Роль А.С. Пушкина в истории русского литературного языка очень точно оценил И.С. Тургенев, сказавший на открытии памятника великому поэту в Москве в 1880 г.: “Нет сомненья, что он (Пушкин) создал наш поэтический, наш литературный язык и что нам и нашим потомкам остается только идти по пути, проложенному его гением”. Наши современники: лингвисты, поэты, писатели, общественные деятели - единодушно соглашаются с данной оценкой, называя современным русским языком язык со времен А.С. Пушкина до наших дней.
Для того, чтобы уяснить подлинное значение творчества великого мастера слова для развития русского литературного языка, необходимо четко ориентироваться в языковой ситуации, сложившейся в начале XIX века.
В этот период еще не утратил полемической заостренности спор между сторонниками старого и нового слога, известный в истории литературной критики как спор между славянофилами и западниками. Русская литература пестрела прекрасными образцами использования традиционных языковых средств в различных высоких жанрах: философской лирике Е. Баратынского, общественно-политической лирике К. Рылеева и В. Кюхельбекера, в переложенных “Сербских песнях” А. Востокова и других. Новый слог, с его тягой к салонной изысканности, образной системе западноевропейских языков, не терпящих тяжеловесных и архаичных оборотов и средств церковнославянского языка, также реализовывался в высокохудожественных произведениях Н. Карамзина, В. Жуковского и других. В целом же теоретический спор между сторонниками старого и нового слога в начале XIX века не имел реальной основы для продолжения ни с одной, ни с другой стороны, поскольку в центре борьбы был не национальный русский язык с его неисчерпаемыми возможностями, а два высоких стиля - книжно-литературный и салонно-литературный, - отличающиеся в основном небольшим набором языковых и образных средств. Более того, во многих произведениях средства двух названных высоких стилей нередко объединялись, поскольку отличались не стилистической окраской, а этимологическими признаками, т.е. происхождением. Сторонники обеих школ основными критериями отбора языковых средств считали стилистический и этимологический принципы.
А.С. Пушкин врывается в литературу с совершенно иными языковыми установками. Свои принципы концепции развития литературного языка поэт сформулирует значительно позже, в навязанной ему полемике о литературности отбираемых им языковых средств, в процессе парирования многочисленным критикам его художественного слога.
Основные принципы пушкинской концепции развития русского литературного языка сформулированы в нескольких статьях: “ О поэтическом слоге”, “ О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И.А. Крылова”, “Письмо к издателю” 1836 г. - и в целом ряде писем П. Вяземскому и В. Кюхельбекеру.
Главным принципом отбора языковых средств в художественном произведении поэт считал принцип соразмерности и сообразности: “Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве с о р а з м е р н о с т и и с о о б р а з н о с т и”. Это значит, что любое произведение должно отличаться единством языковой формы и художественного содержания. Это единство проявляется в нескольких ипостасях.
1) Речь персонажей должна быть социально маркирована. В художественном произведении это проявляется в следующем: выходец из народа Емельян Пугачев, как человек умный и дерзкий, должен владеть и уметь пользоваться сокровищницей русского языка - народной фразеологией; гробовщик должен в речевом строе своих мыслей отражать уровень представителя из народных низов; станционный смотритель должен говорить и думать как мелкий чиновник четырнадцатого класса, а аристократ Евгений Онегин должен пользоваться правильным литературным языком.
Без реализации данной установки Пушкину никогда бы не удался образ барышни-крестьянки Лизы Муромской, если бы он не ввел элементы салонной речи и не соединил их с народным языком. Этот сознательный отбор языковых средств героиней великолепно обыгран в повести.
-”Если вы хотите, чтобы мы были вперед приятелями,... то извольте не забываться...
- Кто тебя научил этой премудрости? - спросил Алексей.
- А что думаешь..., разве я и на барском дворе не бываю? Небось всего наслышалась и нагляделась... Иди-ка ты, барин, в сторону, а я в другую. Прощения просим.”
2) Отбором языковых средств руководит не этимологический (происхождение) или стилистический (принадлежность к жанру) принципы, а художественная задача произведения.
3) Так, в своем литературном творчестве А.С. Пушкин открывает, что церковнославянизмы могут выполнять самые различные функции. Они могут использоваться каламбурно, с иронией:
Дай бог, чтоб милостию неба
Рассудок на Руси воскрес...
Чтоб в Академии почтенной
Воскресли члены ото сна...
(Из письма к В.Л. Пушкину) Цит.: 2,с. 256.
Употребление церковнославянизмов в переносном значении также сопровождается их “светским” переосмыслением:
Он сочинял любовные псалмы...
(“Гавриилиада”)
В Меркурии архангела избрал...
(Там же)
Апостол неги и прохлад...
(“Пирующие студенты”)
Приспосабливая слова и обороты церковнославянского языка к бытовому русскому языку, поэт нередко вкладывает в них вольнодумное, атеистическое содержание:
И ты пылал, о боже, как и мы.
Создателю постыло все творенье,
Наскучило небесное моленье,
Он сочинял любовные псалмы
И громко пел: Люблю, люблю Марию,
В унынии бессмертие влачу...
Где крылия? К Марии полечу
И на груди красавицы почию!..
(“Гавриилиада”) Цит.: 2, с. 257.
Однако чаще А.С. Пушкин использует церковнославянизмы в их обычной функции: для создания торжественности звучания в произведениях философского, общественно-политического характера:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
(“Пророк”)
Славянизмы используются поэтом для создания колорита восточной велеречивости слога (“Подражание корану”, “Анчар”), являются важным средством создания исторического колорита произведений (“Полтава”, “Борис Годунов”, “Песнь о вещем Олеге”, “Олегов щит”, в прозе - “Арап Петра Великого”):
Ты, отче патриарх, вы все, бояре,
Обнажена моя душа пред вами:
Вы видели, что я приемлю власть
Великую со страхом и смиреньем...
О праведник! о мой отец державный!
Воззри с небес на слезы верных слуг...
(“Борис Годунов”)
Таким образом, на протяжении всей творческой деятельности Пушкина элементы книжно-славянского языка или старого слога являются неотъемлемой частью его языка. Поэт высоко ценил этот пласт литературного языка и писал по этому поводу П. Вяземскому: “Я желал бы оставить русскому языку некоторую библейскую похабность. Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и французской утонченности. Грубость и простота более ему пристали”. Под грубостью и простотой поэт понимает торжественную однозначность звучания книжнославянского языка.
4) При этом мастер слова не отказывается и от европейских заимствований в русском литературном языке. Употребление “иноплеменных слов” в русском языке для Пушкина является законным тогда, когда заимствования обозначают предметы и явления, не выраженные русскими понятиями:
Но панталоны, фрак, жилет,
Всех этих слов на русском нет.
А вижу я, винюсь пред вами,
Что уж и так мой бедный слог
Пестреть гораздо меньше б мог
Иноплеменными словами,
Хоть и заглядывал я встарь
В Академический словарь.
(“Евгений Онегин”)Цит.: 2, с. 265.
По Пушкину, заимствования являются законными и в том случае, если они уже прошли практику общественного употребления и являются усвоенными понятиями. В письме к П. Вяземскому он отмечает: “Ты хорошо сделал, что заступился явно за галлицизмы. Когда-нибудь должно же вслух сказать, что русский метафизический язык находится у нас еще в диком состоянии”.
5) Еще смелее А.С. Пушкин вводит в литературный язык элементы разговорного народного языка и даже внелитературного просторечия.
Против подобного расширения литературного языка выступали как сторонники старого, так и сторонники нового слога. Поэтому великому поэту и писателю пришлось сформулировать специальный принцип отбора языковых средств: принцип н а р о д н о с т и или простонародности литературного языка. А.С. Пушкин отмечает, что “откровенные и оригинальные выражения простолюдинов повторяются и в высшем обществе, не оскорбляя слуха.” “ В зрелой словесности приходит время, когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условленного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и странному просторечию...”
Пушкин, ссылаясь на мужичков, простолюдинов, московских просвирен, как на обладателей живого народного языка, богатого “свежестью, простотой и чистосердечностью выражений”, отстаивает литературные права многих слоев народной речи. Он выступает за сохранение народно-поэтической экспрессии устного народного творчества и видит в нем не только великолепное средство стилизации многих жанров, но и средство воссоздания “мировоззрения”, духа национальной поэзии.
Против солнышка луна не пригреет,
Против милой жена не утешит.
(“Яныш Королевич”)
Отвечает Георгий угрюмо:
“Из ума, старик, видно, выжил,
Коли лаешь безумные речи”.
Старый Петро пуще осердился,
Пуще он бранится, бушует.
(“Песня о Георгии Черном”)
Слышит, воет ночная птица,
Она чует беду неминучу,
Скоро ей искать новой кровли
Для своих птенцов горемычных.
Не сова воет в Ключе-граде,
Не луна Ключ-город озаряет,
В церкви божией гремят барабаны,
Вся свечами озарена церковь.
(“Видение короля”)Цит.: 2, с. 289.
Просторечие, живая народная и даже простонародная речь, по мнению А.С. Пушкина, может выполнять самые разнообразные функции. Она может выступать средством создания непринужденной, даже фамильярной атмосферы общения:
Румяный критик мой, насмешник толстопузый,
Готовый век трунить над нашей томной музой,
Поди-ка ты сюда, присядь-ка ты со мной,
Попробуй, сладим ли с проклятою хандрой...
Что, брат? уж не трунишь, тоска берет - ага!
(“Румяный критик мой”)
Просторечные слова, непосредственно обозначая предметы, помогают создать реалистическое описание событий и явлений:
...скоро как-то развлеклась
Перед окном возникшей дракой
Козла с дворовою собакой
И ею тихо занялась.
Кругом мальчишки хохотали.
Меж тем печально, под окном,
Индейки с криком выступали
Вослед за мокрым петухом;
Три утки полоскались в луже;
Шла баба через грязный двор
Белье повесить на забор.
(“Граф Нулин”)
В авторский стихотворный стиль проникают даже бранные слова, позволяющие передать чувство презрения, пренебрежения, разочарования:
А, вы ребята подлецы, -
Вперед! Всю нашу сволочь буду
Я мучить казнию стыда!
(“О муза пламенной сатиры!”)Цит.: 2, с. 286.
Из мелкой сволочи вербую рать.
(“Домик в Коломне”)
Меж ими нет - замечу кстати -
Ни тонкой вежливости знати,
Ни ветрености милых шлюх.
(“Евгений Онегин”, ненапечатанное)
Еще разнообразнее, шире и ярче функции синтаксических элементов народного языка в творчестве А.С. Пушкина. Особые способы использования синтаксических оборотов и средств разговорной речи академик В.В. Виноградов определил как особый принцип пушкинской концепции развития литературного языка - принцип с и н т а к с и ч е с к о г о с г у -щ е н и я м ы с л и.
Как и в разговорной речи, в центре пушкинской фразы, и поэтической, и прозаической, находится глагол. Глагол становится смыслообразующим центром фразы, динамике которого подчиняется отбор и всех остальных элементов предложения, и отбор самой синтаксической конструкции, и ритмическая организация фразы и текста в целом. Так, в стиховом языке А.С. Пушкина используется непринужденный синтаксис живой разговорной речи, с его обилием простых предложений, нанизанных одно на другое. Таким образом поэт создает атмосферу бытового устного рассказа и само явление - бытовую поэтическую “прозу”:
Прошла неделя, месяц - он
К себе домой не возвращался.
Его пустынный уголок
Отдал внаймы, как вышел срок,
Хозяин бедному поэту.
Евгений за своим добром
Не приходил. Он скоро свету
Стал чужд. Весь день бродил пешком,
А спал на пристани; питался
В окошко поданным куском.
Одежда ветхая на нем
Рвалась и тлела. Злые дети
Бросали камни вслед ему.
Нередко кучерские плети
Его стегали, потому
Что он не разбирал дорог
Уж никогда: казалось - он
Не примечал...
(“Медный всадник”)
Приспосабливаясь к быстроте живого сказа, поэтический синтаксис нередко сводился к движению коротких нераспространенных предложений, состоящих только из главных членов:
Дети спят, хозяйка дремлет,
На полатях муж лежит,
Буря воет; вдруг он внемлет:
Кто-то там в окно стучит.
(“Утопленник”)
Синтаксис стихотворного языка воспроизводит всю непринужденность устной речи, ее быстрые переходы, отражающие смену настроения, эллиптичность речи отражает быструю смену состояний, действий:
Приятно думать у лежанки.
Но знаешь: не велеть ли в санки
Кобылку бурую запречь?
(“Зимнее утро”)
И страшно ей; и торопливо
Татьяна силится бежать:
Нельзя никак; нетерпеливо
Метаясь, хочет закричать:
Не может...
(“Евгений Онегин”)
Смешение стилей приводит к новым формам лирической композиции. В смысловом строе стихотворения возникают острые эмоциональные противоречия. Вместе с тем простой, естественный синтаксис живой русской разговорной речи в пушкинском стихе приобретает особую рельефность, интимную выразительность и национальную характерность на фоне господствовавшего в ту эпоху канона книжно-поэтического синтаксиса:
Теперь моя пора: я не люблю весны;
Скучна мне оттепель; вонь, грязь - весной я болен;
Кровь бродит...
Но надо знать и честь; полгода снег да снег,
Ведь это наконец и жителю берлоги,
Медведю, надоест...
Ох, лето красное! любил бы я тебя,
Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.
(“Осень”)
Таким образом, А.С. Пушкин сблизил поэтический “язык богов” с живой русской речью и сделал поэзию общенациональным достоянием. Непреодолимая граница между стихотворным языком и бытовой прозой была стерта. Проза засверкала яркими красками поэтической речи. “Читатель услышал одно только благоухание; но какие вещества перегорели в груди поэта затем, чтобы издать это благоухание, того никто не может услышать” (Н.В. Гоголь).
Еще ярче реализация основных принципов концепции развития русского литературного языка - принципа соразмерности и сообразности, принципа народности, принципа синтаксического сгущения мысли - отражается в языке пушкинской прозы.
Новый подход к построению литературной фразы отметил уже исследователь П.С. Попов, изучавший приемы конспектирования А.С. Пушкиным “Деяний Петра Великого” Голикова: “ На протяжении всех тетрадей можно проследить, как под пером Пушкина трансформировался голиковский стиль: вместо сложных предложений с большим количеством вспомогательных частей, мы получаем краткие фразы, причем предложение в большинстве случаев состоит из двух элементов”. Ср.:
у Голикова:у Пушкина:
Грозили ему силою, но г. Шипов Шипов упорствовал.
ответствовал, что он умеет обо- Ему угрожали. Он остался
роняться. тверд.
Бесчестие таковое его флагу и Петр не сдержал своего
отказ в требуемом за то удоволь- слова. Выборгский гарнизон
ствии были толико монарху чув- объявлен был военноплен-
ствительны, что принудили его, ным.
так сказать, против воли объявить
сдавшихся в крепости всех
военнопленными.
Ритмическое движение синтаксических групп в языке пушкинской прозы подчинено стройному принципу. Синтаксические единицы, т.е. простейшие семантические и интонационно-грамматические единства (синтагмы, или “колоны”, как их называют), обычно содержат от 6 до 12 слогов, чаще всего среднее количество - 7, 8, 9 слогов. Предложения часто исчерпываются одной синтагмой, нередко включают в себя от 2 до 4 синтагм и в обычной пушкинской фразе не превышают 7-8 синтагм.
“Я выглянул из кибитки (8); все было мрак и вихорь (7). Ветер выл с такой свирепой выразительностью (14), что казался одушевленным (9); снег засыпал меня и Савельича (11); лошади шли шагом (6), и скоро стали (5)”.
(“Капитанская дочка”)
Основная конструктивная роль глагола особенно ярко выступает в языке пушкинской прозы.
“В то самое время, как два лакея приподняли старуху и просунули в дверцы, Лизавета Ивановна у самого колеса увидела своего инженера; он схватил ее руку; она не могла опомниться от испугу, молодой человек исчез: письмо осталось в ее руке. Она спрятала его за перчатку, и во всю дорогу ничего не слыхала и не видала...”
(“Пиковая дама”)
Цели логической ясности и грамматической компактности отвечали и приемы синтаксического сочинения и подчинения предложений в пушкинском языке. В нем преобладают формы бессоюзного сцепления или же присоединительные конструкции с союзами и, а, но.
“Часы пробили первый и второй час утра, - и он услышал дальный стук кареты. Невольное волнение овладело им. Карета подъехала и остановилась. Он услышал стук опускаемой подножки. В доме засуетились. Люди побежали, раздались голоса, и дом осветился. В спальню вбежали три старые горничные, и графиня, чуть живая, вошла и опустилась в вольтеровы кресла. Германн глядел в щелку: Лизавета Ивановна прошла мимо его. Германн услышал ее торопливые шаги по ступеням ее лестницы. В сердце его отозвалось нечто похожее на угрызение совести, и снова умолкло. Он окаменел.”
(“Пиковая дама”)
Подчинительные конструкции в прозе Пушкина очень ограничены: кроме форм относительного подчинения и придаточных предложений с союзом что, для пушкинского языка типичны временные предложения с союзами как, едва, лишь (в прозе изредка: как скоро); условные с союзами если, но если; целевые с союзами чтобы, дабы; причинные с союзами для того что, затем что, потому что, ибо. Эта логическая прозрачность синтаксических форм была достигнута не ценою насилия над русскими формами словосочетания, а только своеобразным подбором русских национальных синтаксических оборотов, рельефно воспроизводящих логический ход ясной мысли.
“Это было на рассвете. Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего противника. Весеннее солнце взошло, и жар уже наспевал. Я увидел его издали. Он шел пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приблизился, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмерили нам двенадцать шагов. Мне должно было стрелять первому: но волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верность руки, и, чтобы дать себе время остыть, уступил ему первый выстрел; противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастья. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мной”.
(“Выстрел”)
Итак, в языке А.С. Пушкина впервые пришли в равновесие основные стихии русской речи. Он навсегда стер границы между классическими тремя стилями, снял противоречия между сторонниками старого и нового слога, указав совершенно иные принципы отбора языковых средств. Пушкин создал и санкционировал многообразие национальных стилей и стилистических контекстов, спаянных темой и содержанием. Вследствие этого открылась возможность бесконечного индивидуально-художественного варьирования литературных стилей, обогащения и развития русского литературного языка за счет возможностей и богатств национального языка.