Брюллов первый из живописцев, у которого пластика достигла верхнего совершенства. Когда глядишь в третий, в четвёртый раз, то кажется, что скульптура, которая была постигнута в таком пластическом совершенстве древними, что скульптура эта перешла, наконец, в живопись и сверх того прониклась какой – то тайной музыкой…
Но главный признак, и что выше всего в Брюллове, - так это необыкновенная многосторонность и обширность гения. Он ничем не пренебрегает: всё у него, начиная от общей мысли и главных фигур до последнего камня на мостовой, и живо, и свежо. Он силится обхватить все предметы и на всех разлить могучую печать своего таланта… Его произведения первые, которые может понимать (хотя неодинаково) и художник, имеющий высшее развитие вкуса, и не знающий, что такое художество.
Брат мастеров Ренессанса по духу, он не обладал, однако, в полной мере их силой, в чём признаётся и сам.
Как многообразен и богат его творческий путь! Как свободно владеет он всей суммой изобразительных средств!
Говоря о Брюллове – художнике, хочется несколько слов сказать о нём как о человеке.
Некоторые современники Брюллова видели в нём человека с головой Аполлона, невысокого роста, о котором он и сам говорил иронически: «Вырастает же иной в фонарный столб, а я точно аршин во фраке! Ну что стоило бы природе хоть на четверть прибавить мне росту!». Видели в нём человека с неважным характером, порой опьянённого славой, быть может, и действительно в какой – то мере неприятного в быту. Признавая его яркую одарённость, не все понимали её размеры.
Несомненно, в нём своеобразно смешивались самые противоречивые начала. Резкий, вспыльчивый и горячий, он легко отходил и часто, тут же, признавая свою неправоту, просто и сердечно мирился с тем, кого только что несправедливо обидел. Но безграничная любовь к искусству, которая не покидала его до конца жизни, заставляла прощать все его недостатки.
Были в нём и большая сердечность, и отзывчивость, смешанные с чисто детским простодушием. Скромный в своих привычках, неприхотливый в еде, он иногда любил и кутнуть, но это, видимо, было ему не по нутру, потому что он тут же становился угрюм, раздражителен и даже, по свидетельству Г.Г. Гагарина, неприятен в обществе.
Лучше всего чувствовал он себя в кругу друзей и учеников, которым постоянно и бескорыстно помогал. Он боролся за правду и справедливость, о чём свидетельствовало его участие в судьбе талантливых художников из крепостных. Общеизвестна его решающая роль в судьбе великого украинского поэта и художника Т.Г. Шевченко.
Крепостной помещика Энгельгардта Тарас Шевченко подростком был отдан в аренду «комнатному живописцу» Ширяеву. Человек ремесленный, он обучался живописному и малярному делу. Помимо склонности к «художествам» Шевченко писал стихи.
Мокрицкий, хорошо осведомлённый о своих земляках, живущих в Петербурге, рассказал Брюллову о талантливом крепостном, который «страдал по прихоти грубого господина». Поддержать его могли только люди влиятельные. Брюллову показали рисунки и стихи юноши. Тем и другим он остался доволен.
Шевченко был приведён в мастерскую художника и настолько заинтересовал его, что Брюллов сам отправился к Энгельгардту, в дом Мелиховых на Молоховую улицу, с ходатайством об отпускной. Но Энгельгардт не был филантропом и так говорил с Брюлловым о своём крепостном, что художник долго не мог забыть эту «свинью в торжковских туфлях». Иначе он Энгельгардта и не называл впоследствии. Впрочем, «свинья» была весьма просвещённой: дом её посещал композитор Глинка.
Гораздо более преуспел в переговорах с Энгельгардтом Венецианов. Со свойственной ему в подобных вопросах деловитостью он сразу узнал цену, за которую помещик не против был отпустить крепостного. Крепостной – обученный, «при доме необходимый», а потому и цена ему была 2500 рублей.
2 апреля 1837 года Мокрицкий записал в дневнике: «После обеда призывал меня Брюллов, у него был Жуковский, они желали знать подробности насчёт Шевченко; слава богу, дело наше, кажется, примет хороший ход…» И далее: «Брюллов начал сегодня портрет Жуковского…»
То, что Брюллов обратился к Жуковскому, не было случайностью. Поэт состоял Почётным вольным общинником Академии, принимал участие в её делах. Положение, которое занимал Жуковский при дворе, также давало основание рассчитывать на действенность его помощи. К хлопотам о Шевченко привлекли и обер – гофмейстера двора графа Матвея Юрьевича Виельгорского, знакомого Брюллову ещё по Италии. Прежде чем начать портрет Жуковского, Брюллов тщательно оговорил с ним и Виельгорским план будущих действий.