Кровообращение и дыхание 2 глава

За знанием, которое воссоздает объект адекватно критериям научности, скрыта особая форма деятельности субъекта (ин­дивидуального и коллективного).

Обращаясь к ней, мы оказываемся ли­цом к лицу с другой реальностью. Не с пси­хической жизнью, постигаемой средствами науки, а с жизнью самой науки, имеющей свои собственные особые "измерения" и законы, для понимания и объяснения кото­рых следует перейти с предметного языка (в указанном смысле) на другой язык.

Поскольку теперь перед нами наука вы­ступает не как особая форма знания, но как особая система деятельности, назовем этот язык (в отличие от предметного) дея-тельностным.

Прежде чем перейти к рассмотрению этой системы, отметим, что термин "дея­тельность" употребляется в различных идейно-философских контекстах. Поэтому с ним могут соединяться самые различные воззрения — от феноменологических и эк­зистенциалистских до бихевиористских и информационных "моделей человека". Осо­бую осторожность следует проявлять в от­ношении термина "деятельность", вступая в область психологии. Здесь принято гово­рить и о деятельности как орудийном взаимодействии организма со средой, и об аналитико-синтетической деятельности мысли, и о деятельности памяти, и о де­ятельности "малой группы" (коллектива) и т.д.

В научной деятельности, поскольку она реализуется конкретными индивидами, различающимися по мотивации, когнитив­ному стилю, особенностям характера и т.д., конечно, имеется психический компонент. Но глубоким заблуждением было бы ре­дуцировать ее к этому компоненту, объяс­нять ее в терминах, которыми оперирует, говоря о деятельности, психология.

Она рассуждает о ней, как явствует из сказанного, на предметном языке. Здесь же необходим поворот в другое измерение.

Поясним простой аналогией с процес­сом восприятия. Благодаря действиям глаза и руки конструируется образ внеш­него предмета. Он описывается в адекват­ных ему понятиях о форме, величине, цве­те, положении в пространстве и т.п. Но из этих данных, касающихся внешнего пред­мета, невозможно извлечь сведений об устройстве и работе органов чувств, сняв­ших информацию о нем. Хотя, конечно, без соотнесенности с этой информацией невоз­можно объяснить анатомию и физиологию этих органов.

К "анатомии" и "физиологии" аппара­та, конструирующего знание о предметном мире (включая такой предмет, как психи­ка) и следует обратиться, переходя от на­уки как предметного знания к науке как деятельности.

Научная деятельность в системе трех координат

Всякая деятельность субъективна. Вме­сте с тем она всегда социальна, ибо ее субъект действует под жестким диктатом социальных норм. Одна из них требует производить такое знание, которое бы непременно получило признание в каче­стве отличного от известного запаса пред­ставлений об объекте, то есть было мечено знаком новизны. Над ученым неизбывно тяготеет "запрет на повтор".

Таково социальное предназначение его дела. Общественный интерес сосредоточен на результате, в котором "погашено" все, что его породило. Однако при высокой но­визне этого результата интерес способна вызвать личность творца и многое с ней со­пряженное, хотя бы оно и не имело прямо­го отношения к его вкладу в фонд знаний.

Об этом свидетельствует популярность биографических портретов людей науки и даже их автобиографических записок, куда занесены многие сведения об услови­ях и своеобразии научной деятельности и ее психологических "отсветов".

Среди них выделяются мотивы, прида­ющие исследовательскому поиску особую энергию и сосредоточенность на решаемой задаче, во имя которой "забываешь весь мир", а также такие психические состоя­ния, как вдохновение, озарение, "вспышка гения".

Открытие нового в природе вещей пе­реживается личностью как ценность, пре­восходящая любые другие. Отсюда и при­тязание на авторство.

Быть может, первый уникальный пре­цедент связан с научным открытием, ко­торое легенда приписывает одному из древ­негреческих мудрецов Фалесу (VII век до н.э.), предсказавшему солнечное затмение. Тирану, пожелавшему вознаградить его за открытие, Фал ее ответил: "Для меня было бы достаточной наградой, если бы ты не стал приписывать себе, когда станешь пе­редавать другим то, чему от меня научил­ся, а сказал бы, что автором этого открытия являюсь скорее я, чем кто-либо другой". В этой реакции сказалась превосходящая любые другие ценности и притязания со­циальная потребность в признании пер­сонального авторства. Психологический

смысл открытия (значимость для личнос­ти) оборачивался социальным (значимость для других, непременно сопряженная с оценкой обществом заслуг личности в от­ношении без личностного научного знания). Свой результат, достигнутый благодаря внутренней мотивации, а не "изготовлен­ный" по заказу других, адресован этим другим, признание которыми успехов ин­дивидуального ума переживается как на­града, превосходящая любые другие.

Этот древний эпизод иллюстрирует из­начальную социальность личностного "па­раметра" науки как системы деятельности. Он затрагивает вопрос о восприятии науч­ного открытия в плане отношения к нему общественной среды — макросоциума.

Но исторический опыт свидетельству­ет, что социальность науки как деятель­ности выступает не только при обраще­нии к вопросу о восприятии знания, но и к вопросу о его производстве. Если вновь обратиться к древним временам, то фак­тор коллективности производства знаний уже тогда получил концентрированное выражение в деятельности исследователь­ских групп, которые принято называть школами.

Многие психологические проблемы, как мы увидим, открывались и разрабатыва­лись именно в этих школах, ставших цент­рами не только обучения, но и творчества. Научное творчество и общение нераздель­ны. Менялся от одной эпохи к другой тип их интеграции. Однако во всех случаях общение выступало неотъемлемой коорди­натой науки как формы деятельности.

Ни одной строчки не оставил Сократ, но он создал "мыслильню" — школу со­вместного думания, культивируя искусст­во майевтики ("повивального искусства") как процесс рождения в диалоге отчетли­вого и ясного знания.

Мы не устаем удивляться богатству идей Аристотеля, забывая, что им собрано и обобщено созданное многими исследова­телями, работавшими по его программам. Иные формы связи познания и общения утвердились в средневековье, когда доми­нировали публичные диспуты, шедшие по жесткому ритуалу (его отголоски звучат в процедурах защиты диссертаций). Им на смену пришел непринужденный дружес­кий диалог между людьми науки в эпоху Возрождения.

В новое время с революцией в естествоз­нании возникают и первые неформальные объединения ученых, созданные в проти­вовес официальной университетской науке. Наконец, в XIX веке возникает лаборато­рия как центр исследований и очаг науч­ной школы.

"Сейсмографы" истории науки новей­шего времени фиксируют "взрывы" науч­ного творчества в небольших, крепко спаян­ных группах ученых. Энергией этих групп были рождены такие радикально изменив­шие общий строй научного мышления на­правления, как квантовая механика, моле­кулярная биология, кибернетика.

Ряд поворотных пунктов в прогрессе психологии определила деятельность на­учных школ, лидерами которых являлись В. Вундт, И.П. Павлов, 3. Фрейд, К. Левин, Ж. Пиаже, Л.С. Выготский и другие. Меж­ду самими лидерами и их последователя­ми шли дискуссии, служившие катализа­торами научного творчества, изменявшими облик психологической науки. Они испол­няли особую функцию в судьбах науки как формы деятельности, представляя ее ком­муникативное "измерение".

Оно, как и личностное "измерение", не-отчленимо от предмета общения — тех про­блем, гипотез, теоретических схем и откры­тий, по поводу которых оно возникает и разгорается.

Предмет науки, как уже отмечалось, строится посредством специальных интел­лектуальных действий и операций. Они, как и нормы общения, формируются исторически в тигле исследовательской практики. Подобно всем другим соци­альным нормам, они заданы объективно, и индивидуальный субъект "присваивает" их, погружаясь в эту практику. Все многооб­разие предметного содержания науки в процессе деятельности определенным обра­зом структурируется соответственно пра­вилам, которые являются инвариантными, общезначимыми по отношению к этому со­держанию.

Эти правила принято считать обяза­тельными для образования понятий, пере­хода от одной мысли к другой, извлечения обобщающего вывода.

Наука, изучающая эти правила, формы и средства мысли, необходимые для ее эф­фективной работы, получила имя логики. Соответственно и тот параметр иссле-

довательского труда, в котором представ­лено рациональное знание, следовало бы назвать логическим (в отличие от лично-стно-психологического и социального).

Однако логика обнимает любые спосо­бы формализации порождений умственной активности, на какие бы объекты она ни была направлена и какими бы способами их ни конструировала. Применительно же к науке как деятельности ее логико-по­знавательный аспект имеет свои особые характеристики. Они обусловлены приро­дой ее предмета, для построения которого необходимы свои категории и объяснитель­ные принципы.

Учитывая их исторический характер, обращаясь к науке с целью ее анализа в качестве системы деятельности, назовем третью координату этой системы — на­ряду с социальной и личностной — пред­метно-логической.

Логика развития науки

Термин "логика", как известно, много­значен. Но как бы ни расходились воззре­ния на логические основания познания, под ними неизменно имеются в виду всеобщие формы мышления в отличие от его содер­жательных характеристик.

Предметно-исторический подход к ин­теллектуальным структурам представляет особое направление логического анализа, которое должно быть отграничено от дру­гих направлений также и терминологичес­ки. Условимся называть его логикой раз­вития науки, понимая под ней (как и в других логиках) и свойства познания сами по себе, и их теоретическую реконструк­цию, подобно тому, как под термином "грам­матика" подразумевается и строй языка, и учение о нем.

Основные блоки исследовательского ап­парата психологии меняли свой состав и строй с каждым переходом научной мыс­ли на новую ступень. В этих переходах и выступает логика развития познания как закономерная смена его фаз. Оказавшись в русле одной из них, исследовательский ум движется по присущему ей категори­альному контуру с неотвратимостью, по­добной выполнению предписаний грамма­тики или логики. Это можно оценить как еще один голос в пользу присвоения рас-

сматриваемым здесь особенностям науч­ного поиска имени логики. На каждой стадии единственно рациональными (ло­гичными) признаются выводы, соответству­ющие принятой детерминационной схеме. Для многих поколений до Декарта рацио­нальными считались только те рассужде­ния о живом теле, в которых полагалось, что оно является одушевленным, а для многих поколений после Декарта — лишь те рассуждения об умственных операциях, в которых они выводились из свойств со­знания как незримого внутреннего агента (хотя бы и локализованного в мозге).

Для тех, кто понимает под "логикой" только всеобщие характеристики мышле­ния, имеющие силу для любых времен и предметов, сказанное даст повод предполо­жить, что здесь к компетенции логики оп­рометчиво отнесено содержание мышления, которое, в отличие от его форм, действи­тельно меняется, притом не только в мас­штабах эпох, но и на наших глазах. Это вынуждает напомнить, что речь идет об особой логике, именно о логике развития науки, которая не может быть иной, как предметно-исторической, а стало быть, во-первых, содержательной, во-вторых, имею­щей дело со сменяющими друг друга ин­теллектуальными "формациями". Такой подход не означает смешения формальных аспектов с содержательными, но вынужда­ет с новых позиций трактовать проблему форм и структур научного мышления. Они должны быть извлечены из содержания в качестве его инвариантов.

Ни одно из частных (содержательных) положений Декарта, касающихся деятель­ности мозга, не только не выдержало испы­тания временем, но даже не было принято натуралистами его эпохи (ни представ­ление о "животных духах" как частицах огнеподобного вещества, носящегося по "нервным трубкам" и раздувающего мыш­цы, ни представление о шишковидной же­лезе как пункте, где "контачат" телесная и бестелесная субстанции, ни другие сообра­жения). Но основная детерминистская идея о машинообразности работы мозга стала на столетия компасом для исследователей нервной системы. Считать ли эту идею формой или содержанием научного мыш­ления? Она формальна в смысле инварианта, в смысле "ядерного" компонента множест­ва исследовательских программ, наполняв-

ших ее разнообразным содержанием от Декарта до Павлова. Она содержательна, поскольку относится к конкретному фраг­менту действительности, который для фор­мально-логического изучения мышления никакого интереса не представляет. Эта идея есть содержательная форма.

Логика развития науки имеет внутрен­ние формы, т.е. динамические структуры, инвариантные по отношению к непрерыв­но меняющемуся содержанию знания. Эти формы являются организаторами и регу­ляторами работы мысли. Они определяют зону и направление исследовательского поиска в неисчерпаемой для познания действительности, в том числе и в безбреж­ном море психических явлений. Они кон­центрируют поиск на определенных фраг­ментах этого мира, позволяя их осмыслить посредством инструмента, созданного мно­говековым опытом общения с реальнос­тью, вычерпывания из нее наиболее значи­мого и устойчивого.

В смене этих форм, в их закономерном преобразовании и выражена логика науч­ного познания — изначально историчес­кая по своей природе. При изучении этой логики, как и при любом ином исследова­нии реальных процессов, мы должны иметь дело с фактами. Но очевидно, что здесь перед нами факты совершенно иного по­рядка, чем открываемые наблюдением за предметно-осмысленной реальностью, в частности психической. Это реальность, об­нажаемая, когда исследование объектов само становится объектом исследования. Это "мышление о мышлении", рефлексия о процессах, посредством которых только и становится возможным знание о процес­сах как данности, не зависимой ни от ка­кой рефлексии. <...>

Имеется ли в таком случае опорный пункт, отправляясь от которого, интерпре­тации, о которых идет речь, приобрели бы высокую степень достоверности? Этот пункт следует искать не вне исторического про­цесса, а в нем самом.

Прежде чем к нему обратиться, следу­ет выявить вопросы, которые в действи­тельности регулировали исследовательс­кий труд.

Применительно к психологическому по­знанию мы прежде всего сталкиваемся с усилиями объяснить, каково место психи­ческих (душевных) явлений в материаль-

ном мире, как они соотносятся с процесса­ми в организме, каким образом посред­ством них приобретается знание об окру­жающих вещах, от чего зависит позиция человека среди других людей и т.д. Эти вопросы постоянно задавались не только из одной общечеловеческой любозна­тельности, но под повседневным диктатом практики — социальной, медицинской, пе­дагогической. Прослеживая историю этих вопросов и бесчисленные попытки отве­тов на них, мы можем извлечь из всего многообразия вариантов нечто стабильно инвариантное. Это и дает основание "ти-пологизировать" вопросы, свести их к нескольким вечным, таким, например, как психофизическая проблема (каково место психического в материальном мире), психо­физиологическая проблема (как соотносят­ся между собой соматические — нервные, гуморальные — процессы и процессы на уровне бессознательной и сознательной психики), психогностическая (от греческо­го "гнозис" — познание), требующая объяс­нить характер и механизм зависимостей восприятий, представлений, интеллекту­альных образов от воспроизводимых в этих психических продуктах реальных свойств и отношений вещей.

Чтобы рационально интерпретировать указанные соотношения и зависимости, необходимо использовать определенные объяснительные принципы. Среди них вы­деляется стержень научного мышления — принцип детерминизма, т.е. зависимости любого явления от производящих его фак­тов. Детерминизм не идентичен причин­ности, но включает ее в качестве основ­ной идеи. Он приобретал различные формы, проходил, подобно другим прин­ципам, ряд стадий в своем развитии, од­нако неизменно сохранял приоритетную позицию среди всех регулятивов научно­го познания.

К другим регуляторам относятся прин­ципы системности и развития. Объясне­ние явления, исходя из свойств целостной, органичной системы, одним из компонен­тов которой оно служит, характеризует подход, обозначаемый как системный. При объяснении явления исходя из закономер­но претерпеваемых им трансформаций опорой служит принцип развития. При­менение названных принципов к пробле­мам позволяет накапливать их содержа-

тельные решения под заданными этими принципами углами зрения. Так, если ос­тановиться на психофизиологической про­блеме, то ее решения зависели от того, как понимался характер причинных отноше­ний между душой и телом, организмом и сознанием. Менялся взгляд на организм как систему — претерпевали преобразова­ния и представления о психических функ­циях этой системы. Внедрялась идея раз­вития, и вывод о психике как продукте эволюции животного мира становился общепринятым.

Такая же картина наблюдается и в из­менениях, которые испытала разработка психогностической проблемы. Представ­ление о детерминационной зависимости воздействий внешних импульсов на воспри­нимающие их устройства определяло трак­товку механизма порождения психических продуктов и их познавательной ценности. Взгляд на эти продукты как элементы или целостности был обусловлен тем, мысли­лись ли они системно. Поскольку среди этих продуктов имелись феномены различ­ной степени сложности (например, ощуще­ния или интеллектуальные конструкты), внедрение принципа развития направляло на объяснение генезиса одних из других.

Аналогичная роль объяснительных принципов и в других проблемных ситуа­циях, например, когда исследуется, каким образом психические процессы (ощуще­ния, мысли, эмоции, влечения) регулируют поведение индивида во внешнем мире и какое влияние, в свою очередь, оказывает само это поведение на их динамику. Зависимость психики от социальных зако­номерностей создает еще одну проблему — психосоциальную (в свою очередь распа­дающуюся на вопросы, связанные с поведе­нием индивида в малых группах и по от­ношению к ближайшей социальной среде, и на вопросы, касающиеся взаимодействия личности с исторически развивающимся миром культуры).

Конечно, и применительно к этим воп­росам успешность их разработки зависит от состава тех объяснительных принципов, которыми оперирует исследователь — де­терминизма, системности, развития. В пла­не построения реального действия сущест­венно разнятся, например, подходы, представляющие это действие по типу механической детерминации (по типу реф-

лекса как автоматического сцепления цен­тростремительной и центробежной полу­дуг), считающие его изолированной едини­цей, игнорирующей уровни его построения, и подходы, согласно которым психическая регуляция действия строится на обратных связях, предполагает рассмотрение его в качестве компонента целостной структу­ры и считает его перестраивающимся от одной стадии к другой.

Естественно, что не менее важно и то, каких объяснительных принципов мы при­держиваемся и в психосоциальной пробле­ме: считаем ли детерминацию психосоци­альных отношений человека качественно отличной от социального поведения жи­вотных, рассматриваем ли индивида в це­лостной социальной общности или счита­ем эту общность производной от интересов и мотиваций индивида, учитываем ли ди­намику и системную организацию этих мо­тиваций в плане их поуровнего развития, а не только системного взаимодействия.

В процессе продвижения в проблемах на основе объяснительных принципов до­бывается знание о психической реальнос­ти, соответствующее критериям научно­сти. Оно приобретает различные формы: фактов, гипотез, теорий, эмпирических обобщений, моделей и др. Этот уровень знания обозначим как теоретико-эмпири­ческий. Рефлексия относительно этого уровня является постоянным занятием исследователя, проверяющего гипотезы и факты путем варьирования экспериментов, сопоставления одних данных с другими, по­строения теоретических и математических моделей, дискуссий и других форм комму­никаций.

Изучая, например, процессы памяти (ус­ловия успешного запоминания), механиз­мы выработки навыка, поведение операто­ра в стрессовых ситуациях, ребенка — в игровых и тому подобных, психолог не за­думывается о схемах логики развития на­уки, хотя в действительности они незримо правят его мыслью. Да и странно, если бы было иначе, если бы он взамен того, чтобы задавать конкретные вопросы, касающие­ся наблюдаемых явлений, стал размышлять о том, что происходит с его интеллектуаль­ным аппаратом при восприятии и анали-

зе этих явлений. В этом случае, конечно, их исследование немедленно бы расстрои­лось из-за переключения внимания на совершенно иной предмет, чем тот, с кото­рым сопряжены его профессиональные интересы и задачи.

Тем не менее за движением его мыс­ли, поглощенной конкретной, специальной задачей, стоит работа особого интеллек­туального аппарата, в преобразованиях структур¹ которого представлена логика развития психологии.

Логика и психология научного творчества

Научное знание, как и любое иное, до­бывается посредством работы мысли. Но и сама эта работа благодаря усилиям древ­них философов стала предметом знания.

Тогда-то и были открыты и изучены всеобщие логические формы мышления как не зависимые от содержания сущнос­ти. Аристотель создал силлогистику — теорию, выясняющую условия, при кото­рых из ряда высказываний с необходимос­тью следует новое.

Поскольку производство нового раци­онального знания является главной це­лью науки, то издавна возникла надежда на создание логики, способной снабдить любого здравомыслящего человека интел­лектуальной "машиной", облегчающей труд по добыванию новых результатов. Эта надежда воодушевляла великих фи­лософов эпохи научной революции XVII столетия Ф. Бэкона, Р. Декарта, Г. Лейб­ница. Их роднило стремление трактовать логику как компас, выводящий на путь открытий и изобретений. Для Бэкона та­ковой являлась индукция. Ее апологе­том в XIX столетии стал Дж. Милль, книга которого "Логика" пользовалась в ту пору большой популярностью среди натуралистов. Ценность схем индуктив­ной логики видели в их способности пред­сказывать результат новых опытов на основе обобщения прежних. Индукция (индукция значит наведение) считалась мощным инструментом победно шество­вавших естественных наук, получивших именно по этой причине название индук-

¹ Эти структуры призвано выявить в потоке исторических событий особое направление исследо­ваний, ставящее своей целью категориальный анализ развития психологического познания (см. ниже).

тивных. Вскоре, однако, вера в индукцию стала гаснуть. Те, кто произвел револю­ционные сдвиги в естествознании, рабо­тали не по наставлениям Бэкона и Мил-ля, рекомендовавшим собирать частные данные опыта с тем, чтобы они навели на обобщающую закономерность.

После теории относительности и кван­товой механики мнение, будто индукция служит орудием открытий, окончательно отвергается. Решающую роль теперь от­водят гипотетико-дедуктивному методу, согласно которому ученый выдвигает ги­потезу (неважно, откуда она черпается) и выводит из нее положения, доступные кон­тролю в эксперименте. Из этого было сде­лано заключение в отношении задач логи­ки: она должна заниматься проверкой теорий с точки зрения их непротиворечи­вости, а также того, подтверждает ли опыт их предсказания.

Некогда философы работали над тем, чтобы в противовес средневековой схолас­тике, применявшей аппарат логики для обо­снования религиозных догматов, превра­тить этот аппарат в систему предписаний, как открывать законы природы. Когда стало очевидно, что подобный план невы­полним, что возникновение новаторских идей и, стало быть, прогресс науки обеспе­чивают какие-то другие способности мыш­ления, укрепилась версия, согласно кото­рой эти способности не имеют отношения к логике. Задачу последней стали усмат­ривать не в том, чтобы обеспечить произ­водство нового знания, но чтобы определить критерии научности для уже приобретен­ного. Логика открытия была отвергнута. На смену ей пришла логика обоснования, занятия которой стали главными для на­правления, известного как "логический по­зитивизм". Линию этого направления про­должил видный современный философ К. Поппер.

Одна из его главных книг называется "Логика научного открытия". Название может ввести в заблуждение, если чита­тель ожидает увидеть в этой книге прави­ла для ума, ищущего новое знание. Сам

автор указывает, что не существует такой вещи, как логический метод получения новых идей или как логическая реконст­рукция этого процесса, что каждое откры­тие содержит "иррациональный элемент" или "творческую интуицию". Изобретение теории подобно рождению музыкальной темы. В обоих случаях логический анализ ничего объяснить не может. Применитель­но к теории его можно использовать лишь с целью ее проверки — подтверждения или опровержения. Но диагноз ставится в отношении готовой, уже выстроенной теоретической конструкции, о происхожде­нии которой логика судить не берется. Это дело другой дисциплины — эмпирической психологии.

Исследовательский поиск относится к разряду явлений, обозначаемых в психо­логии как "поведение, направленное на ре­шение проблемы" (problem solving). Одни психологи полагали, что решение достига­ется путем "проб, ошибок и случайного успеха", другие — мгновенной перестрой­кой "поля восприятия" (так называемый инсайт), третьи — неожиданной догадкой в виде "ага-переживания" (нашедший реше­ние восклицает: "Ага!"), четвертые — скры­той работой подсознания (особенно во сне), пятые — "боковым зрением" (способнос­тью заметить важную реалию, ускользаю­щую от тех, кто сосредоточен на предмете, обычно находящемся в центре всеобщего внимания) и т.д.¹

Большую популярность приобретало представление об интуиции как особом акте, излучаемом из недр психики субъекта. В пользу этого воззрения говорили самоотче­ты ученых, содержащие свидетельства о нео­жиданных разрывах в рутинной связи идей, об озарениях, дарящих новое видение пред­мета (начиная от знаменитой "Эврика!" Ар­химеда). Указывают ли, однако, подобные психологические данные на генезис и орга­низацию процесса открытия?

Логический подход обладает важными преимуществами, коренящимися во всеобщ­ности его постулатов и выводов, в их откры­тости для рационального изучения и про-

¹ В популярной литературе описываются различные эпизоды, с которыми предание связывает открытия. Эти эпизоды один американский автор объединил под формулой "три "В». Имеются в виду начальные буквы английских слов: "Bath" (ванна, из которой выскочил Архимед), "Bus" (ом­нибус, на ступеньке которого Пуанкаре неожиданно пришло в голову решение трудной математичес­кой задачи) и "Bed" (постель, где физиологу Леви приснился опыт, доказывающий химическую передачу нервного импульса).

верки. Психология же, не имея по поводу протекания умственного процесса, ведущего к открытию, надежных опорных пунктов, застряла на представлениях об интуиции, или "озарении". Объяснительная сила этих представлений ничтожна, поскольку ника­кой перспективы для причинного объяс­нения открытия, а тем самым и фактов возникновения нового знания, они не на­мечают.

Если принять рисуемую психологией картину событий, которые происходят в "поле" сознания или "тайниках" подсозна­ния перед тем, как ученый оповестит мир о своей гипотезе или концепции, то возни­кает парадокс. Эта гипотеза или концеп­ция может быть принята только при ее соответствии канонам логики, т.е. лишь в том случае, если она выдержит испытание перед лицом строгих рациональных аргу­ментов. Но "изготовленной" она оказыва­ется средствами, не имеющими отношения к логике: интуитивными "прозрениями", "инсайтами", "ага-переживанием" и т.п. Иначе говоря, рациональное возникает как результат действия внерациональных сил.

Главное дело науки — открытие зако­нов. Но выходит, что ее люди вершат свое дело, не подчиняясь доступным рациональ­ному постижению законам. Такой вывод следует из анализа рассмотренной нами ситуации, касающейся соотношения логи­ки и психологии, неудовлетворенность ко­торой нарастает в силу не только общих философских соображений, но и острой по­требности в том, чтобы сделать более эф­фективным научный труд, ставший мас­совой профессией.

Необходимо вскрыть глубинные пред­метно-логические структуры научного мышления и способы их преобразования, ускользающие от формальной логики, ко­торая не является ни предметной, ни исто­рической. Вместе с тем природа научного открытия не обнажит своих тайн, если ог­раничиться его содержательным логичес­ким аспектом, оставляя без внимания два других — социальный и психологический, которые, в свою очередь, должны быть пе­реосмыслены в качестве интегральных ком­понентов целостной системы.

Историк М. Грмек выступил со "Сло­вом в защиту освобождения истории на­учных открытий от мифов". Среди этих мифов он выделил три: