— Не забуду, — сказал Лльюэлин.
Мистер Траут вернулся в Голливуд, чтобы пообедать в погребке вместе с другими членами АХ. Фредерик Бассет, жилищный агент, Джонни Рансибл и Г. Дж. Фланнери, агент литературный, хорошо поработали задень и со вкусом отдыхали. Только Траут мрачно молчал, рассеянно глядя на острое рагу и явственно думая о чем-то. Друзья это обсудили.
— Что-то вы очень тихий, Эф, — сказал Фред Бассет.
Мистер Траут очнулся.
— Простите, Фред, — сказал он. — Я озабочен.
— Очень жаль, очень жаль. А в чем дело?
— Проводил Лльюэлина в Лондон.
— Что ж о нем беспокоиться? Долетит.
— Долететь-то он долетит, а что дальше?
— Хорошо пообедает.
— Один? С деловым знакомым? — Мистер Траут стал еще печальней. — Или с дамой?
— А, черт! — сказал Джонни Рансибл.
— Понимаю, — сказал Г. Дж. Фланнери, и все вдумчиво помолчали.
— Может, ничего и не случится, — сказал наконец Фред Бассет, склонный к оптимизму, как все жилищные агенты, — обойдется как-нибудь. Не забудьте, он только что развелся с этой Грейс. После таких испытаний не сунешь голову в петлю.
— Так он мне и говорил, — подтвердил мистер Траут.
— А я думаю, — сказал Г. Дж. Фланнери, склонный к пессимизму от общения с авторами, — после Грейс практически любая женщина покажется ангелом. Особенно если выпить.
Лбы нахмурились, губы сжались, глаза потемнели.
— Вот что, Эф, — сказал Фред Бассет, — надо было его предупредить.
Мистер Траут обиделся.
— Я предупреждал, — сказал он. — Мало того, я дал ему адрес конторы, которая ему подыщет душехранителя.
Фред Бассет покачал головой. Это вам не расхваливать недвижимость, тут — серьезные дела.
— Может ли один человек заменить АХ? — усомнился он.
— Навряд ли, — сказал Г. Дж. Фланнери.
— Именно, — сказал Джонни Рансибл.
— Разве что вы, Эф, — сказал Фред Бассет.
— Это мысль, — сказал Г. Дж. Фланнери.
Сердце повернулось в груди Эфраима Траута. Он знал, что может играть на Лльюэлине как на струнном инструменте, и любил это делать. Здесь, в конторе, было затишье, могли обойтись и без него — ни единой causes celebres,[32]где требуется сам хозяин.
— Вы правы, Фред, — сказал он. — Разберусь в конторе, и в Лондон.
— Сразу улететь не могли бы?
— К сожалению, нет.
— Тогда будем молиться, чтобы вы не опоздали.
— Будем, будем, — сказали Г. Дж. Фланнери и Джонни Рансибл.
А мистер Лльюэлин, прибыв в Лондон, познакомился тем же вечером на приеме, данном в его честь, с актрисой Верой Далримпл. Как и все его жены, она была красива и темноока. Вскоре ей предстояла премьера комедии «Кузина Анджела», принадлежавшей перу молодого драматурга по имени Джозеф Пикеринг.
ГЛАВА II
Вера Далримпл и человек лет пятидесяти с лишним репетировали на сцене театра «Регал», и каждый, кто слушал их, заметил бы, что реплики ее значительно интересней. Наблюдение это было правильным. Пожилой актер непрестанно жаловался, что, если ты играешь с прекрасной Верой, ты просто часть декорации.
Автор сидел в ложе и давал интервью такой хорошенькой девушке, что первый же взгляд на нее отнял у него голос. Однако прямота ее и простота быстро привели его в чувство, теперь они дружески болтали. Звали ее мисс Фитч, а представляла она какую-то неведомую газету. «Женская…», он толком не разобрал.
Замышляя Джо Пикеринга, природа имела в виду что-то легкое, веселое; и до репетиций «Кузины Анджелы» он соответствовал замыслу. Но чувствительный человек, чья первая пьеса попала к Вере Далримпл, редко сохраняет эти качества. На самой ранней стадии их союза оружие прошло ему сердце,[33]а незадолго до премьеры он ощущал примерно то, что бывало с ним прежде к концу боксерского матча.
Салли Фитч, однако, беседовала не об этом.
— Удивительно, как мрачен театр в дневное время, — заметила она.
— Тут творятся мрачные дела, — с чувством отвечал Джо.
— Хороший сюжет для детектива, — предположила Салли. — Вот в такой ложе очень удобно спрятать труп. Маленький, естественно, скажем — карлика. Курил с детства, перестал расти, спрятался в цилиндре злодея и услышал, как замышляют преступление. Но тут он чихнул. Его убили. Хотите такой сюжет? Дарю.
— Спасибо. А почему тело сунули под кресло?
— Надо же его куда-то деть. Думайте сами, я свое сделала. Она была не только хорошенькая — голос у нее просто
звенел. Видимо, это пленяло не всех, поскольку еще один голос сказал со сцены:
— Нет, можно помолчать?! Болтают, болтают…
— Простите, — сказал Джо. — Простите.
— Кто это? — испуганно спросила Салли. — Бог?
— Нет, Вера Далримпл.
— Да, да, конечно. Как-то я брала у нее интервью…
— Я бы попросила! — донеслось со сцены.
— Кажется, мы тут лишние, — сказала Салли. — Пойдемте отсюда, посидим в фойе.
Когда дверь за ними закрылась, она спросила:
— Нравится вам эта звезда? Только честно, я никому не скажу.
На это ответить он мог, и ответил сразу:
— Вероятно, мать ее любит.
— Но не вы.
— Не я.
— Очень пылкая?
— Да.
— Склочная?
— Именно.
— В общем, плохой характер?
— Как у беса.
— А в остальном ничего?
— Чего. Крадет реплики.
— Простите?
— Крадет реплики у других актеров. Естественно, все съезжает набок. Вот сейчас — весь сюжет держится на том, что главный — мужчина. Но ей-то что! Что ей сюжет, если смех достанется партнеру? Двадцать раз переписывал, пока угодил. Все подгребла под себя, гадюка.
— Да, мне говорили, что она себя очень любит.
— Мягко сказано!
— А нельзя ей все выложить и утопиться в пруду?
— Нельзя. Может эфиопский раб выложить все Клеопатре и утопиться в Ниле?
— Что-то вы не очень похожи на эфиопского раба!
— Волосы посветлее, а так — один к одному.
— Она замужем?
— Не знаю.
— Если замужем, жаль ее мужа.
— Да, не повезло человеку.
— Ему уже не помочь. Вернемся к интервью.
— Зачем? Я не люблю говорить о себе.
— Приходится, в том интервью и состоит.
— На что я вашей газете? Не такая уж я персона.
— И мы не такая уж газета. Есть у вас хорошее хобби? Вы ведь боксер?
— Кто вам сказал?
— Редакторша. Обожает бокс. Она говорит, вы выиграли матч.
— Любительский. В среднем весе.
— Наверное, она видела.
— Странно, что она смотрит бокс. Сама не боксирует?
— С нее станется. Перейдем от боксера к драматургу. Джо заерзал. Ему очень не хотелось говорить об этом неувлекательном созданье.
— Ну, пишу по вечерам, после службы…
— Я тоже. А где вы служите?
— В юридической конторе.
— Да, тоска. Почему вы это выбрали?
— Я не выбирал. Я хотел стать адвокатом, но денег не хватило, пришлось служить.
Салли помолчала дольше, чем обычно, потом произнесла:
— Какая жалость!
— Да, нелегко.
— Как же вы ходите на репетиции?
— Отпускают.
— А, вон что! Скучаете на службе?
— Вообще-то да. Зарабатывать надо, а то бы все время писал.
— Вот и я так.
— Что вы пишете?
— Это я беру интервью!
— Мне бы хотелось узнать побольше о вас.
— Ну ладно. Родилась в Вустершире, дочь священника. Сбежала из резервации. Служила то там, то сям. Долго была секретаршей у Летиции Карберри. Слышали о ней?
— Вроде бы нет.
— Очень известная дама. Борется против курения.
— Хорошо, что я ее не знаю. Я таких видел. Толстые, склочные…
— А вот и нет! Тоненькая и ласковая. Правда, не слишком умная.
— Конечно, если вас выгнала.
— Почему выгнала?
— Вы же у нее не служите.
— Это очень трудная работа, мужская. Конечно, я могла бы войти в компанию, но Летиция решила поехать в Южную Америку, а мне не хотелось уезжать. Наверное, ей донесли, что там много курят. Расстались мы в самых лучших отношениях, прощались, как мать с дочерью или как тетка с племянницей, хотя не знаю, как прощаются тетки.
— Примерно так же, как дяди с племянниками.
— Потом я нашла нынешнюю работу.
— Счастливый конец?
— Да. Я ее люблю. А теперь, ради Бога, отвечайте вы. Эта пьеса много для вас значит?
— Очень много.
— Что ж, желаю удачи.
— Спасибо. Вы пьес не писали?
— Все, все, все! — сказала Салли. — Спрашиваю я. Вам показалось, что вы пишете мою биографию?
Когда она ушла, на его взгляд — слишком скоро, Джо пришло в голову, что надо помириться с мисс Далримпл. Он перехватил ее у выхода и пригласил в кафе. Она была довольно приветлива, но в кафе шла и так, с мистером Лльюэлином, известным киномагнатом.
ГЛАВА III
Привратник актерского входа сидел в своей клетушке и сильно страдал — не потому, что он хотел курить, а это ему не разрешалось, но потому, что за дверью, слева, кончала свой путь «Кузина Анджела», и это его огорчало.
Лично он, мистер Мак, не имел к ней ни малейшего отношения. Он сам любил подчеркивать, что его не касаются никакие дела за дверью. Что бы там ни творилось; он оставался, как несменяемые чиновники министерства иностранных дел. Но за короткие недели знакомства он привязался к автору и теперь его жалел. Одна только мысль обо всех недоумках, чьи пьесы шли по году с лишним, убеждала в том, что судьба серьезно ошиблась, попустив «Кузине Анджеле» лишь шестнадцать представлений.
Поделиться этой мыслью было не с кем, разве что с солидным мужчиной, стоявшим у стены. Глаза его были закрыты, лицо кое-как освещала сонная улыбка. Нельзя сказать, что голову венчали виноградные листья, но даже менее опытный диагност определил бы, что он, как говорится, выпил. Признав в нем американца, Мак привычно удивился, как это граждане этой страны ухитряются стоять на такой стадии опьянения.
Но уж обмениваться мыслями или, как сказал бы Шекспир, искусно обручать свой ум с другим,[34]он явно не смог бы, и Мак решил было подумать о скачках, когда с улицы вошел значительно более презентабельный джентльмен. Собственно, мы могли бы назвать его красивым — в эфирном, хрупком духе, вроде Шелли, но такая внешность привлекает скорее женщин, чем мужчин, и Мака она не привлекла.
— Мистер Пикеринг здесь? — спросил новоприбывший.
Мак ответил: «Да», — и эфирный гость исчез, но тут же, уже из театра, вышел Джо Пикеринг.
— Здравствуйте, мистер Пикеринг, — сказал Мак.
— Здравствуйте, Мак. То есть до свиданья.
— Очень мне жалко, мистер Пикеринг. Нехорошо получилось.
— Да, скорее плохо.
Человек у стены захрипел. Джо поглядел на него.
— Надрался? — тихо сказал он.
— А то!
— Вообще-то он прав. Пойду и я надерусь.
— Ну-ну, мистер Пикеринг!
— Не одобряете эту идею?
— Вы не очень горюйте, мистер Пикеринг, с кем не бывает!
— Я надеялся, что со мной не будет. Рекомендуете презреть? Как тот мотылек?
— Э?
— Жабе, попавшей под борону,[35]трудно это терпеть, хотя мотылек в густой траве советует все презреть. Киплинг. Что вам, мотыльку? Сидите тут, забот не знаете.
— Не так уж тут хорошо, мистер Пикеринг. Когда я отслужил, только эта работа и нашлась. А лучше бы мне маленький кабачок… или там банк возглавить, хо-хо!
Красноречие его тронуло несчастного автора. Он понимающе кивнул.
— Понятно, Мак. Каюсь. Пить не стану. Не стану и жалеть себя.
— Вот это другое дело. Хвост трубой, мистер Пикеринг. Они задумчиво помолчали.
— Туда пойдете? — спросил наконец привратник, указывая на дверь.
— Нет, незачем. Эту пьесу я видел. А что?
— Там этот сэр Джеклин. Спрашивал вас, не иначе — хочет стрельнуть. Вечно он стреляет, ко мне — и то подбирался, честь какая! Прямо как к лорду, хо-хо!
— Да, Уорнер — не из лучших наших баронетов.
— А то! — подтвердил Мак. — Джек Уорнер![36]Я так скажу, истинная вошь.
Человек у стены зашевелился, словно спящая принцесса после поцелуя.
— Это как? — осведомился он.
Собеседники удивились, словно с ними заговорил не очень новый труп.
— Дам в рыло, — продолжал тем временем незнакомец. — Дж…э…ык Уорнер мой ддрргг. Три года не разговариваем, а все равно дрыэуг. Кто его тронет, дам в рыло. Да у нас в Глв…э…ы…уде его та-ак по-чи-та-ют!
— Это не тот, — миролюбиво сказал Джо.
— Брысь. Джо не унялся.
— Вот вы говорите, Голливуд, — начал он. — Там очень хорошая погода. Солнце светит практически всегда, но ударов не бывает, хотя шляп почти нет. А загореть можно. Вы, к примеру…
— Ы.
У Джо отлегло от сердца. Такт, думал он, великое дело; такт и присутствие духа. Простая беседа о климате Южной Калифорнии, и вот, пожалуйста!
— Хорошо в Голливуде, я думаю, — продолжил он, — апельсины, актрисы…
Видимо, такт не помешал ему сделать досадный промах. Человек у стены скривился, словно проглотил несвежую устрицу. Реакцию его мы бы назвали спонтанной.
— К черту! — заметил он. — Какие актрисы?! К черту.
— Пожалуйста, — согласился Джо. — Со всем моим удовольствием.
— Отбросы общества.
— Видимо, вы правы.
— Я всегда прав.
— Зато апельсины…
— К черту. Какие апельсины? Надо б ему дать в рыло…
С этими словами незнакомец приблизился к окошку, за которым сидел Мак, и попытался туда влезть.
В такой деликатной ситуации Джо действовал решительно. С похвальной скоростью схватив незнакомца за полу, он потянул его к себе, схватил, потащил к входной двери и мгновенно выбросил на улицу. Там начался дождь, но он успокоил совесть тем, что пострадавший, несомненно, кликнет такси.
— Вот это да! — сказал Мак, когда Джо вернулся к нему с видом примерного бойскаута.
— Именно, «вот это да».
— Кто он такой?
— Чего не знаю, того не знаю. Фамилию сказал, вроде Лью и еще чего-то.
— Насколько я понял, из Голливуда.
— Там бы и сидел. Спасибо вам большое, мистер Пикеринг.
— Не за что. До свиданья, Мак.
— До свиданья, сэр. Удачи вам в другой раз.
— Если он будет.
— Будет, как не быть. Солнце, это, выглянет…
— Пускай поторопится. Встретите случайно, передайте, я жду.
Выйдя на улицу, он пошел туда, где располагалась убогая квартирка, которую он называл домом. Дождь утих, но лужи остались, и он как раз обходил одну, когда в него врезалось что-то вещественное. Он это подхватил. По-видимому, в этот вечер ему было суждено подхватывать людей. Сперва то был мистер Лью, теперь — Салли Фитч.
О, Господи! — сказал он. — Это вы.
Здравствуйте, — сказала Салли. — Спасибо.
Не за что. Что вы делали? Репетировали сельский танец?
Споткнулась. Каблук отлетел.
— А, вон что!
— Надо взять такси. А пока что, скажите, как у вас дела? Боксируете?
— Хотел дать в глаз Вере Далримпл, но удержался.
— Надеюсь, она не загубила пьесу?
— Загубила.
— Ой, что вы!
— Сегодня последнее представление.
— Какой ужас! Вам очень плохо, да?
— Бывало лучше.
— А вид у вас ничего, веселый.
— Личина. Решил не жалеть себя. В конце концов, это не самое большое несчастье.
— Вообще-то да.
— Возьмем юношу на горящей палубе.[37]Положеньице, а?
— Да, конечно.
— А ворчал он? Жаловался? Нет. Возьмем Наполеона. Хроническая диспепсия. Съест — а переварить не может. А тут еще Ватерлоо.
— И ничего. Скажет: «О-1а-1а!»..
— Весьма вероятно.
— Или: «Zut».
— Может, и «Zut».
— А мне все равно вас жаль.
— Спасибо.
— Надеюсь, все изменится.
— Я знаю из авторитетных источников, что выглянет солнце. Ну, вот и такси.
Она уехала, он дошел до дома и обнаружил там письмо от старого друга, Джерри Николза из конторы «Николз, Эрридж и Трубшоу», что на Бедфорд-роу, 27.
«Дорогой Джо! — писал Джерри. — Если можете вырваться от плантаторов, утром во вторник зайдите ко мне. Кажется, могу кое-что предложить. Не откладывайте, дело срочное, а в понедельник меня не будет. Пока. Жду». Джо обрадовался, но, засыпая, думал не о Джерри Николзе, а о Салли Фитч.
ГЛАВА IV
Не слишком фешенебельные кварталы Лондона испещрены просторными домами, построенными тогда, когда у людей бывало по дюжине детей, много денег и неограниченное количество прислуги. Теперь семье их не осилить (прежде всего потому, что прислуга кое-что смекнула), и в домах этих расположились пансионы для студентов и мелких служащих. Гостиная, столовая, по комнате на каждого; получается что-то вроде частного и довольно уютного клуба.
Одной из мелких служащих была Салли, которая и сидела в воскресенье у своей подруги Мейбл Поттер, обсуждая, работать ли той после свадьбы.
Служила Мейбл секретаршей у Эдгара Симеона, антрепренера, но собралась замуж. Чарли, биржевой маклер, судя по всему, зарабатывал достаточно и хотел, чтобы она уволилась, предавшись домоводству. Однако она свою работу любила.
— Таких людей встречаешь, нет слов! — говорила Мейбл. — Вчера приходил один из газеты, у него белая горячка. Стало трясти, ты только подумай, перед самым моим столом! А ты любишь свою работу?
— Да.
— Тоже, наверное, интересные люди.
— Сколько угодно. Ты видела экзистенциалиста? А этот, заметь, еще и поэт. Предложил выпить абсента и съездить с ним к морю. Во вторник беру интервью у Айвора Лльюэлина, это киношный магнат. Наверное, могучий дядя. У нас плохо то, что мы — корабли в ночи.
— То есть как?
— А встретишь кого-нибудь, и привет. Больше его не увидишь.
— На что нам знаменитости?
— Не так их много, хотя этот Лльюэлин вполне знаменит. Правда, я о нем не слышала. Но я имела в виду Джо Пикеринга.
— Кто это?
— Вот видишь, ты не слышала о нем. У него провалилась первая пьеса. Мне его ужасно жалко. Вчера я на него налетела, а больше — не увижу, хотя мне в жизни никто так не нравился. Прямо как брат и сестра, разлученные в детстве.
— Красивый?
— Нет, он боксер, это портит внешность. Ухо покорежено… Но, знаешь, красота — не главное. Он хороший. Не любит говорить о себе, а все-таки отвечал, был со мной вежлив, хотя я жутко приставала.
— Правда, неловко спрашивать чужих людей, во что они верят, кого они любят, что едят на завтрак?
— Да нет, ничего. Черствеешь, как хирург.
— Наш Сэмми говорит, он бы топил газетчиков в ведре. Так как же мне быть? Ты бы ушла с работы?
— То я, а то — ты, — сказала Салли. — Я тихая, смирная девица. Пообещаю чтить какого-нибудь беднягу, и буду чтить, лучше начать сразу. Знаешь, очень многое зависит от мужа. Как твой Чарли, сильная личность, стучит кулаком по столу?
— Что ты! Он говорит: «Как хочешь, так и делай, я все равно счастлив».
— Приятней ему, если ты уйдешь?
— Конечно.
— Тогда уходи, Мейбл, уходи. Такой человек стоит жертвы.
— Да, надо бы…
— Надо, надо. По-моему, одного журналиста с белой горячкой вполне достаточно. Твой Чарли очень хороший, не зациклен на себе. За такого бы я вышла замуж.
— А кстати, почему ты не вышла?
— Никто не просил. Когда-то собиралась, но зря.
— Поссорились? Гордость помешала объясниться? — предположила Мейбл, которая читала романы, когда не общалась с безумными журналистами. — А кто он, младший священник?
— Почему?
— Ну, твой отец — викарий, значит — рядом младшие священники. Или врач?
— Нет. И не хозяин кабачка, и не садовник, и не учитель. Баронет, моя душечка, причем — седьмой. Отец готовил молодых людей к экзаменам, дипломатическим каким-то. Учился у него и Джеклин.
— Странное имя.
— Фамильное. Передается век за веком.
— Ты с ним порвала?
— Нет, он со мной. Сказал, что неблагородно меня связывать, потому что денег у него нет и неизвестно, когда будут.
— А их не было?
— Ни гроша. Шестой баронет просадил на бегах.
— Где же твой Джеклин?
— Здесь, в Лондоне.
— Видитесь вы?
— Это что, интервью? Да, иногда видимся. Ходим в театр.
— Ты его разлюбила?
— Абсолютно.
Мейбл встала, потянулась и сказала, что пойдет к себе.
— Будешь письма писать?
— По воскресеньям не пишу. Почитаю газеты. В «Ньюз» — шикарный детектив.
Наедине Салли размечталась. Она редко думала о Джеклине и теперь с удивлением поняла, что немного покривила душой. Любовь миновала, но не абсолютно. Можно не нравиться столь суровым критикам, как привратник Мак, но если ты очень красив, красноречив, да еще и трогателен, добросердечной девушке не так уж легко тебя забыть.
Салли припомнила луга, залитые лунным светом, поцелуи под деревом, лодочные прогулки. Когда вошла Мейбл, она пребывала в состоянии, которое у кого-нибудь иного мы бы назвали «рассиропилась».
Мейбл распахнула дверь так резко, что стекла затряслись. В руке у нее была газета.
— Салли, смотри!
— На что?
— Вот на это. Здесь про тебя.
— А что такое?
— Ты прочитай. Тут, где мой палец.
Салли взяла газету и мгновенно забыла про лодки и луга, увидев свою фамилию.
— Ой! — сказала она, и Мейбл признала, что лучше не скажешь.
Судя по объявлению, мисс Сару Фитч, родившуюся в Мач Миддлферде, графство Вустершир, с нетерпением ждали в юридической конторе «Николз, Эрридж, Трубшоу и Николз», расположенной по адресу Бедфорд-роу, 27. Если уж тут не сказать «ой», просто не знаешь, когда его говорить.
— Дело ясное! — вскричала Мейбл. — Это наследство.
— Чушь какая!
— Почему?
— У меня нет богатых родственников.
— Есть. Твой дед выгнал твою маму за то, что она вышла за священника, а не за графа. Сплошь и рядом бывает.
— Но не у нас. Дедушка очень любит папу.
— Ну, что это! — огорчилась Мейбл.
— Да, да. И вообще он жив. Вчера прислал мне письмо.
— Ай-я-яй!
— Мало того, он живет на пенсию.
— Ну, знаешь!
— Наверное, это шутка, — предположила Салли. — Кто-нибудь из газеты.
— Они бы сами показали.
— Да, скорее всего…
— Ты хоть сходи туда!
— Схожу, из любопытства. Завтра еду к няне, а во вторник — схожу. Никуда они не денутся.
ГЛАВА V
Утром во вторник Джо Пикеринг шел к Джерри Николзу.
Шел он задумчиво, словно сомнамбула, и пешеходы, столкнувшиеся с ним, лелеяли недобрые мысли; но если бы они знали все, они бы его пожалели, ибо, проснувшись в воскресенье, он понял, что страшно и безумно влюблен.
Как писатель (а все же, хоть и в свободные часы, он был, писателем), он полагал, что безумная любовь, особенно с первого взгляда, больше подходит героям Рози М. Бэнкс («Мервин Кин», «Член клуба») или Лейлы Дж. Йорк («Благоухающие бутоны», «Вереск на холмах»).
Однако случилось именно то, что претило его суровому вкусу. Салли он видел всего два раза, но, как пишет Рози М. Бэнкс («Поцелуй в сумерках», гл. III), любовь набросила на него свои невесомые сети. Ничего не поделаешь, симптомы — явные.
Конечно, в любви со второго, в сущности, взгляда, ничего преступного нет, но лучше все-таки знать при этом адрес и фамилию любимого существа. Мало того, он забыл название газеты. Конечно, можно бы перелистать все газеты в Лондоне и найти интервью; можно бы — но не стоит, навряд ли интервью поместили после его провала.
Вот почему он был мрачен, когда входил в контору. К счастью, друг его Джерри, веселый за двоих, был еще веселее, чем обычно. Судя по виду, он, в отличие от Джо, полагал, что этот мир — лучший из возможных миров; и, радостно встретив друга, заговорил о своем письме.
— Ты не удивился?
— Да вроде нет. Ты всегда для меня стараешься.
— Значит, ничего такого не заметил?
— Чего именно?
— Там написано: «Николз, Эрридж, Трубшоу и Николз».
— Ну и что? Ваша контора так называется.
— Николз, Эрридж, Трубшоу и Николз.
— Тебя взяли в партнеры?
— Вот именно. Пока — младший из младших, а все ж партнер. Жалованье побольше, уважение к себе, восторги подчиненных, ну, многое.
— Это хорошо. Поздравляю.
— Спасибо. И еще спасибо, что не спросил: «А с чего это?» Но я скажу. Отец решил, что конторе нужен хоть один партнер, который умеет говорить по-человечески. А то у них у всех особый жаргон, чтобы ставить клиентов на место.
— Сегодня ждешь кого-нибудь?
— Да нет, только тебя и одну девицу. Но хватит обо мне. Перейдем к нашему делу. Конечно, риск немалый…
— Почему?
— Уйдешь со службы, а Лльюэлин возьмет — и тебя не примет. Теперь с работой трудно. Если бы у меня не было такого папаши, юридической акулы, хорош бы я был! Вряд ли прокормился бы.
— А этот твой Лльюэлин может решить за неделю?
— Наверное. Почему «за неделю»?
— Потому что у меня двухнедельный отпуск, как раз половина прошла.
— Это хорошо.
— Ладно, тут уладили. А теперь объясни, кто мой хозяин?
— Сказано тебе, Лльюэлин.
— Это еще кто?
— Джерри очень удивился.
— Ты никогда не слышал об Айворе Лльюэлине?
— Нет.
— Киношный магнат.
— А, да. Видел в титрах, «Производство студии Суперба-Лльюэлин».
— Вот именно.
— На что я ему нужен? Какая должность?
— Душехранителя.
— В каком смысле?
— Он не сказал, как-то увиливал. Смущался, что ли. Пойди к нему на Эннистон-гарденс, 8, тогда узнаешь.
— Может быть, на его душу покушаются тайные враги?
— Вполне вероятно.
— У такого человека их много.
— Сотни, если не тысячи.
— Все в мягких шляпах и в плащах.
— И с пистолетами. А вообще я думаю, ему нужен поддакиватель. Скажет что-нибудь, а ты откликаешься: «Да». Платить будет прилично, так что сходи.
— Конечно, схожу. Спасибо, Джерри.
— Не за что. Буду следить за твоей карьерой. Загудел сигнал. Джерри кинулся к нему.
— Да?.. Сию минуту… Сейчас, сейчас… Это отец, Джо. Чего-то ему надо. — И Джерри исчез с быстротой, указывающей на то, что самые младшие партнеры слушаются старших.
Джо погрузился в мечты. По природе он был оптимистом, и удары безжалостной судьбы не совсем сокрушили надежду, тем более что Мак обещал насчет солнца. Судя по всему, именно оно явилось в облике Лльюэлина.
Что нужно от него магнату, он еще не понял. Возможно, душехранители пляшут перед ними, как Давид перед Саулом, или показывают простенькие фокусы, или отпугивают посетителей; как бы то ни было, Джо не посрамит ожиданий. Он станет незаменимым, таким незаменимым, что Лльюэлин поневоле даст ему очень важную должность, какие там бывают у магнатов, — а он, решив материальную проблему, женится на любимой девушке.
Конечно, сперва надо бы узнать ее фамилию и адрес, но тут помогут сыщики и ищейки. Словом, все складывалось прекрасно, и Джо закрыл глаза, чтобы получше насладиться явившейся взору картиной. Именно в эту минуту дверь тихо открылась и вошла Салли.
Волновалась она немало, хотя говорила себе, что причин для волнения нет. Казалось бы, они — пригласили, она — пришла. Видимо, есть что-то такое в юридических конторах, словно сейчас тебя обвинят в нарушении полномочий или еще в чем похуже.
Ее не успокоило даже то, что юрист явственно спал, измученный каким-нибудь иском Попджоя к концерну Чесателей Шерсти с ограниченной ответственностью. Но она была смела и сказала «Здравствуйте», отчего юрист вскочил, словно его припекли снизу кочергой.
Вскочив, он дал возможность себя разглядеть, но Салли не удивилась. Она обрадовалась, что перед нею — не пожилой незнакомец с холодным взором и сухим кашлем, а удивляться было нечему. Джо говорил, что служит в юридической конторе, вот он в ней и сидит.
— Здравствуйте, — снова сказала она. — Это вы.
Впервые за две недели Джо подумал о судьбе без омерзения. Да, с комедиями она жестока, но чудеса творит, ничего не скажешь. Обретя речь, он выговорил:
— А, чтоб я…
— Вероятно, треснул, — подсказала Салли. — Да, это совпадение.
— Это величайшее событие мировой истории, — сообщил Джо, удивляясь тому, что недавно пребывал в унынии. Солнце не просто выглянуло, оно улыбалось шире, чем чеширский кот. — Не присядете ли, как говорят у нас в театре?
— Спасибо. Показать вам свидетельство о рождении?
— Покажите. Давно не видел хороших свидетельств о рождении.
— Вот. Сара Фитч…
— Фитч! Ну, конечно, Фитч.
— … род. в Мач Миддлфорде, графство Вустершир.
— Адреса нет?
— Тогдашнего?
— Нынешнего.
— То есть где я живу?
— Вот именно. Сейчас вы не в Вустершире, значит — где-то еще, вероятно — в столице.
— А, ясно! Я живу в пансионе. Ноттинг-хилл, Лабурнем-роуд, 18. Это важно?
— Очень, — сказал Джо. — Куда уж важнее!
Сыщики и ищейки из игры выходили. Он был рад. Ищейку и сыщика даром не наймешь.
— Курить не хотите? — радушно предложил он.
— Хочу, спасибо, — ответила она и засмеялась.
— Что тут смешного?
— Я подумала, что бы сказала мисс Карберри, если бы меня увидела.