От комплиментов приставучего продавца Лида чуть не потеряла ориентацию в пространстве, но потом, взяв себя в руки, потащила меня в другую секцию. Там, в витрине, стояли все те же послушно-вежливые манекены-подростки, но одетые в куртки, рубашки, пиджаки, брюки, техасы, шорты. В воздухе на почти невидимых ниточках парили кепки, панамы, пионерские пилотки-«нопасаранки», соломенные картузы, тюбетейки…
– Может, тебе шорты купить? – мечтательно спросила Лида. – Смотри-ка, с заклепками!
– Что я тебе – мальчик в коротких штанишках?
– Почему? В американских фильмах все в шортах ходят, даже пожилые дядьки с волосатыми ногами.
– Там загнивающий капитализм, – возразил я.
– Это верно, – согласилась она. – Я тебе шорты из старых техасов сделаю. А пилотку? Всего за рубль двадцать. Тебе пойдет.
– Обойдусь. Мне маска нужна!
– Снова-здорово!
Мы зашли в отдел. Покупатели, навалившись на прилавок, наперебой тянули чеки измученной продавщице, которая сердито повторяла:
– У меня не сто рук!
На оплату тоже выстроилась целая очередь, и кассирша, усатая брюнетка с огромной янтарной брошкой на выпуклой груди, басила из своей стеклянной будки:
– Готовим мелкие деньги! С крупных сдачи нет!
Возле примерочной кабинки вспотевшая мамаша с обожанием смотрела на своего недомерка, напялившего желтую куртку с зелеными воротником и такими же манжетами на резинке. Обновка была ему настолько велика, что из рукавов торчали только кончики пальцев с грязными ногтями.
– Импорт! – шепнула Лида. – Ах!
– Почему – импорт?
– У нас такие цвета не выпускают. С красителями проблема. Неужели возьмут?
«Хорошо бы!» – подумал я, так как ненавижу новую одежду, особенно яркую, бросающуюся в глаза.
Недомерок, очевидно, считал так же и смотрел на себя в зеркало с ужасом, а продавщица усмехалась его нелепому виду и притопывала от нетерпения ногой.
Волосы у нее были неестественно-золотого цвета (как у Светки Комковой перед отъездом в Баку) и все в мелких завитушках.
«Это сколько же папильоток надо накрутить, – мелькнуло у меня в голове. – С ума сойти!»
– Не горбись, Масик! Шикарно! А рукава – это ничего – подвернем.
– Куда вы их подвернете, дама? – вскинула тонкие брови продавщица. – В манжетах вся красота, они на резинке, видите! За них и платите.
– А покороче у вас нет?
– Нет. Берете?
– Мы думаем.
– Думайте быстрее, тут очередь… – продавщица кивнула на нас.
– А покороче нет?
– Повторяю: нет!
– А подвезти не обещали?
– Обещали.
– Когда?
– Завтра.
– Мы придем к открытию.
– Приходите! – Крашеная буквально выдернула куртку из рук мамаши и торопливо понесла в подсобное помещение.
– Своим хочет отложить! – шепнула мне Лида и бросилась наперерез. – Одну минуточку, товарищ продавец, можно и нам тоже примерить?
– Попробуйте, – поморщилась та и с раздражением протянула нам куртку.
Почему они так не любят покупателей? Я вот недавно прочитал книжку «Приключения заморыша», про жизнь дореволюционного мальчика. Раньше продавцов в лавках называли приказчиками. А почему? Потому что они все время кланялись и спрашивали посетителей: «Чего прикажете-с?»
Лида схватила куртку, помогла мне надеть и застыла от восторга, а я сразу затосковал. Повторяю: терпеть не могу новые вещи! В них чувствуешь себя так, словно на тебя надели дурацкий колпак. А попробуй выйти в обновке во двор: ребята сразу обсмеют. В раннем детстве для таких случаев даже специальная дразнилка имелась: «Воображала хвост поджала от немецкого кинжала!» Теперь же просто посмотрят с презрением и обзовут «стилягой», «пижоном» или «фраером». Нет ничего лучше старой, доброй, штопаной-перештопаной одежды! В ней, если лезешь в плиты, думаешь о том, как лучше спрятаться от «белых», забившись в щель, а не о том, что тебе будет за порванное или измазанное новье.
– Как влитая! – ахнула Лида.
Я, морщась, посмотрел в зеркало и увидел там человекообразного попугая отвратительно желтого цвета, да еще с прозеленью.
– Неплохо! – благосклонно кивнула продавщица.
– А сколько же стоит? – превозмогая ужас, спросила маман.
– Двенадцать рублей шестьдесят копеек.
– Ско-олько?! Почему же так дорого?
– Импорт. Чехословакия.
– Как на взрослого…
– А разве он у вас маленький? Решайте! Последняя осталась. Отложили, но не пришли.
– Последняя? Выписывайте! – чуть не плача, приказала Лида.
Обычно она жутко колеблется, разглядывает облюбованную вещь, как болячку, страдает, уходит из магазина, потом возвращается. Для нее принять решение о покупке – это как совершить подвиг, это как броситься на вражий дзот! Но есть, есть одно волшебное слово, которое заставляет Лиду мгновенно выхватить кошелек и метнуться в кассу. Это слово – «последний». Ну а потом словно прорывается невидимая запруда и, если еще остались какие-то деньги, начинается настоящая эпидемия покупок.
– А штанишек на мальчика у вас не найдется? – мечтательно спросила моя разрумянившаяся маман.
– Вы о чем, девушка? Какие штанишки? У вас абсолютно взрослый ребенок. Женить впору. Есть одни техасы вашего роста, отечественные, но стильные. Мы даже сначала подумали: импорт! Кто-то выписал, но два часа уже прошли.
– Несите!
Кудлатая сбегала и вернулась с брюками неестественно изумрудного цвета, да еще простроченными желтой ниткой.
– Вы поняли? – со значением спросила продавщица.
– Еще бы! – Лида даже пошатнулась, как от второго фужера шампанского.
– Видите, как строчка подходит? Комплект!
– Невероятно! – закивала моя безумная мамаша, гладя желтую строчку: ее щеки покрылись клубничным румянцем восторга.
– Мерь немедленно! – мужественно глянув на ценник, приказала она.
Я зашел в кабинку, снял свои любимые, видавшие виды техасы и с ненавистью надел эти жуткие, как у интервентов, портки. В зеркале возник все тот же человекообразный попугай, но теперь еще и с зелеными ногами. Господи, так издеваться над советским ребенком! Но я знал свою мать как облупленную, знал, за что страдаю, поэтому вышел из кабинки с вежливо-покорным лицом, как у манекена на витрине.
– Какой у вас сын дисциплинированный, – польстила продавщица. – Тут некоторые такие припадки с истериками закатывают!
– Потрясающе! – всплеснула руками Лида. – Вот спасибо! Вас как зовут?
– Нина.
– Меня – Лида. Ниночка, сюда бы еще рубашечку веселенькую…
– Есть! – воскликнула кудлатая, впадая в азарт, похожий на тот, который охватывает, когда играешь в кости на пистоли.
Нина тоже увлеклась превращением обычного отечественного ребенка в какого-то малолетнего иностранца. Она куда-то сбегала и принесла рубашку цвета вчерашнего какао, но не в клетку и не в полоску, как у нормальных людей, а испещренную разноцветными квадратами, треугольниками, ромбами, будто это – учебник геометрии Киселева.
– Абстракция. Последний писк западной моды!
– Вижу! – сомлела секретарь партбюро Маргаринового завода.
– С длинными рукавами нет, только с короткими. Зато расцветка интересная. Прибалтика шьет.
– Да, Рига – почти заграница.
– Вы были в Риге?
– Приходилось. По работе. И хорошо, что с короткими. Мы едем на юг!
– Счастливые, – вздохнула продавщица. – Ну-ка, примерь! Как тебя зовут?
– Юра…
– Померь, Юра! Все девчонки твои будут.
Я снова пошел в кабинку, сердито думая о том, зачем мне «все девчонки» и что я буду делать с ними, если с одной Шурой Казаковой уже запутался: она то хохочет, то плачет, то дает ни с того ни с сего пощечину… Рубашка была впору, но в сочетании с курткой и штанами превратила меня в окончательного Дуремара.
Когда я вышел из кабинки, Лида и Нина буквально застонали от восторга.
– Прямо сейчас на показ мод! Пьер Карден! – причитала продавщица.
– А сколько стоит ковбоечка? – озаботилась маман.
– Недорого. Три восемьдесят, – глянув картонный ценник, висевший на нитке, продетой в петельку, ответила Нина. – Берите, потом жалеть будете!
Лида, закатив глаза и шевеля губами, стала загибать пальцы. Наличность она всегда считает в уме, так как давным-давно, через месяц после свадьбы, получив зарплату, моя задумчивая маман пошла в ГУМ покупать кофточку, вынула из кошелька пятьдесят рублей старыми, а выскочивший неизвестно откуда цыганенок вырвал и убежал. Тогда-то Тимофеич впервые и назвал ее «кулемой».
– Укладываемся. Выписывайте, Ниночка, всё!
– Муж-то ругаться не будет? – улыбнулась продавщица и попала в самое больное место.
– Ну, что вы! – помрачнела маман. – Муж рад будет! Ему для семьи ничего не жалко.
– Может, не стоит? – спросил я, когда сообщница убежала за прилавок. – Ты уверена?
– В чем?
– В том, что он рад будет.
– Не твое дело. Не порть мне такой удачный день!
– И не собираюсь даже. – Я, медленно расстегивая курточку, направился к кабинке, чтобы переодеться.
– Погоди! – воскликнула Лида. – Не надо! Ничего не снимай! Так и пойдем к Батуриным. Пусть Валька посмотрит, какой у нее теперь племянник! Вот только кеды твои все портят. Ты что в них делаешь?
– В футбол играю.
– Ах, ну да, ну да… Спорт – это важно! – Она отвела глаза от рваных резиновых мысков и успокоилась взглядом на новой рубашке. – Веселая ковбоечка!
– Не веселая, а дурацкая!
– Что ты понимаешь! На тебя уже смотрят!
– Не пойду я по улице, как клоун!
– Пойдешь!
– Не пойду!
– Ну сынок, ну пожалуйста! Я тебя не так часто о чем-то прошу!
– И я тебя не так часто.
– О чем ты меня просишь?
– Ты отлично знаешь!
– И сколько это стоит?
– Маска – четыре двадцать. Ласты – семь пятнадцать.
– Ну, может быть, на маску еще и хватит… Если отец спросит, скажешь: куртка – восемь, техасы – шесть… – инструктировала она, отрывая картонки. – Понял? Выкручусь, мне премию по БРИЗу выписали.
– А рубашка?
– Рубашка и так дешевая… От нее ценник не трогай! Понял?
– Еще бы! – улыбнулся я наивной Лидиной хитрости и сунул картонку в нагрудный карман – длины нитки как раз хватило.
Примчалась Нина с чеком. Узнав, что мы так и пойдем по улице, она почему-то страшно обрадовалась, подмигнула и обещала упаковать «старье» в бумагу. Маман вдруг затуманилась новой мечтой и что-то спросила у нее на ухо. Продавщица посмотрела на Лиду с уважением, пальцем показав куда-то вниз и вбок.
– Там моя подруга работает, я ей сейчас позвоню по внутреннему!
Когда Лида протянула усатой кассирше чек и четвертную, та сразу забасила, мол, говорю же, русским языком: нету сдачи! Не понимают. Народ от шальных денег совсем опузырился, ничего не хочет слушать сует сотни и пятихатки.
– У меня – двадцать пять… – пискнула Лида.
– Какая разница!
Но тут подпорхнула Нина, она принесла мои старые шмотки, завернутые в серую бумагу с маленькими буковками «ДМ». Кудрявая продавщица что-то шепнула усатой кассирше – и сдача сразу нашлась.
Лида от избытка чувств даже обняла новую подругу.
– Приглядывай за своим модником! – вдогонку крикнула Нина. – А то украдут! Заходите!
Мы вышли из секции одежды, спустились этажом ниже, свернули направо и оказались в обувном отделе. Там было пусто, как в классе на перемене. Впрочем, и товара никакого особенно тоже не наблюдалось. Полки, конечно, не пустовали, на них в ряд стояли резиновые сапоги, пегие ботинки с высокой шнуровкой, серые тапочки, черные глянцевые калоши с малиновой байковой внутренностью. Целый шкаф занимали войлочные боты фасона «Прощай, молодость», как говорит дядя Юра. В углу под табличкой «товары по сниженным ценам» красовались пара огромных кедов, предназначенных для великана, и желтые туфельки, такие крошечные, будто соскочили они с ног Дюймовочки.
Продавщица с волосами точно такого же цвета, как у Нины, но только не кудрявыми, а прямыми, вроде соломы, скучала за прилавком, листая журнал «Советское кино». Лида опасливо к ней приблизилась и тихо, по-шпионски, как пароль, сообщила:
– Я от Нины.
– Да, звонила. Ваш размер, кажется, еще остался. Минуточку!
Она скрылась в подсобке, вскоре вернулась с коробкой, откуда достала кожаные, простроченные по ранту сандалии цвета апельсина:
– Габровские.
– Да вы что?! Мерь, сынок!
Я сел на банкетку, нехотя снял любимые кеды, обнародовав носки с дыркой, и всунул ступни в сандалии.
– Не жмет?
– Вроде нет…
– Задник не трет? Пройдись!
Я прогулялся по секции, стараясь не смотреться в большое зеркало, нога в новой обуви чувствовала себя неуютно, как в гостях, но я знал, ради чего терплю.
– К куртке замечательно подходят! – заметила продавщица.
– Да, – расцвела Лида. – Удивительно удачный день! А сколько стоят?
– Пять семьдесят.
– Укладываемся. Выписывайте!
Она расплатилась в кассе, всунула мои верные кеды в коробку, которую продавщица вместе со свертком умело обвязала шпагатом, нарочно оставив двойную петлю, чтобы удобнее было нести.
– Заглядывайте! На следующей неделе обещали демисезонные полуботинки на микропорке завезти.
– Спасибо! Обязательно зайдем! – ответил я.
– Простите, – заробела Лида, глядя на соломенные волосы продавщицы. – Это у вас «Лонда»?
– Ну, что вы! Это «Магиколор».
– Поня-ятно…
Но выходя из секции обуви, мы еще не знали, насколько удачен этот день! Когда мы спускались по лестнице, нам попался навстречу «бобрик» из отдела школьной формы, от него пахло табаком, видимо, выходил покурить.
– Куда же вы подевались? – воскликнул он, ласково глядя на Лиду. – Я же вам отложил пятый рост!
– Не может быть? – побледнела она и поправила прическу.
– Да, чудеса случаются. А кто этот юный кабальеро? – изумился продавец, осмотрев меня с ног до головы. – Вы времени зря не теряли! Я бы себе такую куртку и сам оторвал.
– Последняя!
– То-то и оно. Ну-с, пошли в закрома!
– Даже не знаю…
– В чем дело?
– Не знаю, что же нам теперь делать? – На лице Лиды появилось плаксивое выражение.
– Как что? Мерить и брать, пока не расхватали. Пятый рост бывает раз в месяц. Придержал для вас, Лидия Ильинична, из товарищеской симпатии, – сообщил он, пытливо глядя на мою смутившуюся маман.
…Брюки и рукава пиджака оказались длиннющими, что вызвало у нее прилив счастья: значит, можно подшить, а потом отпускать по мере того, как я буду расти. Следовательно, вопрос о новой форме возникнет не скоро. Глядишь, дотянем до восьмого класса, а потом я пойду в техникум. Экономия! Как с велосипедом «Орленок»…
– Главное, чтобы он у вас слишком в плечах не раздался, – предупредил «бобрик», который успел сообщить, что зовут его Анатолием.
– Вроде не в кого…
– Как, неужели у такой хорошенькой мамаши супруг не спортсмен? – игриво поинтересовался продавец. – Лично я играю в настольный теннис. Ну, берете?
– Да, но… У нас деньги кончились.
– Это не удивительно, Лидия Ильинична. – Анатолий загадочно посмотрел на меня. – Могу выписать и отложить на два часа. Нет, для вас – на три. Но не дольше – начальство следит. Лишат премии.
– Выписывайте! Семнадцать рублей?
– Так точно-с!
На мою несчастную маман вместо обычной нерешительности сегодня напала какая-то лихорадочная жажда сорить деньгами, не думая о последствиях. Лида поблагодарила продавца, смотревшего на нее с нахальной улыбкой, отвела меня в укромное место возле туалета, вынула из кошелька, озираясь, последние пять рублей, шепотом велела спрятать в боковой карман новой куртки, туда же сунула все ценники, кроме того, что был на ковбойке. Потом она достала из сумки эластичную розовую авоську, которую тетя Валя прошлым летом купила ей на рынке в Сухуми, и, сложив туда коробочки желатина, дала указания:
– Маску себе купишь сам. Взрослый уже. Не забудь взять сдачу! Потом зайдешь к Батуриным, отдашь три упаковки желатина, скажешь «спасибо». Тетя Валя нас выручила, а то на майские заливное не из чего было делать. Потом – в Гавриков – пострижешься «под скобочку», как обычно, но покороче. Объяснишь – на юг едешь. Они там знают. Душить себя не давай – у меня от их одеколона голова болит. Пяти рублей должно хватить на все про все. И на мороженое останется. Купи себе за хорошее поведение! Если в парикмахерской не будет очереди и останется время, проведай бабушку Аню, покажись, пусть полюбуется внуком, и отдай остальной желатин. Она жаловалась, у них тоже кончился, а в магазинах его совсем не стало. Потом сразу домой – собираться. Я занесу твое старье, покормлю отца, если пришел, зайду на завод, сактирую бой и возьму еще денег, в кассе как раз четвертная оставалась. Вернусь сюда за твоей формой. Вальке с работы позвоню, спрошу, что тебе из продуктов в дорогу взять, и на обратном пути куплю. Понял, сынок?
– Понял.
– Не перепутаешь?
– Ты сама что-нибудь не перепутай!
– Сколько стоили куртка и техасы, помнишь?
– Помню.
– Не подведешь?
– Не волнуйся!
– Какой же ты у нас красавец! – Она поцеловала меня в щеку.
– Ты у нас тоже красавица. – Я ответно чмокнул ее в подбородок.
– Ты так думаешь?
– Анатолий точно так думает.
– Не мели чепуху! Ну – я побежала…
Кремлевское мороженое
Торжествуя, но стараясь не смотреться в зеркала, которых в «Детском мире» так же много, как в комнате смеха, я мчался в секцию спортивного инвентаря. Мне казалось, все потешаются над моей канареечной внешностью, которую убийственно довершили рыжие габровские сандалии, похожие на птичьи лапки. Конечно, люди, шедшие навстречу, не хохотали, не прыскали в ладошку, не показывали на меня пальцами, но исключительно из занятости или вежливости. Впрочем, иные, не выдержав, ухмылялись, перешептываясь. Я же в ответ надвинул на лицо такое выражение, какое бывает у человека, извалявшегося в грязи и пробирающегося проходными дворами домой, чтобы переодеться в чистое.
Вдруг дорогу мне заступила тетка в белом облегающем платье. Казалось, она, как и снежная баба, тоже сложена из трех поставленных друг на друга шаров, но только в отличие от снеговика самый больший шар помещался у нее посредине.
– Мальчуган, рубашечку где брал?
– Я… я… я… Она у меня уже давно… – пробормотал я.
– Врать-то зачем? Пионер, наверное? Нехорошо! – Она рукой, похожей на тамбовский окорок, ткнула в ценник, выглядывавший из нагрудного кармашка.
– М-м-м… Э-э-э… – прожужжал я, совсем как дядя Гриша, и, жарко покраснев, показал пальцем вверх, где была секция одежды для подростков.
– То-то! – рявкнула тетка. – Спасибо! – и полетела в указанном направлении, будто ядро, выпущенное из огромной пушки.
Удивляясь, как при таком весе можно развивать спринтерскую скорость, да еще лавировать между другими покупателями, я сунул картонку поглубже в кармашек. Лида нередко наутро разочаровывалась в покупках и с трагическим видом бежала сдавать их в магазин, а без чека и ценника назад ничего не принимали, сколько ни требуй жалобную книгу и ни взывай к совести тружеников прилавка. Однажды Тимофеич явился с завода не в духе, так как снова поссорился со своим начальником Пешехоновым, и раскритиковал новую блузку с большим вырезом, сказав одно короткое слово:
– Срам!
Маман вдрызг расстроилась, бросилась искать отрезанный ценник, а он как сквозь землю провалился. Тогда она схитрила, отцу сказала, что неудачную обновку вернула в магазин, а сама спрятала ее в диван, завернув в старую наволочку, выждала месяца полтора, подгадала, когда муж придет в хорошем настроении, и сообщила, честно хлопая глазами:
– Миш, представляешь, захожу в «Трикотаж» на Бауманской, а там точно такая же блузка, но почти без декольте. Последняя. Взяла… Посмотришь? Но я девочек твердо предупредила: если тебе снова не понравится, назад принесу!
– Давай! – кивнул Тимофеич, гордясь своей руководящей и направляющей ролью в семье.
Мать умчалась за створку гардероба переодеваться, а я не мог сдержать усмешку, вспомнив любимую шутку Башашкина: «Приходите только те, у которых декольте».
– Ну как? – опасливо спросила Лида, повернувшись туда-сюда перед отцом, точно манекенщица в комедии «Девушка без адреса».
– Другое дело! – оценил отец, не сводя глаз с выреза, совсем немалого, на мой непросвещенный детский взгляд.
– Как скажешь, так и будет! – потупилась хитроумная маман.
– Оставляй! – разрешил Тимофеич игривым голосом и отправил меня срочно в булочную, хотя хлеба в доме было предостаточно.
…В отделе спортивного инвентаря меня ждал жестокий удар, да что там удар – нокаут! На витрине ничего не изменилось с тех пор, как я был тут полгода назад: футбольные и баскетбольные мячи, ракетки для бадминтона и настольного тенниса, городки, сложенные в фигуру «пушка», желтая «дыня» со шнуровкой на боку для регби, деревянные с металлической окантовкой диски для метания… Все на тех же местах и по тем же ценам. В углу, как и прежде, лежали черные безразмерные ласты с рубчатыми резиновыми ремешками, которые крепятся на пятках. Именно о таких я мечтал! Рядом красовались два подводных ружья, одно за десять рублей, натяжное, вроде самострела, с трезубцем на конце, а второе – за восемнадцать рублей сорок копеек (целое состояние!) – пневматическое со специальным насосом, вроде велосипедного: качаешь воздух до отказа, потом вдавливаешь гарпун в дуло до щелчка, ставишь на предохранитель и ныряешь.
В прошлом году шахтер с Норильска дал мне стрельнуть из такого ружья: мощь и дальность фантастические – можно даже катрана подбить. Но мне как назло встретилась только крупная зеленушка, и я с непривычки промахнулся. Говорят, есть еще капсульный подводный пистолет, но продается он только в магазине «Рыболов-спортсмен» по специальному охотничьему билету, потому что его легко превратить в боевое оружие. Ренат видел такую «переделку» у одного знакомого хулигана.
Рядом с ружьями лежали трубки для дыхания под водой – за рубль четыре копейки – с оранжевыми загубниками. И маска тоже была на своем законном месте, но стоила она теперь пять рублей сорок копеек. Да, стекло больше, обзорнее, да, цвет не болотный, а бордовый, да, резиновая кромка, облегающая лицо, шире, а значит, герметичнее… Но почему же так дорого? Мы же не печатаем деньги на домашней машинке!
Я стоял у прилавка, смотрел на цену, и слезы сами собой катились по моим щекам. Продавщица с накрашенными, как у царевны Будур, глазами и прической в виде черного кокона проследила направление моего безутешного взгляда и покачала головой:
– Взрослый мальчик, а нюни распустил! Это же новая модель, улучшенная!
– А старой модели больше нет?
– Была. Кончилась утром. Но эта надежнее!
– Мне денег не хватает…
– Ах, вот оно что! Приходи завтра. Этих масок много завезли. Неужели родители рубль тебе не добавят? Ты же не двоечник? Такой модный ребенок!
– Я… я уезжаю… на море… завтра…
– Счастливый! – вздохнула она, – а у меня отпуск в феврале.
Счастливый?! Что вы понимаете?! Приехать без маски на море, это как без клюшки выйти на лед! Это как отправиться в кино без билета. Это как прийти в класс без дневника или сменной обуви! Это как охранять границу без собаки. Это как регулировать движение без полосатой палки. Это как лететь в космос без скафандра. Это как брать Рейхстаг без знамени… Это, одним словом, – позор! Унизительно – сидеть на берегу и ждать, когда кто-то из друзей, нанырявшись до счастливой одури, даст тебе свою маску на десять минут, да еще с таким видом, будто отрезает от себя кусок живого мяса. Вообразив эту горькую сцену, я громко всхлипнул и вспомнил, что носовой платок остался в старых техасах, а высморкаться, как говорит дядя Юра, по-суворовски – прямо на пол, – нельзя. По крайней мере в магазине…
Справа от меня над прилавком склонился мужичок в матерчатой кепке, видимо, страдающий тем же недугом, что и Лида, – нудной магазинной нерешительностью, которая может внезапно перейти в буйное мотовство. Перед ним на стекле лежали три резиновые шапочки для плавания – белая, бежевая и оранжевая…
– Мужчина, вы уж определяйтесь! – попросила Будур. – Мне смену сдавать.
– Но, девушка, это же девчачьи цвета! – тонким, почти женским голосом возразил нерешительный. – А у меня мальчик. Ну, почему не могут у нас нашлепать хотя бы еще синих или зеленых шапок? Жалко им, что ли?
– В стране трудно с красителями… – всхлипнул я.
– Правильно, мальчик! И потом, мужчина, вы это зря! Белый – нейтральный цвет. Плавки у вашего сынка какие?
– Черные.
– Ну, вот, получится шахматный вариант.
– Вы думаете? – В его голосе появилась надежда.
– И думать тут нечего, – отрезала Будур, снова повернувшись ко мне. – Мальчик, слезами горю не поможешь. Ну нет больше масок за четыре двадцать. Кончились. Зато куртка у тебя красивая! Я такую же племяннику взяла.
– Да, ветровочка хороша! – с явной издевкой согласился нерешительный, – А почему вы, девушка, говорите, что нет масок за четыре двадцать? Это неверная информация. Я полчаса назад видел такую внизу, справа от входа. «Все для летнего отдыха». Лежит – тебя, плакса, дожидается.
– Точно! Мы же несколько штук вниз, на выносную спустили! – обрадовалась Будур. – Ну вот – а ты рыдаешь!
– Спасибо! – выдохнул я и помчался вниз с такой скоростью, что встречный воздух мгновенно осушил слезы на моих щеках.
Маска и в самом деле меня дожидалась. Я несколько раз надевал и снимал ее, подтягивая ремешок и проверяя, хорошо ли присасывается резиновая кромка к лицу, ведь иногда встречается брак, воздух не держится, а на его место тут же просачивается вода, тогда ныряние превращается в муку-мученическую.
– Вам идет! – прыснула, тряхнув школьной челкой, девушка за прилавком, наверное, ученица продавца.
– Выпишите! – солидно кивнул я.
– А трубку вы не забыли?
– Трубка имеется.
Я выбил чек, разменяв синюю пятерку, пересчитал сдачу, как написано на стеклянной табличке, «не отходя от кассы», и спрятал в карман четыре двугривенника.
– Вам завернуть или же так в ней и пойдете? – поинтересовалась смешливая ученица, накалывая блекло-фиолетовый чек на тонкий железный штырь, вбитый в квадратную деревянную подставку.
– Не надо… – буркнул я, не найдясь как отшутиться.
– Спасибо за покупку!
– Пожалуйста…
Это что-то новенькое! Впервые в жизни продавец благодарил меня, а не наоборот. Видимо, при коммунизме бесплатная торговля будет взаимно вежливой и готовиться к этому начинают уже сейчас! Загодя…
Я поместил маску в эластичную авоську, отчего она немного растянулась, и удалился, недовольный собой: сначала хныкал, как последний плакса, а потом не смог остроумно ответить этой пигалице с челкой:
«Спасибо за покупку!»
«Пожалуйста за продажу…»
Нет, сегодня с остроумием у меня совсем неважно.
Спускаясь на эскалаторе в главный зал, я заметил между колонн мороженицу в белом переднике: она толкала впереди себя тележку с прозрачной крышкой, сквозь нее виднелись шарики пломбира – белые, розовые и шоколадные. В обычном киоске тоже можно купить мороженое в вафельном стаканчике, но там оно двух видов: с кремовой розочкой – за девятнадцать копеек и без нее – за пятнадцать. Есть еще вафельные рожки, но они в продаже почему-то бывают редко. А вот такой пломбир, с высокой круглой головкой, можно купить только в «Детском мире» и ГУМе. Он фантастически вкусный, пахнет парным молоком, подсушенный вафельный стаканчик хрустит, рассыпаясь на зубах. Дядя Юра говорит, этот сорт делают специально для тех, кто работает в Кремле. Несъеденное отдают в ГУМ и «Детский мир». Сколько раз мы с Лидой вставали в очередь за кремлевским мороженым, и только два раза нам хватило. Обычно пломбир заканчивается очень быстро, и продавщица увозит пустую тележку, обещая вернуться через пять минут. Мы как-то караулили ее почти час – бесполезно. Думаю, она не виновата, наверное, сидит где-то и терпеливо ждет, когда из Кремля привезут остатки.
Тележка затормозила между колоннами, возле отдела детских железных дорог. У меня в глубоком детстве была такая дорога, но самая простенькая – без тоннелей, мостов, семафоров, стрелок и шлагбаумов, – мне ее подарил на день рождения дядя Коля Черугин. Смотреть, как электровоз, работающий на батарейке «Крона», мотает за собой по кругу два вагончика, было скучновато, а Петьке Коровякову вскоре купили точно такую же, и мы, когда не было взрослых, устраивали крушения: удлинив в два раза рельсы, пускали составы навстречу друг другу. Выигрывал тот, чей электровоз с вагонами не слетал с полотна. Впрочем, игрушки на такое использование рассчитаны явно не были и скоро сломались. Лида, как всегда, хотела писать в ОТК, но я отговорил, соврав, что случайно уронил локомотив на каменный пол.
– Кулема! – рассердилась она.
Петляя между покупателями, которых с каждой минутой, как и предвидели, становилось все больше, я метнулся к тележке. Но и другие ворон не считали, в результате я оказался в очереди девятым, а за мной выстроился длиннющий хвост. И хотя большинство понимали, что пломбира им точно не хватит, но все равно терпеливо стояли и ждали. Зачем? Как верно говорит дядя Юра: в одни руки много ума не дают. Озираясь от нечего делать по сторонам, я заметил в секции железных дорог знакомую колхозницу в плюшевом жакете, с двумя сумками через плечо. Получив от своего деревенского внука задание купить в Москве игрушечный паровозик с рельсами, она даже представить себе не могла, какой здесь выбор – на все вкусы и кошельки. Видимо, решившись, она полезла за пазуху, долго там шарила и достала наконец завязанный на несколько узлов носовой платок – с деньгами…
– Не спи, модник! – услышал я веселый окрик.
Это подошла моя очередь. Получив за двугривенный вафельный стаканчик с шоколадным полушарием, еще покрытым серебристой изморозью, я понес его к выходу. Не только дети, но и взрослые смотрели на меня с завистью, даже облизывались вслед, а я не спешил, всем видом показывая: может быть, для приезжих это и событие, а для меня, коренного москвича, «кремлевский пломбир» – обычная пища, даже слегка поднадоевшая.
На самом же деле я просто ждал, когда мороженое чуть «поплывет», тогда его не надо грызть, отчего ломит зубы, а можно постепенно, слой за слоем, слизывать, пока не дойдет дело до стаканчика, и вот тут-то очень важно симметрично, по кругу, откусывать хрустящую кромку вместе с равными порциями пломбира. В конце концов в липкой руке остается лишь вафельное донышко с мягкими краями, и в нем, как в чашке, – молочная жидкость. Чтобы она не протекла на одежду, нужно побыстрей уместить объедок во рту и держать там до полного сладкого размягчения, а потом с сожалением проглотить, что я и сделал, выходя на улицу.
Там жарко пахло бензином и тополиной горечью. От дождя остались лишь крошечные лужицы в выбоинах асфальта, мокрые фантики под ногами и грязные разводы на стеклах витрин. Справа в сером мареве виднелись колеблющиеся в воздухе колоны Дома Союзов, куда я два раза ходил на елку. Подарки там дают очень хорошие: с шоколадными суфле и «трюфелями». Лучше, говорят, только в Кремле, где гостинцы спрятаны в пластмассовую красную звезду с крышкой посередке, но там я никогда не был. Один раз райком выделил на Маргариновый завод два билета в Кремль, но Лида как секретарь партбюро отдала их передовым работницам с детьми.
Напротив, на горке, возле магазина «Книжная находка» стоял на постаменте первопечатник Иван Федоров и разглядывал металлический листок. Марина Владимировна сказала: если бы не Иван Федоров, мы бы до сих пор переписывали учебники от руки и тогда берегли свои книги, а не рисовали бы на полях чертей, мусоля грязными пальцами страницы до лохмотьев.
Слева, посреди площади, запруженной гудящими машинами, торчал один-одинешенек Феликс Дзержинский. Он, наверное, совсем запарился в своей длиннополой шинели. Зато зимой у него на плечах и голове лежат сугробы. Однажды я видел, как специальная машина с подъемной стрелой для замены лампочек, висящих над мостовой, припарковалась у памятника, и рабочий, устроившись на выдвижной площадке, счищал шваброй с макушки Железного Феликса снег, похожий на высокую боярскую шапку из учебника истории.
– Молодой человек, купи цветочки! – попросила бабушка, притулившаяся у стеклянных дверей.
В ее корзинке плотно стояли связки васильков, туго обмотанные черными нитками. Издали букетики можно было принять за странные цветы с очень толстыми стеблями и большими синими розетками.
– По двадцать копеек отдаю!
Я пожал плечами и отошел к железному барьеру, отделявшему тротуар от проезжей части. Над мостовой нависал серебристый «скворечник», откуда время от времени высовывался орудовец и грозил полосатой палкой водителям. Если бы Шура была в Москве, я, возможно, и купил бы букетик, оставив себе на стрижку ровно сорок копеек, и положил бы цветы тайком на порог ее крыльца, а она, вернувшись, взяла бы васильки в руки, понюхала и задумалась: какой же тайный друг принес ей дары полей? Но Шура в отъезде…
Из «Детского мира», причитая, вырвались две одуревшие от духоты потные женщины с обувными коробками и свертками. Одна из них, зажав покупки под мышками, достала из сумки красную пачку, извлекла из нее длинную сигарету с золотым кончиком, жестом остановила прохожего мужчину и прикурила от его папиросы.
«Господи, сколько же курящих женщин в Москве!» – с испугом подумал я.
– Сумасшедший дом! – сказала она, выдыхая сизый дым.
– Ненавижу очереди! – отозвалась вторая и затянулась сигаретой подруги.
– Вер, ты посмотри, какой мальчик модный!
– Да уж, пижон…
– Убежал. Дикий, что ли? – засмеялись мне вслед они, не зная, что, во-первых, я ненавижу новую одежду, во-вторых, не желаю выглядеть пижоном или клоуном, а в-третьих, и это – главное: при виде курящих женщин у меня почему-то…
Весной я просмотрел в библиотеке все журналы «Здоровье», особенно раздел «Половое воспитание», – но ничего похожего на мое, видимо, очень опасное заболевание там не нашел…
Как я потерял друга
Огромную «Контору городских бань» я решил обойти на всякий случай стороной, хотя вдоль фасада путь к тете Вале, в Комсомольский переулок, короче. Но в таком наряде идти мимо КГБ себе дороже: могут заподозрить, что американцы уже засылают к нам в СССР малолетних шпионов. Да еще и эта маска в авоське. Недавно по телеку показывали фильм, где диверсанты пробирались в советский город под водой, прикидываясь ныряющими курортниками, и были, конечно, обезврежены нашими боевыми пловцами, вооруженными антиакульными ножами. У меня, разумеется, есть ценники, подтверждающие, что все, кроме сухумской авоськи, куплено в «Детском мире», а не за границей, но они еще могут спросить, откуда и куда я несу дефицитный желатин.
Торопливо проскочив боковой переулок, идущий вдоль могучей стены КГБ, я очутился на маленькой площади. Слева, в глубине, торчал непонятный памятник: бородатый старичок на постаменте стоял, как-то нелепо присев и растопырив руки, будто его прихватил радикулит, как дядю Колю во время прошлогоднего субботника. И смех, и грех. А статуя должна вызывать уважение! Иначе зачем ее городить?
Справа углом выступал Сороковой гастроном, там, прямо у входа, в отделе «Соки-воды» готовят изумительный коктейль. Всего за десять копеек. В высокие алюминиевые стаканы наливают молоко, кладут четверть пачки мороженого и добавляют вишневого сиропа, а потом прищелкивают колбы к электросмесителю, который шумно крутит, будто сверла, специальные стержни с маленькими лопастями. Ждать надо минут пять, но зато потом ощущение такое, будто ты пьешь пенистое, воздушное, вишнево-сливочное мороженое. О, если бы не съеденный только что в «Детском мире» кремлевский пломбир!
Нащупав в кармане оставшиеся три монеты, я собрал силу воли в кулак и, стиснув зубы, огляделся. Если спуститься налево по Кузнецкому Мосту, можно за десять минут дойти до театра, где мы всем классом года два назад смотрели «Синюю птицу». Особенное впечатление на меня произвела удивительная сцена, когда белый яйцеголовый Сахар отламывает свои пальцы-леденцы и угощает ими детей. Как артист это делал, не понимаю! Наверное, он по совместительс