Там, где обитает пустота.
Идеальный пациент.
«А как можно придать форму тому, чего на самом деле нет?»
Харуки Мураками
Повествование я, пожалуй, начну с того, что не являюсь главным героем. Да и рассказчиком меня трудно назвать. Но, тем не менее, вы услышите эту историю именно из моих «письменных» уст.
В то время мне предложили работать санитаром в больнице для душевнобольных людей, и причин отказаться у меня не нашлось. Признаться, пошел я на эту работу лишь из-за высокой заработной платы. Согласитесь, в наше время тяжело найти работу, а работа с хорошим жалованьем вообще на вес золота. Так сложились обстоятельства, что меня сразу определили в отделение, где содержатся преступники с психическими отклонениями. Такому стечению обстоятельств я был не очень рад. Думаю, понятно, по какой причине: куча больных уголовников пугает сильно, а когда ты находишься с ними двадцать четыре часа в сутки, то и самому крышей уехать недолго осталось.
Отделение наше находилось изолированно от всего остального душевнобольного мира. Больничные стены являлись заменой тюремным, и, естественно, место это тщательно охранялось. Палаты, которые каждый раз напоминали мне камеры (на дверях и окнах имелись толстые решетки, кричащие в спину: «И вы тоже в клетке!»), почти всегда находились в переполненном состоянии.
Хм… А с чем у вас ассоциируется больница? Дайте я угадаю! С жутким запахом каких-то химикатов? Здесь все было еще хуже. Во всем помещении стоял неумолимый зловонный запах пота, мочи, грязных носков и сигаретного дыма. Меня самого это никак не смущало: некоторое время я проработал в морге. Поверьте, в сравнении с вонью разлагающегося трупа эта какофония запахов – цветочки!
Изначально моей задачей было следить за дисциплиной в этом богом забытом месте. Особенно сложно было углядеть за теми, кто уже нарушал правила заведения. Вдвойне осложнялась ситуация во время похода в туалет. У некоторых пациентов наблюдался соблазн распрощаться с жизнью, и именно это место считалось идеальным для задуманного. Поэтому нам, санитарам, приходилось наблюдать круглые сутки за всем, что делают больные. Да, наблюдали мы также и за процессом мочеиспускания и дефекации. Но и с этим я быстро смирился. Не нравилось мне другое – моменты усмирения буйных пациентов. Не то чтобы их было жаль, напротив. Но… в какой-то степени я считал эту часть нашей работы бессмысленной. Почему? В основном такие больные стремились только к одному – смерти, и я часто ловил себя на мысли, что в любом случае итог один, а мы были лишь временным сопротивлением. «Ты всего лишь наблюдатель! Твоя работа следить за дисциплиной», – услышал я в ответ однажды. Как ни странно, сказал это пациент, подслушавший нашу с коллегами дискуссию по поводу моих мыслей. «И правда – всего лишь наблюдатель!» - повторял я потом не раз.
Но, опять же, как бы мне ни была ненавистна эта работа, уходить я не спешил. Как я уже говорил, деньги привели меня, и они же не отпускали оттуда. Поверьте, проще свыкнуться с мыслью, что ты вот-вот пополнишь ряды больных, нежели с тем, что ты можешь остаться без работы.
Постепенно я привык, и ко мне тоже привыкли. Все-таки время способно сгладить любое впечатление от происходящего, кто бы ни был на сцене. Во всяком случае, мне так казалось, так как проблемы случались только с новоприбывшими.
С годами у меня завязались очень крепкие приятельские отношения с заключенными пациентами. Были те, кто ради дружбы с санитаром был готов делать любую несложную и грязную работу. Об одном из таких пациентов я хотел рассказать вам. Звали его Артур (сам он просил, чтобы ударение в его имени ставили на первый слог, и всегда огорчался, когда его просьбу игнорировали). Я сам считал его безобиднейшим из всех подопечных, хотя мое мнение разделял далеко не каждый, будь то врач или его сосед по палате. Но…обо всем по порядку. К нам в обитель Артур попал, когда ему было почти тридцать. Выделялся он из всей толпы тем, что был крайне начитан. Излюбленной темой для разговоров у него являлось искусство абсолютно в любом проявлении. Я же как человек, ничего не смысливший в этом, лишь слушал все, что им ведалось. Ах, да! Я забыл упомянуть: он был художником. Временами втихаря я приносил ему бумагу и карандаши, а он при виде их радовался, словно дитя. Однажды Артур спросил меня, хочу ли я, чтобы он написал его портрет. Я был не против.
Перед тем, как начать рисовать, он долго всматривался мне в глаза.
– Что-то не так? – спросил я, когда мне уже поднадоело сидеть неподвижно, хотя прошло не так много времени, чтобы возмутиться. Ответа не последовало. – Значит, хочешь начать с глаз? – ухмыльнувшись, сказал я, будто разгадал чей-то коварный план.
– Именно… – полушепотом произнес Артур. – В произведении искусства всегда можно разглядеть частицы души, будь то литературный плод, музыкальный, либо же художественный. Я, в свою очередь, – вещал он, как обычно, спокойно, словно голос его доносился из какого-то старого радио, – стараюсь отразить в творчестве не только дух, но и его энергию. Энергию легче всего передать либо через касания… – он нахмурился: – либо через взгляд.
Я ничем не мог ответить на это, и вдруг он снова заговорил:
– Недаром ведь говорят, что глаза – зеркало души.
Иногда во время работы над портретом Артур мог спросить меня о чем-то личном, и я, как ни странно, отвечал с доверием в голосе.
Закончили мы где-то через двадцать минут. Неожиданно для себя я обнаружил, что набросок весьма неплох. Нет. Очень даже хорош!
– Я вижу, тебе нравится, – улыбнулся он, и в этой его улыбке затаилось что-то постороннее, но я уже ни на что не обращал внимания, разглядывая его работу. Позже, вглядываясь очередной раз в черты своего лица на небольшом листе бумаги, я будто бы находил себя настоящего: ту сторону своей сути, о которой я сам толком не знал.
После того раза мы с ним больше не виделись. Никогда. Один из коллег сообщил, что несколько пациентов скончались от передозировки циклодолом. Артур был в их числе. «Между прочим, это вы все не уследили!» – вопил на нас заведующий отделением. «Не уследили…» – проносилось эхом в голове. И все же это не помешало принять факт его смерти как должное. Со временем, впрочем, пришло четкое понимание того, что в этом явно есть моя вина. И дело было совсем не в «...не уследили!».
– Почему ты не напишешь автопортрет? – спросил я однажды у Артура.
– Во мне нет ничего, что можно было бы изобразить на бумаге... Я пока еще не научился придавать форму тому, чего уже нет, – ответил он.
Спустя временные сгустки, я-таки решился понять, действительно ли меня мучает совесть или это что-то совершенно другое…
Случайно найденная муза.
«Сегодня 12 сентября, 2017 год. Запись № 22», – женский голос за камерой был мне незнаком. Интересно, она здесь работала? На экране нарисовалось двое людей. Изображение было настолько замыленным, что опознать героев мог только уже знакомый с ними человек. И неудивительно, если в век цифровой техники наши специалисты додумались делать записи даже не на дисках, а на видеокассетах! Это была первая пленка с Артуром из того, что я нашел, но по диалогам явно ощущалось, что камера снимает его далеко не в первый раз. От коллег-ветеранов слышал, что первые попытки были неудачными из-за чрезвычайно неспокойного поведения пациента.
– Здравствуй, Артур, – произнес человек с отпечатавшимся на его лице выражением скуки. – Садись, пожалуйста.
Молодой человек молча прошел вглубь кабинета, но не сел. Ждал, когда врач поднимет на него свой взгляд. Но не дождался и, сдавшись, приземлился на предложенный ему ранее стул.
– Как твои дела? – спросил доктор без видимого участия в голосе, продолжая игнорировать своего собеседника.
– На улице дождь. Вы взяли с собой зонт? – произнес тот в ответ.
– Да, – наконец больного одарили взглядом. – Спасибо за заботу. Скажи, Артур, ты помнишь, о чем мы с тобой разговаривали в нашу прошлую встречу?
– Смутно, – сухо ответили ему.
– Ты рассказывал мне о своем любимом кафе. Напомни мне, как оно называлось? – врач прищурился, пытаясь уловить текущее настроение пациента.
Вновь наступило молчание. Артур сидел, потупив взгляд, затем поднял глаза на потолок. Наконец заговорил:
– …Я допивал свой кофе, когда в кафе зашла толпа людей. Было это где-то около семи часов вечера. На улице стоял потрясающий багряный закат, – мечтательно начал он. Впоследствии я узнал, что эта чушь однажды спровоцировала припадок Артура. – Знаете, Роман Алексеевич, я очень люблю закаты. Когда в небесный холст впитываются яркие солнечные лучи… Кульминация дня всегда разная – вот чем является закат! – пациент восторженно приподнялся со стула.
Но врач не обратил ни малейшего внимания на эту неожиданную выходку.
– Закаты – замечательная штука. Не спорю. Но, Артур, давай не отвлекаться, – он смерил глазами стоящего больного. Тот уже разглядывал грамоты, висевшие на стенах.
– Я и не отвлекался! – заулыбался молодой человек. – Это лирическое отступление.
– Итак… зашла толпа людей? – Роман Алексеевич снова впился глазами в бумаги, лежащие у него на столе. Артур сел обратно на стул. Лицо его посерьезнело.
– Среди них была девушка. Я видел ее раньше… – он снова замолчал.
– То есть, это была твоя знакомая? – равнодушно произнес доктор, приподняв брови.
– Не совсем. Ни имени ее, ни возраста я до сих пор не знаю. Знаю лишь то, что ездили мы с ней каждое утро по одному маршруту. Выходили на одной и той же трамвайной остановке, а затем она терялась в толпе. Многие сочли бы ее внешность чересчур заурядной, но… не я. Даже сейчас я помню это холодное выражение лица; видимо, всему виной был стальной взгляд, чей блеск каждый раз угасал в задумчивости бровей. Казалось, в ней есть что-то аристократичное. Да… определенно! У меня из головы никак не выходят ее бледность и чувственный рот, – глаза Артура вдруг забегали по письменному столу в поисках чего-то. – У вас есть карандаш? – рассеянно спросил он, рыская глазами по всему кабинету. Когда цель была найдена, он на первом попавшемся листе бумаги начал выводить линии, складывающиеся в изображение некой девушки. – В расслабленном состоянии зубы ее белели, обнажаясь из-за вздернутой короткой верхней губы. – пробормотал художник, обводя на рисунке описываемую часть.
– Артур, а ты помнишь, какого цвета были ее глаза? – Роман Алексеевич отложил свою ручку, которой до этого записывал слова пациента. – Ты забыл упомянуть цвет глаз.
Молодой человек замер с карандашом в руке. Его выражения лица не было видно из-за того, что он склонился над портретом. Наконец вместо ответа Артур произнес:
– А вы знали, что каждый из нас вмещает в себя три личности?
– Нет! – изобразил удивление врач. – Впервые об этом слышу. Можешь рассказать об этом подробнее?
Артур замотал головой из стороны в сторону, а затем поднял взгляд на своего собеседника:
– …Я …я не помню, каким был цвет ее глаз! – он опрокинул голову назад, накрыв ладонями свое лицо. – Не помню!
Несколько минут молчания. Роман Алексеевич снова что-то упорно записывал, затем вызвал двух санитаров, и… на этом видеозапись обрывается.
Следующая запись была датирована 7 октября того же года. Все тот же женский незнакомый голос оповестил меня об этом. В этом видео я ничего интересного не обнаружил, как и в последующих. Впрочем, нет. Во всех видеозаписях повторялось одно и то же: почти выпитый кофе, багряный закат и девушка. Врач все время задавал одни и те же вопросы, и поначалу его логика мне казалась открытой: определенные вопросы требуют определенных ответов. Но откуда врач мог знать, какими должны быть вопросы, и как на них должен был отвечать пациент? Сей факт не давал мне покоя.
***
Наступил восьмой час, когда ко мне подошел один из заключенных – бывший сосед Артура по палате. Попросил сигарету. Хоть сам я не курил, пачку сигарет на всякий случай всегда носил с собой в кармане. Имени его я не помнил, но на вид знал. Мог даже понять по походке, когда он шел мне навстречу. Я дал ему одну сигарету и хотел уже идти по своим делам, как вдруг он заговорил шепотом:
– В ту ночь здесь была Смерть… сама Смерть пришла за его душой! – он заглянул мне в лицо, пытаясь понять, заинтересовался ли я его словами или нет, а затем продолжил: – Ты ведь тоже ищешь клад? – Я не понимал, о чем он говорит, но на всякий случай утвердительно кивнул. – Хе-хе! Я знаю, где он спрятан, – он замахал указательным пальцем левой руки. – Но ключ не у меня.
– А где я найду ключ? – спросил я, прищурившись.
– Так он у тебя! – воскликнул пациент, указав на охапку ключей у меня в руке. – Я знаю, где клад! Знаю! – он потянул меня за рукав халата. – Вот! Это здесь, хе-хе-хе, – снова ухмыльнулся больной. Мы остановились возле кабинета того самого психотерапевта – Бурова Романа Алексеевича.
– Здесь клад? – недоуменно посмотрел я на своего нового приятеля.
– Иииименноооо! – почти завизжал он. – Цербер хранит все у себя! Открывай… – произнес он уже спокойным тоном.
Я посмотрел на ключи, потом на него, на дверь, снова на него.
– Ты – лжец! В кабинетах не бывает кладов! Их закапывают в землю, а не… – послышались шаги, и я, будто диалога «до» не было, вызволил одну сигарету: – Вот тебе сигарета, и отвянь от меня! – крикнул я.
Приятель взглянул на нее, будто щенок, увидевший большую мясистую кость, выхватил из рук свой подарок и убежал вприпрыжку.
– Слава богу! – выдохнул я про себя.
***
Всю ночь я думал лишь об этом инциденте. Что именно он имел ввиду под словом «клад»? Стоит ли мне прислушиваться к бредням этого чудака? И с чего он решил, что я ищу этот клад? Вопросы не давали мне покоя. «Сама смерть пришла за его душой!» – раз за разом проносилось эхом в голове.
Наутро я должен был снова делать обход всего отделения, и потому решил-таки пробраться в кабинет психиатра. «Мутный тип», - думал я, пока подбирал ключ к двери кабинета. Благо, сигнализация у нас ни к черту, поэтому проникнуть внутрь не составило особого труда. В итоге никакого «клада» я нигде не обнаружил. По крайней мере, в местах, где я смотрел, не было ничего интересного, а обыскал я все, кроме нижнего ящика стола, который был заперт на ключ. В санитарской связке нужного не оказалось, а взломать его мне не удалось. В общем-то у меня не было гарантии, что там найдется какая-нибудь ценная информация, да и дорожил я своей нелюбимой работой, поэтому я передумал рисковать.
Неожиданно послышались чьи-то шаги. Я затаил дыхание. Некто остановился у кабинета. Дверь открылась, и оттуда на меня вылупились два безумных глаза.
– Хе-хе! Малой, ты дурак? – заговорил знакомый голос. – Кто ж ходит искать клад в одиночку?!