Глава 1.
Каждый день — всё сначала,
Каждый день — в новый путь...
КАМ, «Каждый день».
Против ожиданий — Гарри вынужден был признаться самому себе — это лето было терпимым. По крайней мере, до своего дня рождения он дотянул, ни разу не нарвавшись на действительно сильные побои; затрещина здесь, оплеуха там, пощёчина из-за плохого настроения дяди или тёти, пинок от Дадли в качестве развлечения — разумеется, развлекало это одного лишь Дадли... всего ничего... ничего, настоятельно требующего внимания врачей, как часто бывало прежде. Возможно, свою роль сыграло то, что дядя Вернон всё же поостыл за учебный год, но Гарри и сам старался не нарываться, руководствуясь принципом не будить лихо, пока оно тихо.
Гарри опять жил во второй спальне, заваленной старыми вещами Дадли, и старался проводить там всё время, свободное от работ по дому и саду — какового времени было не так уж много, если говорить по совести. Тётя Петунья, стремясь, видно, скомпенсировать все те месяцы, которые Гарри провёл в Хогвартсе, полностью свалила на него уборку, стирку, глажку, готовку, уход за садом и даже починку кранов в ванной, которым как-то раз вздумалось начать подтекать. К счастью, Гарри сумел что-то такое сделать, от чего краны стали работать нормально — и даже без магии, потому что чинить краны без палочки он не умел точно, а те немногие чинящие заклинания общего порядка, которые он мог бы применить с палочкой, тоже отпадали: во-первых, как несовершеннолетнему, ему запрещалось колдовать в любых обстоятельствах, во-вторых, у него не было палочки. Сразу, как он приехал, у него отобрали все вещи и заперли в чулане, позволив оставить при себе только Хедвиг вместе с клеткой — если бы сова умерла в чулане без еды и воды, было бы только хуже. Ему даже разрешили выпускать её иногда ночью полетать — при условии, что он не будет никому писать писем; слишком уж она кричала и била крыльями, оставаясь в клетке сутками. Гарри согласился на это условие, подумав про себя, что ему некому писать письма.
Никто не обещал ему писать, но Гарри знал — или, по крайней мере, надеялся на это — что есть несколько людей, которым, чёрт побери, не безразлично, жив он или Дурсли уже его уморили. Фред, Джордж, Рон, Гермиона, мистер и миссис Уизли... Гарри не получал от них никаких известий, и если бы он не встретился как-то в саду с мелким ужиком и не поговорил с ним, он бы уверился, что магия была сном, а на самом деле всё по-прежнему.
Хотя что радовало — так это то, что Дадли почти не доставал его. Те пинки, что Гарри иногда получал, были скорее по инерции: в такие моменты Дадли был задумчив и рассеян (Гарри до этого лета никогда не полагал, что его кузен вообще умеет думать, так что это был колоссальный прогресс) и быстро приходил в себя, как только Гарри отскакивал и начинал шипеть что-нибудь уничижительное. Один раз Гарри вообще услышал от него «Извини, я не хо...» — на этом месте Дадли запнулся и ушёл смотреть телевизор, оставив Гарри в полнейшем недоумении. Он решил бы, что Дадли подменили, но кому бы и зачем это понадобилось?
Порой кузен провожал Гарри странным взглядом — словно липшим к телу сквозь рубашку. Гарри ежился от этих взглядов, но больше Дадли не делал ничего, что могло бы не понравиться Гарри. Большую часть времени он просто игнорировал тощего очкарика, которого травил всё своё детство.
Скорее всего, он просто отвык от Гарри за учебный год.
В ночь, когда Гарри исполнилось тринадцать лет, он получил подарки — вредноскоп от Рона, набор по уходу за метлой от Гермионы, странную кусачую книжку от Хагрида, которая якобы должна была пригодиться ему в будущем году и от близнецов — коробку шоколадных лягушек и их новое изобретение, потрясающую вещь — волшебный лосьон; стоило смочить им, скажем, лицо, и оно по желанию меняло черты и цвет. Когда лосьон высыхал, всё оставалось таким, каким было придумано в последний раз, но само действие было совсем недолгим — полчаса. Фред и Джордж приписали, что на него может быть аллергия, если человек вообще к ним склонен. Гарри не знал, склонен ли он к аллергиям — его вообще редко утруждали визитами к врачам, но это незнание не могло остановить его в стремлении попробовать использовать лосьон прямо сейчас; он был уверен, что когда близнецы наконец исполнят свою мечту и откроют магазин на Диагон-аллее, эта вещь будет одной из самых дорогих и популярных.
Он не задумываясь вылил на ладонь немного вязковатого лосьона, пахнувшего утренней росой и свежестью — так неожиданно и остро, что Гарри испугался, как бы этот запах, такой неуместный на Тисовой улице, не разбудил Дурслей. Хотя их и с помощью пушки-то вряд ли можно было бы заставить продрать глаза во втором часу ночи, но тем не менее... Шрам на лбу послушно исчез, оставляя чистую кожу. Во мгновение ока Гарри стал обычным человеком, таким же мальчишкой, как все, ошалело смотрящим из глубин старого пыльного зеркала с острыми, оббитыми Дадли обо что-то краями. Одно движение и одна мысль — и нет шрама. Нет проклятой молнии, которая — словно досье, открытое всем и каждому, сообщающее любому любопытному взгляду, как его зовут, сколько ему лет, где он учится и есть ли у него семья.
Полчаса абсолютного счастья. Фред и Джордж подарили ему лучшее из всего, что вообще один человек может подарить другому. Больше, чем можно надеяться получить когда-нибудь в подарок просто за то, что ты когда-то появился на этот свет.
Кроме подарков Гарри получил письмо из Хогвартса со списком учебников и принадлежностей, которые требовалось купить, и по письму от каждого, кто слал ему подарки. Письма Рона и Гермионы были полны осторожности и неловкости, будто они стеснялись и не знали, что написать. Неровные слова, написанные Хагридом, звучали более естественно, а письмо Фреда и Джорджа, которое они писали по фразе каждый (Гарри различал без труда и их почерк тоже), заставило Гарри истерически ржать в подушку три минуты без перерыва, хотя там не было ничего особенного, а только какие-то фирменные байки близнецов, значащие мало существенного. И подпись, в самом низу страницы: «Со всем почтением, Дред&Фордж. P.S. Мы тебя любим!».
Ложкой не дёгтя — уксуса — было бонусное, так сказать, письмо, общее от всей семьи Уизли. Вырезка из «Ежедневного Пророка»:
«Работник Министерства Магии выигрывает главный приз.
Артур Уизли, начальник отдела неправильного использования маггловских предметов быта, выиграл главный приз в ежегодной лотерее, проводимой «Ежедневным пророком».
Довольный мистер Уизли сообщил нашему корреспонденту: «Мы потратим деньги на летнее путешествие в Египет, где наш старший сын Билл работает съемщиком заклятий в банке «Гринготтс».
Семья проведёт месяц в Египте и возвратится к началу учебного года в школе Хогвартс, которую в настоящее время посещают пятеро из детей Уизли».
Гарри был рад за них, но это означало, что он останется с Дурслями до начала учебного года. Уж в Египет-то Уизли его точно не заберут, а к себе домой могли взять погостить. До самого сентября он не увидится ни с кем из них... Гарри вздохнул. Обходился же он как-то до одиннадцати лет без единого человека, которому был бы мало-мальски дорог, потерпит и ещё месяц.
А извещение о том, что при наличии подписи на приложенном разрешении от опекунов третьекурсникам разрешается посещать деревню Хогсмид, и вовсе вызвало на губах Гарри такую сардоническую усмешку, какой и Снейп позавидовал бы. Конечно, дядя Вернон подпишет. А ещё скажет не гулять там допоздна и попросит купить ему сувенир, ага. Это была чертовски хорошая шутка, право слово.
Возможность выторговать у дяди Вернона разрешение в обмен на шёлковое поведение при тёте Мардж показалась Гарри манной небесной, свалившейся на его голову невесть за какие заслуги.
Правда, само шёлковое поведение оказалось более трудной задачей, чем представлялось Гарри. В последний раз он общался с этой своей тётушкой за год до Хогвартса, и впечатления успели сгладиться.
Когда она спросила, применяются ли телесные наказания в интернате святого Брутуса, где Гарри предположительно учился, он без раздумий ответил:
— Да.
— Отлично, — одобрила тётя Мардж. — Я не признаю все эти сюси-пуси, что, дескать, нельзя бить детей, даже если они это заслужили. Хорошая плётка — лучший учитель в девяносто девяти случаях из ста. Ну а тебя часто бьют?
Гарри не удержался от смешка.
— Очень часто, — искренне заверил он её.
Дядя Вернон кивнул за спиной тёти Мардж, подтверждая, что Гарри выбрал правильную линию поведения. Он даже не представлял, насколько правду Гарри сейчас высказал. К перемене погоды у Гарри до сих пор болел раздробленный при падении с лестницы локоть, совсем недавно окончательно прошли шрамы на запястьях с прошлого года, и отметина на скуле была заметна всякому внимательному взгляду. Болезненно тонкая кожа на несчитанное количество раз разбитых чужими руками губах постоянно пересыхала, и Гарри обзавёлся привычкой облизывать губы, чувствуя на языке давным-давно знакомый солоноватый привкус собственной крови, текшей по чуть-чуть из трещин.
Он терпел, когда она сравнивала его с Дадли в неизменную пользу последнего. Вежливо улыбался, когда тётя Мардж начинала вслух предполагать, что он умственно отсталый. Делал вид, что не слышит, когда она советовала дяде Вернону больше бить «маленького паршивца», чтобы «сделать из него человека». Сдерживал тошноту, чувствуя, как распирает тетю Мардж от счастья шпынять его, презирать и унижать — это было сродни экстазу свиньи, нашедшей для себя идеальную лужу.
Но оскорблять его родителей ей не стоило. Если и было в жизни Гарри что-то святое, так это память о Джеймсе и Лили Поттерах. И её счастье, что она отделалась всего лишь полётом под потолком в виде необыкновенного воздушного шара (хотя если судить по размерам, то уж не воздушного шара, а настоящего дирижабля) — так думал Гарри, лихорадочно вышибая дверь чулана одним движением руки и дрожа от злости.
Стоило ему вернуться со второго этажа с клеткой в руках, как дядя Вернон, потерпевший неудачу в спускании тети Мардж с небес, представленных в лице потолка гостиной, на землю (соответственно дорогой ковёр в тон мебели), выбежал ему навстречу с белым от ярости лицом.
— НЕМЕДЛЕННО ВЕРНИСЬ И ИСПРАВЬ ЭТО!! — от разъярённого рёва дяди Вернона у Гарри на миг заложило уши. — ВЕРНИСЬ, СЛЫШИШЬ?
Удар в бок застиг Гарри врасплох; он отлетел в угол, откуда ему пришлось убираться на предельной скорости — в таком состоянии дядя мог забить его до смерти. Это было бы, мягко говоря, некстати.
Совершив рывок, на который ушли почти все силы, Гарри рухнул в свой сундук и, закопавшись на пару скунд в вещи по уши, выудил палочку.
— Не подходите ко мне! — палочка была теперь нацелена на дядю Вернона. Тот резко затормозил, словно наткнулся на стену, продолжая тяжело дышать и сжимать кулаки.
Бок наливался болью. «Потом... об этом потом... в безопасности, если только она есть где-нибудь...».
— Я ухожу из этого гадюшника, — процедил Гарри сквозь зубы. «И из другого гадюшника, сиречь серпентария, меня тоже исключат — за колдовство во время каникул...» — С меня хватит!
Гарри взмахнул палочкой — дядя Вернон отшатнулся:
— Wingardium Leviosa! — метла, сундук и клетка Хедвиг взмыли в воздух и поплыли следом за Гарри, когда он начал пятиться к двери, не сводя глаз с дяди Вернона. Только повернуться спиной ещё не хватало.
Дверь с треском захлопнулась, подтолкнутая магией Гарри. Он страстно надеялся, что она больше не будет открываться, и Дурслям придётся выбираться из дома через окно.
Он шёл вперёд, пока ноги не заплелись, и он не рухнул на приступку тротуара, обняв колени. Сундук, метла и клетка брякнулись рядом на асфальт. Левый бок надсадно жгло — Гарри был знаком этот вид боли, как и многие другие; ничего не было сломано, просто будет очень и очень большой синяк, который с месяц не позволит спать на левом боку. Локоть заныл — начинал накрапывать дождик. Гарри, морщась, тёр когда-то раздробленное место и тихо впадал в самое настоящее уныние.
В такое дерьмо он не попадал ещё ни разу; совершенно один, ночью, среди магглов, без малейшей возможности связаться с кем-нибудь из волшебников и наколдовавший столько, что хватило бы исключить его из Хогвартса десять раз подряд. Без денег — только горстка галлеонов и сиклей с прошлого года, но вряд ли, скажем, маггловский таксист согласится взять галлеоны вместо фунтов, даже в качестве сувенира — и с грузом в виде сундука. Далеко не уйти, да и некуда.
Гарри захотелось плакать. Он слишком давно себе этого не позволял, да и сейчас было не совсем к месту, поэтому он просто запрокинул голову, опираясь затылком о низенькую ограду чьего-то сада и ловя на язык редкие капли дождя. В любом случае, надо добраться до Лондона... до «Дырявого котла», скажем. Там можно остановиться, забрать из Гринготтса ещё денег и жить отшельником. А с Дурслями остаток лета Дамблдор пускай сам проводит — что он там говорил в начале прошлого учебного года насчёт того, что это необходимо?
Можно долететь до Лондона на метле, укрывшись мантией-невидимкой, а вещи держать на Вингардиум Левиоза. Всё равно наколдовал уже много, заклинанием меньше, заклинанием больше...
Одновременно с неприятным чувством где-то в затылке и здоровом боку, что за ним, Гарри, наблюдают, буквально-таки сверлят взглядом, пришёл шорох шагов, вплетшийся в редкий перестук дождя. Гарри неохотно повернул голову — рядом, еле различимая в темноте, стояла большая — очень большая — чёрная собака с горящими глазами.
Гарри напрягся, но чувства опасности не было. Собака не проявляла никаких поползновений к тому, чтобы заполучить на ужин эскалоп из Поттера. Да какой там получился бы эскалоп — кости одни... на бульон только.
— Привет, псинка, — мрачно сказал Гарри. — Тебе тоже некуда податься ночью, да?
«Псинка», которая могла ударом лапы завалить гиппопотама, наклонила лохматую голову, почти сливающуюся по цвету с темнотой ночи, и тихонько рыкнула — Гарри даже показалось, что понимающе.
— Вот так и живём, — с тоской подытожил Гарри и досадливо махнул палочкой, всё ещё зажатой в руке.
Раздался оглушительный грохот, и две ярчайшие фары ослепили Гарри; он, сорвав очки, протирал глаза, когда из какой-то махины с этими самыми фарами выскочил кто-то и заученно затянул:
— Добро пожаловать в «Ночной Рыцарь», спасательный экипаж для магов и ведьм, оказавшихся в затруднительном положении. Просигнальте нам палочкой, взойдите на борт, и мы отвезём вас, куда пожелаете. Меня зовут Стэн Шанпайк, этой ночью я буду вашим проводником...
Речь парня — теперь Гарри видел, что это парень лет восемнадцати, лопоухий, прыщавый и даже на вид очень наивный — постепенно затихала при виде Гарри и в конце концов вовсе увяла. Гарри надел очки обратно и, покосившись вправо, не увидел никого — собака практически испарилась в сыром воздухе.
— Чёй-то ты тут сидишь? — Стэн с лёгкостью перешёл на менее формальный стиль общения.
— Ноги не держат. Устал, — объяснил Гарри. — Так вы меня отвезёте, куда пожелаю?
Гарри с сомнением покосился на трёхэтажный автобус, откуда выскочил Стэн — фиолетовый, да ещё и оттенка «вырви глаз», с золотой надписью на ветровом стекле: «Ночной рыцарь».
— Ага, — слегка обиделся на недоверие Стэн, — куда хошь отвезём, только если на земле. А под воду мы не могём...
— Сколько стоит добраться до Лондона? — перебил его Гарри. Бок настоятельно требовал лечь.
— Одиннадцать сиклей, — с достоинством ответствовал Стэн. — А за тринадцать те ещё дадут какавы, а за пятнадцать — горячей воды и зубную щётку какого хошь цвету.
Гарри вытащил кошелёк с магическими деньгами, заставил себя отсчитать нужную сумму, хотя очень хотелось просто сунуть всё Стэну, чтобы тот сам взял, сколько нужно — глаза слипались просто нещадно.
Ему помогли запихать сундук под кровать — здесь вообще не было кресел, как в обычных автобусах, а только кровати — и поинтересовались, подозрительно меряя взглядом:
— А как тя звать?
Дождь надёжно приклеил чёлку ко лбу Гарри, и шрам не был виден. Но помимо шрама существовали ещё очки, глаза и волосы, по которым его могли запросто узнать. Единственное, никто из незнакомых с Гарри лично людей не мог быть уверен, не видя шрама.
— Том, — пробормотал Гарри. Ещё не хватало представиться и подставиться одновременно.
— А фамилия твоя как?
— Риддл, — ляпнул Гарри; это был первый Том, пришедший ему на ум.
Стэн ничем не выказал удивления; похоже, что мало кто знал, кем после окончания школы стал Том Риддл.
Гарри сидел на постели, закутавшись в одеяло так, что только голова торчала, прихлёбывал какао, умудряясь не проливать его, когда автобус трясло, как в лихорадке или когда он закладывал крутейший вираж, перемещаясь из места в место, и слушал светски-развлекательный рассказ Стэна и водителя автобуса Эрни (неприятно напомнившего Гарри своим именем хаффлпаффца Эрни МакМиллана, весь прошлый год распускавшего слухи, что Гарри — Наследник Слизерина) о каком-то преступнике Сириусе Блэке, который был, кажется, в маггловских новостях утром дня рождения Гарри — слушал просто потому, что эта тема никак не затрагивала его лично и была в меру захватывающей:
— Блэк был приспешник Сам-Знашь-Кого, — таинственным голосом сообщил Стэн. — Потом-то малыш Гарри Поттер Сам-Знашь-Кого победил, и всех, которые за Сам-Знашь-Кого были, выследили, а Блэк, слышь, хотел командовать ими всеми, как Сам-Знашь-Кто сгинул. Короче, Блэка окружили посередь улицы... Кругом полно магглов — тада Блэк хвать палку и пол-улицы — трах-бах! — взорвал. От так от. Одного колдуна уделало, ну и с дюжину магглов. Жуть, скажи! А знаешь, чё Блэк опосля сделал?
— Что? — поинтересовался Гарри из вежливости. Его тянуло прилечь и закрыть глаза — пусть даже заснуть не удастся.
— Заржал, — Стэн сделал большие глаза. — Так вот стоял и ржал, представляшь? А када подоспело подкрепление с министерства, он с ими пошёл тихо, как овечка, тока ржал как псих. Эт потому, что он псих и есть, скажи, Эрн?
— Если и не был, как отправился в Азкабан, так теперь уж точно псих, — Эрни говорил тихо — тема, похоже, не казалась ему такой уж подходящей для дружеской болтовни. — Я б лучше взорвался, а туда б ни ногой! Ну, да так ему и надо... после того, чего он натворил...
— От была забота, за ним подчищать, скажи, Эрн? — перебил Стэн. — Вся улица на воздух, магглы в куски. Г’рили, там взрыв газа случился — для магглов-то. От, а теперь он убёг, — сказал Стэн так важно, будто сам всё подстроил, начиная от убийства магглов и заканчивая побегом Блэка. — Раньше из Азкабана не бегали, скажи, Эрн? Я ваще не пойму, как это он убёг-то? Жуть, скажи? Правда, навряд у него хоть какой шанс есть, против азкабанских стражников-то, а, Эрн?
Эрн внезапно содрогнулся. Определённо, тема была ему ближе, чем Стэну.
— Давай-ка про чё-нить другое, Стэн, будь другом. У меня от этих азкабанских стражников мурашки по коже.
Стэн неохотно замолчал, а Гарри допил какао залпом, чувствуя, как оно теплом проходит через пищевод, и устало лёг, закрыв глаза. Очки снимать не стал — всё равно не заснуть; даже если бы не трясло, то раздумья о собственной участи всё равно не дали бы Гарри покоя. Он хорошо представлял, какую байку может Стэн выдать своим пассажирам через пару-тройку дней: «Слыхали про Гарри Поттера, а? Надул свою тётку! Жуть, скажи? Он у нас прям от тута был, скажи, Эрн? Хотел убечь, подумать тока!». В Азкабан, правда, его вряд ли станут сажать, но неприятностей он себе точно нажил полную корзину.
* * *
После ночи без сна Гарри, которого подташнивало от усталости и общих нехороших домыслов на тему своей дальнейшей участи, спускался по ступенькам «Ночного рыцаря» задом наперёд, вытаскивая сундук — он решил не наглеть при Стэне и Эрни и не колдовать лишний раз. Он поставил сундук на землю, принял от Стэна метлу и клетку, обернулся, прикидывая, как будет удобнее втащить всё это в «Дырявый котёл» (эта задача чем-то напоминала ему известный ребус про волка, козу и капусту), и наткнулся взглядом на человека, которого ожидал увидеть здесь в одну из самых последних очередей.
— Наконец-то, Гарри, — произнёс министр магии Корнелиус Фадж.
— Здравствуйте, — сказал Гарри автоматически.
Он шёл за министром в «Дырявый котёл», еле переставляя ноги; внутри что-то обрывалось, и затошнило сильнее. Сейчас ему будет за всё хорошее, оптом... Исключат из Хогвартса — это как минимум...
— Ну, Гарри, — начал Фадж, — задал же ты нам хлопот, скажу честно. Подумать только, сбежать от дяди и тёти, да ещё таким образом! Я уж было подумал... но ты цел и невредим, а это главное.
Фадж ловко разливал чай, намазывал лепёшки маслом и пододвигал еду к Гарри поближе, пока тот сидел неподвижно, ища подвох.
— Ешь, Гарри, а то ты как ходячий мертвец. Ну, что ж... Ты будешь рад узнать, что мы сумели устранить последствия несчастного случая, в результате которого была надута мисс Марджори Дурсль. Двое представителей департамента по размагичиванию в чрезвычайных ситуациях несколько часов назад были направлены на Бирючиновую аллею. Мисс Дурсль проткнули, и её память была подвергнута модификации. У неё не осталось абсолютно никаких воспоминаний о происшествии. Так что — что было, то прошло, никому никакого вреда.
Фадж улыбнулся Гарри поверх своей чашки на манер доброго дедушки, рассказывающего внуку на ночь сказку. Гарри открыл рот, подумал и закрыл обратно. Чем-то тухлым пахло от благодушной реакции министра на ситуацию.
— Ах, ты, видимо, хочешь знать, как отреагировали на произошедшее твои дядя и тётя? — «догадался» Фадж. — Не стану скрывать, они были рассержены донельзя. Тем не менее, они готовы взять тебя обратно следующим летом при условии, что ты останешься в Хогвартсе на рождественские и пасхальные каникулы.
— Это не проблема, я всегда так делаю, — пробормотал Гарри. — А могу я вообще к ним никогда не возвращаться?
— Ну, перестань, перестань, я уверен, ты успокоишься, и твоё отношение изменится, — встревоженно произнёс Фадж, — в конце концов, это твоя семья, я уверен, что вы любите друг друга — м-м-м — в глубине души.
Гарри не стал разубеждать министра, хотя ему нашлось бы, что сказать на эту тему. Гораздо интереснее было, какая судьба ожидаёт его самого.
-Таким образом, — продолжал Фадж невозмутимо, — нам остаётся лишь решить, где ты проведёшь последние две недели каникул. Я предлагаю тебе снять комнату здесь, в «Дырявом котле», и...
— Погодите, — Гарри поднял руку. — Я же нарушил закон! Декрет о разумных ограничениях колдовства среди несовершеннолетних!
-Ох, мой дорогой мальчик, не станем же мы наказывать тебя за такие пустяки!-вскричал Фадж, отмахнувшись лепёшкой и едва не смазав Гарри маслом полголовы. — Это же был несчастный случай! Если бы мы отправляли в Азкабан всех, кто надувает своих тёть!
Гарри заморгал.
— Кроме того, Гарри, разве ты хочешь, чтобы тебя исключили из Хогвартса? — добавил Фадж тоном, который, вероятно, казался ему самому очень доверительным и коварным одновременно.
Гарри медленно покачал головой, не сводя с министра глаз.
— Ну тогда всё отлично, — Фадж излучал позитив, как актёры в рекламе кукурузных хлопьев, но при этом явно чувствовал себя неуютно под пристальным взглядом Гарри. — Обстоятельства меняются, Гарри... приходится принимать во внимание... в теперешней обстановке... Пойду-ка я проверю, готова ли для тебя комната.
Фадж так поспешно вышел из комнаты, что это больше смахивало на бегство. Гарри сидел за столом, так и не притронувшись ни к чаю, ни к лепёшкам с маслом, и понимал, что ничего не понимает. С каких пор министр магии самолично встречает мелких нарушителей Декрета о разумном ограничении колдовства несовершеннолетних, если к этим нарушителям даже мер никаких приниматься не будет? Министрово ли это дело? Гарри казалось почему-то, что нет.
Но ведь совсем другое дело, если мелкий нарушитель — Гарри Поттер. Что именно им там в Министерстве приходится принимать во внимание? Какие такие обстоятельства, по всей видимости, касающиеся Гарри?
Он сидел на кровати в номере одиннадцать, притянув колени к груди, и пытался думать, но голова раскалывалась, чёртов бок превратился в одно большое средоточие боли, и Гарри знал, что пройдёт не меньше недели, прежде чем его можно будет коснуться, не стискивая зубы. Хедвиг, тихонько что-то клекотавшая на подоконнике — она ухитрилась найти его сама и даже влететь в окно нужного номера — глядела на него с явным недоумением — почему не спишь?
— Это была странная ночь, Хедвиг, — поделился с ней своими мыслями Гарри, подумав, что привычка разговаривать с птицами и животными до добра не доведёт — то с фениксом, то с бродячей собакой, то с совой...
Он снял очки, положил их на тумбочку у кровати и лёг на мягкие подушки, которые — теперь он оценил это качество обычной постели в полной мере — не тряслись и не уезжали в сторону в самые неожиданные моменты.
— Это неправильные пчёлы, — буркнул Гарри уже в полусне светлому потолку. — И они кормят меня неправильным мёдом...
Первый солнечный луч вполз в комнату как раз в тот момент, когда Гарри уснул.
Глава 2.
Не говори — без слов понятна
Твоя предзимняя тоска,
Она, как море, необъятна,
Как мрак осенний, глубока.
Не потому ли сердцу мнится
Зимы венчально-белый сон,
Что смерть костлявая стучится
У нашей хижины окон?..
Николай Клюев.
Гарри не уходил с Диагон-аллеи, как ему и было сказано — ему не хотелось в маггловский мир, да и не нужно было. Здесь он мог часами бродить, сидеть в компании причудливой конструкции из мороженого в кафе Флориана Фортескью — там же он делал домашние эссе, которые не мог писать у Дурслей — наблюдать за прохожими, впитывать в себя атмосферу магического мира — тяжёлую и вязкую, почти ощутимую, сладкую, как ванильный сахар — дышать воздухом, пронизанным магией, чувствовать умиротворение и пульсацию постоянной суеты вокруг одновременно. Это было прекрасно: негаданная передышка посреди беготни, страха и боли.
Его позабавила виденная во «Флориш и Блоттс» обложка книги «Смертные знамения: что делать, если Вы поняли, что грядет неминуемое»: изображённый там Грим — верный знак скорой гибели — был один в один та собака, встреченная им поблизости от Дурслей в ночь, когда тётушке Мардж наконец досталось за слишком длинный язык. Правда, для смертного знамения она вела себя чересчур мирно и дружелюбно.
Изредка он встречал на Диагон-аллее однокурсников и просто знакомых и только кивал издалека — ни у них, ни у него не было желания вступать в диалог; да и что они могли сказать ему после прошлого года, когда все до единого считали его Наследником Слизерина? А знай они, что он, скорее всего, им и был (иначе почему бы василиск признал кровь Гарри на вкус?), то вообще обходили бы его за километр, высмотрев предварительно в толпе с помощью специально купленного для этой цели телескопа.
Время летело незаметно — Гарри помнил по прошлому августу, как оно утекает сквозь сжатые пальцы, когда ты счастлив; правда, в этот раз он был не так рад жизни, потому что одиночество душило его ватным одеялом, в особенности по ночам; стесняло дыхание и покрывало кожу неприятным липким потом, когда он, свернувшись в комок на кровати номера одиннадцать под лучами лунного света, вспоминал о Фреде и Джордже. Но всё же это было восхитительно; тем восхитительнее, что с приходом солнечного света демоны ночи отступали (надо же было и им когда-то отдыхать от трудов неправедных).
В последний день каникул Гарри плёлся по Диагон-аллее нога за ногу — последний день... чёрт-чёрт-чёрт. Опять возаращаться в Слизерин... мимо Гарри прошёл какой-то мальчишка с прозрачным пакетом, внутри которого сияла красно-золотой нашивкой школьная мантия Гриффиндора, и Гарри стало до тошноты завидно. Ещё тошнее ему стало, когда он увидел солнечно-счастливых Рона и Гермиону за столиком в кафе Фортескью; пооранжевевший от веснушек Рон и бронзовая от загара Гермиона — оба почти сливались по цвету кожи со своими шевелюрами — махали ему руками и улыбались до ушей. Ну, у них наверняка были причины быть счастливыми. «И у тебя нет никакого права ничего им портить, понял?», — рыкнул на себя Гарри, подходя к их столику и растягивая губы в донельзя фальшивом оскале.
На коленях у Гермионы лежало нечто — такое же рыжее, как Рон, огромное, лохматое, как сам Гарри, косолапое и со сплюснутой мордой, как будто по ней кто-то со всей дури врезал кирпичом. Отбормотав положенные приветствия, Гарри с интересом уставился на это нечто и почти сразу убедился, что не поздоровилось ни кирпичу, ни тому неосторожному человеку — рыжее и огромное зевнуло, показав острейшие белоснежные клыки, способные прокусить руку насквозь.
— Миона, что это тут у тебя? Твой телохранитель? — Гарри хмыкнул, глядя, как это подобие кота поворачивает голову в его сторону и лениво изучает спрятанными в густой шерсти глазками, а потом, буквально скорчив пренебрежительную гримасу, снова устраивается дремать на коленях гриффиндорки.
— А ты считаешь, он мне нужен? — Гермиона рассмеялась. — Это Косолапсус. Мой подарок самой себе на день рождения. У тебя Хедвиг, у Рона — Струпик, а у меня теперь будет мой котик, — она почесала Косолапсуса за ухом, вызвав из недр животного басовитое урчание, вибрацией отдавшееся по полу.
— Отличный подарок, — одобрил Гарри, заказав себе мороженое. «Мне бы тоже такой не помешал — приятно было бы посмотреть на расцарапанных вдрызг Малфоя с Забини».
— Этот подарок чуть не съел бедного Струпика! — с негодованием вставил Рон. — Это исчадие ада, а не котик!
— Это всего лишь инстинкты, Рон, — раздражённо возразила Гермиона; Косолапсус согласно дёрнул ухом. — Он должен охотиться, ради Мерлина, он же кот!
— Ну всё, хватит, хватит, — вклинился Гарри в готовую закипеть ссору. — Как там Египет? Как Франция?
Задавая вопрос, Гарри не сомневался, что роняет зерно в благодатную почву; Рон и Гермиона принялись наперебой рассказывать, а он слушал вполуха, смакуя мороженое с малиновым сиропом и вникая в основном в их интонации и в ничуть не изменившийся за лето тембр голосов.
Как оказалось, Уизли и Гермиона тоже остановились в «Дырявом котле», но сделали это только сегодня рано утром. Гарри был рад увидеть у барной стойки мистера Уизли, изучающего «Ежедневный пророк».
— Здравствуйте, — Гарри пристроился на стул рядом и увидел в газете уже знакомое измождённое лицо Сириуса Блэка. Ещё ищут, судя по заголовку.
— Привет, Гарри, — мистер Уизли, казалось, был рад видеть Гарри, но думал в этот момент о чём-то другом, далёком от полутёмного бара, запаха сливочного пива и своего собеседника на немного колченогом маленьком стуле.
Гарри как раз обдумывал реплику для поддержания светского разговора, когда дверь «Дырявого котла» распахнулась и друг за другом в бар вошли миссис Уизли, Перси, Джинни и те двое, которые разом осветили бар собой — вместо солнца. Гарри соскочил со стула, позабыв разом всё, что хотел сказать, и кинулся навстречу Фреду и Джорджу. Близнецы подхватили его на руки вдвоём и закружили в воздухе; смех Гарри разрезал наполненный тихими разговорами немногочисленных в это время посетителей воздух.
— Как твои дела, герой? — Фред взъерошил Гарри волосы, превратив их, судя по печальному взгляду миссис Уизли, в полное подобие веника, которым безуспешно старались подмести булыжную мостовую протяжённостью в десяток километров.
— Мы по тебе скучали, — Джордж обнял Гарри за плечи.
— Всё отлично, — Гарри не мог сдержать идиотски-блаженной улыбки. — Я тоже скучал, очень...
И без того невеликое красноречие Гарри окончательно испарилось, и он смог только молча вцепиться в их руки. Как же ему их не хватало, каждую секунду этого лета не хватало... Фред поцеловал Гарри в лоб.
Недоумённые, обиженные взгляды Рона и Гермионы сверлили Гарри спину, но ему было плевать; Фред и Джордж с ним, наконец-то...
Спустя пару минут Гарри сумел заставить себя отцепиться от близнецов и поздороваться с остальными. Миссис Уизли долго охала над тем, какой он худой и бледный, и Гарри не знал, куда деться от смущения. Перси с важным видом пожал Гарри руку, поздоровавшись так чопорно, будто знакомился с министром магии; на его мантии Гарри заметил значок Лучшего ученика и понял, почему Перси ведёт себя, как бог, спустившийся с Олимпа к несчастным смертным, которым, увы, не дано понять божественных замыслов и поступков, и богам остаётся только жалеть недостойных. Джинни при виде Гарри сделалась пунцовой (он даже украдкой проверил, не расстегнулась ли у него случайно ширинка на джинсах; но всё было в порядке, и он решительно не понял, что её так смутило) и, опустив голову, тихо пролепетала: «Привет».
В номере одиннадцать, находившемся в полном и единоличном распоряжении Гарри, близнецы воспользовались одним из своих самых коварных и безотказных приёмов: повалили Гарри на кровать, сорвали с него для удобства рубашку и принялись щекотать. Гарри извивался, хохоча, и пытался их усовестить:
— Эй, прекратите, мне же щекотно, ну хватит, Фредди, Джорджи...
Угомонившись, близнецы плюхнулись на кровать по обе стороны от Гарри и начали целовать его, куда придётся. Гарри, прикрыв глаза, млел от прикосновений и чувствовал, как знакомая волна возбуждения накатывает на него, как прибой.
— Я надеюсь, ты нам не изменял летом? — подначил его Джордж, расстёгивая джинсы Гарри и легко касаясь языком впадинки пупка.
Хватая ртом воздух, Гарри выгнулся следом за ласковыми губами, но те ускользнули.
— Знаешь, братец Фордж, — задумчиво сказал Фред, освобождая Гарри от белья, — по-моему, не изменял.
— Да, это заметно, — согласился Джордж и поцеловал головку члена Гарри.
Гарри подавился вдохом и широко раскрыл глаза: они рассказывали ему в прошлом году об этом, но ни разу такого не делали. Он приподнялся на локтях, неверяще глядя на близнецов.
— Понравилось? — вкрадчиво поинтересовался Фред и вобрал губами член Гарри целиком. Ответом ему был протяжный стон.
Горячий язык Джорджа оказался ниже губ Фреда, лаская яички. Гарри рвал судорожно сгибавшимися пальцами простыни и прерывисто, громко стонал; глаза закатывались от невыносимого, сумасшедшего удовольствия, нестерпимого кайфа, безумного, прекрасного, невообразимого. Близнецы то и дело менялись, нежно дули на влажную от их слюны кожу, извлекая из Гарри стоны, как из музыкальной шкатулки, проводили кончиками языков по вене снизу... Гарри хотел просить их ускорить эту сладкую пытку, позволить ему кончить, но не мог выдавить из себя ни слова — только невразумительные стоны, и близнецы продолжали размеренно и нежно вести его к вершине, к ярчайшему взрыву счастья, концентрированному глотку наслаждения — глотку, превратившемуся в полноводную реку, в которой Гарри едва не утонул.
Он лежал, тупо улыбаясь потолку, а в глазах до сих пор витали звёздочки. Близнецы по очереди целовали его в губы, делясь с ним его же собственным вкусом — солоноватым, чуть горьким, насыщенным.
— Сойдёт это за «привет»? — Фред дунул Гарри в макушку. По голосу чувствовалось, что он улыбается.
— Более чем, — мурлыкнул Гарри. Ему хотелось тереться о Фреда и Джорджа, как котёнку, подлизываться и напрашиваться на ласки; он и не представлял себе, насколько ему их не хватало, пока снова с ними не встретился. — Хм...
Призадумавшись на миг, Гарри скользнул по кровати вниз и сдёрнул брюки с обоих близнецов. Полюбовавшись на выступившие у обоих капельки смазки, Гарри по очереди слизнул их; вкус близнецов очень походил на его собственный. Это и было, оказывается, единственным, в чём он не смог бы их различить — совершенно одна и та же горьковатость, пряная, почти жгучая. Гарри так и не знал, кого он неумело, но старательно ласкал в ответ первым, пока второй заходился в стонах от одного этого вида, а кого вторым, в то время как первый издавал уже вовсе бессмысленные, почти беспомощные звуки, похожие на парселтанг.
— Мерлин, Гарри, ты такой красивый, — Фред говорил шёпот