До читал роман! Это для меня такая редкость. Я почти разучился читать повести, а в юности - хорошо умел читать.
В последние годы у меня единственная была возможность дочесть повесть или роман - это поездки. И вот: карантин лишает меня поездок и путешествий, но однако же в одном моменте он для меня эти же поездки заместил: я на карантине - смог дочесть повесть!
Предыдущую книгу художественной прозы я читал летом, во время поездки по Европе, это был роман "Пляска Чингиз Хайма" Ромена Гари.
А сейчас - небольшой по объёму роман "Бабушка и Господь Бог" Ялмара Бергмана, написанный в 1921 году.
Недавно я и не знал такого писателя, а про него пишут в предисловии книжки - "один из самых знаменитых шведских писателей", "... признан классиком шведской литературы".
Мне досталось советское издание 1989 года книжки этого автора. Я взял её на бесплатной полке книжного магазина моих друзей "Иначе говоря", что в Набережных Челнах, куда я приезжал в феврале.
Прекрасный роман. Но это дилогия, второй роман под одной обложкой с этим, прочитанным - "Клоун Як" - мне ещё предстоит, я надеюсь, прочитать.
Удивительный писатель, назвавший образцом "карикатуры" в живописи - гениальную роспись Сикстинской капеллы Микеланджело.
Причём "карикатура" в устах Ялмара Бергмана - это великая похвала, а не что-то унизительное.
Об этом надо писать поподробнее, как и о самой книге Ялмара, где старуха, крестьянка по происхождению, стала во главе знаменитого и богатого бюргерского рода, и при этом на чердаке запросто, иногда даже сварливо, как с соседом по деревне своего отца, разговаривающая с самим Господом Богом...
Паола
Паолу Волкову, знаменитого в кругах профессора-искусствоведа, лично я не знал. Но она читал а мою поэму о Тарковском, которую принёс ей мой друг, ныне известный театральный режиссёр, а тогда студент ГИТИСа Никита Кобелев.
Вердикт Паолы Дмитриевны был таков: "Здесь больше Бик-Булатова, чем Тарковского", но она вызывалась при этом поговорить о возможной публикации поэмы с редактором журнала "Октябрь". Но мне было не важно, и я не просил её об этом.
После для Никиты она записала видео для устроенного им сотоварищи (я один из товарищей) фестиваля имени великого Тонино Гуэрры в Набережных Челнах. Тогда ещё и сам маэстро был жив. Ему исполнялось 90. Паола - его ближайшая подруга. Собственно, именно Паола Волковв стала связующей нитью между Никитой и Тонино. А поводом для знакомства моего товарища с профессором была как раз моя поэма.
Шло время. Умер Тонино. Имя Паола Волковой неожиданно обрело новый всплеск популярности: на телеканале Культура запустили цикл её лекций о художниках. А в 2013 году не стало и её.
Но после телика книги П. Д. Волковой заполонили книжные магазины. В основном это была серия её искусствоведческих работ. Но вскоре издали и дневники... Там не только об искусстве, но и, например, о гибели подлодки "курск", о падении СССР, и о Путине довольно критично, и об 11 сентября, атаке террористов на башни-близнецы в США... О приметах фашисизации современного общества...
Но обложка книги подчеркнуто искусствоведческая, не политическая. Шоб народ не смущать.
Подвявшие уши
Вот как, например, Виктор Петрович Астафьев описывал собаку:
============================================================
За братом тенью таскался кобель по кличке Бойе. Бойе или Байе — по-эвенкийски друг. Коля кликал собаку по-своему — Боё, и потому как частил словами, в лесу звучало сплошняком: "е-е-е-о-о-о".
Из породы северных лаек, белый, но с серыми, точно золой припачканными передними лапами, с серенькой же полоской вдоль лба, Бойе не корыстен с виду. Вся красота его и ум были в глазах, пестроватых, мудро-спокойных, что-то постоянно вопрошающих. Но о том, какие умные глаза бывают у собак и особенно у лаек, говорить не стоит, о том все сказано.
Повторю лишь северное поверье: собака, прежде чем стать собакой, побыла человеком, само собою, хорошим. Это детски наивное, но святое поверье совсем не распространяется на постельных шавок, на раскормленных до телячьих размеров псин, обвешанных медалями за породистое происхождение. Среди собак, как и среди людей, встречаются дармоеды, кусучие злодеи, пустобрехи, рвачи - дворянство здесь так искоренено и не было, оно приняло лишь комнатные виды.
Бойе был труженик, и труженик безответный. Он любил хозяина, хотя сам-то хозяин никого, кроме себя, не умел любить, но так природой назначено собаке - быть привязанной к человеку, быть ему верным другом и помощником. Суровой северной природой рожденный, свою верность Бойе доказывал делом, ласки не терпел, подачек за работу не требовал, питался отбросами со стола, рыбой, мясом, которые помогал добывать человеку, спал круглый год на улице, в снегу, и только в самые лютые морозы, когда мокрый чуткий его нос, хоть и укрытый пушистым хвостом, засургучивало стужей, он деликатно царапался в дверь и, впущенный в тепло, тут же забивался под лавку, подбирал лапы, сжимался в клубочек и робко следил за людьми — не мешает ли?
Поймав чей-либо взгляд, коротким взмахом хвоста просил его извинить за вторжение и за псиный запах, в морозы особенно густой и резкий. Ребятишки норовили чего-нибудь сунуть собаке, покормить ее с руки. Бойе обожал детишек и, понимая, что нельзя малым людям, так нежно пахнущим, учинять обиду отказом, но и пользоваться их подачками ему не к лицу, прижавши уши к голове, смотрел на хозяина, как бы говоря: "Не польстился бы я на угощение, но дети ж неразумные..." И, не получив ни дозволения, ни отказа, однако угадав, что хозяин хоть и не благоволит баловству, однако ж и не перечит, Бойе вежливо снимал с детской руки замусоленный осколочек сахару или корочку хлебца, чуть слышно хрустел под лавкой, благодарно шаркал языком розовую ладошку, попутно и лицо, да и закрывал поскорее глаза, давая понять, что он насытился и взяла его дрема. На самом же деле за всеми наблюдал, все видел и слышал.
С каким облегчением кобель вываливался из избяной утесненности, когда чуть теплело на дворе. Он валялся в снегу, отряхивался, выбивая из себя застойный дух тесного человеческого жилья. Подвявшие в тепле уши снова ставил топориком и, озырнувшись на избу — не видит ли хозяин, бегал за Колькой, цепляя его зубами за телогрейку. Колька был единственным на свете существом, с которым Бойе позволял себе играть, да и то по молодости лет, после отрекся от всяких игр, отодвигался от ребятишек, поворачивался к ним задом. Если уж они совсем неотвязны делались, не очень чтобы грозно, скорее предупредительно, заголял зубы, катал в горле рык и в то же время давал взглядом понять, что досадует он не со зла, от усталости...
Без охоты Бойе жить не мог. Если отец или Колька по какой-либо причине долго не ходили в лес, Бойе ронял хвост, лопоухо опускал голову, неприкаянно бродил, никак не мог найти себе места, даже повизгивал и скулил, точно хворый. На него кричали, и он послушно смолкал, но томленье и беспокойство не покидали его. Иногда Бойе один убегал в тайгу, подолгу там пропадал. Как-то припер в зубах глухаря, по первому снегу вытропил песца, пригнал его к бараку и до того загонял бедную зверушку вокруг поленницы дров, что, когда на гам и лай вышел хозяин, песчишко сунулся ему меж ног, отыскивая спасенье и защиту.
Бойе шел по птице, по белке, нырял в воду за подраненной ондатрой, и все губы у него были изорваны бесстрашными зверьками. Он умел в тайге делать все и соображал, как не полагалось животному, чем вбивал в суеверие лесных людей — они его побаивались, подозревая нечистое дело....
===============================================================
На днях так, прислонившись к шкафу, читал "Царь-рыбу" Астафьева в книжном магазине. Относительно недавно, в связи, видимо, с пандемией, оттуда убрали все стульчики, на которых сидели желающие, и могли немножко почитать книжку...
И вот, значит, теперича стоя читал. Ноги привычно поднывали, но читал ось хорошо, я повторял, стараясь запомнить выражения...
нос... засургучивало стужей...
Подвявшие в тепле уши...
озырнувшись на избу...
Уважаемые сэры!
Снова сегодня читал в книжном магазине...
На этот раз две книжки, изданные в 2019 году. Вторая из них - письма Толкина. Сначала - о том, как он по молодости был на военных сборах, как они там бегали, и пот катил градом, и потом он готовил тост на плите, на кончике ножа...
Потом про гномов и гномий алфавит, про то, что скандинавские имена гномов - уступка издателям "Властелина колец", но на самом деле, его гномы не скандинавы... про то, как гномьи, эльфийские и проч. языки соотносятся между собой и с английским...
А потом дошёл я до места, где писатель отвечает немецким издателям, решившим, согласно законам гитлеровской германии, перед изданием немецкой версии книжки справиться об "арийском происхождении" Толкина.
Вот ответ:
“ Глубокоуважаемые сэры!
Благодарю вас за письмо….. К моему прискорбию, мне не совсем ясно, что вы подразумеваете под словом arisch. Я – не арийского происхождения; то есть не индоиранского: насколько я знаю, никто из моих предков не говорил на хиндустани, персидском, цыганском или родственных им диалектах. Но если ваш вопрос на самом деле подразумевает, нет ли во мне еврейской крови, могу лишь ответить, что к превеликому моему сожалению, кажется, среди моих предков представителей этого одарённого народа не числится. Мой прадед перебрался в Англию из германии в XVIII веке; таким образом по происхождению я практически коренной англичанин, а также – английский подданный; этого должно быть довольно. Тем не менее я привык гордиться своей немецкой фамилией – и гордости этой не утратил на протяжении всей последней прискорбной войны, в ходе которой служил в английской армии. Однако же не могу не отметить, что, если оскорбительное и неуместное наведение справок такого рода станет нормой в вопросах литературы, так недалеки те времена, когда немецкая фамилия перестанет восприниматься как повод для гордости. <...>
Надеюсь, мой ответ вас вполне удовлетворил; засим остаюсь вашим преданным слугою, Дж.Р.Р. Толкин.”
(издательство АСТ, 2019, пер. С. Лихачёвой, впрочем, письма уже выходили, 2004, "Эксмо" и этот отрывок есть в интернете).
Через несколько писем он уже шутя жалеет, что не видать ему теперь своей книги на немецком... жалеет, ибо они с сыном уже успели поспорить о том, как будет по-немецки звучать первая фраза "Хоббита"...
На печке в золотых лаптях…
А ещё читал книгу памяти Святослава Бэлзы...
Недавно я делал лекцию о телерассказчиках, много туда вошло замечательных имён... телевизионных музыковедов представляли Вера Горностаева и Натан Перельман, а многие и не вошли.
Если бы делать лекцию только о музыкантах на ТВ я бы включил туда ещё Элеонору Беляеву (музыкальный киоск), Артёма Варгафтика, Михаила Казиника, и... конечно, Святослава Бэлзу. Двух последних мне довелось видеть в Казани. Варгафтика, кстати, тоже мог бы, он тоже в нашу Казань заезжает иногда, но, увы, я на его концерты не попадал. Я очень благодарен Артёму Михайловичу за его телепередачу о Сибелиусе, и о "молчании" Сибелиуса.
Из тех, кого наблюдал воочию, у меня осталось живое впечатление от Михаила Семёновича Казиника после творческой встречи, проходившей в залах музея-заповедника Казанского Кремля... Я не могу найти своего отчёта об этой встрече, может, он остался на похищенной старой страничке в ВК, или я вовсе не написал тогда подробного поста о своих впечатлениях (что вряд ли)...
Михаил Семёнович Казиник за последние годы несколько раз объявлялся в Казани, и я его видел не раз, но в той встрече в "Эрмитаже" - что-то для меня в нём сломалось раз и навсегда. Он начинал очаровательно, но на вопросах - как будто маска слетела, он как-то выпал из роли, даже сделался таким раздражительным, нервным, но я уже совсем не помню сути... Интересно, что я вовсе позабыл содержание, но помню обозлённого старичка, и ощущение сломавшегося хрустального шара, ибо начиналось-то всё влюблённо у меня, как и думаю, у большинства, и слушать программы Казиника о классической музыке (радийные, например) - одно удовольствие! Всем рекомендую, кто только начнёт, но я теперь не буду...
А от Св. Бэлзы у меня осталось скорее телевизионное впечатление, хотя в Казани я наблюдал его ведущим каких-то концертов, но по-настоящему "живым" его не почувствовал... То есть М. Казиника я видел без маски, а Св. Белзу - в маске, он так и остался для меня человеком из телевизора, но того телевизора, которого не то, что не стыдно, но можно смотреть с удовольствием. Я старался показать его моим студентам. Удалось ли мне что-то посеять в их головы?
Пары были для них вольготные, я никого не отмечал особо, не было ни одного, кто бы был вообще на всех парах, но больше всего эмоций вызвал у них не репертуар показанных мной довольно редких сейчас телепередач и фильмов, а то, что в конце я выставил им не стопроцентно возможный балл, а на пять баллов меньше, сказав, что эти пять - верну тем из них, кто толково выступит на экзамене (сейчас в вузах система такая: баллы за работу в семестре суммируются с баллами за ответ на экзамене, количество общего балла - соответствует классической оценке: "Отл.", "хор.", "удовл."). И теперь не я их за прогулы, а они меня потребовали к ответу: почему это я снимаю баллы, а про прогулы - я же заранее не предупредил, что прогуливать нельзя (оказывается, надо предупреждать!)...
Вот тут-то и тоска взяла, а я-то стараюсь, ищу материал, которого нигде нет, иногда видишь на парах - в кого-то попадает, не во всех уж (на всех не рассчитываешь), большинство сидят в телефонах, ладно, привычное дело... но вот такой мне итог курса: считают баллики - "а вы тут мне не доставили! Меня тут обс читал и, кого? МЕНЯ!!" И всё к чорту, все разговоры о телевидении, о публицистике, как это оскорбительно, конечно, что приходят отсиживать ради баллов, моя бы воля - заранее бы ставил всем "пять", и сказал бы: не ходите, пусть ходят те, кому интересно со мной провести время в разговорах и дискуссиях о ТВ... о наших ценностях гуманитарных. Но так нельзя. И остаётся стоять на своём, и только надеться, а вдруг в кого-то что-то всё-таки попало, а вдруг не зря...
Да-с, Бэлза! Вот отрывки из воспоминаний А.Н. Сенкевича, опубликованные и в "Независимой газете" и вошедшие в книгу:
- У Беллы Ахмадулиной сборник «Струна» издания 1962 года начинается со стихотворения «Светофоры». Его первая строфа будто посвящена Святославу Бэлзе. По крайней мере я так думаю: «Светофоры. И я перед ними/ становлюсь, отступая назад./ Светофор. Это странное имя./ Светофор, Святослав. Светозар».
Посвящение к этому шедевру из шести строф отсутствует. Не правда ли – загадочное стихотворение? Оно одновременно представляет автопортрет автора и портрет другого человека.
Тут надо пояснить, что в пору нашего со Славой студенчества западавшие на него девушки называли его Светиком. Так же обращалась к нему его мама. В нем, высоком куртуазном человеке со слегка раскосыми глазами, с аристократической польско-мадьярской внешностью, как и в стихотворении Беллы Ахмадулиной: «О, извечно гудел и сливался,/ о, извечно бесчинствовал спор:/ этот добрый рассудок славянский/ и косой азиатский напор». И дальше уже совсем полное с ним совпадение: «Видно, выход – в движенье, в движенье,/ в голове, наклоненной к рулю,/ в бесшабашном головокруженье/ у обочины на краю». Последняя строфа вообще беспощадна по предвидению будущего каждого из них, автора и Святослава-Светозара: «И, откидываясь на сиденье,/ говорю себе: «Погоди»./ Отдаю себя на съеденье/ этой скорости впереди». <...>".
Эти слова написал Александр Николаевич Сенкевич, индолог, поэт, переводчик, а в телепередаче у другого Сенкевича - Юрия Александровича, знаменитом "Клубе путешественников", занесённом в книгу рекордов Гиннеса, дебютировал Св. Бэлза в 1970-е сюжетами на тему "Париж Андре Моруа" и "Франция глазами импрессионистов"...
Перефразируя известную поговорку "скажи мне, что ты ешь...", сын Св. Бэлзы Игорь, в характеристике отца отвечает на вопрос: "Скажи мне, что ты пьёшь!" А главное - с кем!
"Любовь к джазу отец разделял со своими друзьями – Олегом Лундстремом, Юрием Саульским и Георгием Гараняном. Ему везло на действительных исполинов культуры! Отец пил виски с Грэмом Дэйном, игристое вино «Ламбруско» с Лучано Паваротти, горилку с Иваном Козловским, чай с Изабеллой Юрьевой и Ириной Архиповой, бордо с Рудольфом Нуриевым, водку с Вадимом Козиным...".
Я телевизионного Святослава Бэлзу любил, и вообще эту старую плеяду... всплывают имена ещё какие-нибудь... Борис Брунов, Левон Оганезов... Последнее, что по читал о Бэлзе сегодня в книжном - воспоминания Муслима Магомаева, как они делали совместный цикл телепередач.
Прекрасное наше отечественное телевидение, как бы сохранить память о тебе, донести новым поколениям... сколько чудесных, умных, одухотворённых людей приходили к нам через телеэкраны, воспитывали поколения, открытыми глазами смотрели они на мир, умели и учили нас восхищаться... у Натана Перельмана так и передача называлась: "Уроки восхищения"!.. Вот необходимо нашим студентам освоить эти уроки, я хотел бы быть таким преподом, но пока что - считают баллы и больше ничего, и который раз уже больше всего пробуют скандалить те, кто на парах бывает так-сяк. А когда скатываешься до выяснений, то сразу же весь курс летит, потому что ты оказываешься втянут в этот дискурс, будто тебе тоже важны их баллы и кому сколько. А мне важна встреча студентов с идеалами, с духовным стремлением, с красотой мира, а не это крохоборство... Да ну его нафиг.
Вот читал ещё воспоминания Юрия Мамлеева. Я самого его (прозу) благоразумно не читаю. Соприкоснулся только раз, когда мой младший приятель мой, семинарист - попросил меня быть рецензентом на его дипломе по прозе Ю.Мамлеева. Лет 10 назад, кажись. В семинарии, помнится, были недовольны тогда (что логично!), ни этой темой выпускной квалификационной работы, ни мной, нехристем-рецензентом, хотя и кандидатом наук, но, кривясь, пропустили как-то, сам удивляюсь. Ещё однажды читал большое интервью Мамлеева в сборнике интервью с писателями.
А тут, значит, воспоминания... и он тут пишет о школе, о своём друге детства, и у того стишок, и там этот мальчишка пишет, про человека, который лежит на русской печи "в золотых лаптях"... Ю. Мамлеева, вспоминающего, очень это трогает, и он комментирует... "в золотых лаптях - значит, одет в ауру древнего мира"... Вот точное это место из воспоминаний, на котором я закончу этот пост:
"<...>Стихи у него были очень задиристые, в них символически выражалась наша таинственная русская лень, когда хочется отключиться от всего:
Я лежу на печке в золотых лаптях
Гробовые свечки на моих путях
На путях вороны, на путях кресты
Оттого я тронут, оттого остыл.
В этих стихах был любопытный сдвиг, но первая строчка символична – «я лежу на печке в золотых лаптях». «В золотых лаптях» – то есть одетый в ауру древнего мира. Это здорово, потому что это выражает какой-то русский символизм: я лежу на печке, значит, я лежу и мыслю, потому что одновременно с русской ленью здесь присутствует подпольное движение мысли. В русском человеке это было всегда, и это замечательно. И золотые лапти – это прекрасный образ, потому что в нём есть и ирония, и сюр, и вместе с тем некая лихая надежда". (Ю.Мамлеев).
Ну всё, конец!
Подсчёты 2018 года
Я, наверно, никогда уже не прочитаю больших книг (за исключением научных монографий, нужных мне для работы)... мне доступны теперь только рассказы и небольшие повести. Последнее более менее большое, что я читал - пожалуй, "100 лет одиночества" Маркеса... ещё - не помню, дочитал или нет "Меня зовут красный" Орхана Памука... помню какую-то маленькую повесть Салмана Рушди в "Иностранной литературе", помню как читал "Крестовые сёстры" Ремизова, "Да здравствует фикус" Оруэлла, "Фердидурку" Гомбровича, повести "Лесной царь" Мишеля Турнье, "Импровизатор" Андерсена, "Вверх по лестнице ведущей вниз" Белл Кауфман, "Жутко громко и запредельно близко" Фоэра, "Сагу о Йести Берлинге" Сельмы Лагерлёф, какую-то вещицу Стругацких... это из того, что удалось дочитать.
В последнее время из художественной литературы дочитывал только маленькие рассказы. Вот прочитал "Верну" Пола Гэллико, рассказ "Мендель-букинист" Стефана Цвейга, "Лев старца Герасима" Николая Лескова...
Из художественной публицистики: портреты В. Дорошевича - по работе читал, но они отличные. Очерки Кублицкого об Америке, читал предисловие Юрия Дашкевича к книге Альваро Юнке, предисловие Чуковского к книге Бориса Житкова, его же - к книге Уолта Уитмена; предисловие Симона Чиковани к книге Тициана Табидзе. Очерки Эдвина Поляновского; очерк Инны Руденко о деревенском живодёре, в коллекцию моих любимых очерков Иннны Руденко;
Из мемуаров недавних - Дмитрия Лихачёва, особенно трогательное место про домашнюю портниху Катерину... дневники Януша Корчака, про канарейку-еврея... ещё много читал отрывков, прочитаешь страничку и бросишь, хоть и страничка прекрасная, а бросишь навсегда... сейчас в кафешках много буккросинга... читал страничку повести Генриха Манна про учителя Гнуса... ещё раньше страничку из "Рождения мыши" Домбровского... страничку из Ромена Роллана...
В этом год удалось удалось прочитать сказочные рассказики Альфонса Доде из адаптированного для школьников сборника "Письма с мельницы"... рассказы чудесные, грустные и добрые, полные, я бы сказал, грустной радости жизни...такой радости с оттенком меланхолии... как вот это описать-то правильно? сквозь меланхолию прорывается радость, и даже пафос, какое-то утверждение, но и меланхолия не девается, и всегда тут внимание к простому человеку... а "легенда о человеке с золотым мозгом" неизбежно напомнила мне "Сказку о счастливом принце" Уайльда, уж не читал ли мой Оскар этого Доде?
И вот сегодня - радость, смог осилить целую повесть, правда, всего в 80 страниц, но всё же... Повесть "Прекрасное лето" Чезаре Повезе... меня сначала заворожило его имя - "Чезаре Повезе " - какие волнительные звуки, как дуновение, полное пыльцы, выхваченной им с лепестков летнего цветущего разнотравья! Потом - что он писал диплом о поэзии Уитмена (которую я тоже полюбил), потом - что он переводил "Моби Дика".... Чезаре Повезе покончил собой в 42 от неразделенной любви к американской актрисе...
Повесть "Прекрасное лето" - о любви, и о молодых людях, в том числе - о фабричной девушке, о молодых художниках, похожих на завсегдатаев Монмартра (хотя место действия - окраины Турина), и мы видим и фабричных, и крестьянских девушек и парней, и бедную, но взбалмошную проститутку-лесбиянку (она - натурщица, и если вы скажете, что она проститутка, вы её, наверное, раните), и совсем ещё девочку, которая вот-вот станет женщиной, ощутит это в себе, в своём теле, как новое неожиданное изменение во всей её сущности... они все юны, или по крайней мере, молоды, кроме одного бородача, они столько ещё хотят от жизни, но прозябание учит их циничности, но пусть хотя бы это будет молодая циничность, не такая уж злобная, а как такая игра, такая маска... Рассказы Доде так рифмуются с повестью Повезе. И тут и там - такая терпкость жизни, ощущаемая в героях, и тут и там - жизнь в труде, в поте лица своего, и вместе - любовь! Неприкрытая, беззащитная! Повезе некоторые называют "вождём итальянских неореалистов"... Повезе - поэзия. Как Уолт Уитмен.
Любовь к человеку и любование им, телом его, нутром, духом - это привлекает меня... Мне в этом всегда виделась высокая поэзия. Чезаре Повезе - поэт. Во всех смыслах. Я рад, что хотя бы одну его повесть я уже прочёл.
Фёдор Хитрук
Из воспоминаний Ф. Хитрука. А тут мне и добавить нечего…
Фёдор Хитрук:
Лето 1931 года я провел на отдаленном хуторе в Тверской губернии у родственников Толи. Жил там почти как настоящий Робинзон: хозяева с рассвета уходили в поле, а я целыми днями пропадал в густом малиннике. Из такого дремотного состояния меня вырвала телеграмма: «Срочно возвращайся». Это было в конце июля, а в начале августа, я уже очутился…в Берлине! Так за одну неделю меня из глухого медвежьего угла вдруг перебросило в один из крупнейших городов мира.
А произошло вот что. Мой отец, инженер-станкостроитель, направлялся в Германию для приемки заказанных там машин. Поездка намечалась длительная, поэтому отца посылали вместе с семьей. Дома я застал лихорадочные сборы, но о предстоящем отъезде никто не говорил и узнал я о нем в последний день, когда пришли люди из жилотдела опечатывать нашу квартиру. Все это время я находился, как в трансе. Опомнился лишь на платформе Белорусского вокзала, когда увидел отца в фетровой шляпе. Кажется, явись он в кайзеровском шлеме, я удивился бы меньше, чем этой шляпе, настолько необычно она смотрелась на нем. Тут я впервые осознал, что в моей жизни наступают большие перемены.
<…>
Мы прибываем в Берлин. Огромный вокзал (кажется, это был «Zoo») оглушил нас лязгом железа, хлопаньем вагонных дверей и гулом голосов, усиленных многократным эхом. Первое, что я заметил, выходя на перрон, был громадный, во всю стену, рекламный щит с улыбающейся масляной физиономией Мустафы из фильма «Путевка в жизнь». Это несколько успокоило: как-никак, что-то свое.
Толстенный носильщик взвалил на себя наши пожитки и повел вниз. Снаружи вдоль вокзала выстроилась длинная очередь зеленых, опоясанных шашечками такси. Это тоже было ново: не мы стояли в очереди, а она сама ожидала нас. Такой же тучный таксист покидал багаж на крышу старомодного (даже по моим понятиям) авто и повез нас по нескончаемым улицам. Шел дождь, машины вереницей катили, шелестя по мокрому асфальту. Казалось, все было подчинено размеренному, раз и навсегда установленному порядку.
(14 лет спустя, в августе 45-го, я снова очутился на том же вокзале, наполовину разрушенном. Город встретил меня пустыми глазницами окон и грудами битого кирпича. Потом я еще несколько раз приезжал в Берлин. На моих глазах вокзал возрождался из руин. Но и поныне рядом с ним стоит обезображенный скелет церкви—как напоминание о войне)...
<…>
Как то раз, возвращаясь домой, я очутился в толпе, стоящей плотной шеренгой вдоль тротуара и выкрикивающей непонятные приветствия. Кто—то проезжал по улице на машине, и вместе с ним катилась волна криков. Когда эта волна дошла до меня, я увидел плывущую над толпой руку. Так я сподобился лицезреть живого Гитлера, хотя и не всего целиком. То, что это был Гитлер, мне открылось позже, когда в кинохронике он был показан с откинутой назад рукой в нацистcком салюте, причем фаланги пальцев были слегка согнуты. Вот по этим пальцам я его и узнал.
Папазян!
Читаю мемуары прекрасного Ваграма Папазяна, я бы о нём совсем не знал, всё-таки не такой уж углублённый знаток-театрал, но как-что читал о нём в воспоминаниях Фрунзик а Мкртчяна, и вот попалась книга мемуаров великого артиста...
Первую свою театральную гастрольную поездку он совершил в 1908 или 1909 году в городок Родосто (турецкое нынешнее название: Текирдаг). Там - довольно пёстрый этнический состав, но среди прочих - армяне-рыболовы.
И вот местный приходской совет прислал к Ваграму делегацию с приглашением привести к ним труппу, надеясь доходами от спектакля улучшить материальное положение местной национальной школы...
"Приходской совет предложил мне проводить спектакли в церкви. Это предложение как своей новизной, так и резонностью, воодушевило, но в то же время и крайне изумило меня. Здесь, в глухой провинции Турции, скромные рыбаки, которые любое явление жизни, каждый улов расценивали как чудо, ниспосланное небесным провидением, проявили столь передовую и свободную от религиозных предрассудков инициативу! <...>
на десять дней храм девы непорочной превратился в зрительный зал, алтарь - в сцену, звонница - в гонг, ризница - в курилку, пономарь - в билетёра, дьячки - в статистов <...> дьякон <...> садился на корточки в первом ряду и, держа в руках верёвку, по знаку со сцены раздвигал и задвигал занавес"
<...>
Городок этот до того ни разу театр не видал, и газет не знал, поэтому они отправили глашатая на рынок. Тот объявлял:
- Эй, народ, послушай меня! Прибывшая сюда из Стамбула по зову хозяев прихода компания Папазяна сегодня вечером в армянской церкви разыграет шутку про араба - душителя женщины, а завтра вечером апостол Товмас будет шурымурничать с девой Сандухт. Поторапливайтесь!.. Плата с каждой головы пять монет, а прибыль пойдёт школе!
===
Ну что тут скажешь? Другие были времена и другие верующие...
В церкви в тот день давали "Отелло" (араб, душитель женщины).