— Выходите!
Первой вышла высокая девушка в белом берете и черном летнем пальто. Она не легла на носилки, легонько оттолкнула санитара и сказала слабым голосом:
— Выносите скорее Зину. Ей очень плохо. Всю дорогу я ей помогала. Больше не могу, — и пошла пошатываясь.
Санитар снова крикнул Матросову:
— Не видишь, что помочь надо. Упадет!
Девушка, качаясь, подходила к крыльцу, санитарки суетились у машины, помогая вынести Зину, врач отдавал распоряжения, и никто не заметил, как девушка опустилась на колени.
Саша обнял ее за плечи, чуть приподнял и повел в палату.
Через минуту туда внесли носилки, на которых лежала белокурая худая девушка с очень бледным лицом. Она открыла глаза и тихо простонала. Матросов услышал:
— Лида, где ты?
— Я здесь, Зина, успокойся, — потянулась к ней девушка, которую привел Саша.
— Я очень боюсь, в поезде не боялась, бомб не боялась, а сейчас боюсь. Никогда я не увижу Неву...
— Не плачь, Зина. Вон доктор, он поможет тебе… ты скоро выздоровеешь…
Зина ничего не ответила.
Саша взглянул на Лиду, — она плакала, беспомощно вздрагивали ее худенькие плечи. Матросов растерялся, засуетился, подошел к ней, закрыл ее плечи одеялом.
Доктор строго крикнул:
— Что все столпились здесь? Разве не слышите, что прибыла новая машина.
Так начался прием ленинградок.
Колонисты уже давно спали. Луна медленно совершала свой путь, легкие облака закрыли туманом россыпь бриллиантовых звезд. Резкий ветер, завывающий за окнами, заглушал слабые стоны больных.
Саша, не отдыхая ни минуты, носил больных. Четыре машины одна за другой остановились у подъезда. Сулейманов ушел отдохнуть хоть часик. Вся работа легла на плечи Матросова.
Санитарки мыли девушек, одевали, измеряли температуру. На кухне готовили легкий завтрак.
К рассвету устроили всех.
Саша лежал в маленькой комнате на первом этаже. Но уснуть он не мог. Перед глазами проходил весь сегодняшний день. Несколько раз мысль возвращалась к Лиде. Он вспомнил, как она, пересиливая слабость, шла к крыльцу, отказавшись от носилок ради подруги, вспомнил широко открытые серые глаза, со страхом следящие за Зиной, вздрагивающие плечи.
Новая должность была тяжелой.
На второй день Зина умерла. Саша не зашел в тот день в палату Лиды, хоть несколько раз и останавливался в нерешительности у дверей.
Круглые сутки, забыв все на свете, Саша заботился о дровах, кипятке, стирке, питании. Рано утром на третий день Саша зашел к Лиде. Она, услышав скрип двери, повернула голову и попросила:
— Подойди ко мне!
Саша обрадовался, что Лида вспомнила его. Девушка окинула его внимательным взглядом и упрекнула:
— Почему не заходил вчера?
— Был занят...
— Неправда. Ты три раза останавливался у двери. Я слышала твои шаги.
Саша замялся.
Лида попросила:
— Положи под спину подушку, я устала. Понимаешь, я больше месяца так...
Саша неуклюже исполнил ее просьбу. Потом она сказала:
— Мне не нравится твой чуб. Я не хочу, чтобы ты походил на хулигана.
Саша покраснел. Он не на шутку возмутился и хотел ответить ей резко, но сдержался и пошел было из комнаты. Лида остановила его, когда он уже взялся за ручку двери:
— Какой ты странный! Это ты внес меня в палату? Как тебя звать? Давай познакомимся. Я — Лида.
Саша, поколебавшись, ответил:
— Я знаю, что ты Лида. Меня зовут Сашей.
— А фамилия?
— Матрос.
— Матрос?
— Да! — сказал Саша и вразвалку вышел из комнаты.
Ветер запорошил окна снегом, засыпал дорожки. Ветер заигрывал со всем, что попадалось ему на пути, гнул ветви старого дуба, хлопал калиткой, стучался в окно. Саша шел по двору, борясь с этим ветром, а в ушах его звенел ее голос:
«Какой ты странный! Матрос! Это ты внес меня в палату?»
На другое утро Саша тайком от врача принес и накормил Лиду супом, полученным на кухне для себя. Ему самому казалось странным, зачем он так делает, поэтому он никому о случившемся не рассказал, боясь насмешек. Кроме того, он опасался, что этим обнаружит свои чувства к девушке. Но каким-то путем о супе стало известно строгому врачу в очках, и он четверть часа разносил бедного рыцаря, говорил о том, что Саша мог убить этим Лиду, о том, что девочкам нужно особое питание, и, наконец, строго приказал:
— Больше не повторять!
В полночь Саша растапливал печи. Сосновые дрова горели с треском, синие языки пламени освещали комнату. Девочки спали неспокойно: стонали, иногда плакали, звали на помощь. Его окликнула Лида:
— Саша, дай воды.
Он спросил:
— Ты не спишь?
— Нет.
— Почему?
— Наблюдаю за тобой.
Матросов подал стакан воды. Лида торопливо выпила. За столом клевала носом дежурная сестра Тамара. Юноша снова сел на свое место и устремил задумчивый взгляд на огонь.
— Тебе попало из-за меня?
Он отрицательно покачал головой. Лида рассердилась:
— Я не люблю, когда обманывают.
— Откуда узнала? — спросил он живо.
— Тамара сказала, что тебя вызывал Павел Павлович.
Он встал, чтобы уйти. Она спросила:
— Саша, что у тебя в кармане?
— Книга.
— Почитай мне. О чем она?
Он замялся, потом вынул маленькую книжечку и начал читать:
«За последние годы появился ряд новых лечебных средств против дизентерии. К ним относятся: сульфидин, сульфазол, дисульфан...»
Она недовольно прервала его:
— Не хочу, не хочу. Надоело слушать о болезнях.
Он спрятал книгу в карман.
— Иру тоже увезли на кладбище?
Он кивнул головой. Она заплакала. Но сразу же, вытерев слезы, заговорила:
— Хочу жить! Не хочу умирать! — И, помолчав минуту, добавила: — Возьми у меня под подушкой книгу. Ты знаешь ее?
Саша прочел на обложке:
— Николай Островский. «Как закалялась сталь».
Об этой книге он много слышал и с трепетом раскрыл первую страницу. Так началось знакомство с Павлом Корчагиным.
Читал Саша с увлечением. Лида давно уснула. Страницы мелькали одна за другой. Саша нашел своего героя.
А зимний ветер рыдал и стонал за стеной...
ПРОВОДЫСТАСЮКА
По дороге к кабинету Стасюка Рашит думал: «Что случилось? По какому делу вызывает Стасюк? С учебой отряд справляется. По работе на фабрике и в мастерских никаких замечаний не имеем. А может, опять письмо от тетки?»
Наконец он остановился у знакомой двери, обитой клеенкой. Секретаря не было. Рашит хотел было уже войти в комнату, но, услышав разговор, доносящийся через дверь, остановился. Он узнал голоса Петра Филипповича и Ольги Васильевны. Она горячо говорила:
— Почему вы возражаете против того, чтобы торжественно отметить ваш отъезд? Ведь вы на фронт, на поле боя, на почетное место уезжаете. Разве это не явится примером для колонистов? А потом...
Петр Филиппович спокойно отвечал:
— Все это правильно, попасть на фронт сейчас — мечта каждого советского гражданина, но можно уйти на фронт, не создавая шума вокруг этого события. Пока нет и основания для этого. Вот когда вернемся с победой, тогда я не буду возражать против торжественной встречи.
— Петр Филиппович...
— Ольга Васильевна, все-таки будет так, как я сказал. Все узнают вечером, когда я отдам приказ о сдаче дел, а пока… — И, как бы предлагая перейти на другую тему, он продолжал: — Для приобретения учебников я перевел восемь тысяч рублей. Учтите, что по этой графе можно будет получить еще кое-что после первого января.
— Спасибо.
— Ко мне никаких претензий нет? — весело спросил Стасюк.
Ольга Васильевна в свою очередь, но, как показалось Рашиту, печально спросила:
— Хоть с нами и ребятами попрощаетесь?
— Обязательно, но договоримся, что о моем уходе ни слова. Пусть поймут, как обычный обход... И для ребят это будет лучше и сам буду спокойнее. Значит, до вечера...
Рашит глубоко взволновался, услышав об отъезде Петра Филипповича на фронт. Для него Стасюк был любимым воспитателем, и Рашиту казалось, что никто не сможет заменить его. Что станет теперь с колонией?
Он решил было сейчас же войти в кабинет, чтобы сказать начальнику, пусть он или остается или заберет с собой на фронт всех старших ребят. Итти, так итти всем... Однако Рашит быстро одумался. Разве он сам не готов сегодня же уйти на фронт? Разве после отбоя, когда в корпусах потухает свет, среди ребят не начинается заманчивая долгая беседа о фронте?
Он вновь подумал о причинах вызова. Может быть, все-таки Петр Филиппович решил только ему открыть тайну отъезда? Он всегда чувствовал, что начальник был очень внимателен к нему... И вдруг его охватил страх: неужели Стасюк вызывает его перед отъездом, чтобы сделать выговор?..
Наконец Ольга Васильевна вышла из кабинета, и Рашит немедленно постучался.
Войдя в кабинет, он быстро оглядел комнату. Все до обидного так обыденно, так знакомо, точно никто и не собирается оставить колонию...
— Здравствуйте, Петр Филиппович!..
Стасюк внимательно взглянул на командира отряда.
— Здравствуйте, Габдурахманов. Однако почему вы забываете устав? Как мне помнится, надо было обратиться ко мне официально, как к начальнику колонии...
Рашит хотел было сказать, что в этот день он, Рашит, как и все ребята, могут назвать его родным отцом, так он близок и дорог колонистам. Однако он промолчал, вспомнив, что лишь случайно узнал об отъезде Стасюка.
Петр Филиппович усадил юношу и спокойно начал расспрашивать его. Он интересовался последними отметками Рашита, делами отряда, вскользь напомнил, что необходимо написать письмо тетке. Юноша отвечал охотно, обстоятельно, ничего не скрывая. Вдруг начальник проговорил:
— Габдурахманов, я вызвал тебя по одному делу, пусть это тебе не покажется странным...
Рашит даже встал, почувствовав, что просьба связана с отъездом. Петр Филиппович мягко спросил:
— Что с тобой, Габдурахманов? Садись... Да, пусть не покажется странной моя просьба. Я хочу подарить тебе своего любимого Тигра. Ты дружи с ним и береги его...
Рашит невольно оглянулся на огромную овчарку. Тигр лежал около кресла, беспокойно переводя умные глаза с Петра Филипповича на Рашита. Неужели и Тигр каким-то чутьем догадался, что решается его судьба, что речь идет о нем...
— Есть дружить и беречь...
Стасюк улыбнулся:
— Тут уже не обязательно быть официальным, просьба личного порядка... Ну что же, Тигра заберешь завтра утром. А вечером еще раз мы увидимся... Сейчас я пройдусь по корпусам.
Габдурахманов запинаясь спросил:
— А вы не разрешите мне сопровождать вас?
Стасюк быстро и внимательно взглянул на Габдурахманова и ласково улыбнулся.
— Хорошо.
И они вдвоем начали обход. Петр Филиппович ходил по всем корпусам, заходил во все комнаты, говорил с каждым, в душе прощаясь с людьми. Рашит видел, как он задерживает в своих больших ладонях маленькие руки ребят, как тепло разговаривает с ними. Он обошел почти всех, трудно было ему прощаться со всем, что было так дорого...
В корпусе малышей был мертвый час, все ребята спали. Дежурная сестра попросила Петра Филипповича быть осторожным, чтобы не разбудить их.
Стасюк тихо вошел в большую комнату, на цыпочках обошел койки, подолгу останавливался у некоторых. Он задержался около одного безмятежно спавшего девятилетнего мальчика. Осторожно прикрыв маленького человека одеялом и нагнувшись над ним, Стасюк поцеловал его в лоб...
Рашит обернулся на тихий стон, — у дверей стояли незаметно вошедшая в комнату Ольга Васильевна и сестра Тамара, и обе плакали. В ту же минуту Рашит почувствовал, что с ним что-то случилось, а что — и сам не понял. Точно сердце разрывалось на части, слезы лились безудержно... Он выбежал из комнаты.
И все-таки все ребята узнали об отъезде начальника. Когда он садился в машину, его окружили почти все колонисты, все воспитатели. То, чего опасался Петр Филиппович, случилось. Он был взволнован не менее провожающих. Заметив в толпе Рашита, он спросил:
— Почему не на посту? Кто разрешил оставить пост? Это никуда не годится...
Рашит не сдержался, с дрожью в голосе ответил:
— Когда отца провожают на фронт, за это никто не упрекнет.
К машине подбежала тетя Таня. Она подала пакет с пирожками-подорожниками и, не скрывая слез, сказала:
— На кого же вы, Петр Филиппович, нас оставляете?
Толпа замерла в ожидании ответа. Все услышали спокойный, бодрый голос начальника:
— Я передал колонию в верные руки, Татьяна Аввакумовна. Катеринчуку я верю, как самому себе.
Машина тронулась, подняв снежную пыль…
Вечером, как обычно, собрались в комнате комсомольского комитета. Но сегодня здесь царила скрытая печаль. В другие вечера засиживались далеко за полночь, слушая рассказы Ольги Васильевны об Оводе, Чапаеве и Лазо. Сегодня Ольга Васильевна говорила без обычного увлечения. От Рашита не ускользнула легкая грусть, наполнявшая ее глаза. После того, как Ольга Васильевна замолчала, Матросов неожиданно спросил:
— А можно нам, Рашиту и мне, пойти добровольцами на фронт?
Поздно ночью два друга написали заявления в райвоенкомат.
БЕЛЫЙ ЛЕС
До отбоя оставалось еще около часа. Рашит с Сашей договорились пойти в клуб, заняться боксом. Рашит хорошо владел левой рукой. Он был выдержан в борьбе, сыпал меткие, обдуманные удары. Саша не плохо бил короткими ударами, но горячился. Оба считались лучшими боксерами колонии.
Только они начали тренироваться, как прибежал дежурный и вызвал Рашита к Дмитриеву. Саша ждал друга довольно долго и уже собрался уходить, как вбежал Рашит.
— Ты что? Я жду тебя целый час… — набросился Саша на него.
Рашит сумрачно проговорил:
— Только что получили новую программу выпуска укупорки на целый год. Но когда подсчитали запас леса, оказалось, что у нас еле-еле хватит до лета. Надо сейчас, зимой, изготовлять лес, чтобы к лету уже пригнать его.
— Ну что же, пойдем в лес сами и будем заготовлять, — решительно заявил Саша.
— Я предложил то же самое, но Катеринчук не решается, боится, что мы не справимся, говорит: нет опыта...
Саша озабоченно спросил:
— А раньше кто заготовлял?
— Леспромхозы.
— А теперь?
— Не дают. И без нас у них дела по горло.
— Значит, самим надо ехать — и баста. Справимся! — воскликнул Саша.
Рашит крепко пожал руку друга:
— Правильно, пойдем к начальнику.
В этот вечер две пары боксерских перчаток сиротливо лежали на полу...
Прошло четыре дня с тех пор, как старшие колонисты во главе с Дмитриевым оставили Уфу. Саша несколько раз вспоминал разговор перед отъездом, в кабинете начальника колонии. Михаил Трофимович, указав на участок, находившийся в верховье Кара-идели, почти на границе с Свердловской областью, сказал:
— Нам выделили участок у устья реки Ай. Он по-башкирски называется «Ак-урман», что означает «Белый лес». Как мне сообщили специалисты, на этом участке прекрасный лес. И места эти очень красивы. Достаточно сказать, что название реки Ай в переводе на русский язык обозначает Луна. Итак, вы едете в Лунную долину. Природа в горах сурова, стоят большие морозы, снега много...
У всех ребят, стоявших в кабинете, загорелись глаза. Они уже рисовали в своем воображении мужественные дни работы в лесу, подвиги в борьбе со стихией… Добровольцы внимательно, с затаенным дыханием слушали Катеринчука.
И вот они в лесу.
Белый лес! Все бело кругом: ветки елей, стволы берез, кусты, закрытые серебристыми чалмами, земля под плотным снежным покровом; даже серое зимнее небо кажется молочным…
Дмитриев первым делом предложил разжечь костер. Андрей Богомолов и Директор начали готовить обед, а остальных комсорг созвал на совет.
— За сегодня и завтра мы должны устроиться, — сказал он. — Работы впереди очень много. Сделаем шалаши, забросаем сверху снегом, будет теплее. Притащите побольше сосновых веток для постелей. А потом возьмемся и за дела.
Саша внимательно и придирчиво приглядывался к ребятам. Их настроение быстро менялось. Они то восторгались лесом, то начинали чувствовать себя обреченными и позабытыми. Ой, как в первые дни в лесу вспоминали колонию и мечтали о чистых и мягких постелях, об обедах тети Тани, об уютных вечерах в комсомольском комитете. Первая неделя оказалась особенно трудной. Как ни старались ребята, дело подвигалось медленно. Они не имели еще сноровки, а без опыта было трудно валить лес. Как-то раз подпиленное дерево, падая, чуть не убило одного колониста. Трудно было и с жильем. У Директора прогорела телогрейка, — он спал у костра. Юноши осунулись, на лбу у Саши легли первые тонкие морщинки. Рашит ходил сумрачный. Только Дмитриев был бодр. Он, посмеиваясь, говорил:
— Орлы, не опускать голов! Сегодня уже дали двадцать кубометров на бригаду. Это почти вдвое больше, чем в первый день. Завтра должны приехать инструкторы из леспромхоза.
Действительно, из леспромхоза приехал молодой техник, он целый день учил ребят правильно пилить. Дело пошло быстрее. Дмитриев, однако, все еще не был доволен. И однажды после обеда, когда все собрались у костра, он сказал:
— Предлагаю начать соревнование между бригадами…
Сивый возразил:
— Все работаем одинаково, все стараемся для фронта. Никто, на мой взгляд, не отстает. Что же тут соревноваться!
— Как же работаете одинаково, когда бригада Матросова дала сегодня на три кубометра меньше, чем бригада Габдурахманова? — возразил Дмитриев.
Комсорг знал, что этим замечанием он заденет за живое всех колонистов, ведь они не привыкли отставать друг от друга. Что тут было! Еле удалось утихомирить ребят. И тут же договорились об условиях социалистического соревнования.
А вечером вдобавок получили письмо из Уфы от Катеринчука. «Параллельно с заготовкой, начинайте свозить лес к устью реки, — писал он. — Учтите, что и сплавлять придется вам самим. Конную тягу пришлю в начале марта… Посоветуйтесь с местным населением в выборе места для сплава леса...»
Новая забота легла на плечи колонистов, но молодежь охотно принялась за работу. Прошел февраль с метелями. Заметно прибавился день. Удары топора разносились с утра до позднего вечера.
Однажды утром Дмитриев озабоченно сказал бригадирам:
— Вот что, кому-то из вас придется сходить в аул, — помните, мы его проезжали, когда ехали сюда? Надо будет узнать у местных жителей, куда лучше свозить лес. Не сегодня-завтра могут прислать лошадей.
Ребята задумались. Дмитриев предложил:
— Матросов, может быть, ты сходишь?
Матросов несколько замялся и впервые отказался от поручения комсорга:
— Пусть лучше Габдурахманов сходит, он знает язык, а то мне и не договориться с башкирами…
Рашит со смехом возразил:
— В ауле теперь нет ни одного человека, который не умел бы говорить по-русски.
Дмитриев понял, что никто из ребят не хочет уходить на целый день из бригады, чтобы не отстать от других. Тогда он решил:
— Пойдете оба. Тем более в незнакомом лесу двоим лучше будет. Только не забудьте взять у меня письмо.
На другое утро, в предрассветной мгле, друзья вышли в дорогу. Они рассчитывали добраться по санному пути, но не тут-то было: метели замели все дороги.
Они шли, еле вытаскивая ноги из снега, то и дело останавливаясь и с трудом переводя дыхание. Во время одной такой невольной остановки Рашит спросил:
— Письмо-то у тебя?
— Нет, — с беспокойством ответил Саша. — Я думал, что ты взял.
— Вернемся назад, без письма нельзя, — решительно заявил Рашит.
Саша отрицательно покачал головой.
— Зачем обоим? Надо одному. Ты подожди, я быстро схожу — по проторенной тропе легче будет итти...
Но Рашит настоял на том, что сходит он.
После ухода Рашита Саша медленно пошел вперед. Пройдя с километр, он остановился, прислушался: лес молчал. Лесные обитатели оставили много следов на весеннем снегу. Если бы Саша умел читать эти следы, то насторожился бы, однако он продолжал беспечно шагать вперед.
Одному было тяжело итти, — приходилось прокладывать путь. Саша шел все медленнее, устало. Неожиданно он услышал за собой тяжелые вздохи. Юноша улыбнулся и подумал, что это подкрадывается Рашит, желая застать его врасплох. Так он прошел еще метров десять. Наконец ему надоела эта игра. Он резко обернулся и замер, почти не дыша: шагах в десяти от него стоял бурый медведь.
«Что делать? Неужели так глупо попался? Нет, без борьбы не сдамся!» — пронеслось в голове.
Медведь выжидал. Саша быстро оглянулся и, заметив впереди себя высокую ель, побежал к ней. Медведь догонял его. Саша оглянулся и, споткнувшись, упал.
…Рашит в лагере не задержался даже трех минут. Взяв у Дмитриева письмо, он пустился в обратный путь. Он прошел уже несколько километров. По его расчетам, давно уже было пора нагнать друга. Рашит шел по заснеженному лесу и пел о белом тумане, застилающем низины, о белках, птицей перелетающих с дерева на дерево, о молочных реках, о белом одеянии ущелий.
Вот охотничий шалаш, здесь он расстался с Матросовым. Дальше Саша пошел один. Неужели он ушел так далеко? Смутное беспокойство вдруг овладело Рашитом. Он ускорил шаг.
След Матросова вел к дереву на гребне горы. Вот здесь Саша отдыхал, прислонившись к сухому стволу. Свежая рана на молодом клене подсказала Рашиту, что Саша сломал себе палку.
Наконец, не выдержав одиночества, Рашит крикнул:
— Са-ша! Са-а-а-ша!
Никто не ответил, только гулкое эхо долго носилось по лесу, точно не могло выбраться на простор из густой чащи.
Вдруг Рашит заметил на снегу свежие следы медведя, которые переплетались со следами Саши. Он почти побежал вперед, не замечая, что вязнет в снегу, падает. Следы медведя не отходили от следов человека. Страшная догадка внезапно остановила Рашита, и, собрав все силы, он вновь крикнул:
— Са-а-а-ша!
Издали он услышал голос своего друга:
— Берегись, Рашит! Медведь!
И только теперь, в трудную минуту, Рашит по-настоящему понял, как дорог ему товарищ, брат, друг… Сам, может быть, в лапах у смерти, а еще беспокоится о нем... Рашит кинулся вперед, затем растерянно остановился: чем же он поможет Саше? Чем и как?
По рассказам деда Рашит знал, что страшно встретить медведя, разбуженного от спячки охотниками. И сейчас, вероятно, шум, поднятый колонистами, разбудил лесного хозяина.
Голос Матросова больше не повторялся. Невдалеке дико рычал медведь. Рашит, выхватив из кармана перочинный нож и позабыв всякую осторожность, выбежал на поляну и в ужасе остановился: Саша сидел на дереве, а под деревом рычал медведь. Они оба следили друг за другом и не заметили появления Рашита.
Габдурахманов передохнул и чуть не заплакал от бессилия. Неожиданно он вспомнил советы деда: «Если в лесу встретишь медведя, не теряйся. Бурый медведь боится запаха чеснока и огня».
Рашит лихорадочно начал вытаскивать из кармана бумаги, собрал сухие ветви и зажег небольшой костер. Как только разгорелась одна из веток, Рашит, взяв ее в руки, снова выбежал на поляну. Медведь с беспокойством повернулся навстречу Рашиту и, зло зарычав, поднялся на задних лапах. Но Рашит, уже не помня себя, бежал прямо на него. Зверь вдруг сделал прыжок в сторону и кинулся в чащу.
Его никто не преследовал.
Саша спрыгнул с дерева и обнял побледневшего друга.
— Спасибо. Этого я никогда не забуду.
Они пошли дальше. Шли два друга, два товарища, с честью выдержав первое тяжелое испытание в своей жизни. Русский Матросов и башкирин Габдурахманов шли друг за другом, помогая прокладывать новую тропу...
В АУЛЕ
…Выйдя из леса, юноши увидели небольшой аул, раскинувшийся у подошвы горы, на берегу озера.
Из труб маленьких уютных домиков поднимались струйки дыма. По гладкому льду озера мелькали фигурки ребят на коньках, где-то кричал петух и лаяли собаки.
Рашит, улыбнувшись, тронул Сашу за локоть:
— В таком ауле я рос. Красиво, а? Ну что ж, пойдем вон к тому деду...
На крыше амбара, вероятно, принадлежащего колхозу, сидел старик, постукивая топором. Рашит заговорил с ним на родном языке:
— Хаумы, бабай![2]
Бабай, пристально взглянув на мальчиков, ответил:
— Рахим итегез, егеттар[3].
Он слез с крыши, засунул топор за пояс и повторил:
— Рахим итегез, егеттар, — и, вытащив кисет, свернул большую козью ножку. Закурив, снова заговорил по-башкирски: — Какое дело привело вас в этот глухой уголок?
Рашит торопливо ответил:
— Нам нужен сельсовет.
— Его нет в нашем ауле, сельсовет в пяти километрах от нас в Биктимировке.
— Хотя бы правление колхоза, — спросил Рашит.
— Его у нас тоже нет. В нашем маленьком ауле только бригада колхоза. А вам кого нужно?
Рашит, вытащив письмо, прочитал на конверте фамилию «Мухаррямов».
— Нам нужен Мухаррямов, — сказал он.
— А, вам бригадира. Его сейчас нет, вызвали на семинар в район, — охотно ответил старик.
Рашит почесал затылок. Матросов спросил:
— О чем ты говоришь с ним?
— Говорит, что нет того человека, на чье имя это письмо.
Помолчали.
— Придется в Биктимировку добираться, не возвращаться же с полдороги, — шепнул Рашиту Саша.
Рашит кивнул головой. Старик, внимательно следя за юношами, спросил:
— Зачем вам нужен Мухаррямов?
— Пришли просить помощи, — упавшим голосом произнес Рашит.
Старик прищурил глаза, беззвучно засмеялся:
— Есть у нас другой Мухаррямов, может, он вам пригодится?
— Кто он такой? — живо спросил Рашит.
— Дед того Мухаррямова, которого вы ищете.
— Вряд ли дед нам поможет, — с сомнением протянул Рашит.
Старик понял, что парни колеблются, и усмехнулся:
— Он всегда может что-нибудь придумать, недаром ему стукнуло восемьдесят. Мы с ним одногодки. Я тоже вот по доброй воле залез на амбар. Сейчас и старикам не сидится...
Они пошли за стариком. Их окружили мальчишки, за которыми бежали собаки, глухо ворча на чужих.
Мухаррям-бабай жил в пятистенной избе с синими ставнями. Во дворе виднелись добротные постройки. Две скворечницы поднимались над воротами.
В дом вошли все вместе — впереди старик, за ним молодежь. Старик, коротко приветствовав своего друга, сказал:
— К нам пришли гости. Спрашивают внука, привел к тебе, может, дашь им умный совет.
Мухаррям-бабай, отложив ворох мочалы, пригласил гостей присесть и сказал маленькой юркой старушке:
— Ставь самовар. Разве не видишь, Амина, Билал-бабай кунаков привел?
Потом он начал осторожно расспрашивать:
— Для кого лес готовите? Сколько вас человек, давно ли прибыли в наши края?
Рашит ответил коротко:
— Лес готовим для фронта.
Старики переглянулись. Матросов, заметив это, подумал: «Сочувствуют они нам, да какой толк от этого?»
Мухаррям-бабай радушно угостил гостей чаем, густым, со сливками, только вместо чая была заварена какая-то трава. Амина подала свежий хлеб, правда, не совсем белый, но мягкий и вкусный.
Юноши, проголодавшись, дружно принялись за угощение.
После чаю Мухаррям-бабай попросил гостей посидеть в тепле, сам же вместе с Билал-бабаем ушел куда-то. Саша нервничал:
— Оставайся один. Я пойду в Биктимировку.
Наконец вернулся Мухаррям-бабай, о чем-то долго шептался со своей старушкой, убеждал ее. Потом сказал ребятам:
— Посоветовались, решили с Билалом взглянуть на ваш участок. Собирайтесь, он ждет нас около дома... А письмо оставьте, его передадут внуку, когда он вернется...
Юноши переглянулись, но ничего не сказали друг другу. Отказаться от услуг стариков было неудобно, только казалось, что они ничем не помогут. А как быть с пакетом? Решили все-таки пакет не оставлять, а захватить с собой.
— Мы готовы, — сказал Рашит, — только до нас очень далеко.
— Мы знаем дорогу покороче, — бросил Мухаррям-бабай, увязывая какие-то вещи, приготовленные Аминой, в узелок.
Старики быстро собрались и пошли. Каждый взял в руки по узелку и засунул за пояс топор. Через километр Рашит обратился к ним:
— Давайте нам топоры, мы идем налегке, а вам тяжело.
Мухаррям-бабай улыбнулся:
— Топоры к нам привыкли, пятьдесят лет ходим с ними.
Лагерь готовился ко сну, когда вернулись «послы». Видя столь древних стариков, колонисты не скрывали усмешек:
— Из могилы их привели? — ехидно спросил Косой.
— Не могли подобрать постарше! — возмутился Володя.
У Матросова спрашивали:
— Что они будут делать? Караулить лагерь? Так у нас нечего красть...
Старики мирно сидели в сторонке, за отдельным костром, и тихо разговаривали:
— Мальчики не умеют жить, — говорил Билал, поглаживая колени.
— Надо их научить, — шептал Мухаррям-бабай, укоризненно покачивая головой.
К ним подошел Дмитриев:
— Здравствуйте, товарищи, — сказал он. — Я хочу поговорить с вами.
Мухаррям-бабай предложил сесть.
— У нас стоя не говорят о деле, — проворчал он. — У костра всем хватит места.
Когда Дмитриев сел, он продолжал:
— Завтра встанем раньше солнца и поможем вам. Мы в лесу больше полвека трудимся...
Утром все поднялись чуть свет.
Мухаррям-бабай был строг, требователен, ворчлив. Он долго не отпускал ребят от себя. Отдавал короткие приказания, покрикивал, рассказывал подробно, как и что надо делать, потом начинал работу.