<…>
Особое эпическое тождество всех и каждого «Илиады» почувствовал и Н. И. Гнедич, который в своем переводе, пренебрегая буквализмом, но стремясь наиболее точно передать дух подлинника, в одном случае ввел от себя слово «все», в другом — «все» оригинала заменил на «каждый». В результате вместо буквального: «... но как завидели Гектора, приближающегося к воинским рядам, устрашились, и у всех душа ушла в ноги»,— возникли стихи, как нельзя более отражающие внутреннюю глубинную суть древнегреческого текста:
Но лишь увидели Гектора, быстро идущего к рати,
Дрогнули все, и у каждого в ноги отважность упала.
(Ил., XV, 279 — 280)
Итак, эпическое «все» качественно равноценно эпическому «каждый» и в то же время состоит из многих идентичных «каждых», количественно превышая единичное «каждое». Тем самым понятие «каждый» оказывается и аналогичным понятию «весь», «все» и видовым по отношению к нему; а понятие «весь», «все» — родовым по отношению к «каждый» и одноплановым с ним. При этом выделение вида и рода как такового не происходит, но подается намек на подобную возможность в будущем, хотя сам оттенок возможности
[ 77 ]
ощущается лишь в количественном увеличении общего эпического качества.
Вариантом подобной эпической соотнесенности «весь», «все» — «каждый» является соотнесенность понятий «человек» — «народ» и «человек» — «герой» — «племя».
В гомеровском эпосе народ — или однородное вооруженное множество (λαός), или столь же однородное объединение, имеющее политический оттенок (δήμος). Ахейцы, сражающиеся под Троей,— λαός (Ил., I, 226, 382, 454; II, 85, 86, 115, 179; IV, 430 и т. д.), но ахейцы, созванные на совет, — δήμος (Ил., II, 198). Агамемнон в обличениях Ахилла — «пожиратель народного добра», т. е. достояния всего племени, и потому он — δημοВόρος (Ил., I, 231).
Героями же эпос называет царей, военачальников, отпрысков правящей династии. Герои (ήρωες) — Менелай, Агамемнон, Аякс, Одиссей, Идоменей (Ил., II, 579 и др.), Патрокл (Ил., XXIII, 151), Еврипил (Ил., XI, 838), Асий (Ил., XII, 95), Парис (Ил., XIII, 788 и др.).
Заманчиво после этого сделать вывод, что перед нами аристократический эпос, где обезличенной народной толпе противопоставлены яркие индивидуальности героев-одиночек, возвышающихся над этой толпой. Однако подобный вывод был бы ошибочен, как вовсе не соответствующий эстетике гомеровского эпоса.
Действительно, человек эпоса есть тот самый однотипный «каждый», единение которых составляет «все» эпическое человечество, «весь» эпический народ, «все» эпическое племя. «Каждый» человек эпоса и «все» эпическое человечество сходны по свойствам, качествам, в них заложенным, но рознятся количеством этих свойств и качеств. Между тем и другим, между «каждым» и «все» эпического человечества существует промежуточное звено, связующая категория — эпический герой. Герой — это «каждый» человек племени, по количеству общих эпических качеств поднявшийся в уровень со всем племенем, воплотивший племя в себя, олицетворивший племя и в то же время не отделившийся от племени, не выпавший из племенного множества, но продолжающий быть частью этого племени, этого множества, крупицей его. Эпический герой — часть и целое, «каждый» человек племени и «все» племя одновременно. Отсюда его главенствующая роль в племени, воинстве, народе и вместе с тем теснейшая связь с ними, даже зависимость от них.
Любой эпический герой соотнесен с определенным племенем, «закреплен» за ним, «придан» ему. В гомеровском эпосе нет героя «без племени», вне племени, и нет племени без героя.
В этом смысле показателен так называемый «Перечень кораблей» (II песнь «Илиады»), свод героев, племен и племенных дружин, где герои «расписаны», распределены по племенам, а племенны
[ 78 ]
дружины — по героям, своеобразная эпическая «энциклопедия», принцип которой: герой вместо многих рядовых «каждых», но со «всем» племенем, со «всей» племенной дружиной заодно, воедино.
Ныне поведайте, Музы, живущие в сенях Олимпа:
......
Вы мне поведайте, кто и вожди и владыки данаев;
Всех же бойцов рядовых не могу ни назвать, ни исчислить,
Если бы десять имел языков я и десять гортаней,
Если б имел неслабеющий голос и медные перси;
Разве, небесные Музы, Кронида великого дщери,
Вы бы напомнили всех, приходивших под Трою ахеян.
Только вождей корабельных и все корабли я исчислю,—
(Ил., II, 484, 488—493)
уточняет задачу «Перечня» эпический сказитель. И далее следует:
Рать беотийских мужей предводили на бой воеводы:
Аркесилай и Леит, Пенелей, Профоенор и Клоний.
(Ил., II, 494-495)
Град Аспледон населявших и град Миниеев Орхомен
Вождь Аскалаф предводил и Иялмен, Ареевы чада.
(Ил., II, 511 — 512)
Вслед ополченья фокеян Схедий предводил и Эпистроф,—
(Ил., II, 517)
и т.п.
Даже в том случае, когда племенной герой поднимается в своей славе до значения героя межплеменного, связи с племенем он не теряет: Ахилл по-прежнему остается владыкой мирмидонян, их вождем преимущественно, хотя по своей роли в ополчении он давно уже герой всеахейский.
Связь героя и племени в эпосе постоянно подчеркивается также характеристикой по роду-племени. Вступая в единоборство, герои подробно сообщают друг другу о своей племенной и родовой принадлежности:
Кто ты, бестрепетный муж от земных обитателей смертных?—
(Ил., VI, 123)
вопрошает своего богатырского сопротивника Главка Диомед.
Сын благородный Тидея, почто вопрошаешь о роде?
Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков...
Если ж ты хочешь, тебе и о том объявлю, чтобы знал ты
Наших и предков и род; человекам он многим известен,—
(Ил., VI, 145—146, 150—151)
[ 79 ]
с готовностью отвечает Диомеду Главк. Далее следует обширный монолог Главка, уточняющий место рождения героя, его племя, его род, его предков (Ил., VI, 152—211).
Интерес эпоса к этническому происхождению и генеалогии героев в подобной ситуации легко объясним, если учесть, что поединок эпических богатырей фактически подменяет собою битву племен. Иногда подобная подмена в эпосе совершается явно. Так, по договору враждующих сторон, поединок Париса и Менелая решает судьбу всех троян и всех ахейцев, сражающихся под Троей, исход всей Троянской войны (Ил., III, 86—94, 250—258, 276—291).
Гомеровский эпос много места уделяет описанию силы героя, его доблести, его отваге. Но сила и отвага героя в эпосе приведены в соответствие с количеством племенной дружины героя, с количеством воинов, выступивших с ним в поход: чем доблестнее герой, тем многочисленнее его дружина, тем могущественнее его племя.
Связь дружины с мощью героя и племени достаточно четко прослеживается в «Перечне кораблей»: Агамемнон, владыка народов (ποιμήν λαών), верховный правитель всего ахейского ополчения, выводит наибольшую дружину в сто кораблей (Ил., II, 569—580); величайшие герои Нестор, Диомед, Идоменей, Ахилл, Менелай — чуть меньшую, но значительную, от восьмидесяти до пятидесяти кораблей (Ил., II, 559—568, 581—590, 645—652, 681—685); юный красавец Нирей — всего три корабля (Ил., II, 671).
Но не мужествен был он, и малую вывел дружину,—
(Ил., II, 675)
поясняет этот факт эпический сказитель.
Воинственный, сильный выводит большую дружину; слабый, немужественный, «легко сокрушимый» (эпитет Нирея!) — малую1.
Дружина и племя представляют героя в той же мере, в какой герой — племя и дружину.
Факт воплощения массы, множества в одном человеке обусловливает единичность, исключительность последнего.
У эпического героя особая чрезмерная храбрость, если он воин, и особая выдающаяся мудрость, если он старец совета.
Отсюда слова троянца Агенора об Ахилле:
Сей человек несравненно могучее всех человеков!
(Ил., XXI, 566)
Отсюда возможные соболезнования Андромахе-рабыне:
Льющую слезы тебя кто-нибудь там увидит и скажет:
Гектора это жена, превышавшего храбростью в битвах
Всех конеборцев троян, как сражалися вкруг Илиона1
(Ил., VI, 459 — 461)
[ 80 ]
Отсюда богатырская похвальба героев до, в ходе и после поединка: похвальба Аякса и Гектора (Ил., VII, 225—243), Париса и Диомеда (Ил., XI, 380—395), Идоменея (Ил., XIII, 445—454), Пенелея (Ил., XIV, 500—505), Энея и Мериона (Ил., XVI, 603— 631), Гектора и Патрокла (Ил., XVI, 830—861), Евфорба и Менелая (Ил., XVII, 11—42), Ахилла и Энея (Ил., XX, 178—258), Ахилла и Гектора (Ил., XX, 428—437), похвальба, лейтмотив которой — «один против множества»:
Стыд, аргивяне! отродье презренное, дивные видом!
Где похвальбы, как храбрейшими сами себя величали,
Те, что на Лемне, тщеславные, громко вы произносили?
Там на пирах, поедая рогатых волов неисчетных,
Чаши до дна выпивая, вином через край налитые,
На сто, на двести троян, говорили вы, каждый из наших
Станет смело на бой! А теперь одного мы не стоим Гектора!—
(Ил., VIII, 228 — 235)
упрекает ахейских героев в ложной похвальбе Агамемнон.
Герои наделены особой, сверхмерной мощью. Они легко совершают то, что не под силу обычному человеку, тем более современнику эпического сказителя: поднимают одной рукой камень, «страшную тягость, какой бы не подняли два человека, ныне живущих» (Диомед.—Ил., V, 302—304; Эней.—Ил., XX, 285—287), или глыбу, «которой и два, из народа сильнейшие, мужа с дола на воз не легко бы могли приподнять рычагами, ныне живущие» (Гектор.— Ил., XII, 445—449). Их кубки, копья, засовы, с которыми они справляются безо всякого труда и в одиночку, для прочих людей тяжелы. Лишь трем ахейцам вместе удается отодвинуть засов на воротах Ахиллесова подворья (Ил., XXIV, 452—456), ни одному из ахейских героев не приходится впору копье Ахиллеса (Ил., XIX, 387—389), а кубок Нестора «иной нелегко приподнял бы с трапезы, полный вином» (Ил., XI, 636—637).
Удивительная сила и храбрость героев проявляются уже в детстве или ранней юности.
Так, некогда Нестор победил знаменитого героя, будучи самым младшим из своих сверстников (Ил., VII, 153), и отразил набег соседнего племени, будучи еще столь юным и неопытным в военном искусстве, что отец запретил ему участвовать в бою, скрыл от него колесницу. Юноша ушел в сраженье самовольно и вернулся прославленным бойцом. В старости Нестор охотно вспоминает о том далеком времени, когда:
Нелей, мой родитель,
Мне запретил ополчаться и скрыл от меня колесницу,
[ 81 ]
Мысля, что я еще млад и неопытен в подвигах ратных.
Я же и так между конников наших славой покрылся,
Пеший: меня на сражение так устремила Афина.
(Ил., XI, 717—721)
Эпический герой совершает свои подвиги, как правило, один, без посторонней помощи, лишь в крайнем случае с другом-напарником или со своей собственной (и ничьей другой) дружиной, и по грандиозности деяний превосходит всех.
Аякс один удерживает все фаланги троян на подступах к кораблям (Ил., XI, 563—574), Ахилл гневно мечтает лишь со своей дружиной разрушить Трою (Ил., XVI, 100), Диомед со своим возничим Сфенелом при бегстве всего ахейского войска согласны одни ратовать до конца у стен Илиона (Ил., IX, 43—49).
Под рукой одного Гектора едва не гибнет все данайское воинство, и Гера тревожно зовет Афину на помощь ахейцам, иначе:
...Жестокий свой жребий они совершат и погибнут
Все под рукой одного; нестерпимо над ними свирепство
Гектора, сына Приамова: сколько он зла им соделал!
(Ил., VIII, 354—356)
Трояне величают Гектора «единым заступником Трои» (Ил., VI, 403), отцу он один дороже всех сыновей (Ил., XXII, 423—425; XXIV, 253—254), и все троянские герои простирают над ним, раненым, свои щиты (Ил., XIV, 427—428).
В довершение вспомним, что основная и излюбленная форма боя эпических героев — поединки, в которых, кстати, дружина героя выступает как бы «продлением» и осуществлением богатырских возможностей героя.
Муж против мужа иди и без отдыха пламенно бейся!
Трудно мне одному, и с великою силой моею,
Столько воюющих толп обойти и со всеми сражаться! —
(Ил., XX, 355-357)
— выходя на бой, взывает к своей дружине Ахилл.
<…>
[ 25 ]
Это двуединое восприятие гомеровского эпоса становится возможным, проистекает из того специфического качества, которое следует определить как синкретическое художественное мышление.
Именно нерасторжимая целостность, всеохват явлений, неделимость общественного и личного, единичного и всеобщего, абстрактного и конкретного, общего и частного, рода и вида как выражение необособляемости логического понятия и образа в художественном сознании гомеровских поэм ведет к тому, что Гомер в восприятии древних оказывается одновременно и поэтом и мудрецом: поэтом-родоначальником всей античной литературы во всех ее проявлениях; мудрецом, знающим все, сведущим во всех областях человеческой деятельности, положившим начало всей античной философии.
Нет противоречий, столкновений между частным и общественным, единичным и всеобщим, а поэтому нет трагедии, комедии, лирики, даже эпоса в позднем его понимании, но есть эпическая поэзия, гомеровский героический эпос, обнимающий и сплавляющий воедино эпическое, лирическое, трагическое, комическое и прочие начала. Нет мудрости геометра, врача, военачальника, астронома, но есть мудрость Гомера, мудрость врача, геометра, военачальника, астронома в их совокупности. Гомер не основал особой философской школы; даже изобретательная поздняя античность ничего не выдумала на этот счет и ничего подобного не сумела ему приписать. Гомер так и остался «просто» философом, иначе — философом всеобъемлющим, постигшим всю целостность мирового бытия и осмыслившим мировое бытие со всех возможных в античности сторон и точек зрения.
Эпические поэмы Гомера — апофеоз и вместе с тем итог эпического синкретизма.