Научная школа: интерпретации явления и задачи изучения
Попытки современных историографов рассмотреть проблему «научная школа» связаны с несколькими причинами, которые восходят, во-первых, к естественному стремлению упорядочить историографическое знание. Одним из путей достижения этой задачи является создание определенных классификационных систем, составные элементы которых позволили бы, с одной стороны, распознать в каждом единично-уникальном явлении исторической науки его неповторимую природу, с другой – уловить некую общность существования науки в рамках социокультурной и национальной традиции. Во-вторых, отмеченный интерес базируется на убеждении в необходимости изучать историографические феномены в русле современных антропологических исследований.
Вторая сторона проблемы сама по себе имеет сложную систему оснований. Она отмечена углубленным вниманием к личности историка-ученого, представляющего для историографического знания своеобразную атомарную основу общего пространства истории-науки. При этом личностное начало историографии рассматривается в тесной связи со сложившимися традициями научного общения, что заставляет историографов апеллировать к социологическим и науковедческим теориям коммуникаций. Именно в этой связи в историографии появилось понятие «историографический быт» (см. об этом во вводной лекции), раскрывающее связи-взаимоотношения историков в широком пространстве научных, интеллектуальных, социально-политических и общекультурных интересов.
Понятия «историографический быт» и «научная школа» оказываются в теснейшем взаимодействии, но сохраняют по отношении друг к другу самостоятельное значение. Попробуем уловить их различие. «Научная школа» акцентирует внимание на сфере собственно научных коммуникаций, в то время как «историографический быт» в большей мере ориентирован на реконструкцию всей палитры взаимоотношений, складывающихся в экзистенциональном опыте историков. Однако четкую градационную линию между ними провести очень трудно. Само по себе появление близких или пересекающихся понятий с неявными границами объяснимо экстремальными условиями развития современной историографии, осознавшей методологическое отставание данной научной дисциплины и стремящейся к интенсивному обновлению ее научно-категориального аппарата.
Изучение научных школ привнесло в лексикон историографов и такое определение как, например, «схоларная проблематика» (от лат. scholastikos – ученый, школьный), быть может, не очень красиво звучащее на русском языке, но широко теперь используемое в историографической словарной культуре. Обратимся к небольшому сюжету относительно характеристики специальной литературы по проблеме и попытаемся на этой основе приблизиться к определению понятия «научная школа» через характеристику ее наиболее значимых признаков.
Одной из первых попыток в науковедческой практике коллективного обсуждения проблемы стал выход специального сборника научных статей «Школы в науке» (М., 1977). В нем представители многих научных отраслей высказали свой взгляд на понятие научной школы. Впервые научное сообщество попыталось вычленить признаки и определить типы научных школ. Характерно, однако, что среди участников сборника не было представителей гуманитарного знания, в том числе исторической науки. В этой области, согласно неписанным идеологическим нормам данного времени все еще запрещалось «свое суждение иметь»: в исторической науке, в частности, господствовала единая для всех марксистско-ленинская методология, стоявшая на страже в борьбе с любым научным сепаратизмом. Этим объясняется тот факт, что в историографии тех лет этот сборник остался, практически, не замеченным. Впрочем, одно исключение можно назвать. Им явилась статья известного историографа и источниковеда И. Л. Беленького[65], поставившего вопросы соотношения утвердившихся, но не размежеванных представлений о различных формах развития исторической науки.
Только на рубеже XX-XXI вв., в связи с изменившимися общей политической ситуацией и условиями развития культуры и науки старый сборник стал широко востребованным. Наиболее обстоятельный анализ материалов сборника с точки зрения дефиниций научной школы представлен в монографии казанского историка и историографа Г.П. Мягкова[66]. К началу XXI в. схоларный принцип стал весомым в формировании структуры историографических исследований[67], проблема научных школ стала широко обсуждаться в научном сообществе историков[68].
Один из видных современных науковедов и социологов научного знания М.Г. Ярошевский в статье 1977 г. подчеркивал, что «термин “школа” многозначен, и выделить его инвариантное содержание нелегко»[69], и это подтверждается современными попытками определить природу данного явления. Строгого определения этого понятия до сих пор не существует, но высказано немало соображений относительно наиболее характерных черт этого феномена. Подобная ситуация, с одной стороны, существенно раздвинула исследовательские горизонты проблемы, а с другой - внесла разноголосицу в области идентификации различных явлений в истории исторической науки как схоларных процессов.
Научная школа в современном науковедении рассматривается, прежде всего, как неформальное объединение ученых в противоположность организованным (формальным, институциональным) структурам науки. Большинство специалистов полагают, что она создается на основе «естественной склонности к объединению» (Ф. Фукуяма), основанной на общности научных интересов и потребностях научных коммуникаций, выходящих за пределы формальных организационных структур науки. Сам термин «школа» свидетельствует о том, что она воплощает в себе две взаимосвязанные функции – научно-познавательную и образовательную. По мысли М.Г. Ярошевского, замеченной Г.П. Мягковым, школа в науке означает «во-первых, единство обучения творчеству и процессу исследования; во-вторых, позицию, которой придерживается одна группа ученых в отличие от остальных». Из этого вытекает, что важнейшей характеристикой школы является научная программа (идеология, парадигма) ее творческого коллектива, сопутствующий ей стиль научных исследований, степень организационной интеграции, что в совокупности придает сообществу оригинальность, неповторимость и, следовательно, возможность для историографа квалифицировать наблюдаемое сообщество как научную школу.
Понятие научной программы, или научной идеологии, подразумевает следующие составляющие: 1) подход ученого к выбору проблемы исследования; 2) способы постановки задач и их решения; 3) четкая идентификация своей научной деятельности в пространстве науки, т.е. осознание своего места и значения.
Другой стороной, феномена школы является ее бытие в системе коммуникаций. Эта область ее характеристики подразумевает также выявление нескольких элементов. Среди них: роль лидера школы; возможность существования школы без лидера; внутренняя структура и коммуникативные отношения внутри школы; отношения школы с «внешней» научной средой.
Наличие лидера и его собственной оригинальной научной программы чаще всего трактуется как надежный (хотя не единственный) схоларный признак, позволяющий к тому же при его наличии констатировать классический тип научной школы. Известный ученый Б.М. Кедров в свое время писал: «Научная школа – это тесно спаянный коллектив ученых старшего и младшего поколений, в рамках которого осуществляется “передача научного капитала” от основателя школы к его ученикам». Спаянность коллектива определяется Кедровым «исключительно преданностью всех участников коллектива интересам разработки общей идеи, над которой они трудятся сообща, и которую заложил или внес в науку их учитель».[70] Но следует учитывать, что внутришкольная система связей не исключает конфликтных ситуаций, которые могут возникать как между учителем и учеником, так и на этаже учеников.
Констатируя особую роль лидера школы, нельзя, вслед за Г.П. Мягковым не заметить, что эта сторона проблемы имеет свои сложности. Они связаны, в первую очередь, с соотношением явления талантливости (гениальности) ученого с его собственным желанием, способностями, возможностями возглавлять некий неформально образующийся союз ученых. Известно немало случаев, когда гениальные ученые, совершившие переворот в науке (например, Эйнштейн, Гельмгольц, Планк) не создали научных школ. Известны и другие ситуации, когда явный лидер отсутствует, но формируется сообщество ученых, опирающихся на сходные идеологию и методологию знания.[71]
Г.П. Мягков полагает, что для гуманитарной области науки школы, не имеющие лидера – явление довольно частое. Такого типа школы порождают сопутствующее им явление, получившее обозначение «невидимый колледж»[72]. Это явление связано с признанием и распространением посредством неформальных сетей общения неких научных инноваций в среде ученых, не обязательно связанных в какое-либо консолидированное сообщество.
По мнению М.Г. Ярошевского, подобного рода объединения, не имеющие четких границ своего пространства, возникают, как правило, в моменты прорыва фронта научного знания и утверждения принципиально новаторских научных идей. Им же высказано мнение, разделяемое Г.П. Мягковым, что незримый колледж можно трактовать как период вторичного – экстенсивного – периода роста научного знания, в том числе и такой его формы как научная школа. Г.П. Мягков демонстрирует эту мысль на примере изученной им самим русской школы историков-медиевистов[73].
Изучение «внешней среды» бытования той или иной школы предполагает установления взаимоотношений различных школ, либо школ и иных форм научного бытия. Они могут базироваться как на конкурентной (в научном смысле) основе, так и на взаимопонимании в решении некоторых научных проблем. Но несомненно, научная школа до тех пор сохраняет свой статус оригинального коммуникативного явления, пока ее идеи признаются настолько новаторскими, что не получают всеобщего признания. Вероятно, как только происходит это признание, когда былое непонимание сломано и барьеры, отделявшие школу от научного сообщества, преодолены, школа, как самостоятельное явление, подвергается тем или иным трансформациям. При радикальных социально-политических изменениях, как это случилось в Советской России, традиции «школьного» характера жизнедеятельности ученых и история конкретных научных школ могут быть насильственно прерваны.
Таким образом, явление школы в науке исторически обусловлено характером научной культура определенного времени. Школы рождаются и уходят с арены научной жизни, – к такому выводу следует придти и учитывать это в практике изучения конкретных схоларных явлений. Но «научная школа» как историографическое явление и способ научной жизни, призванный удовлетворять научное общение и реализацию научных амбиций, осуществлять координацию исследовательской деятельности, поддерживать преемственность научного знания и научной культуры, представляется долговременной традицией[74].
В заключение данного сюжета надо подчеркнуть, что научная школа – это только одна из форм бытия науки. В общем ее пространстве с научной школой могут соседствовать ученые, работающие вне школы или примыкающие к различным направлениям и течениям, бытующим в историографии.[75] Природа отмеченных типов консолидаций ученых не подверглась специальному анализу, подобному современной практике изучения феномена научной школы. Но в историографии апелляция к подобным явлениям широко распространена, что свидетельствует о многообразии форм жизни науки и образа жизни ученого в ней.
В истории исторической науки дореволюционного времени просматриваются черты нескольких центров, в которых складывались российские научные школы историков, в частности, в Казанском, Киевском, Московском, Петербургском, Харьковском, Юрьевском университетах. Объектом изучения в этом отношении становится и историко-филологическое отделение Российской АН (в Петербурге). Но наиболее основательному изучению подвергнуты схоларные традиции ведущих центров исторического знания в России – Петербургского и Московского университетов. Они и станут предметом нашего внимания.
Констатируя сохранение теоретических сложностей обоснования и выработки критериев для определения и «опознавания» феномена научных школ, отсутствие, например, уверенности в существовании государственной школы, школы Ключевского, попытаемся, предваряя дальнейшее изложение, представить некоторое приблизительное очертание схоларных явлений в русской науке XIX – начала XX вв.
Первая половина XIX в.
I. В 20-30-е гг. – «Скептическая школа » (Каченовский). В ней осуществляется реализация идей научной критики, выраженных наиболее рельефно Шлецером, Нибуром. Отчасти школа впитала идеи романтической историографии Германии и Франции. Хотя более адекватно идеи историографического романтизма выразились у Эверса и Полевого.
II. В 40-60-е гг. (условно – середина XIX в.) складывается а) славянофильское направление, которое можно рассматривать и под схоларным углом зрения; идеи его представителей имеют явную «романтическую» окраску. Относя его к консервативному крылу историографии, подчеркнем его «романтическую» специфику, выраженную, в первую очередь, интересом к теме народа и стремлением выработать историософский подход к истории. В противовес славянофилам формируется б) государственная (юридическая) школа (Кавелин, Соловьев,Чичерин), трактуемая как выражение западнических либеральных общественных настроений. Внутри государственной школы формируется новая по типу, самостоятельная – школа Соловьева, положившая начало т.н. лидерским школам.В этот же отрезок времени о себе заявляют в) историки-федералисты, к которым, кроме известных Костомарова и Щапова, относят Павлова, Иловайского, Бестужева-Рюмина и др.[76] (см. монографию В.В. Боярченкова). Это явление, хотя и не рассматривают в схоларном ключе, но подчеркивают тенденции формирования вокруг основных фигур учеников и последователей. Ее представители в разной степени выразительности высказали интерес к романтической историографии и к демократическим идеям, обратившись к теме народа, социальной истории России и впервые обозначив очертания антропологического подхода к пониманию истории.
Вторая половина XIX- начало XX вв.
III. Школы в контексте позитивистской методологии: 70-90-е гг. а) Московские историки: Ключевский и его школа (тип лидерской школы); схоларные тенденции в изучении всеобщей истории (схоларный опыт Герье, Виноградова). Принадлежность московских историков (Виноградова, Ковалевского) к представителям русской историческойшколы [77], (наряду с Кареевым –Петербургский университет и Лучицким – Харьковский университет); Милюков (не реализованная школа, которая могла обрести тип лидерской школы). б) Петербургские историки: позитивистские позиции выражал Бестужев-Рюмин (учитель «без школы»); Эмпирическая школа Платонова, кружок Форстена к которым близок Пресняков и его окружение.
IV. Школы в контексте неокантианского подхода и других методологий, оппозиционных позитивизму. а) Петербургские историки: теоретическая школа Лаппо-Данилевского – наиболее значительное явление[78]. Вне позитивизма работала б о льшая часть представителей петербургской школы медиевистов (И.М. Гревс, Л.П. Карсавин, Добиаш-Рождественская и др.)
Разработка проблем историографии, связанных с изучением коммуникативного образа науки и схоларными ее характеристиками можно рассматривать в качестве заметного достижения современной отечественной гуманитарной науки. Все обозначенные аспекты коммуникативных явлений занимают существенный сегмент проблемного поля историографии.
Предметное поле историографии и понятие «историографический факт»
В завершении схоларного сюжета, который подвел некоторый итог в рассмотрении предмета историографии, обратимся к вопросу о понятии «историографический факт». Как и «историографический источник», категория «историографический факт» была сконструирована еще советскими методологами и историографами.[79] Интерес к этим вопросам сохранился и в современной литературе.[80] Связывая, по традиции, обозначенные историографические категории с их историко-источниковедческими аналогами, попытаемся уловить историографическую специфику факта. Существующему представлению об историческом факте в определенной мере соответствует категория «историографический факт». Исходя из аналогии, историографический, как и исторический факт, является результатом научно-исследовательских реконструкций прошедшей реальности. Как исторический, так и историографический факт представляет образ изучаемого явления, который высвечен взглядом того, кто изучает. Речь идет о «концептуализированном факте».
Поскольку предметное пространство историографии имеет сложную структуру, каждый его элемент, вошедший в познавательно-интерпретационное поле историографа, условно может быть представлен в виде отдельного историографического факта. Но на уровне синтеза, в стремлении объять весь предмет истории исторической науки как целое, «историографический факт» может восприниматься как интеграционный конструкт. При таком подходе он включает процесс осмысления и переосмысления историографом содержания всего контекста научной жизнедеятельности сообщества историков.
Это значит, что характеризуемое содержание предметного поля историографии, выраженное интерпретациями историографов, в концентрированном виде может восприниматься как историографический факт. Другими словами, историографическое знание в каждый данный момент познавательной практики трансформируется в историографический факт. Обсуждаемая в среде историографов мысль о концепции историков как выражении смысла и содержания историографического факта[81] представляется не точной даже в рамках традиционных представлений о природе исторической реальности и предмете историографии. При сохранении за ней (концепцией) важного места в предметном пространстве историографии, она всегда будет являться, при таком подходе, лишь элементом широко понимаемого историографического факта. Как и любой другой, данный элемент невозможно вырвать из общего контекста историографического знания. С позиций же конструктивистского подхода изучаемая концепция, как фрагмент научной реальности, создается (конструируется) историографом, превращаясь в образ-концепцию. Именно образ-концепцию и можно рассматривать в качестве одного из элементов историографического факта.
«Историографический факт» – наиболее изменчивая категория. Тесно связанная с предметным пространством науки и его постоянными смысловыми колебаниями, она является своеобразным индикатором состояния историографии, и односложному определению не поддается.
[1] См.: Кун Т. Структура научных революций [1962] М., 1975.
[2] Вернадский Г.В. Русская историография [1971-1975] М., 1998. С. 244.
[3] См. об этом: Корзун В.П. Теоретико-методологические и исторические воззрения А.С. Лаппо-Данилевского // Очерки истории отечественной исторической науки XX века. Омск, 2005. С. 196; Она же. Образы исторической науки на рубеже XIX-XX вв. Екатеринбург-Омск, 2000. С. 189-209.
[4] См.: Зверева Г.И. Обращаясь к себе: самопознание профессиональной историографии в конце XX века // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. М., 1999. №1.
[5] Там же. С. 264.
[6] См.: Там же. С. 250-251.
[7] См. исследования Р.А. Киреевой: 1. Ключевский как историк русской исторической науки. М., 1966; 2. Изучение отечественной историографии в дореволюционной России с середины XIX в. до 1917 г. М., 1983.
[8]Теоретические аспекты проблемы «образ науки», «образ историка» и практика ее решения в историографических исследованиях нашли воплощение в ряде трудов конца XX-начала XXI вв. См., например: Юлина Н.С. Образы науки и плюрализм метафизических теорий // Вопросы философмм.1982. №3; Филатов В.П. Образы науки в русской культуре // Вопросы философии. 1990. №5; Беленький И.Л. Образ историка в русской культуре XIX-XX вв. // Историк во времени. Третьи Зиминские чтения. Доклады и сообщения научной конференции. М, 2000; Корзун В.П. Образы исторической науки на рубеже XIX-XX вв. Екатеринбург-Омск, 2000; Образы историографии. Сб. статей. М, 2001; Репина Л.П. «Персональная история»: биография как средство познания // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. М., 1999; Исторические персоналии: мотивировка и мотивации поступков. Материалы Всероссийской научной конференции. СПб., 2002; Бамбизова К.В. Образ историка и его ремесла глазами историка-медиевиста И.М. Гревса (конец XIX-начало XX века) // Мир историка. Историографический сборник. Вып. 3. Омск, 2007 и др.
[9] Ключевский В.О. Сергей Михайлович Соловьев (умер 4 октября 1879 г.) // Ключевский В.О. Исторические портреты. Деятели исторической мысли. М., 1990. С.512.
[10] Антощенко А.В., Т.Н. Жуковская. Об особенностях исторического познания в России во второй трети XIX века // Сборник материалов по отечественной историографии (вторая треть XIX века) Учебное пособие. Петрозаводск, 2001. С. 8. См. также: Культура исторической памяти: невостребованный опыт. Материалы Всероссийской научной конференции. Петрозаводск, 2003; Век памяти, память века. Опыт обращения с прошлым в XX столетии. Сб. статей. Челябинск, 2004.
[11] Хмелевская Ю.Ю. О меморизации истории и историзации памяти // Век памяти, память века. С. 15-16.
[12] См.: Антощенко А.В. К новому пониманию предмета историографии // Пути познания истории России: новые подходы и интерпретации. Вып. XX. М., 2001.
[13] См.: Киреева Р.А. Изучение отечественной историографии в дореволюционной России с середины XIX в. до 1917 г. (Гл. вторая. С.74-97).
[14] См., например: Нечкина М.В. История истории // История и историки. М., 1965; Сахаров А.М. Некоторые вопросы методологии историографических исследований // Вопросы методологии и истории исторической науки. М., 1977; Методологические и теоретические проблемы истории исторической науки. Калинин, 1980 и др.
[15] С 1955 по 1966 гг. были опубликованы четыре тома «Очерков». Пятый том увидел свет в 1985 (?) г.
[16] О взглядах Н.Л. Рубинштейна на предмет историографии см.: Корзун В.П., Колеватов Д.М. «Русская историография» Н.Л. Рубинштейна в социокультурном контексте эпохи // Диалог культур. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 20. М., 2007. С. 24-62.
[17]См., например, рассуждения А.М. Сахарова о «постоянном движении» и «расширении» предмета истории исторической науки: Методологические и теоретические проблемы истории исторической науки. Межвузовский тематический сборник. Калинин, 1980. С. 79.
[18] Сахаров А.М. Некоторые вопросы методологии историографических исследований. С. 56.
[19] Шмидт С.О. О предмете советской историографии и некоторых принципах ее периодизации // История СССР, 1962. № 1. С. 94.
[20] См., например: Мавродин В.В. Крестьянская война в России в 1773-1775 гг. Восстание Пугачева. М., 1961. Книга представляла часть коллективной монографии о Крестьянской войне и имела историографический характер. Автор исследовал не только исторические труды по теме, но проследил отражение этого события в художественной литературе, фольклоре, искусстве и др. областях культуры; Черепнин Л.В. Исторические взгляды классиков русской литературы. М., 1968; Нечкина М.В. Функция художественного образа. Сборник работ. М., 1982.
[21] См. об этой работе: Антощенко А.В. К новому пониманию предмета историографии. С. 16
[22] См. переиздание на русском языке: Уайт Х. Метаистория. Историческое воображение в Европе XIX века. Екатеринбург, 2002.
[23] Под тропом понимается слово или оборот речи, употребленные в переносном значении для большей выразительности. Лингвисты и литературоведы оперируют такими, например, тропами, как метафора, синекдоха, метонимия, ирония. Их, в первую очередь, имеет в виду Х. Уайт.
[24] См. Подробнее о книге Х. Уайта и его идеях: Русакова О.Ф. Философия и методология истории в XX веке. Екатеринбург, 2000. С. 306-316; Антощенко А.В. К новому пониманию предмета историографии. С. 17-20; Зверева Г.И. Понятие новизны в «новой интеллектуальной истории» // Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. М., 2001. С. 45-54; Кравцов В.И. Метаистория: Историческое воображение в Европе девятнадцатого века / Х.Уайт // Образы историографии. Сб. статей. М., 2001 (автор предлагает реферативное изложение основных идей Х. Уайта); Носков В.В. «Метаистория» Хейдена Уайта (к переводу книги на русский язык) // Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. Вып. 12. М., 2004 (в статье представлен критический обзор восприятия взглядов Х. Уайта в западной и отечественной историографии; автор, через сравнительный анализ идей американского ученого, дает и собственную их оценку).
[25] Цит.: Русакова О.Ф. Указ. соч. С. 307.
[26] Там же. С. 308.
[27] Зверева Г.И. Понятие новизны… С. 47.
[28]См.: Там же. С. 48-49.
[29] Там же. С. 49.
[30] Кравцов В.И Указ.соч. С. 272.
[31] Носков В.В. Указ.соч. С. 68, 69.
[32] См., например: Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. Пер. с фр. / Сост., общее ред., вст. ст. Г.К. Косакова. М., 1994; Он же. Нулевая степень письма // Семиотика. М., 1983 и др.
[33] Предлагается изложение взглядов Й Рюзена, с учетом комментариев А.В. Антощенко. См.: Антощенко А.В. К новому пониманию предмета историографии. С.22-23, 25-27.
[34] Антощенко А.В. «Евразия» или «Святая Русь»? (Российские эмигранты в поисках самосознания на путях истории). Петрозаводск, 2003. С. 74.
[35] Там же.
[36] Цит.: Антощенко А.В. К новому пониманию предмета историографии. С. 23.
[37] Идеи Й. Рюзена согласуются с теорией социального конструирования П. Бергера и Т. Лукмана. См.: Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995.
[38] Антощенко А.В. К новому пониманию предмета историографии. С. 26.
[39] Антощенко А.В. «Евразия» или «Святая Русь». С. 102.
[40] Антощенко А.В. К новому пониманию предмета историографии. С. 14.
[41] Типология нарратива дополняется Й. Рюзеном изучением типологии кризисов исторического сознания, которые преодолеваются через опыт времени и рождение новых интерпретаций прошлого. См.: Рюзен Й. Кризис, травма и идентичность / перевод А.В. Антощенко // «Цепь времен». Проблемы исторического сознания. М., 2005. С. 38-62.
[42] См.: Антощенко А.В. К новому пониманию предмета историографии. С. 8, 14.
[43] Троицкий Ю.Л. Историографический быт эпохи как проблема // Культура и интеллигенция России в эпоху модернизаций (XVIII-XX вв.) Материалы второй всероссийской научной конференции. Т. II. Российская культура: модернизационные опыты и судьбы научных сообществ. Омск,1995. С.164.
[44]Возможно, с этим связано обращение Ю.Л. Троицкого к уточнению введенного им понятия: См.: Троицкий Ю.Л. Историографический быт эпохи: содержание понятия // Сообщество историков высшей школы России: научная практика и образовательная миссия. М., 2009. С. 240-242.
[45] Корзун В.П. Отечественное историографическое сообщество: от сциентизма к историко-культурным исследованиям // Культура и интеллигенция России в эпоху модернизаций (XVIII-XX вв.) Материалы Второй всероссийской научной конференции. Омск, 1995. Т. II. С. 160.
[46] См.: Корзун В.П. Научная школа в интерьере «историографического быта» (В.О. Ключевский, П.Н. Милюков, С.Ф. Платонов, А.С. Лаппо-Данилевский) // Культура и интеллигенция России: социальная динамика, образы, мир научных сообществ (XVIII-XX вв.) Т. I. Научные сообщества в социокультурном пространстве России. Омск, 1998С. 2-5.
[47] Этот поворот в историографическом знании привлек внимание научной общественности как выражение инноваций исторического знания. См., например: Алеврас Н.Н. Проблемы историографии на омских конференциях // Вестник ЧелГУ. Серия История, 1999. № 2. С. 14-18.
[48] См.: Свешников А.В. Кризис науки на поведенческом уровне // Мир историка: идеалы, традиции, творчество. Омск, 1999. В данном случае мы сосредоточиваемся на некоторых теоретических посылах автора и не касаемся основного содержания статьи, связанного с созданием образов науки и ученых-историков периода научного кризиса рубежа XIX-XX вв., образов, которые автор выстраивает на основе проникновения в мир экзистенциальных ценностей своих героев.
[49] Там же. С.76.
[50] В данном случае имеются в виду представители русского формализма – литературоведческого течения 1920-х гг., писавших о «литературном быте». С.Н. Зенкин попытался определить разность понимания «литературного быта» Тыняновым и Эйхенбаумом, полагая, что подход первого опирался на идею текстуальности, а у второго он имел интституционально-социологическую основу. См.: С.Н. Зенкин. Открытие «быта» русскими формалистами // https://ivgi.rsuh.ru/article.html?id=72194.
[51] См.: Лотман Ю.М. Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века // Лотман Ю.Н. Избранные статьи: В трех томах. Т.I. Таллин, 1992.
[52] Свешников А.В. Указ соч. С. 78
[53] Там же. С. 89, 92.
[54] Мохначева М.П. Журналистика и историческая наука. Кн.1.Журналистика в контексте наукотворчества в России XVIII-XIX вв. М., 1998. С. 165.
[55]См.: Там же. С. 165-213.
[56] Корзун В.П. Образы исторической науки на рубеже XIX-XX вв. Екатеринбург-Омск, 2000. С. 20;
[57] См.: Там же. С. 85-100.
[58]См.: Там же. С. 96.
[59] Литературный быт пушкинской поры // https://skolakras.narod.ru/materiales/LitByt.htm/
[60] См.: Алеврас Н.Н. 1). «Своя игра»: историк вне «школьной» традиции или опыт персонального выбора в пространстве историографического быта // Мир историка: историографический сборник / под ред. С.П. Бычкова, А.В. Свешникова, А.В. Якуба. Вып. 4. Омск: Изд-во Ом. гос. ун-та, 2008. 2). И снова про… предмет историографии (трансформация предметного пространства и категория «историографический быт») // Теории и методы исторической науки: шаг в XXI век. Материалы международной научной конференции. М., 2008.
[61] Алеврас Н.Н. И снова про … С. 239, 240.
[62] Сюжет по «литературному быту» в данном случае опускается. Интересующиеся могут обратиться к тексту специальной статьи после ее публикации. См.: Алеврас Н.Н. Что такое «историографический быт»: из опыта разработки и внедрения историографической дефиниции (в печати).
[63] Выразительным историографическим источником в этом отношении стало издание историографической серии «Мир историка». «Бытовые» грани жизни научных сообществ и персональных историй ученых, включающие различные аспекты: гендерной историографии, истории чувств и эмоций, истории профессионализации и научных карьер, поведенческих стратегий в исторической науке, способов трансляции исторических знаний в общественную среду и др., особенно заметны в последнем выпуске. См.: Мир историка: историографический сборник / под ред. С.П. Бычкова, А.В. Свешникова, А.В. Якуба. Вып. 4. Омск, 2008.
[64] Обратим внимание на современное его толкование, предложенное С.Н. Зенкиным: «Профессиональный быт – это институциональный контекст литературного творчества, социальные рамки, в которых оно развивается». См.: Зенкин С.Н. Указ.соч.
[65] См. Беленький И.Л. К проблеме наименования школ, направлений, течений в исторической науке XIX-XX вв. // XXV съезд КПСС и задачи изучения истории исторической науки. Калинин, 1978.Ч. II.
[66] Мягков Г.П. Научное сообщество в исторической науке. Казань, 2000. С. 109-133.
[67] Бычков С.П., Корзун В.П. Введение в историографию отечественной истории века. Омск, 2001.
[68] См.: Чирков С.В. Археография и школы в русской исторической науке конца XIX – начала XX в. // Археографический ежегодник за 1989. М., 1990; Михальченко С.И. Киевская школа и российская историография (школа западно-русского права). М., -Брянск,1996; Корзун В.П. Московская и Петербургская школа русских историков в письмах П.Н. Милюкова С.Ф. Платонову // Отечественная история, 1999. №2; Гутнов Д.А. О школах в исторической науке // История мысли: историография. М., 2002; Ростовцев Е.А. А.С. Лаппо-Данилевский и петербургская историческая школа. Рязань, 2004 и др.
[69]Ярошевский М.Г Логика развития науки и научная школа // Школы в науке. М., 1977. С. 73.
[70] Кедров Б.М. Научная школа и ее руководитель // Школы в науке. С. 310.
[71] См.: Лайтко Г. Научная школа – теоретические и практические аспекты // Школы в науке.
[72]По наблюдению Г.П. Мягкова, данное понятие введено в оборот в начале 1960-х гг. американским ученым Д. Прайсом.
[73] См.: Мягков Г.П. «Русская историческая школа»: методологические и идейно-политические позиции. Казань, 1988.
[74] См. детальнее: Мягков Г.П. Научная школа на перекрестке «структуры» и «воли» // Политические и интеллектуальные сообщества в сравнительной перспективе. Материалы научной конференции 20-22 сентября 2007 г. М., С. 96-99.
[75] См.: Алеврас Н.Н. «Своя игра»: историк вне «школьной» традиции, или опыт персонального выбора в пространстве историографического быта.
[76] См.: Боярченков В.В. Историки-федералисты. Концепция местной истории в русской мысли 20-70-х годов XIX века. СПб, 2005.
[77] См. Мягков Г.П. «Русская историческая школа»…
[78] См.: Ростовцев. А.С. Лаппо-Данилевский и петербургская историческая школа. Рязань, 2004.
[79] См., например: Методологические и теоретические проблемы истории исторической науки. Межвузовский теоретический сборник. Калинин, 1980 (см. ряд статей); Зевелев А.И. Историографическое исследование: методологические аспекты. М., 1987. С. 95-116.
[80] См.:Бычков С.П., Корзун В.П. Введение в историографию отечественной истории. Омск, 2001. С. 36-39; Камынин В.Д., Цыпина Е.А. К вопросу о понятии «историографический факт» в современной историографической науке // Россия и мир. История и историография. Международный альманах. Екатеринбург, 2006. С. 61-70.
[81] См.: Камынин В.Д., Цыпина Е.А. Указ.соч. С. 70.