Это призраки.
*
Следствие I.
Призраки еще более подвержены соблазну, чем живые.
Следствие II.
Серьезны зачарованные звездами. Это видно в глубине их глаз. Они больше не испытывают желания. Они больше не стряхивают с себя чар.
*
Аргумент IV. Судьба – это повествование о жизни, которой нельзя избежать.
Пример: материнский язык (влияние родного языка – это судьба).
*
Следствие. Так же как наше имя, судьба наша (то есть повествование, спеленавшее нам душу так туго, что перекрыло ей некоторые возможности) – это история, уготованная нам нашими партнерами‑исполинами, теми, кто зачал нас в объятии во время сцены, при которой нас еще не было, хотя мы‑то всегда воображаем, будто что‑то все‑таки успели подсмотреть.
Рано или поздно нам следует выбрать себе имя и написать рассказик, отдельный от этого навязанного нам повествования, которое остается при нас только до тех пор, пока мы не обретем свои мысли и свой язык.
Это мы и называем нашей жизнью.
*
Жизнь каждого из нас – не какая‑то там по счету попытка любить. Это единственный опыт любви.
*
Какова связь между говорящими существами? Всего ничего, капля смысла, капля осмысленной надежды, капля меланхолии.
Какова связь между живыми существами, имеющими половые признаки, рождающимися и умирающими, которые воспроизводятся через личную смерть и посредством невидимой для них сцены? Не только речь, иначе они превратились бы в фантомы, не только смерть, иначе они превратились бы в трупы, не только мужское наслаждение от спаривания, иначе они превратились бы в животных.
Остается любовь. Она и есть этот невыразимый и невидимый остаток. Отсюда два табу: на речь и на свет.
Невыразимая: речь под запретом.
Невидимая: табу на то, что доступно зрению.
*
Аргумент V.
Личность – это не состояние. И не отпрыск рода. Наша индивидуальность не заложена на уровне атомов. На этой земле не предполагается никакая психология. Стать индивидуальностью – значит желать, сопротивляться, без конца и без передышки рваться на части. Все больше утрачивать цельность.
Личность – это разорванная завороженность.
Не умиротворенная – разорванная.
*
Существует два мира: социальный и асоциальный (культурный и естественный, человеческое начало и животное).
В Китае император был всем на свете – и в то же время просто человеком. Поэтому Древний Китай так потрясла любовь, которую испытал император Сюань‑цзун к Ян Гуйфэй[78].
Почему эта любовь обрела скандальную славу?
Если император предпочитает империи проститутку, все общество ввергается в хаос.
Даже более того: история гласит, что Ян Гуйфэй заставила Сюань‑цзуна забыть не только о государстве, но даже о любви к чтению, а также об удовольствии находиться среди образованных людей.
Конфуций, будучи мандарином, олицетворяет общество – и в то же время это просто человек. Так же и Платон (будучи философом) олицетворяет пайдейя[79]и «Законы» и «Республику», и в то же время это просто человек.
*
Se‑ducere – это уводить в сторону. Из одного мира в другой. От выразителя общественного мнения к кому‑то другому. Субъект – это чужак, неизвестная точка, недоступная другому.
Субъект – это забывший самого себя. Невидимый, неслышимый.
Субъект – это вообще ничто.
Это непроизносимо, поскольку это тот, кто произносит.
Это нечто нематериальное: промежуток между завороженным и сбросившим чары.
Человек желающий менее материален, нежели человек нежелающий.
*
Пусть современный человек не заблуждается: в наше время «я» – это полностью укрощенная иллюзия, возможности которой, как никогда прежде, подогнаны под стандарт, один и тот же для всех.
Наш век изобрел «мировые» войны, «глобализацию», международное право, спутники, статистику, зондирование, аудиметр[80].
Никогда еще коллективное моделирование не поражало так жестоко наши пределы.
Чувственное, телесное, пищевое, слуховое, зрительное, промышленное закабаление распространяется и во второй раз в истории человечества становится общим для всей планеты.
Единым – как на его заре.
Но однородный лед многонационального человечества еще не полностью однороден, по нему проходят трещины. Расколотый лед, сталкивающиеся обломки, сосульки, тягучая вода, что‑то среднее между желе и жидкостью: мы входим в сомнительную зону.
Пока внезапно не наступит новое обледенение.
*
Аргумент VI.
Совершенно завороженный: животное начало.
Сбросивший чары: человеческое начало.
Ни тот ни другой.
Получеловек‑полузверь.
С самой зари (это шаман).
*
Все, кто пережил войну, описывают момент накануне ее окончания, идет ли речь о поражениях или победах; это дни, когда все неустойчиво, когда хаотичность интересов приводит к всеобщей безучастности, когда власть оказывается на грани анархии, аморфности, когда даже жестокость бессмысленна и бессистемна. Момент, когда все рушится, момент общественного или, скорее, антиобщественного энтузиазма. Это центральная точка внутри циклона человеческого воспроизводства: в ней воцаряется странный покой. Полнейшая депрессия в глубине бездонного хаоса.
Это крайнее освобождение от чар.
*
Тот, кто не капитулирует, может рассчитывать лишь на оскорбления. Но альтернатива ему – только политическое перевоспитание. Правильная душа в правильном теле, в правильном языке.
*
Мне больше нравилась жизнь неустроенная, независимая, сложная, незаметная. Я избегал должностей, бесплатных приглашений на концерт, в театр, в оперу, в кино, я избегал важных постов, почестей, чтобы избежать пожирающих время обязательств, которые они за собой влекут; обязательств, в которые они облекают выходные дни и вечера, согласно великому принципу римского права do ut des, священному принципу «услуга за услугу». Малейший знак отличия вводит вас в иерархию и устанавливает над вами надзор общества – или, во всяком случае, вызывает у вас такое ощущение. Если вы пользуетесь известностью, вся ваша жизнь привязана к зеркалу, вы оказываетесь в пугающем плену у себя самого. Понемногу все творческие силы начинают работать на образ, который следует поддерживать. И разумеется, от публичных выступлений у меня пересыхает в горле, так что меня еле слышно: публика – это вымысел, с его помощью общество достигает нормальности и замыкается в рамках образца, которое оно само для себя создало, а потом этот образец мало‑помалу начинает на него давить.
Нет живой жизни, кроме личной; нет наготы, кроме как в отказе от образа; нет желания, кроме основанного на ежеминутном взаимном согласии, обновляемом на заре или в сумерках и свободного от постороннего взгляда и от своего собственного и даже от мысли о своем взгляде. Более того, нет личной жизни, которая не отсекала бы от себя в какой‑то мере всех языков, общенародных, устных языков, межчеловеческих.
Нет другой власти, другого достоинства, другой роскоши, кроме достигнутой вами непредсказуемости, потому что непредсказуемость подрывает вашу зависимость от других, которая носится в воздухе, разбрасывая вокруг свои ветви, лианы, семена.
Гордость в нас – от хищника: самоутверждение толкает на прыжок, не подвластный ни прогнозам, ни силе тяготения, ни месту. Семейство кошачьих сведет с ума кого угодно. Никогда не знаешь, где они. Захватив сад и дом над рекой, черный котенок с белым пятнышком на лбу, повелитель Ионны, отдыхал на покрытом лиловым бархатом табурете перед роялем, и вот он уже крадется по карнизу, лезет по водосточному желобу и наконец исчезает на шиферной крыше. Чувствую что‑то теплое. Наклоняюсь: он тычется лбом мне в щиколотку. Как он это делает? Молча.
*
Любовь – это больше чем обмен, чем обоюдная привязанность, чем взаимовлияние, чем психологическая связь. Она берет свое начало в том, что предшествует всякой речи, в коротком замыкании, завороженности, зле, из которого она вырывается. Любовь – это путешествие, которое разлучает с родней и привязывает к другому, привязывает по‑другому, – она не просто поглощает, она завораживает.
*
Как бы то ни было, в прошлом у нас Египет.
«Рабами были мы» на иврите звучит как Avadim Ainou. Этими словами – «Avadim Ainou» – начинается Пасха. Это ответ ребенку, задающему вопросы о тьме.
*
Avadim Ainou.
Айны говорили: «Полная тишина, которую соблюдают, чтобы ловить рыбу, – это песня. Это песня рыб. Так охотники подманивают их к лодкам и ловят в сети, потому что поют им песню тишины».
*
Свойственный любви прилив сил происходит скорее от тревоги пополам с восхищением (завораживающей и освобождающей от чар, говорящей и лишающей дара речи), которую она несет с собой, чем от недолгих вспышек телесного удовольствия. Любовь – это иллюзия, она чарует женщин и мужчин не столько жаждой удовольствий, сколько elation [81]изумлением, взлетом, парением.
Я упомянул краткое затишье, мертвый интервал перед концом войны, когда все неустойчиво, когда даже жестокость теряет ориентиры.
Наивысший взлет напряжения и полное его падение словно соприкасаются, смыкаются.
От едва заметного торможения лифта перед остановкой на нужном этаже сердце вздрагивает.
Сначала сердце в груди вздрагивает без причины, когда кабина лифта просто остановилась.
Затем открывание двери на освещенную площадку: уже не преждевременное, не опережающее, но всегда слегка запаздывающее, тревожащее и бесшумное.