Все это точно происходило во сне. Люди обнимались со встречными, показывали на него, толпа увеличивалась, и процессия двигалась дальше. Алым цветом Республики окрашивались занесенные снегом улицы, по которым медленно двигалось триумфальное шествие, и, наверно, под снегом на мостовой еще сохранились багровые следы, оставленные этой толпой, которая сейчас торжественно несла Дарнея. Так, на плечах, донесли его до самого дома.
Доктор пошел вперед предупредить Люси. Когда толпа, войдя во двор, опустила Дарнея, Люси без чувств упала к нему на грудь.
Прильнув к ее губам, он держал ее в своих объятиях, заслонив ее головой от толпы, и слезы текли по его лицу и смешивались с ее слезами, а толпа между тем пустилась в пляс. Через минуту на дворе уже кружилась карманьола. Подхватив какую-то молодую женщину, толпа усадила ее в освободившееся кресло, подняла на плечи и, провозгласив ее богиней Свободы, ринулась на улицу, оттуда на набережную Сены и дальше через мост, ширясь, разрастаясь, не переставая отплясывать карманьолу.
Дарней долго тряс руку доктору, который стоял около Люси, гордый, счастливый одержанной им победой, затем бросился пожимать руку мистеру Лорри; старика чуть не сбила с ног карманьола, он едва пробрался сквозь толпу; потом маленькая Люси, которую мисс Просс подняла на руки, чтобы она могла расцеловать отца, обхватила его своими ручками; он расцеловал ее, а вместе с ней и верную, преданную Просс, а потом подхватил на руки жену и понес ее наверх в комнаты.
— Люси! Родная моя! Я спасен!
— О мой дорогой Чарльз! Давай возблагодарим бога, я так молилась за тебя! — И Люси упала на колени.
Все благоговейно склонили головы. А когда она поднялась, Дарней крепко сжал ее в своих объятиях и сказал:
— А теперь, дорогая, поблагодари своего отца. Ни один человек во Франции не мог бы сделать того, что он сделал для меня.
Она подошла к отцу, и он прижал ее головку к своей груди, как когда-то, давным-давно, она прижимала к своей груди его бедную седую голову. Он был так счастлив тем, что возвратил ей Чарльза, что сумел отплатить ей за все, что она для него сделала, — наконец-то он был вознагражден за все свои мученья и мог гордиться сознанием своей силы.
— Не надо ничего бояться, моя милочка! Отчего ты так дрожишь? Успокойся, — уговаривал он ее. — Я спас твоего Чарльза.
Глава VII
Стучат
«Я спас его». И это был не сон; как часто ей снилось, что он вернулся, — и вот, он теперь здесь, с ними, дома! Но почему же она дрожит и смутное, гнетущее чувство страха не покидает ее.
В воздухе словно что-то нависло, — страшное, темное; мстительная злоба бушует все с той же неунимающейся яростью, малейшее подозрение или клевета обрекают на смерть ни в чем не повинных людей; как можно хотя бы на минуту забыть обо всех этих безвинно осужденных — хорошие, честные люди, такие вот, как ее Чарльз, и у них есть свои близкие, и они так же дороги им, как ей Чарльз, — и таких людей день за днем постигает страшная участь, от которой едва спасся ее муж; не оттого ли у нее так тяжело на сердце, что она не может об этом забыть? Зимний день клонился к концу, надвигались сумерки, а по улицам все еще громыхали страшные телеги. Люси невольно представляла себе несчастных осужденных, и среди них своего Чарльза, и ее еще сильней охватывала дрожь, и она тесней прижималась к мужу.
Отец подбадривал ее; с какой покровительственной нежностью подшучивал он над ее женской слабостью! Чердак, башмачное ремесло, номер сто пять, Северная башня — всего этого как будто и не было! Он поставил себе целью освободить Чарльза и добился этого. Она должна верить в него. Пока он с ними, им ничего не грозит.
Они жили очень скромно, не только потому, что скромный образ жизни не давал лишних поводов к подозрениям, не раздражал голодный народ, но и потому, что у них было мало денег, Чарльзу в тюрьме приходилось втридорога платить и за скверную еду и за услуги тюремщиков, а кроме того, он помогал неимущим заключенным. Отчасти из экономии, а также для того, чтобы избежать домашнего соглядатайства, они не держали прислуги; дворник с женой, жившие во дворе, оказывали им кой-какие услуги, и Джерри, которого мистер Лорри предоставил чуть ли не в полное их распоряжение, дневал и ночевал у них в доме.
По приказу Республики. Единой Неделимой, несущей Свободу, Равенство, Братство или Смерть, полагалось, чтобы на входных дверях каждого дома на высоте человеческого роста были обозначены крупными буквами имена всех жильцов. В силу этого имя мистера Джерри Кранчера красовалось на столбе у крыльца, а к концу дня и сам носитель этого имени вышел на крыльцо отпустить маляра, которому доктор Манетт поручил пополнить список жильцов дома именем Шарля Эвремонда, именующего себя Дарнеем.
Люди в то время жили в непрестанном страхе, страх и подозрительность изменили весь уклад жизни; самые безобидные мелочи могли внушить подозрение. В маленьком семействе доктора, как и во многих других, провизия на день закупалась теперь вечером в небольших количествах в разных мелочных лавочках. Так поступали многие, чтобы избежать толков и пересудов, чтобы поменьше привлекать к себе внимание.
Последнее время, уже в течение нескольких месяцев, мисс Просс и мистер Кранчер вместе ходили покупать провизию: она распоряжалась деньгами, он нес корзину. Как только начинало темнеть и на улицах зажигали фонари, они отправлялись за покупками и приносили домой все, что требовалось на один день. Мисс Просс столько лет прожила во французской семье, что могла бы знать французский язык не хуже своего родного, будь у нее на то желание, но она этой «белиберды», как она выражалась, знать не желала и понимала на этом языке не больше Кранчера. Войдя в лавку, она, даже и не пытаясь ничего объяснить, сразу ошеломляла лавочника каким-нибудь звучным существительным, и если оно не совпадало с требуемым предметом, она, оглядевшись кругом, отыскивала глазами желаемое и, вцепившись в него всей пятерней, начинала торговаться и не отпускала руки до тех пор, пока торг не был доведен до конца. Она ничего не покупала, не торгуясь, и какую бы цену ни называл лавочник, прибегая для наглядности к пальцам, она возмущенно трясла головой и показывала ему на палец меньше.
— Ну, мистер Кранчер, — сказала мисс Просс, — если вы готовы, идемте! — Она так разволновалась сегодня, что глаза у нее были совсем красные.
Джерри хрипло подтвердил, что он готов. Вся ржавчина с него давно сошла, но острия на его голове по-прежнему торчали частоколом.
— Сегодня у нас много покупок, — сказала мисс Просс. — Придется побегать. Надо достать вина. Воображаю, какие тосты произносят красные колпаки в этих погребках, куда нам придется зайти.
— А вам-то что до них, мисс? — возразил Джерри. — Я так думаю, вы все равно не поймете, будут они пить за вас или за его бабушку.
— Какую бабушку? — удивилась мисс Просс.
Джерри замялся.
— Нечистого бабушку, — помолчав, пояснил он.
— Пфф! — фыркнула мисс Просс. — А что там понимать, — всякому и без переводчика известно, что у них на уме, у этих образин, — одни только злодейства да убийства!
— Тише, дорогая, не надо, — остановила ее Люси. — Будьте осторожны, умоляю вас!
— Да, да, я уж и так остерегаюсь, — отвечала мисс Просс, — но ведь могу же я сказать между нами, что всякий раз, как выходишь на улицу, только и думаешь, как бы тебе не нарваться на этих одержимых, которые пляшут и обнимаются на мостовой, а от них так и разит табачищем да луком. Вы, птичка моя, смотрите никуда не трогайтесь с места, покуда я не вернусь! И мужа своего никуда не пускайте. Вот так и сидите вдвоем у камелька, положите ему головку на грудь и не вставайте до моего прихода. Можно мне задать вам один вопрос, доктор Манетт?
— Можете позволить себе такую вольность, — с улыбкой отвечал доктор.
— Ах, бога ради, не произносите этого слова! Довольно с нас всяких вольностей!
— Шш! дорогая! Опять вы… — остановила ее Люси.
— Хорошо, хорошо, милочка, не буду! — Мисс Просс энергично затрясла головой. — Я только хочу сказать, что я — подданная его величества, всемилостивейшего короля Георга Третьего! — произнося это имя, мисс Просс почтительно присела в реверансе, — и «я смутьянов презираю, ненавижу козни их, на монарха уповаю, боже, короля храни!»[58]
Мистер Кранчер, в порыве верноподданнических чувств, хриплым басом повторял за ней, слово за словом, точно за священником в церкви.
— Рада за вас, вы показали себя истинным англичанином, — похвалила его мисс Просс, — жаль только, что вы так простудили себе горло. Но вот о чем я хочу спросить доктора Манетта… — Мисс Просс, добрая душа, заводя речь о каком-нибудь важном деле, которым были озабочены все, всегда делала вид, будто разговор идет о пустяках; так и теперь она коснулась этого как бы невзначай. — Скоро ли мы отсюда выберемся?
— Боюсь, что нет. Сейчас поднимать разговор об отъезде было бы небезопасно для Чарльза.
— Ну, что ж, потерпим! — бодро отвечала мисс Просс, подавляя вздох и глядя на золотистую головку, освещенную пламенем камина. — Как говорил мой брат Соломон — «держи голову выше, а надо — прикинься мышью»! Идемте, мистер Кранчер!.. А вы, птичка моя, никуда не двигайтесь с места!
Они ушли, а Люси с мужем, ее отец и дочурка остались сидеть у яркого пылавшего камина. Мистер Лорри должен был вот-вот прийти из банка. Мисс Просс перед уходом зажгла лампу, но поставила ее от них подальше, на угловой столик, чтобы она не мешала им наслаждаться светом камина. Маленькая Люси сидела, прижавшись к дедушке, ухватившись ручонками за его руку, и он шепотом рассказывал ей сказку о том, как одна могущественная фея заставила раздвинуться стены тюрьмы и вывела на свободу узника, который когда-то оказал ей услугу. Все было тихо и спокойно, и у Люси как будто отлегло от души.
— Что это там? — вздрогнув, вскричала она.
— Успокойся, душенька, — сказал отец, прерывая на полуслове свой рассказ и тихонько поглаживая ее руку. — У тебя просто нервы не в порядке. Ну, можно ли так пугаться! Дрожишь от всякого пустяка. И это ты, Люси, дочь своего отца!
— Мне показалось, папа, — прерывающимся голосом виновато промолвила Люси, повернув к нему бледное испуганное личико, — мне показалось — кто-то идет по лестнице.
— Никого на лестнице нет, милочка. Тишина, как в могиле. — Не успел он сказать это, как в дверь раздался стук.
— О папа, папа! Кто это может быть? Спрячьте Чарльза, спасите его!
— Дитя мое, я спас твоего Чарльза, — сказал доктор вставая и положил ей руку на плечо. — Ну, как можно так не владеть собой! Подожди, я открою.
Он взял лампу и, пройдя через две смежных комнаты в переднюю, открыл дверь. Чьи-то тяжелые шаги затопали по паркету, и четверо патриотов в красных колпаках, вооруженные саблями и пистолетами, ворвались в комнату.
— Гражданин Эвремонд, он же Дарней! — громко произнес первый вошедший.
— Кто спрашивает его? — отозвался Дарней.
— Я. Мы за тобой пришли. Ты Эвремонд, я тебя узнал. Видел тебя сегодня в суде. Вернешься снова в тюрьму. Именем Республики ты арестован!
Все четверо окружили его; он стоял посреди комнаты, жена и дочь в ужасе прижались к нему.
— Скажите, что это значит? За что меня опять арестуют?
— Довольно того, что мы сказали. Пойдешь с нами в Консьержери, больше тебе ничего не положено знать, — завтра узнаешь. Завтра предстанешь перед трибуналом.
Доктор Манетт, который до сих пор стоял не двигаясь, с лампой в руке, словно каменная статуя со светильником, внезапно очнулся, поставил лампу на стол, подошел к патриоту и схватил его за расстегнутую на груди красную шерстяную рубаху.
— Вы говорите, вы знаете его. А меня вы знаете? — спросил он.
— Да, гражданин доктор, я знаю вас.
— Мы все знаем вас, гражданин доктор, — подхватили остальные.
Он медленно окинул их растерянным взглядом, помолчал немного, потом сказал, понизив голос:
— Тогда, быть может, вы мне ответите, что это значит?
Патриот замялся.
— Донос на него поступил, гражданин доктор, — мрачно ответил он, — в комитет Сент-Антуанского предместья… Вот этот гражданин из Сент-Антуана, — и он указал на патриота, стоявшего рядом.
Тот, кивнув, подтвердил:
— По обвинению Сент-Антуанского предместья.
— В чем же его обвиняют? — спросил доктор.
— Гражданин доктор, — сурово и с явной неохотой сказал первый, — не задавайте больше вопросов. Если Республика требует от вас жертвы, мы не сомневаемся, что вы, как добрый патриот, с радостью принесете ей любую жертву. Республика прежде всего. Воля народа — закон. Скорей, Эвремонд, мы спешим!
— Еще одно слово, — остановил его доктор. — Скажите мне, кто на него донес?
— Мне не положено отвечать. Спросите у этого гражданина из Сент-Антуана.
Доктор перевел на него взгляд.
Тот молчал, в нерешительности переминаясь с ноги на ногу, потом, глядя куда-то в сторону, подергал себя за бороду и, наконец, вымолвил:
— Оно, конечно, не положено, но к нам поступило донесение от гражданина и гражданки Дефарж. И еще от одного человека.
— От кого же еще?
— И вы это спрашиваете, гражданин доктор?
— Да.
Тот глядел на него каким-то странным взглядом.
— Ну, так завтра вам ответят. Больше я ничего не могу сказать.
Глава VIII
Партия в карты
Не подозревая о новом обрушившемся на семью ствии, мисс Просс бодро шагала по узеньким улочкам, перебирая в уме все, что ей нужно было купить. Мистер Кранчер с корзиной шагал рядом с ней. Перейдя Новый мост[59], они пошли медленней, заглядывая по пути во все лавки, попадавшиеся им на той или другой стороне улицы, и сворачивая в сторону всякий раз, как только видели издалека кучки оживленно разговаривающих людей. Вечер был сырой, холодный; в сером тумане, низко нависшем над рекой, тускло светились огни барж и слышались глухие удары молота и лязг железа: это кузнецы, работавшие на баржах, ковали оружие для республиканской армии. Горе тому, кто позволил бы себе обмануть эту армию или попытался бы выдвинуться в ней незаслуженно! Не сносить головы такому человеку, живо скашивала ее Народная Бритва.
Набрав понемножку в разных лавках всякой снеди и не забыв запастись бутылкой лампового масла, мисс Просс вспомнила, что нужно купить вина. Она заглянула в окно нескольких винных лавок и, наконец, остановилась у погребка под вывеской «Славный Республиканец Брут»[60], неподалеку от Национального дворца, бывшего (и затем снова ставшего) Тюильри; это заведение показалось ей приличней других. Здесь было как будто потише, и хотя за столиками сидели все те же красные колпаки, их было не так много. Посоветовавшись с мистером Кранчером и убедившись, что и он того же мнения, мисс Просс, сопровождаемая своим кавалером, храбро вошла в погребок «Славного Республиканца Брута».
Здесь в облаках дыма тускло светились закопченные масляные лампы. Стараясь не смотреть по сторонам, она прошла к стойке мимо сидящих за столиками людей, которые, дымя трубками, с увлечением хлопали об стол затрепанными картами или пожелтевшими костяшками домино; один какой-то, весь в саже, с засученными рукавами и в расстегнутой на груди рубахе, читал вслух газету обступившей его кучке слушателей; многие были вооружены, другие, отстегнув оружие, положили его тут же, перед собой; кое-кто спал, облокотившись на стол; в черных мохнатых куртках со вздернутыми плечами, как носили в то время, они были похожи сзади на сидящих медведей или на лохматых собак; подойдя к стойке, двое посетителей-иностранцев жестами показали, что им нужно.
Глава IX
Сыграли
В то время как им отмеривали и наливали вино, какой-то человек, сидевший в углу, поднялся и, простившись с соседом по столику, направился к выходу. Ему надо было пройти мимо мисс Просс, которая в эту минуту случайно повернула голову. Увидев его, она громко вскрикнула и всплеснула руками.
Кругом повскакали с мест. Споры в кабачках нередко завершались убийством, и это никого не удивляло. Все бросились смотреть, чем кончится драка и кто кого укокошит, но вместо этого увидели остолбеневших от изумления мужчину и женщину, уставившихся друг на друга; мужчина, судя по всему, был француз, чистейший республиканец, а женщина, скорей всего, англичанка. Разочарованные завсегдатаи «Славного Республиканца Брута» смотрели с недоумением на эту сцену и громко тараторили между собой, но, что они говорили на этом своем тарабарском языке, мисс Просс и ее спутник не поняли бы, даже если бы и прислушались. Но они ничего не слышали, оба были вне себя от изумления. Мисс Просс явно была потрясена, но надо заметить, что и мистер Кранчер — и, видимо, совсем по другой, ему одному известной причине, — тоже был в сильном волнении.
— Что такое, что вам от меня надо? — спросил незнакомец, который от вопля мисс Просс остановился как вкопанный. Он сказал это сердитым отрывистым голосом, негромко и по-английски.
— Ах, Соломон, дорогой Соломон! — снова всплеснув руками, воскликнула мисс Просс. — Сколько лет мы с тобой не видались, и я ничего о тебе не знала, и вот наконец-то я тебя вижу, и где же?
— Не называй меня Соломоном. Ты что, погубить меня хочешь? — испуганным шепотом сказал он, украдкой оглядываясь по сторонам.
— Братец, братец! — заливаясь слезами, пролепетала мисс Просс. — Да разве я тебе враг, что ты говоришь мне такие вещи?
— Тогда придержи свой глупый язык, — сказал Соломон. — И выйдем отсюда, если хочешь со мной поговорить. Расплатись за вино, и пойдем. Кто этот человек?
— Мистер Кранчер, — всхлипнула мисс Просс, грустно качая головой и глядя влюбленными глазами на своего не очень-то нежного братца.
— Пусть тоже выйдет, — сказал Соломон, — чего он на меня уставился, точно я привидение?
И правда, можно было подумать, что мистеру Кранчеру явилось привидение. Но он только хлопал глазами и ничего не говорил. Мисс Просс долго рылась в своем ридикюле, слезы застилали ей глаза; наконец она с трудом отсчитала деньги и расплатилась за вино. А Соломон тем временем, повернувшись к приверженцам Славного Республиканца Брута, что-то объяснял им на французском языке, после чего те, видя, что им нечего дожидаться, вернулись к своим столикам.
— Ну-с? — сказал Соломон, когда они вышли и остановились в темноте на углу улицы. — Чего тебе от меня нужно?
— Ах, братец, как это жестоко с твоей стороны, что ты меня так встречаешь! — жалобно вскричала мисс Просс. — Неужели у тебя не найдется ни одного доброго слова для любящей сестры, которая тебе все прощала?
— Вот дура! — огрызнулся Соломон, чмокая ее в губы. — Ну, черт с тобой! Что, теперь ты довольна?
Мисс Просс молча трясла головой и только всхлипывала.
— Ты думаешь, для меня это неожиданность? — продолжал Соломон. — Нисколько! Я знал, что ты здесь, я знаю обо всех приезжих. И если ты не хочешь моей гибели — а мне, кажется, ты только этого и добиваешься! — оставь меня, пожалуйста, в покое, живи, как жила до сих пор, и отвяжись от меня. Мне некогда с тобой цацкаться, я занят. Я человек служащий.
— Мой родной брат Соломон! Англичанин! — причитала мисс Просс, возводя к небу полные слез глаза. — С такими способностями и задатками! Ведь ты бы мог быть великим человеком у себя на родине, а ты служишь этим чужеземцам, санкюлотам!.. Уж лучше бы мне знать, что мой дорогой братец лежит в преждевременной…
— Ну, вот, что я говорил! — возмущенно прервал ее Соломон. — Так я и знал! Ты хочешь меня погубить, хочешь, чтобы меня взяли на подозрение, — и это родная сестра! А я только-только начал продвигаться!
— Боже упаси и помилуй! — вскричала мисс Просс. — Что ты, дорогой Соломон! Да пусть я тебя больше никогда в глаза не увижу, как я тебя ни люблю и всю жизнь буду любить! Скажи мне только хоть одно доброе слово, скажи, что ты на меня не сердишься, не отвернулся от меня, не питаешь ко мне никакого зла.
Добрейшая мисс Просс! Как она его уговаривала! Как будто он отвернулся от нее потому, что она его чем-то обидела! Ведь мистер Лорри давным-давно, когда они еще жили в Сохо, разузнал про нее все и выяснил достоверно, что этот драгоценный братец обобрал свою сестру дочиста, пустил в трубу ее денежки и бросил ее на произвол судьбы.
А все-таки он снизошел и выдавил из себя несколько добрых слов, но при этом с таким покровительственным видом, как если бы не он ей, а она ему была чем-то обязана (так уж оно спокон веков водится на белом свете!). Но тут мистер Кранчер хлопнул его по плечу, и из его хриплой глотки вырвался загадочный вопрос:
— Постойте-ка! Что я вас хочу спросить… Как вас по-настоящему-то звать? Джон Соломон или Соломон Джон?
Служащий братец, опешив, уставился на него опасливым взглядом. До сих пор Кранчер не открывал рта.
— Что ж вы молчите? — продолжал мистер Кранчер. — Кажется, я ясно спрашиваю, можете вы мне сказать (сам Кранчер, по-видимому, не мог) — вы Джон Соломон или Соломон Джон? Она вас зовет Соломон, кому же как не ей знать, коли она ваша родная сестра. А вот я знаю, что вас зовут Джон. Так какая же ваша фамилия, а которое имя? И как же это выходит, что она — Просс? Там у нас вы по-другому назывались.
— Что это вы хотите сказать?
— Да вот то и хочу сказать! Только я запамятовал и не могу припомнить, как это вы у нас звались!
— Так не можете?
— Нет, не могу. Но готов поклясться, что ваше имя из двух слогов было!
— Вот даже как?
— Да. А у того другого — короткое, в одни слог. Я вас хорошо помню. Вы были фискальным свидетелем в Олд-Бейли. И как это у меня, дьявол окаянный, отец лжи, ваш прародитель, память отшибло? Как же вас тогда звали?
— Барсед, — неожиданно подсказал чей-то голос.
— Да, верно! То самое имя. Хоть сейчас на тысячу фунтов поспорю, то самое! — воскликнул Джерри.
Человек, так внезапно вступивший в разговор, был не кто иной, как Сидни Картон. Он вышел из-за спины мистера Кранчера и остановился, заложив руки за фалды своего дорожного сюртука с таким же скучающим видом, с каким он когда-то сидел в Олд-Бейли.
— Не пугайтесь, дорогая мисс Просс. Я приехал вчера вечером к мистеру Лорри, старик просто глазам своим не поверил! Мы с ним уговорились, что я никуда не буду показываться до тех пор, пока все не уладится, разве только, если я смогу быть чем-нибудь полезен. Я пришел сюда потому, что я рассчитывал поговорить с вашим братом. Я бы желал вам не такого брата, мисс Просе, и не в такой должности, в какой подвизается здесь мистер Барсед. Ради вас я желал бы, чтобы мистер Барсед не был тюремной овечкой.
Овечками в тюрьмах называют доносчиков, фискалов, которых тюремщик подсаживает к заключенным. Бледное лицо фискала стало совсем серым.
— Да как вы смеете, сударь… — накинулся он на Картона.
— Сейчас скажу, — перебил его Сидни. — Я видел вас, мистер Барсед, когда вы выходили из Консьержери; это было примерно час тому назад, я стоял против тюрьмы и разглядывал стены. У вас такое лицо, что его не скоро забудешь, а я вообще памятлив на лица. Меня заинтересовало, какое вы имеете касательство к тюрьме, а так как вы в свое время немало способствовали — и вы это знаете не хуже меня — несчастьям, обрушившимся на моего злосчастного друга, то я решил последить за вами. Я вошел за вами в погребок и сел за соседний столик. Из вашего весьма откровенного разговора и более чем откровенных высказываний ваших почитателей мне не трудно было заключить, чем вы занимаетесь. И так постепенно из всех этих случайных открытий у меня, мистер Барсед, созрел определенный план.
— Какой такой план? — буркнул фискал.
— Ну, знаете, рассказывать об этом не совсем удобно, может быть даже и опасно. Я думаю, вы не откажетесь уделить мне несколько минут, мы с вами могли бы поговорить по душам, — ну хотя бы, скажем, в банке Теллсона.
— Это надо понимать как угрозу?
— Что вы! Разве я вам угрожал?
— С какой стати я с вами пойду?
— Вот этого я не могу вам сказать, если вы сами не знаете.
— Вернее, не желаете сказать? — нерешительно промолвил фискал.
— Вы совершенно правильно угадали, мистер Барсед. Не желаю.
Беспечный пренебрежительный тон и быстрая сообразительность, несомненно, помогли Картону добиться того, чего он хотел от такого человека, как Барсед. Глаз у него был хорошо наметан, он видел, с кем имеет дело, и знал, что именно так с ним и надлежит действовать.
— Ну, вот, что я тебе говорил? — накинулся фискал на сестру. — Если у меня теперь будут неприятности, так и знай, все из-за тебя!
— Полноте, мистер Барсед, — остановил его Сидни. — Можно ли быть таким неблагодарным? Если бы не мое глубокое уважение к вашей сестре, разве я стал бы предлагать вам мой план, который, я надеюсь, подойдет нам обоим. Угодно вам идти со мной в банк?
— Мне угодно послушать, что вы мне имеете сказать. Да, иду.
— Но только давайте прежде проводим до дому вашу сестрицу. Разрешите взять вас под руку, мисс Просс. В этом городе для вас небезопасно ходить по улицам одной, да еще в такое позднее время, а так как ваш провожатый знает мистера Барседа, я попрошу и его пойти с нами к мистеру Лорри. Ну, как, готовы? Идемте!
Мисс Просс потом вспоминала — и это воспоминание сохранилось у нее на всю жизнь, — как она схватилась обеими руками за руку Сидни и, заглядывая ему в лицо, стала умолять его, чтобы он пощадил ее брата Соломона, и вдруг почувствовала такую твердую решимость в руке Картона и увидела такое пламенное воодушевление в его глазах, что он показался ей совсем непохожим на того непутевого человека, каким она его знала, он сразу как-то весь преобразился и вырос в ее глазах. Но в ту минуту она была так поглощена опасениями за своего недостойного брата и так обрадовалась, когда Картон очень дружески сказал ей, что она может быть совершенно спокойна, — что ничто другое не доходило до ее сознания.
Они расстались с ней на углу ее улицы, и Картон, повернув в переулок, направился к мистеру Лорри, который, как известно, жил в банке, всего в нескольких минутах ходьбы от дома доктора. Джон Барсед, он же Соломон Просс, шел рядом с ним.
Мистер Лорри только что пообедал; он сидел у камина и глядел на весело потрескивающий огонь, и, может быть, ему вспоминался некий пожилой джентльмен из теллсоновского банка, который много лет тому назад, когда он был гораздо моложе, чем теперь, сидел вот так же у камина в гостинице «Короля Георга» в Дувре и смотрел на тлеющие угли.
Он обернулся, когда они вошли, и с удивлением уставился на незнакомого человека.
— Это брат мисс Просс, — сказал Сидни, — мистер Барсед.
— Барсед, — повторил старик, — Барсед… кажется, я что-то припоминаю, да и лицо знакомое.
— Я вам говорил, мистер Барсед, что у вас примечательная внешность, — невозмутимо заметил Картон. — Присаживайтесь, пожалуйста.
Пододвигая себе стул, он наклонился к мистеру Лорри и сказал, слегка нахмурившись:
— Свидетель на том суде.
Мистер Лорри сразу вспомнил и покосился на своего гостя с нескрываемым омерзением.
— Мисс Просс узнала в мистере Барседе своего бесценного братца, о котором вы когда-то слышали, — пояснил Сидни, — и засвидетельствовала это родство. Ну, а теперь я сообщу вам печальную весть. Дарней опять арестован.
— Что вы говорите! — ужаснулся старик. — Да ведь я всего два часа тому назад видел его дома невредимым и сейчас собирался пойти к ним.
— Да, все это так, и тем не менее он арестован. Когда это случилось, мистер Барсед?
— Если это случилось, так только что.
— Мистер Барсед осведомлен о таких вещах лучше, чем кто-либо другой, — сказал Сидни. — Я узнал об этом из разговора мистера Барседа с его другом и собратом по ремеслу, такой же тюремной овечкой, как и он; они сидели за бутылкой вина, и мистер Барсед рассказывал ему об аресте; он сам проводил до ворот уполномоченных патриотов и видел, как привратник их впустил. Можно не сомневаться, что Дарнея снова упрятали.
Мистер Лорри понял по лицу Картона, что расспрашивать сейчас не время. Как ни был он потрясен и взволнован, он постарался взять себя в руки; он понимал, что ему сейчас более чем когда-либо необходимо сохранить присутствие духа, и молча приготовился слушать Картона.
— Я пока еще не теряю надежды, — обратился к нему Сидни, — что имя и влияние доктора Манетта выручат его завтра, — вы, кажется, говорили, что он завтра же предстанет перед трибуналом, мистер Барсед?
— Да, по всей вероятности.
— …так же, как они выручили его сегодня. Но, может статься, что и не выручат. Признаюсь, мистер Лорри, что мои надежды на благоприятный исход сильно поколебались оттого, что доктор Манетт оказался не в силах предотвратить сегодняшний арест.
— Он мог не знать этого заранее, — заметил мистер Лорри.
— Вот это-то меня и пугает. Ведь им же известно, как близко это его касается.
— Это верно, — потирая подбородок, грустно согласился мистер Лорри и грустно посмотрел на Картона.
— Иными словами, время сейчас страшное, — продолжал Сидни, — игра идет не на жизнь, а на смерть. Пусть доктор делает ставку на жизнь, а я поставлю на смерть. Жизнь человеческая здесь ни во что не ценится. Сегодня человека с триумфом несут на плечах, а завтра — выносят ему смертный приговор. Так вот, на этот худой конец я и делаю ставку. Мой козырь — это друг в Консьержери, и козырь этот, который я надеюсь заполучить, не кто иной, как мистер Барсед.
— Для этого вам нужно иметь на руках хорошие карты, — отозвался фискал.