– Енот – всего лишь вор, – сказал Рыжий Лис, выпячивая грудь и всматриваясь вдаль. – Плохо греть ноги у двух костров. Рано или поздно обожжешься.
Рыжий Лис был самым умным человеком из всех, кого встречал в своей жизни Пьер, но ум соседствовал в нем с крайней степенью суеверности. Он верил всем легендам и приметам своего племени. И сколько бы Пьер ни пытался говорить с ним о своем Боге милосердия и любви, Рыжий Лис не мог понять подобного Бога. Точно так же, как не мог осознать участия Пьера в войне, впрочем, и сам Пьер не вполне осознавал, как он запутался между двумя враждующими сторонами.
– Я слишком ловок и быстр, чтобы обгореть, – ответил Пьер, натягивая рубашку. Когда влажная ткань соскользнула с его лица вниз, взгляд Пьера уперся в группу людей, топчущихся неподалеку от его каноэ.
В этом не было ничего удивительного, ведь несколько других бригад тоже остановились у пролива, чтобы помыться и привести себя в порядок перед появлением на острове.
Весь берег был усыпан берестяными каноэ, груженными шкурами, которые собирались всю зиму, и часть этих каноэ принадлежала вояжерам Северо‑Западной меховой компании и их агенту. Пьер напрягся и шагнул было по направлению к ним.
Рыжий Лис сжал его руку, удерживая на месте:
– Ты не привлечешь внимания леди с порезами и синяками на лице.
Шаги Пьера потеряли уверенность. Он всего лишь шутил, говоря Рыжему Лису о желании очаровать юных леди. На самом деле он отказался от распутной жизни, равно как и от выпивки, когда Господь изменил его жизнь.
И если уж быть полностью честным с собой, истинной причиной того, что он привел себя в порядок, было желание хорошо выглядеть, когда он наконец встретится со своей матушкой. Что маловероятно, если он появится перед ней с заплывшим глазом и разбитой губой, как было в прошлый раз, когда он ввязался в драку с агентом Северо‑Западной компании.
– Держитесь подальше от моих каноэ. – Пьер заставил себя остановиться у носа одной из своих лодок. Под ярким утренним солнцем сильнейший аромат сосновой смолы дрожал в воздухе над белыми берестяными каноэ, которые его люди недавно заново просмолили, чтобы уберечь от протечек и поломок на этом последнем этапе пути.
Агент все прохаживался, засунув большие пальцы за пояс свободных штанов. Как и большинство прибывших, он был без рубашки – подставлял солнцу спину, пурпурно‑красную от многочисленных солнечных ожогов, приобретенных за минувшие годы.
Пьер быстро оглядел девяностофунтовые скатки меха, преодолевшие сотни миль по быстрым рекам, через пороги, сквозь множество опасных течений. Его бригада рисковала жизнью, чтобы привезти эту пушнину из дикого леса, и заслуживала хотя бы денежного вознаграждения за тяжелый труд.
Пьер собирался сделать все, что в его силах, чтобы путешествие завершилось благополучно, без дополнительных проблем от представителей Северо‑Западной компании, которые хотели навсегда убрать из дела свободных торговцев вроде него.
– Оставьте мои меха в покое, – прорычал Пьер. – Вам не кажется, что в этом году вы и без того достаточно испортили мое дело?
– Нет. – Уголки губ агента приподнялись в улыбке, открывшей кривые, коричневые от табака зубы – а точнее, то, что от этих зубов осталось. – Мне кажется, что у меня еще есть время заставить тебя сбежать в слезах к своей мамочке, где тебе самое место.
Пьер схватился за ближайшее весло, украшенное цветными узорами. Для каждого вояжера такое весло было правой рукой, его жизнью, безопасностью, гордостью и, как правило, доставалось вояжеру в наследство от отца, почти всегда с благословением местного священника накануне первого путешествия.
Свое весло Пьер, по понятным причинам, получил не от отца.
Рыжий Лис подошел к Пьеру, и в его темных глазах явно читалось очередное предупреждение о том, что не стоит размахивать дубинами.
– Не дерись. Однажды наступит день, когда твой пояс отяжелеет от скальпов твоих врагов. Но не сегодня.
Пьер боролся с желанием пришибить агента на месте. Его люди стали для него семьей. Дикие леса стали для него домом. Он не мог – просто не мог – позволить кому бы то ни было заставить его бросить любимое дело. И не мог допустить, чтобы Северо‑Западная компания лишила его бригаду того, что по праву принадлежало ей после долгих месяцев тяжелого труда.
Агент прошелся мимо последних каноэ Пьера, лениво и развязно, словно действительно просто прогуливался по берегу, а не просчитывал, как бы украсть или уничтожить груз пушнины.
Пьер дернулся вперед, но Рыжий Лис поймал его за рубашку и потянул назад.
– Не сегодня, – повторил он, на этот раз строже.
Пьер напрягся, чтобы вырваться из хватки друга, надеясь, что ткань рубашки не выдержит и позволит ему освободиться. Но не успел он рвануться, как Рыжий Лис заломил ему руку за спину и больно дернул.
– Нам нужно отправляться на Большую Черепаху, – сказал Рыжий Лис. – Потом мои люди помогут нам приглядывать за мехами моего брата.
– Ты прав. – Стыд затянулся узлом на сердце Пьера. – Я все еще легко срываюсь в драки.
Возможно, он все еще слишком быстро поддавался греху. Возможно, он недостаточно изменился, чтобы вернуться домой.
Он снова взглянул на возвышающуюся вдали темную громаду Мичилимакинака, прохладный ветер с озера успокоил его, донося запах белой рыбы, которую он поймал и пожарил для своих людей.
Он надеялся, что сегодня сможет стоять на кухне своего детства и готовить обед для матушки. Вчера, во время своей миссии, он заметил истощенное состояние британского гарнизона.
Он верил, что матушка питается лучше солдат, но все же приберег остатки улова, отложив их с кукурузной мукой и луком, которые купил в лагере чиппева. Ему хотелось устроить для матушки пир, с печеной фаршированной рыбой, а из кукурузной муки собирался сделать пудинг, который она так любила.
Но, возможно, ему придется спешить – нужно было вести свою бригаду к форту Святого Иосифа. У них не было причин останавливаться в Мичилимакинаке. До сих пор они не сворачивали на остров. Он намеренно избегал дома.
Так к чему сейчас изменять курс? С чего он решил, что матушка будет рада увидеть его?
– Мы дождемся удобного времени, чтобы напасть на торговцев компании. И тогда наши боевые палицы будут бить их, как молнии, а стрелы жалить, словно шершни. – Рыжий Лис наблюдал за тем, как агент Северо‑Западной компании плетется обратно к своей бригаде. Его темные глаза блестели, как острая кромка боевого томагавка. – Слишком часто они обманывали и обижали мой народ. Мы отплатим им за все. Однажды.
Пьер знал, что индейцы устали иметь дело с Северо‑Западной компанией. Ее агенты грабили и узурпировали их земли. И теперь слишком многие местные жители предпочитали иметь дело со свободными торговцами вроде Пьера, более честными и надежными во всех отношениях.
Но у индейцев по отношению к врагам было куда больше терпения, чем у Пьера. Хотя он и знал, что, когда терпение местных наконец закончится, месть будет жестокой и очень быстрой.
Пьер был рад, что Рыжий Лис стал его другом, а не врагом. Раскрашенное лицо юного храбреца было свирепым.
– Сегодня день воззвания к духу кукурузы. Мы будем просить его о том, чтобы наши животы были полны даже в скудные годы. А ты должен предложить своей семье трубку мира. Ты слишком долго от нее воздерживался.
Пьер кивнул. Он ведь добрался сюда. И не мог теперь отступиться.
И даже если матушка его не простит, он сможет примириться с собой, поскольку сумеет перед ней извиниться. Oui [4]. Рыжий Лис был прав. Если он встретит свои страхи лицом к лицу, он наконец сможет двигаться к своему будущему, ведь прошлое перестанет тянуть его назад.
Пьер передернул плечами, пытаясь расслабить их, затем поджал язык к зубам и громко свистнул. Пронзительный звук разнесся над пляжем, давая сигнал собираться.
Рыжий Лис отпустил его руку и кивнул, на сей раз выражая взглядом похвалу его самоконтролю.
Пьер уронил весло.
Он больше не был тем бесшабашным юнцом, которым покидал остров. Он изменился и надеялся, что сумеет доказать это матушке, а со временем – и себе самому.
Глава 3
Ну неужели Эбенезеру больше нечем заняться в жизни, кроме как контролировать дни напролет каждый ее шаг?
Анжелика повернулась к нему спиной, притворяясь, что не заметила лысой головы, вновь сунувшейся в заднюю дверь таверны, дабы проверить, чем она занята.
Она медленно выдохнула и вдохнула через рот, стараясь защититься от запаха. Чистка курятника была самой грязной из возможных работ, и Анжелика надеялась, что хоть эта весенняя уборка помета избавит ее от постоянного присмотра Эбенезера.
– Ну‑ка, кыш, – пугнула она одну из куриц, заглядывающую в сарай. – Только еще одного надсмотрщика мне не хватало!
Сквозь открытую дверь Анжелика подсчитала всю дюжину куриц и петуха, бродящих по огороженному двору. Под блеклыми жидкими перьями скрывались тельца, которым не хватало упитанности и сил. Зима была суровой к немногим оставшимся на острове животным – тем, кому посчастливилось избежать мясника.
К счастью, куры продолжали нестись, хотя и не так часто, как должны бы. Анжелика всю зиму трудилась, стараясь сберечь худых кур от обморожения, рано вставала, чтобы выпустить их под слабое солнце, без которого куры прекращали нестись и которого было так мало в темные мичиганские зимы. Но даже в хорошие дни не удавалось собрать больше десятка яиц.
Анжелика воткнула лопату во влажную грязь, покрывавшую пол под ее ногами. Сухие кленовые листья, которыми она прошлой осенью засыпала пол курятника, сгнили под слоем помета и теперь лишь добавляли пыли и грязи.
– Хоть бы скорее закончилась эта война, – прошептала она и взялась за полное ведро помета, прислонив лопату к стене крошечного навеса, который Жан помогал ей построить.
Если бы только она вышла замуж за Жана до того, как ему пришлось покинуть остров! Жан был готов жениться на ней, он хотел поскорее сыграть свадьбу, чтобы не оставлять свою мать в одиночестве на ее ферме. Но в то время Анжелике исполнилось только шестнадцать. И ее отчим, Эбенезер, отказал, а затем обвинил Жана в предательстве за то, что тот не подписал присяги на верность британцам. И стало неважно, что Эбенезер уже договорился с Жаном и что тот заплатил назначенный Эбенезером, надо сказать весьма немалый, выкуп за невесту.
В первый же день после вторжения британцев Жан стал врагом лишь потому, что не пожелал отказаться от своего американского гражданства. Некоторые островитяне, вроде Эбенезера, не испытывая ни малейших угрызений совести, сразу же переключились на поддержку британцев и клялись им в верности, благодаря чему им позволили сохранить свои дома и дела на острове. Все остальные американцы были депортированы.
За два года отсутствия Жана от него пришло несколько писем. Он присоединился к американской армии у Детройта и боролся с британцами, чтобы сохранить независимость Америки, завоеванную более тридцати лет назад.
Сама Анжелика не считала себя ни британкой, ни американкой, поскольку ее мать была канадской француженкой, а отец шотландцем, но ради Жана и Мириам она решила поддерживать американцев.
– Ох, ну почему Жан должен был уехать? – прошептала она, вынося ведро с пометом из курятника под яркое солнце, которое к середине дня окутало все блаженным теплом.
Она пыталась вспомнить лицо Жана – мягкие черты, белую кожу, волосы, так похожие на волосы Мириам, – но образ пришел лишь на миг, тут же сменившись в ее сознании бронзовым обветренным лицом Пьера, его завораживающей улыбкой и лукавыми чертиками в глазах.
Анжелика не могла отрицать, что если сравнивать двух братьев, то Пьер был красивее и привлекательнее. Именно ему принадлежало ее сердце, он мог заставить ее смеяться, даже когда у нее не было причин для радости, ее необъяснимо тянуло к нему.
– Пьер паршивец, – выдохнула она в весенний воздух, пытаясь отдышаться от вони курятника. – Эгоистичный паршивец. Нет, я не хочу больше его видеть. И я по нему не скучаю.
Но от того, что она произнесла эти слова вслух, они не стали правдивее. Одного вчерашнего взгляда на Пьера было достаточно, чтобы разжечь старую страсть к давнему другу.
Дверь постоялого двора, скрипнув, отворилась, и на этот раз в ней появилось худенькое лицо Бетти. Бросив через плечо настороженный взгляд на кухню, Бетти открыла дверь шире и вышла наружу.
Анжелика повыше подняла ведро и демонстративно затопала к компостной куче.
Эбенезер решил послать Бетти приглядывать за ней?
Краем глаза Анжелика видела, как юная женщина поддерживает одной рукой свой выпирающий живот, а другой мнет поясницу. Она не знала, сколько недель осталось Бетти до родов, но, судя по всему, срок уже подходил.
– Эбенезер ушел, – сказала Бетти ей в спину.
Анжелика остановилась, изумленная новостью.
Тревожные серые глаза Бетти то и дело возвращались к открытой двери, словно она в любой момент ожидала появления оттуда разъяренного Эбенезера. Ни одной прядки волос не выбивалось из‑под простого капора, который она носила. Ее шею закрывал высокий воротничок, не украшенный даже вышивкой, а юбка спадала до самой земли, скрывая пальцы ног – именно так, как требовал Эбенезер. Пальцы Анжелики непроизвольно коснулись ее собственного высокого воротничка.
Жизнь под опекой Эбенезера была сложной, но по поводу его завышенных стандартов приличия Анжелика совершенно не жаловалась.
На острове, населенном в основном мужчинами, простая и непривлекательная одежда избавляла от ненужного внимания и не позволяла ей пойти по пути матери.
К тому же высокий воротничок скрывал от Эбенезера синяки на ее шее. Анжелика с трудом представляла себе, насколько отчим разъярился бы при виде ее шеи, и с ужасом ожидала момента, когда интендант появится в трактире Эбенезера и расскажет ему, что в ранние утренние часы Анжелика занята не только рыбалкой. Оставалось лишь молиться о том, что тот был слишком пьян и не запомнил их встречи.
– Я оставила тебе немного хлеба, – сказала Бетти.
Анжелика помедлила, едва удержав свою ладонь, то и дело норовившую прижаться к животу над ноющим от голода желудком.
– Съешь его сама, – ответила Анжелика. – Ты носишь ребенка, и тебе этот хлеб нужнее, чем мне.
Бетти была едва ли старше шестнадцати лет и казалась слишком юной для мужчины возраста Эбенезера. Но после того как его предыдущая жена умерла при родах, ему требовалась новая женщина, которая стирала бы ему, готовила и обслуживала посетителей, иногда останавливавшихся на постоялом дворе. Жениться было куда дешевле, чем нанимать кого‑то для этой работы. И выгоднее, поскольку жена еще и удовлетворяла его похотливость. Анжелика отвела взгляд от Бетти и уставилась на огород, который недавно вскопала и удобрила, готовя к посадке.
Она ненавидела тот факт, что ее крошечная комната находилась прямо над спальней Эбенезера. В тишине ночи она не могла не слышать его отвратительных стонов и хрюканья, с которыми он насыщал свою похоть. Так было и с ее матерью, и со следующей его женой, а теперь с Бетти. И если бы Эбенезер мог насытиться только женой! Весной и летом, когда прибывали индейцы, она часто видела, как он то и дело сбегает в их лагерь, а иногда, и не так уж редко, приводит индейских женщин в свою спальню.
Анжелика вскинула голову.
Индейцы.
Неужели они вернулись на остров? И поэтому Эбенезер оставил трактир?
Она уронила ведро с пометом на землю и встала на цыпочки, пытаясь заглянуть за кедровый забор, окружавший таверну. Но доски были слишком высокими и полностью закрывали вид на берег и гавань.
– Пришли корабли? – спросила она.
Бетти кивнула:
– Эбенезер только что отправился на берег. И у тебя появился шанс поесть.
– Хлеб нужен тебе. Съешь, я настаиваю.
Надежда на дружбу с Бетти покинула Анжелику в тот же день, как девушка впервые появилась на острове в качестве новой невесты Эбенезера. Бетти с самого начала относилась к ней с подозрением и на все попытки заговорить с ней отвечала молчанием. Даже после того как Эбенезер объяснил ей, что Анжелика его приемная дочь и что он поклялся ее матери заботиться об Анжелике, пока та не выйдет замуж, Бетти все равно продолжала относиться к ней с крайней степенью недоверия.
Всю зиму, пока они практически голодали, Анжелика следила за тем, чтобы растущий живот Бетти не подводило от голода. Она пыталась припрятать для нее еду, даже когда ей самой приходилось оставаться без хлеба, как в то утро, когда Эбенезер отнял ее долю за то, что она вернулась домой на десять минут позже назначенного им времени.
Но сегодня Анжелике не нужен был трактирный паек, поскольку прибыли корабли. Все население острова будет пировать с индейцами на берегу и сможет наконец наесться до отвала, насколько позволят усохшие животы.
Не в силах сдержать улыбки, Анжелика помчалась к калитке, огибая сонных кур. Восторг предвкушения подарил ее ногам забытую легкость.
К тому времени как она вышла из ворот и обогнула таверну, чтобы попасть на главную улицу, воздух уже дрожал от возбуждения и радости. Двери домов и лавок распахнулись, люди хлынули наружу из винокуренного завода и складов. Рабочий день для всех закончился. Дорогу, которая была всего лишь утоптанной грунтовой тропой, тянущейся вдоль берега, заполонили люди, которые мчались к докам, не тратя времени даже на то, чтобы привести себя в порядок. Испачканные фартуки, грязные щеки, забытые шляпы, кто‑то даже был не полностью одет – вся деревня хлынула к широкому песчаному берегу, чтобы поприветствовать прибытие британских кораблей с припасом. От форта, возвышавшегося над городком, спешили несколько измученных солдат. Придерживая грязные обвислые мундиры и шляпы, они бежали вниз по склону холма, чтобы, присоединившись к остальным, приветствовать первых прибывших и помочь разгрузить с кораблей долгожданные бочки и мешки с провизией.
Анжелика старалась держаться подальше, особенно после того как жена доктора, проходя мимо, нахмурилась и зажала нос. Девушка знала, что стоило бы принять ванну и избавиться от жуткой вони, пропитавшей ее одежду за те полдня, которые она провела, убирая курятник. Но желание увидеть новоприбывших было слишком сильно.
Две шхуны остановились в гавани, большие белые паруса трепетали на ветру. Солнечные блики плясали на брызгах воды, усыпая паруса алмазами и превращая корабли в королевские драгоценности – так они сияли на фоне безоблачного синего неба.
За шхунами виднелись каноэ приближающихся вояжеров, в их красных плащах и шляпах, раскрашенные весла в унисон взлетали вверх и погружались в воду. Веселая песня, вначале тихая, становилась слышнее с каждым ударом весел.
Улыбка Анжелики стала шире. Она представила, как Пьер, с его очаровательной улыбкой и сильным голосом, подхватывает песню, как он обычно делал в детстве, когда они вместе рыбачили или плавали. Каковы шансы, что в одном из этих каноэ окажется Пьер?
Каждую весну она всматривалась в каноэ, искала его лицо, хотя и упрекала себя за то, что скучает по Пьеру и ждет его возвращения. Но как она могла не скучать по тому, кто был ей близким другом, кто стал ей братом, которого у нее никогда не было? Пусть даже он причинил ей боль – не только ей, всем им – своим уходом, но отрицать существование пропасти, созданной его отсутствием, было невозможно.
Жан отчаянно пытался заполнить собой эту пустоту. Он был необычайно мил и делал все, что в его силах, чтобы помочь ей забыть о Пьере. Понадобилось не так уж много времени, чтобы осознать: Жан любил ее, всегда любил, с силой, на которую Пьер оказался просто неспособен. И потому она не удивилась, когда Жан наконец попросил ее руки. Он говорил ей, что никогда ее не покинет. Он обещал навечно остаться с ней на острове и заверял, что однажды она тоже сумеет его полюбить.
Со временем она поняла, что больше не может сопротивляться его попыткам завоевать ее сердце. И когда Жан в четвертый раз попросил ее стать его женой, Анжелика ответила «да».
Щурясь от солнца, она внимательно всматривалась в каждое каноэ. Вояжеры все еще были слишком далеко, чтобы можно было различить лица. Но после вчерашней встречи с Пьером появился вполне реальный шанс, что в этом году он действительно будет в числе людей, прибывших на остров. И если он вернется, она сделает все, чтобы он ее узнал.
Нет. Она отвернулась от каноэ и попыталась сосредоточиться на серебристых волнах, бьющихся о берег, на первых весенних чайках на скалах. Пронзительные крики птиц прорезали гул собравшейся толпы.
Какая ей разница, плывет ли с вояжерами Пьер?
Лучше посмотреть на то, какие припасы доставили на кораблях, и взглянуть на первых цивилизованных гостей, которые пробудут на острове это лето.
Шлюпки уже приближались к берегу, доставляя с кораблей первых посетителей. Командующий фортом капитан Баллок стоял на берегу во главе строя солдат и ухитрялся выглядеть чопорным даже при том, что потрепанный мундир мешком висел на исхудавшем до состояния скелета теле.
Со своего места, позади толпы, в высокой прибрежной траве, Анжелика заметила лысеющую голову Эбенезера. Он забыл свою шляпу, а значит, обязательно вернется за ней в таверну в течение дня. Но пока у нее появилось несколько свободных минут, и можно было наблюдать за празднующими без постоянного контроля и придирок.
Шлюпки причалили довольно быстро.
– А вот и новый капитан, – забормотала толпа. И до Анжелики наконец долетела новость о том, что это прибыл полковник Роберт Мак‑Дугал, шотландец, ветеран, прослуживший восемнадцаь лет в британской армии.
Шотландец? Она приподнялась на цыпочки, чтобы лучше его разглядеть.
Ее отец был родом из Шотландии, говорил с протяжным акцентом, который она так любила, и отличался рыжей гривой, которая щекотала Анжелику всякий раз, когда папа ее обнимал, – это бывало, правда, нечасто.
Она мало что о нем помнила, но унаследовала от него две вещи: цвет волос и любовь к острову.
Он страстно любил Мичилимакинак, любил на нем каждую скалу, каждое дерево, каждый пляж и каждую тропку. Но больше всего на свете он любил свою красавицу жену. Обожал ее.
Вот только мать Анжелики не отвечала ему взаимностью с той же силой.
Болезненные воспоминания до сих пор преследовали Анжелику. Полные боли и отчаянья крики отца. Мольбы матери. Грохот захлопнутой двери и хруст глиняных тарелок, разбитых о каменный очаг.
Если бы только отец не решил сделать им сюрприз и появиться зимой! Если бы только остался до весны, как делал обычно!
Тогда ему не пришлось бы обнаружить свою французскую красавицу в объятиях другого мужчины. И не пришлось бы слепо спешить прочь, навстречу приближающемуся зимнему шторму. И он не заблудился бы так безнадежно…
Его тело весной обнаружил фермер неподалеку от города Сент‑Игнас. Ее отец не надел даже снегоступов, словно сознательно сдался и решил умереть.
Анжелике никогда не узнать наверняка, что убило ее отца – разбитое сердце или снежный шторм. И она так и не сумела решить, кого больше винит в своих бедах: отца – за то, что был торговцем пушниной и оставлял их каждую осень, или мать – за ее красоту и неспособность отказать мужчинам, которые оказывали ей знаки внимания.
Анжелика прижала ладонь к груди, пытаясь утишить боль. Она не позволит кошмарам прошлого испортить ей сегодняшний день – день праздника, принесший надежду и жизнь их погибающему от голода поселению.
Как бы ей ни хотелось смотреть на приближающихся вояжеров, как бы ни сжималось все внутри от желания снова взглянуть на них, отыскать Пьера, она сумела заставить себя отвернуться, найти повод отвлечься.
Ее внимание привлекла женщина, стоящая за новым капитаном, который уже сошел на берег. Черты леди были уж очень юными и свежими, чтобы счесть ее женой офицера. Возможно, это его дочь?
Ее платье было слишком пышным для острова. На нем было столько бантиков и лент, что из них можно было бы сшить новый парус для шхуны. А на голове юной леди красовалась шляпка с таким количеством перьев, что зимородок мог перепутать ее с весенней подругой. Над шляпкой леди держала раскрытый зонтик, отчего казалось, что ее унесет первым же порывом ветра.
Молодая женщина рассматривала собравшихся островитян, словно искала кого‑то. Ее взгляд скользнул по Анжелике, но тут же метнулся назад. Тонкие брови изогнулись, в глазах засветился интерес и что‑то еще. Неужели это жалость? Неужели эта женщина ее жалеет?
Анжелику окатило волной стыда. Она склонила голову и попыталась убраться из поля зрения незнакомки.
Да, она знала, что грязна, особенно после работы в курятнике. Но ее это не беспокоило. Анжелика давно усвоила, что лучше выглядеть непривлекательно – это поможет избежать той судьбы, которая постигла ее сестру, Терезу.
И до сих пор это работало. Она выжила. Городские не замечали ее, разве что время от времени припоминали, называя «той рыбачкой». Она опять посмотрела на новоприбывшую юную леди и, к своему ужасу, обнаружила, что та по‑прежнему неотрывно ее изучает и даже склонилась к отцу Фонтейну, священнику церкви Святой Анны, после чего они оба уставились на Анжелику. Отец Фонтейн кивал в ответ на то, что эта женщина ему говорила.
Анжелике стало не по себе. Но как только она развернулась, чтобы уйти, веселые голоса вояжеров затянули свою знаменитую песню Сен‑Мало, словно умоляя ее остаться.
Мы веслами режем водную гладь,
Плывем мы на остров, на остров играть.
К вам ветер пригонит наш парусный флот,
Он груз ячменя и пшеницы везет.
Она помедлила и даже обернулась через плечо, но, поймав полный жалости взгляд юной леди, бросилась прочь по песчаной тропинке в сторону таверны. Сердце выбивало тревожную дробь, предупреждая ее, что нужно держаться подальше от красивой леди, что любое сближение с ней может привести к беде.
К тому же у нее не было причин задерживаться на пляже и пытаться узнать, вернулся ли Пьер.
Ей достаточно Жана. Большего ей не нужно.
Глава 4
Пьер пересек открытый участок, который много лет назад, еще в те дни, когда они только обустраивались на Мичилимакинаке, расчистил от леса отец. Яркий полуденный свет позволил Пьеру рассмотреть куда больше, чем удалось вчера, в спешном визите к коттеджу незадолго до рассвета.
Туман и темнота раннего утра скрыли от него ферму, однако теперь солнечные лучи касались каждого сломанного столба ограды, каждого сорняка, растущего на давно не паханном поле, каждого корявого фруктового дерева, каждой выкрошившейся перемычки в стенах бревенчатого дома.
Особенно ярко солнце выделяло дыру в скате крыши, где несколько кусков черепицы отпали, оставив черный провал.
Если бы он вчера не видел матушку, он решил бы, что ферма давно заброшена.
Пьер остановился, поднял свой тяжелый мешок и попытался расправить плечи, стряхнув давящее ощущение вины, которое гнуло его к земле. За домом виднелся амбар. Оттуда не доносилось ни звука. Дверь была приоткрыта, и было видно, что в строении, сложенном папой из камней, от которых они вместе очищали поля, теперь обитает лишь темнота.
А где же куры, которые обычно рылись во дворе? Где свиньи, которых папа выпускал на вольный выпас? Он напрягал слух, пытаясь услышать ржание хоть одной лошади или мычание их молочной коровы. Но на ферме было тихо, как на кладбище. Звуки – барабаны, музыка, веселые песни – долетали сюда только с берега.
Узел, в который стянуло его желудок, сжался еще туже. Почему матушка не спустилась на берег встречать первые корабли, как сделали все остальные?
Последние несколько часов он провел, помогая своим людям разгружать каноэ и здороваясь с индейцами, которые прибыли вскоре после них. А затем с трудом собирался с силами, чтобы заставить себя пройти эту последнюю милю от города.
Один из высоких засохших сорняков, покрывавших то, что раньше было маминым процветающим огородом, покачивался на ветру, словно махая Пьеру, отгоняя его обратно на берег от встречи, к которой он мысленно готовился с тех пор, как Господь наконец добился его внимания.
Но он помотал головой и поборол в себе этот соблазн.
Ветер острова, холодивший свежевыбритое лицо Пьера, донес до него сладкий аромат сирени. Значит, хотя бы кусты, которые матушка посадила, когда он был еще маленьким мальчиком, до сих пор росли по обе стороны от входной двери коттеджа.
И, как ни удивительно, они были подстрижены, красуясь сотнями крошечных пурпурных цветков.
Хоть это не изменилось. Она до сих пор любила свою сирень.
Пьер глубоко вздохнул и усилием воли заставил себя снова шагнуть вперед и не останавливаться, пока не окажется у двери.
Пришло время просить у нее прощения. Он не найдет покоя, пока не сделает того, к чему Господь подталкивал его с той самой прошлогодней ночи, когда Пьер, будучи в очередном пьяном угаре, едва не убил другого вояжера из‑за глупой ссоры.
К счастью, Рыжий Лис сумел вовремя разжать его пальцы, сомкнутые на горле противника. Но тот случай напугал его, заставил очнуться внутри пьяного дебошира, которым он стал. Пьер понял, что ему не нравится то, во что он превратился, – в подобие своего отца, от чего сам отец не раз его предостерегал.
Теперь Пьер понимал, почему так разгневался отец, когда он сказал ему, что собирается присоединиться к бригаде вольных торговцев. Он действительно не смог устоять перед пьянством и дебошами, которыми сопровождалась жизнь любого вояжера.