шею.
Близнецы заулыбались.
— Идём, надо заняться твоими ранами.
Они тихонько вошли в дом, где, похоже, все ещё спали. Фред пронёс Гарри по узенькой лестнице наверх, Джордж поотстал, сказав, что покопается в аптечке. Они прошли по извилистому коридорчику мимо разномастных дверей, и Фред пинком распахнул ту, на которой было написано: «Комната Фреда и Джорджа».
В комнате было две кровати, письменный стол, два стула, платяной шкаф размером в полтора обычных шкафа, кучи самого невероятного барахла на всех горизонтальных поверхностях, свитки пергамента разных размеров, по углам — школьные учебники, большое полукруглое сверху окно и огромное количество разномастных плакатов по обшарпанным стенам: «Есть ли жизнь на Марсе?», «Идите все к Мерлиновой маме!», «Навозные бомбы + лакричные тянучки = хрен отмоешь» (слово «хрен» было не раз зачёркнуто и написано снова — очевидно, миссис Уизли пыталась привить своим детям культурность), «Навозные бомбы х лакричные тянучки = совсем ничего не отмоешь», «Сколько раз надо сказать «Вингардиум Левиоза», чтобы взлетел дом?», «Мерлин, Моргана, Мордред — МММ» (этот плакат Гарри вообще не понял), «Пошевеливайся!» и многие другие. Были плакаты и без слов — с полуголыми девушками и юношами и с полностью одетыми в свою форму разными квиддичными командами; все плакаты с людьми двигались, махали руками, летали, улыбались, облизывали губы (Гарри покраснел). Фред уложил его на одну из кроватей.
— Здорово тут у вас... — в голосе Гарри звучало искреннее восхищение; этот первозданный хаос с философским оттенком был ему очень по душе.
Фред расплылся в улыбке. Джордж вошёл в комнату, нагруженный ворохом пузырьков и коробочек.
— Мы так часто бывали у мадам Помфри... — объявил он, пытаясь составить лекарства на тумбочку, не разбив ни одного.
—...что скоро сами лечить сможем, — Фред понаблюдал и отобрал у него половину. — Чем мы...
—... сейчас и займёмся.
Джордж начал раздевать Гарри, предупредив:
— Может быть больно, но лечения без боли не бывает — увы и ах, что называется.
Гарри кивнул, приподнимаясь на постели, чтобы с него было удобнее стянуть рубашку. Джордж присвистнул, увидев рёбра Гарри, но промолчал.
— Ноги в порядке?
— Да. В основном болят рёбра, висок и плечо, а остальное — синяки.
Фред выбрал из принесённых флакончиков несколько.
— Никогда бы не подумал, что у нас ещё есть Костерост. Вот, выпей — это обезболивающее, слабенькое, но поможет.
— Вы на меня все лекарства потратите... — Гарри было неловко.
— Пей и не возникай, — дружески посоветовал Фред, впихивая ему в здоровую руку прохладный флакончик. — До дна, не стесняйся.
Джордж ушёл на пару минут и вернулся с тазом воды и полотенцем. Наконец-то Гарри избавился от ощущения тянущей кожи. Вода в тазу приобрела густой бурый оттенок — пыль и кровь смешались. Фред деловито подавал ему флакончик за флакончиком, инструктируя, в каком количестве их нужно пить, и смазал чем-то холодным и пахнущим затхлостью разбитый висок. Самым гадостным из всего был Костерост, после которого в плече словно муравьи заползали, периодически ещё и кусаясь.
— А вот это вотри в грудь и плечо. Сам не буду, я ведь не чувствую, насколько тебе больно, но втереть надо как следует — эта мазь снимет опухоль и отёки. Давай-давай.
Гарри правой рукой втирал мазь — было совсем не так больно, как он ожидал, всего лишь слегка покалывало, обезболивающее действовало отлично — и думал о том, как его воспримут остальные Уизли, все до одного учившиеся или учащиеся в Гриффиндоре. То, что его гнобят собственные родственники — совсем не предлог, чтобы оставлять его в этом удивительном доме до самого начала учебного года. Может, он сумеет уговорить Дамблдора, которому старшие Уизли, конечно, всё расскажут, если он не прознает как-нибудь сам, уже не возвращать его к Дурслям в этом году. Оставить в Хогвартсе, например — он может помогать Хагриду или делать ещё что-нибудь полезное... Фред и Джордж стояли у окна, всматриваясь во что-то.
— Куда это мама с папой пошли в такую рань? — вслух спросил Фред.
— Всё, аппарировали... — Джордж пожал плечами и вдруг застыл на месте. — А может, туда же, куда и мы ходили?
— Ты думаешь? — Фред обернулся к кровати, на которой полулежал Гарри, и рассмеялся. — Но их уже поздно предупреждать... надо же!
— Вы о чём? — не выдержал Гарри, покончив с рёбрами и взявшись за плечо. — Что такое «аппарировать»?
— Это такой способ перемещения, — объяснил Фред, всё ещё посмеиваясь. — Волшебник исчезает и появляется в другом месте. Надо получать лицензию на аппарирование и только после того, как станешь совершеннолетним. Перси будет сдавать в будущем году, когда ему будет семнадцать — уже все уши прожужжал.
— Совершеннолетие у магов — это семнадцать? — уточнил Гарри.
— Да, а у магглов по-другому?
— У них — двадцать один год.
— Ничего себе, сколько ждать!
— А куда ваши родители аппарировали? — Гарри мучило любопытство, хоть он и напоминал себе, что это вовсе не его дело.
— Мы думаем, что за тобой, в дом твоих маггловских родственников, — у Фреда в глазах плясали смешинки. — Вот сюрприз для них будет! Магглы дрыхнут, тебя нигде нет!
— Мама просто покричит лишних несколько минут, только и всего, — добавил Джордж, увидев тревогу на лице Гарри. — Не волнуйся ты так за нас. Тебя тем более окружат заботой.
Гарри промолчал и отставил баночку с мазью на стул у кровати. Ему казалось странным, что почти незнакомые люди будут о нём заботиться безо всякой причины — он, откровенно говоря, всё ещё не понимал, почему Фред и Джордж решились забрать его, а потом лечили. С другой стороны, прислала же ему миссис Уизли подарок на Рождество.
Фред хлопнул себя по лбу.
— Братец Фордж, мы идиоты! Пойдём-ка...
Он утянул Джорджа за собой куда-то из комнаты, а Гарри опасливо привалился спиной к подушке и прикрыл глаза. Вокруг остро пахло лекарствами, во рту царила какофония вкусов — от самых пакостных до вполне ничего, кровать под ним тихонько поскрипывала при каждом движении, ветер из приоткрытого окна ерошил волосы и холодил кожу. Гарри был счастлив. Ему никогда ещё не было лучше — разве что в тот день, когда он узнал, что сам он волшебник, а не псих, и его родители были не наркоманами и не пьяницами, а тоже волшебниками и умерли, защищая его.
Хлопнула дверь комнаты, и Гарри открыл глаза. Близнецы вернулись с большущей кружкой, от которой шёл определённо знакомый запах, и тарелкой с тремя белыми булочками. Джордж торжественно вручил Гарри кружку; брюнет заглянул внутрь и обнаружил, что в ней горячий бульон.
— А ещё тебя надо...
—...откармливать, потому что одними обезболивающими...
—... сыт не будешь, так-то, — Фред поставил тарелку с булочками (они были несладкими и посыпаны кунжутом) на стул, в пределах досягаемости здоровой руки Гарри. — У тебя все рёбра...
—... можно пересчитать, а ещё...
—... можно поиграть на них, как на ксилофоне, но...
—... мы не будем играть, а будем...
—...тебя кормить. Пей бульон!
Гарри похлопал глазами, приноравливаясь заново к подзабытой манере близнецов разговаривать, и отпил бульона, чувствуя, как горячая жидкость проливается по пищеводу и желудку, которым уже давно ничего не перепадало.
— И хлеб ешь...
—...шесть дней голодовки не шутка...
—...а то мы бы тебе ещё чего-нибудь притащили...
—...но как бы тебя...
—...не скрутило от еды.
Гарри был с ними согласен и постарался растянуть булочки и бульон на как можно большее количество времени, хотя больше всего ему хотелось схомячить всё за минуту и вылизать тарелку, ловя на язык осыпавшийся кунжут. Пока он ел, Фред и Джордж установили его сундук у стены и пристроили на широкий подоконник клетку Хедвиг.
Не успел он поставить пустую кружку на стул, как наблюдавший за видом двора Фред присвистнул и кинул, не поворачивая головы:
— Вернулись. Отсюда видно, как они встревожены.
— Наверное, они решили, что ты сам смылся, — предположил Джордж.
— Там ведь не написано нигде, что мы наносили тебе визит, — добавил Фред и отвернулся от подоконника. — Пойдём-ка встретим их, братец Фордж, пока они сами нас не навестили. Мы с тобой были достаточно глупы, чтобы забыть отогнать «форд» в сарай.
— Мерлина за ногу, — грустно сказал Джордж, вставая со свободной кровати. — Не скучай тут, Гарри, мы скоро вернёмся.
Они снова исчезли за дверью, а Гарри, за неимением лучшего занятия, устроился поудобнее на кровати и опять закрыл глаза. Близнецов не было так долго, что Гарри успел заснуть, не сняв очки и даже не натянув на себя ни покрывала, ни рубашки, хотя руки озябли, покрывшись гусиной кожей, и соски затвердели от холодного ветра. Здесь он чувствовал себя в безопасности. И вспервые за последнюю неделю у него ничего не болело. Отличная вещь зелья, что ни говори. Тем более обезболивающие.
Глава 2.
В крови горит огонь желанья,
Душа тобой уязвлена,
Лобзай меня: твои лобзанья
Мне слаще мирра и вина.
Склонись ко мне главою нежной,
И да почию безмятежный...
А. С. Пушкин.
Гарри проснулся и понял, что накрыт одеялом. Кто это сделал? Он машинально опёрся на левый локоть, привставая, и только потом сообразил, что плечо больше вовсе не болит. Он потёр глаза кулаком и сообразил, что во сне кто-то снял с него очки, чтобы не мешали. Чёрт... это, конечно, хорошо, но без них он практически ничего не видит — как их теперь найти.
— Доброе утро, — тихий голос Фреда зазвучал совершенно неожиданно; близнец сам надел на Гарри очки, и тот наконец обрёл возможность видеть.
Вид у Фреда был помятый, как будто тот спал в одежде, на щеке отпечатался след пуговицы, но сам он улыбался.
— Как себя чувствуешь? Что болит?
Гарри сел на кровати — голова закружилась от смены позы.
— Ничего не болит... — удивлённо признал он, прислушавшись к себе. — Слушай...
Фред приложил палец к губам и кивнул куда-то себе за спину. На второй кровати спал Джордж, свернувшись клубочком.
— Мама заставила нас разгномливать сад прежде чем идти спать, а это так утомительно... Зато когда она увидела тебя, то развернулась и поспешила на кухню. Надеюсь, ты уже способен съесть всё то, что скомпенсирует тебе недельное голодание, — Фред ухмылялся. — О, кстати, я слушаю. Ты же что-то хотел сказать?
— Да, хотел... в общем... спасибо вам обоим огромное... вы просто... Мерлин, я не знаю, какими словами сказать, как я благодарен и тебе, и Джорджи...
— Может, ты всё-таки признаешься, как ты нас различаешь? — с очень серьёзным видом предложил Фред. — А то я уже всерьёз беспокоюсь за нашу способность к мимикрии.
Опешивший Гарри пожал плечами и задумался.
— Я и сам не знаю... о, вспомнил! С того дня, когда вы меня поймали на матче Гриффиндор-Слизерин, я вас различаю без проблем. Просто различаю, и всё... вот как ты без труда отличишь Снейпа от Дамблдора, так и я вас.
Фред хмыкнул.
— Надеюсь, мы с Джорджем всё-таки не так отличаемся друг от друга, как Снейп и Дамблдор.
— Для меня — отличаетесь, — отозвался Гарри и встал с кровати. — Но я, похоже, один такой.
Взгляд Фреда задумчиво скользил по телу Гарри; брюнет практически чувствовал, как этот взгляд словно бархатом гладит обнажённую кожу плеч, груди и живота, ерошит волосы, теплом проходит по линии скул и губ, аккуратно разглаживает брови.
— Да, — задумчиво согласился Фред. — Ты такой один. Лови!
Фред бросил Гарри его рубашку. Гарри машинально поймал и оделся. Почему у него возникло стойкое ощущение, что Фред говорил вовсе не об уникальной способности Гарри различать близнецов?
А о чём тогда?
Спустившись вниз, Гарри был застигнут врасплох маленьким пухленьким ураганом по имени миссис Молли Уизли; ураган налетел на него и обнял. Ошеломлённый Гарри застыл на месте, накрытый волной запаха свежего хлеба и парного молока (откуда они его тут, интересно, взяли?).
— Здравствуй, Гарри, дорогой! Мы так рады, что ты приехал. Садись, съешь что-нибудь — Фред и Джордж сказали, эти паршивые магглы тебя не кормили и обращались с тобой ужасно, как хорошо, что ты теперь у нас в гостях. Знаешь, Гарри, мы с Артуром серьёзно поговорим с Дамблдором — как он мог отдать тебя таким кошмарным людям?! Да что же ты стоишь, Гарри, садись.
Гарри опасливо сел. Кроме него за столом сидели Перси Уизли, незнакомая девочка примерно на год младше — наверное, та самая Джинни — и высокий, худой, начинающий лысеть человек.
— Здравствуйте, мистер Уизли, — проявил Гарри догадливость. — Добрый день, Перси, Джинни.
— Добрый день, — буркнул Перси неприветливо.
Джинни ярко вспыхнула до корней волос и опустила лицо. Зато отец семейства Уизли очень оживился, заметив Гарри только после реплики последнего.
— Батюшки мои! Гарри Поттер, собственной персоной! Я так рад, дети много о тебе рассказывали...
Гарри покраснел. Миссис Уизли поставила перед ним тарелку с пятью сосисками и яичницей из трёх яиц.
— Ешь, дорогой — после голодовки вредно есть много, но тебе нужны силы, так что съешь всё это, здесь немного — как раз столько, сколько нужно.
Гарри сомневался, что здесь немного, но возражать не стал и, взяв вилку, попытался вспомнить, что в какой руке полагается держать. Так и не вспомнил — никто его этому, по сути, и не учил — мысленно плюнул и начал есть, как получится. Миссис Уизли умилённо наблюдала за ним. Близнецы появились совершенно неожиданно, плюхнувшись на стулья по обе стороны от Гарри.
— Мам, мы есть хотим! — оповестил Фред всех окружающих.
Было чудесно сидеть за столом, есть сколько захочется, чувствовать с двух сторон дружественное тепло, запивать еду горячим шоколадом, щуриться навстречу падавшим в окно солнечным лучам. Гарри никогда прежде такого не делал, и сейчас готов был растечься счастливой лужицей по стулу — его останавливало только то, что чужие стулья портить нехорошо. Он ел медленно, растягивая кайф после недельн<