Введение.
Период якобинской диктатуры является одним из самых сложных и дискуссионных периодов Французской буржуазной революции конца XVIII века. И дело не только в том, что, по выражению современного российского историка С.Ф. Блуменау, «классическая интерпретация революции как антифеодальной и буржуазной подтачивалась результатами конкретно-исторических исследований». Острейшая полемика по проблемам якобинской диктатуры была вызвана не только, (а может, и не столько) научными мотивами, но и идеологическими, крайней политизированностью этой темы. Это особенно ярко отразилось в полемике между «ревизионистами» и «классической историографией» (термин, введенный А.Собулем) в 60-70-х гг. XX в., после того, как английский историк А.Коббен объявил «мифом» традиционное представление о Французской революции как буржуазной и антифеодальной (сер. 50-х гг. XX в.), а к середине 60-х годов в работах французского историка Фюре окончательно оформилась «ревизионистская» концепция революции, ограничивавшая ее прогрессивное значение периодом 1789 – 1791 гг., а период якобинского правления оценивавшая как реакционный этап, задерживавший движение страны по пути прогресса, своеобразный «занос» в ходе революции, основные задачи которой к этому времени уже были выполнены. Между тем, как известно, в советской историографии господствовала точка зрения, что Французская революция конца XVIII в. развивалась «по восходящей линии», и якобинский период был ее вершиной. Очевидно также, что идеализация в советской историографии якобинской диктатуры долгое время была связана со стремлением проводить параллели между Великой Французской и Великой Октябрьской революциями, что особенно ярко проявилось в работах виднейшего советского историка А.З. Манфреда.
Тем не менее в мае 1970 г. состоялся симпозиум «Проблемы якобинской диктатуры», поводом к которому стала дискуссия, развернувшаяся в связи с работами профессора ЛГУ В.Г.Ревуненкова, поставившего под сомнение господствовавшую в советской историографии точку зрения о революционно-демократическом характере якобинской диктатуры («якобинцы с народом») и отстаивавшего буржуазный характер якобинской диктатуры. При достаточно жестком характере дискуссий о классовой природе якобинской диктатуры, ее социальной базе, участники дискуссии отнюдь не ставили под сомнение тезис о якобинском этапе как высшем этапе революции и в целом оправдывали террор якобинской диктатуры. При различном отношении участников дискуссии к якобинской диктатуре все участники дискуссии были единодушными в стремлении не упрощать сложные вопросы и избегать «однозначных кратких формул». Но именно они изобиловали в полемике между «ревизионистами» и сторонниками «классической историографии» (см. Якобинство в исторических итогах Великой Французской революции. - Новая и новейшая история, 1996, № 5. С.73-77).
Развитие новых взглядов на якобинскую диктатуру и революцию в целом нашло отражение в целом ряде работ, опубликованных в связи с 200-летием Французской революции. Осмыслению эволюции исторической мысли в изучении якобинской диктатуры был посвящен «Круглый стол» в октябре 1995 г. под эгидой Института всеобщей истории, сыгравший, несомненно, положительную роль, но выявивший в то же время множественность оценок и подходов к проблемам якобинской диктатуры.
Якобинцы пришли к власти в результате народного восстания в Париже 31 мая — 2 июня 1793 г. Приход к власти якобинцев во многом был связан с тем, что их предшественники — жирондисты — по разным причинам не смогли справиться с острейшими проблемами, стоявшими в то время перед революцией — организовать победу над интервентами и внутренней контрреволюцией, решить продовольственную и аграрную проблемы, справиться с инфляцией и дороговизной, существенно ухудшавших положение народных масс. К тому же жирондисты уже стремились остановить развитие революции, опасаясь, как отмечал их лидер Бриссо, что оно приведет Францию к анархии. Отсюда больше энергии уходило у них на борьбу с якобинцами, чем на решение насущных проблем. Между тем к лету 1793 г. положение Французской республики стало критическим. Еще либеральные историки XIX в. (Ф.Минье, А.Тьер, А.Олар), именно исходя из обстановки к лету 1793 г. вывели так называемую «теорию обстоятельств», по которой якобинское правительство было прежде всего правительством национальной обороны, а его террор вынужденным средством защиты от внешних и внутренних врагов. Эту идею в целом разделяла советская историография якобинской диктатуры, но, соглашаясь с тем, что эти обстоятельства действительно оказали влияние на установление якобинской диктатуры летом — осенью 1793 г., мы вряд ли можем объяснить ими особенности функционирования якобинской диктатуры, например, то, что террор приобрел особый размах весной — летом 1794 г., когда было покончено с очагами внутренней контрреволюции, а военные действия перенесены на территорию вражеских стран.
В дискуссиях вокруг проблем якобинской диктатуры были высказаны самые противоречивые суждения о ней, в том числе и такие, как точка зрения Фюре, фактически исключающего якобинскую диктатуру из Французской революции; с другой стороны не увенчались успехом попытки связать политику якобинцев с реальными интересами какого-то определенного социального слоя (это обнаружила и полемика между А.З. Манфредом и В.Г. Ревуненковым о классовой природе якобинской диктатуры).
В то же время, на наш взгляд, было бы неправильным исключать якобинский этап и якобинскую диктатуру из общего контекста революции, ибо тенденции, заложенные в начале революции продолжали реализовываться и в законодательстве и в самой жизни на этом этапе, как справедливо отметил на «Круглом столе» по проблемам якобинской диктатуры С.Ф.Блуменау.
Придя к власти, якобинцы начали, как известно, не с установления режима диктатуры, а с разработки Конституции 1793 г., которая вполне соответствовала идеям и ценностям, которые отстаивала революция. В кратчайший срок они окончательно уничтожили сеньориальный строй, сумели в значительной мере смягчить земельный голод крестьян, способствуя тем самым укреплению права частной собственности и развитию рыночной экономики. И самое главное — они сумели отстоять завоевания революции и сохранить целостность Франции.
Но и, конечно, называть это время вершиной революции не приходится. К тому же именно якобинский период способствовал укоренению в социально-политической жизни весьма негативных явлений.
Якобинцы не были творцами радикальной социальной и террористической политики, но были ее последовательными проводниками (при этом в течение длительного времени при активной поддержке санкюлотов и крестьянства).
Якобинская диктатура складывалась постепенно. 10 октября 1793 г. было принято предложение о превращении Комитета общественного спасения в правительство. По существу к этому времени власть в центре принадлежала Национальному Конвенту и его комитетам. На местах они опирались на революционные комитеты секций, коммун и «очищенных» муниципалитетов (чистку проводили филиалы якобинского клуба). Связующим звеном между центральными и местными органами власти служили сначала комиссары Конвента, а после их отзыва — национальные агенты дистриктов и коммун. Вряд ли можно говорить о наличии у якобинских лидеров четких программных установок, и исходили они не столько из идеи Руссо, поклонниками которого они в большинстве были, а из практической целесообразности в чрезвычайных обстоятельствах. Якобинцы сумели блокировать революционную инициативу санкюлотов, подчинить их Конвенту, террор якобинцев с самого начала имел как бы два острия: против роялистско-жирондистской контрреволюции и против движения низов.
Якобинцы оказались в отличие от жирондистов политическими реалистами, период их правления отличался жестким прагматизмом. Вряд ли следует отождествлять якобинскую политику и якобинскую идеологию.
Что касается якобинского террора, то, конечно, нельзя его объяснять только «обстоятельствами», но и сбрасывать их со счета тоже было бы неправильно, как и силу настроений масс, стремившихся к возмездию верхам (достаточно вспомнить стихийные расправы начала революции).
Разумеется, оценка террора периода якобинской диктатуры возможна и необходима с морально-этической точки зрения. Но не менее существенным представляется вопрос о причинах появления такого феномена как террор, почему он получил такое распространение, какие цели преследовал и какую роль сыграл в судьбе якобинской диктатуры и революции в целом.
Впечатляющие цифры и факты о терроре приводятся в ряде работ, в том числе в «Очерках по истории Великой Французской революции» В.Г.Ревуненкова и монографии Н.Н.Молчанова «Монтаньяры». Е.Б.Черняк еще в конце 80-х гг. XX в. попытался выделить этапы в развитии террора периода якобинской диктатуры и охарактеризовать особенности террора на каждом из этапов. Но только в начале XXI в. появились работы, в которых была сделана попытка рассмотреть террор как таковой. А.В.Чудинов, исследуя идеологические основы и предпосылки террора, объясняет его попыткой якобинцев создать во Франции некое идеальное общество в соответствии с идеями Руссо, что явно противоречило реальности и вызвало сопротивление французского общества, которое якобинцы и пытались преодолеть с помощью террора. Для французского историка Гениффе террор — насилие, намеренное и запланированное, для устрашения политических противников задолго до 1793 г. Фюре отказывается рассматривать террор как порождение конкретных обстоятельств, они лишь питательная среда для развития идеологии, которая существовала и до революции. То есть можно сделать вывод, что до сих пор сохраняется множественность мнений как в оценках самой якобинской диктатуры, так и ее террора.
Гениффе отличает террор как от народного насилия (поскольку первый, по его мнению, носит спланированный, а не стихийный характер и осуществляется государством) и от чрезвычайных законов, которые, как считает автор, карают за конкретные преступления, а не за намерения и мнения.
Гениффе отвергает объяснение террора теорией обстоятельств, утверждая, что массовые казни часто следовали за победами, когда серьезные угрозы революции уже миновали. При этом он не соглашается со своим учителем Фюре, который полагал, что антилиберальный потенциал был уже в 1789 г. и шансов его восторжествовать в 1793 г. было не больше, чем у других. Но тогда, задается вопросом Гениффе, почему именно в 1793 г. террор развернулся в полном масштабе — т.е. видение Фюре подталкивает невольно к той же «теории обстоятельств». Сам же Гениффе считает, что к репрессиям против священников и эмигрантов вела не война, а борьба революционных фракций за власть. В эйфории революций часто возникают утопичные проекты, не соответствующие истории, традициям страны, менталитету населения, что вызывает протест и сопротивление последнего,и поскольку революционеры полны решимости претворить свои идеалы, террор становится неизбежным. Участники революции, как правило, не приемлют идейного плюрализма, проявляют нетерпимость к оппонентам. Любое несогласие рассматривается как злонамеренность. В условиях радикализации революции успех доставался крайним течениям и это неодолимо влекло за собой террор. Поэтому Гениффе делает вывод: террор — неизбежное порождение революции. (С.Ф.Блуменау считает этот тезис сомнительным, приводя в пример Июльскую и первую американскую революции. - Франц. историк о механизмах террора во время революции. - Новая и новейшая история, 2006, № 3. - С.129.)
Гениффе доказывает, что если в 1793 г. террор объяснялся потребностями общественного спасения, то в 1794 г. - идеей формирования добродетельного общества, которое не может быть сформировано без уничтожения морально испорченных людей. Сложность и неопределенность задачи создания такого общества превращало государственное насилие в постоянный атрибут революции. Ожесточение борьбе придавал тот факт, что вопрос стоял так: власть или смерть?
Блуменау полагает, что все же нельзя сбрасывать со счетов такие факторы как военная опасность и растущее сопротивление внутри страны. Умы людей были проникнуты психологией «осажденной крепости».
Непримиримая борьба между революционерами, пишет С.Ф.Блуменау, была, конечно, важным стимулом для репрессий, но столь сложное явление как террор эпохи Французской революции, не могло быть вызвано одной, пусть и значимой, причиной. Он явился результатом действия многих факторов.
Что касается социально-экономической политики якобинцев, то ее характеристика во многом может быть оценена и понята в сравнении с тем, как те или иные социально-экономические проблемы (аграрная, продовольственная и т.д.) решались на предшествующих этапах революции. Включение соответствующего комплекса документов в данную тему позволяет также при желании отдельно рассмотреть аграрный вопрос в годы Французской революции.