Александр Галенко Три загадки Константина Багрянородного о «полюдье»
Главный вопрос полюдья
Ссылки на иностранные источники стали стандартом для научных работ о Киевской Руси, особенно раннего ее периода IХ-XI вв., где не хватает древнерусских источников. Однако часто они кажутся скорее невинными иллюстрациями к испытуемым идеям, чем результатом целенаправленного сопоставления всех имеющихся свидетельств. Без сведений о русской работорговле и невольниках в дальних экзотических краях, которыми изобилуют прежде всего восточные источники, но также европейские и византийские, не обходится ни одна работа, посвященная внешней торговле. Обычно такие сообщения наглядно иллюстрируют ареал купеческих путешествий и захватывают воображение читателя. Однако работорговля не является обычной торговлей, ведь она организует обмен не результатами материального производства, а людьми, которые стали жертвами насилия. Итак, тема работорговли прямо относится к социальной проблематике. Поэтому иностранные источники IX-XI вв., которые показали одновременность подъема международной работорговли и генезиса древнерусской государственности, бросают вызов всем теориям государства и общества древней Руси. Если при этом помнить, что в исламском мире и Западной Европе1 именно той поры появились термины, которые означали одновременно и невольника, и жителя Центральной и Восточной Европы этот вызов является серьезным.
Вину за поставки русских невольников на зарубежные рынки обычно переводят на кочевых соседей Руси. Однако этот ответ не является исчерпывающим, ведь в этом случае приходилось закрывать глаза на то, что на страницах летописей - главного источника о набегах - плачи о загубленных хищными «язычниками» людских душ соседствуют с реляциями о победах русских князей над внешними врагами2.
Для исследований рабства в Западной Европе, Византии и на Ближнем Востоке проблема происхождения невольников из Руси, казалось бы, не имеет принципиального значения. Однако и здесь стереотипы о средневековой Руси дают знать о себе в необоснованных суждениях. Знатоки эпохи Ивана III только улыбнутся попыткам лучшего эксперта по европейской работорговле Ш. Верлиндена объяснять сокращение притока русских невольников на Запад после 1460 как результат эффективной антитатарской политики московского князя3. Также не убедительны попытки российского ориенталиста Д. Мишина, автора новейшего исследования о славянских невольниках в исламском мире, доказать, что набеги на Русь организовывались аж из Хорасана(!)4. Итак, очевидно, что отсутствие объяснения источников массовых поставок русских невольников затрагивает интересы как востоковедения, так и европеистики.
Между тем, истории известно немало других способов порабощения, кроме плена. Большинство из них тесно связана с внутренними факторами, чем с внешними. Это кража, наказание рабством за преступление (в том числе долговое рабство), подбрасывание и продажа детей, самопродажа, рождение в неволе, дань5. Некоторые из этих способов доказаны и для Руси и не могут считаться случайными.
Во-первых, западноевропейские евреи, хорошо знакомы со славянской Европой благодаря своей торговле, отзывались об этом крае как Ханаане, а о славянском языке - как Ханаанском6, потому что по их наблюдениям жители славянских стран и, прежде всего, России, подобно библейским ханаанам, продавали в рабство собственных детей7. Это свидетельство, повторенное в многочисленных еврейских источниках западноевропейского происхождения в течение Х-XIII в. на самом деле имеет принципиальное значение. Не подлежит сомнению, что еврейские купцы, в отличие от тюрков-кочевников, франков или варягов, не обладали военной силой (кроме охраны), чтобы добывать пленных войной. Итак, свой товар они должны преимущественно получать на рынке, так или иначе под протекцией и с разрешения государства. Это, в свою очередь, означало существование пошлин и базарных налогов, и о существовании такого механизма поставки невольников на вывоз свидетельствует Правда Русская, по которой продажа в рабство наказанного происходил в присутствии таможенника8.
Во-вторых, «Повесть временных лет», трижды перечисляя товары, которые вывозились с Руси в Х в., каждый раз вспоминала о невольниках (челяди) 9. Исторический вес этим нарративным сообщениям придают русско-византийские договоры 911 и 944 гг., приведенные в «Повести». Там, среди прочего, оговаривались условия продажи и выкупа русами невольников (челяди) 10, причем статус приобретаемого невольника четко отличался от статуса пленника. В договоре 944 г.. названы и порог цен на четыре возрастные категории невольников, которых русские приводили на продажу11. Все это прямо свидетельствовало об участии русской верхушки (поставившей свои подписи на обоих договорах) в торговле собственными подданными, по крайней мере на работорговом рынке Византии.
Приведенные данные являются убедительными признаками существования в древней Руси именно государственной системы работорговли. Это означает, что доказательство или опровержение этого предположения, прежде всего надо искать в государственной налоговой системе. В идеале, зная о каждом налоге, из которых категорий населения и материальных ценностей он собирался, по каким нормам, можно было бы легко найти ответ. Но сейчас невозможно даже представить, когда, и вообще прежде, знания о налоговой системе древней Руси достигнет этого идеала. Одним из нескольких налогов этого периода, которое даже имело собственное название, было полюдье. Будучи производным от слова «люди» это название интригует как возможный намек на то, что именно собиралось в полюдье. Проверить такую возможность и призвана эта работа.
О полюдье уже написано немало. Основным источником для исследования полюдье было и остается произведение византийского императора Константина VII Багрянородного «Об управлении империей». Именно там впервые упомянут термин полюдье (πολυδια), а также представлено его подробное объяснение. Вот этот знаменитый отрывок с IX раздела произведения:
«Зимний же и суровый образ жительства тех росов такой. Когда придет месяц ноябрь, сразу же их архонты выходят со всеми росами из Киева и отправляются в полюдье, как называются об езды, а именно: в склавинии вервианив, другувитив, кривичей, Северия и других склавинов, которые являются пактиотамы росов. Питаясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киев. Затем же, как было сказано, взяв свои моноксилы, они снаряжают их и отправляют в Романии». 12
Содержание отрывка, включая племенные названия склавинов13 и термины, полностью прозрачно, благодаря чему его интерпретация зачастую сводились к переводу. Под полюдьем понимали кампанию сбора ренты, дани или налога. Упоминания о полюдье в древнерусских источниках подтверждали идею славянского происхождений термина, а также свидетельствовали, что этот термин означал собственно ренту или дань. М. Фасмер выводил происхождение этого слова с древнерусского высказывания по людъхъ 14. М. Д. Приселков, однако, высказал идею, которую разделяет теперь большинство ученых, что полюдье было только особым видом ренты, дани15. В связи с этим выдвигалось немало гипотез о том, чем именно полюдье отличалось от дани. Однако они объясняли эту специфику то ареалом, то способом сбора16, тогда как ни один не касался вопроса, что напрашивался сам собой, поскольку речь шла о специальном налоге. Это был вопрос о том, что же собиралось на полюдье? Недостаток конкретного представления о предметной стороне полюдья в конце концов привел даже к отрицанию сути полюдья как дани вообще17.
Сообщение Константина Багрянородного порождало и другие вопросы. Например, если полюдье было не единственным налогом, почему византийский император уделил внимание именно ему? Почему русские источники, наоборот, такие скупые на сообщение о полюдье, но часто вспоминают дань? Такое расхождение в сообщении местных источников и сообщения иностранца ставило вопрос о достоверности последнего.
Попытки выйти за пределы сообщения Константина Багрянородного шли в нескольких направлениях.
1) Стало привычным объяснять полюдье времен Константина Багрянородного и последующих двух веков с помощью русских источников XII в., где полюдье упоминается уже как денежный налог. При этом, однако, недооценивалась более чем вероятная эволюция налоговой системы и значения соответствующих терминов с середины Х в. к XII в.
2) Компаративный подход представлял полюдье как институт, свойственный всем раннеклассовым обществам, приписывая ему характер сакрального действа, главной целью которого было явление князя подданным и выполнения религиозных ритуалов. Сбор же дани считалось вещью второстепенной, и она принималась за добровольные приношения подданных в благодарность за патронат и оборону со стороны наделенного сверхъестественными качествами обладателя18. Эта теория опиралась на параллели между Русью и другими примитивными обществами, и мало обращала внимание на показания русских источников о грубости походов за данью. Параллельные примеры из западного ареала варяжского мира, хотя и преподносят сакральность правителей, но по важности ставят ее после политических (и экономических) функций19.
3) К базе данных о полюдье привлекались показания, касающиеся событий, похожих какими-либо чертами на полюдье из произведения Константина Багрянородного, но при этом не названных «полюдьем». Полюдьем обычно считается поход за данью князя Игоря на древлян 945. Рассказ анонимного арабского географа (ок. 870-880) о нападениях русов на сакалиба и его дополненная версия от Ибн Русте (ок. 903-913) тоже довольно похожи на описание полюдья в византийском источнике. Однако проводить параллели между ними слишком рискованно без точного выяснения контекста полюдья на основании прямых показаний.
Если параллели с другими эпохами или регионами потенциально опасны, а других прямых свидетельств нет, остается полагаться на информацию произведения Константина Багрянородного. Несмотря на значительные достижения в критике и переосмыслении текста, недавно суммированные Джеймсом Говард-Джонстоном, это направление работы далеко от завершения. Собственно, Дж. Говард-Джонстон выразил недоверие к правдивости рассказа о полюдье. Свое мнение, впрочем, он доказывал не конкретным анализом текста, а ссылкой на убежденность большой группы исследователей в том, что впечатляющий политический и культурный прогресс Руси IХ XI в. должен быть результатом только мирного симбиоза между славянами и варягами-русами20. Итак, пространство для интерпретации содержания информации о полюдье остается.
В данной статье делается попытка перечитать сообщение Константина Багрянородного о полюдье с учетом многослойности его контекста. На мой взгляд, отождествляя полюдье с «кружениями», исследователи слишком доверчиво отнеслись к предложенному императором переводу термина, недооценив тот факт, что каждый перевод является интерпретацией, которая искажает суть оригинального термина. Кроме того, учитывалось, что на переводе слова должно отразиться понимание полюдья информатором Константина. Поэтому на самом деле термины полюдье и γυρα отражают не одну, а три интерпретации одного явления. Сначала славяне отразили свое видение и отношение к нему словом полюдье. Потом кто-то рассказал об этом византийскому императору, и уже тот своим переводом выразил свое понимание термина. Итак, первое и самое важное упоминание о полюдье содержит по крайней мере тройное наслоение смыслов. Каждому из этих слоев мы обязаны посредникам-говорящим, которые безусловно знали о полюдье что-то общее, но не обязательно понимали под этим словом полностью тождественные вещи21. Поэтому без выяснения смысла, который вкладывался в это понятие каждым из говорящих, ни прозрачная этимология слова, ни греческий перевод недостаточны для объяснения сути полюдья как общественного явления и государственного института.
2. Константин Багрянородный: полюдье в стратегических планах Византии
Несмотря на уникальность собранной в произведении Константина Багрянородного информации, в целом она мало касается внутренней жизни соседей Византии и сосредоточена преимущественно на вопросах взаимоотношений между империей и окружающим миром. Отрывок о полюдье появляется к концу IX раздела, посвященного отношениям с Русью, из чего понятно, что полюдье не находилась в центре авторского внимания. Поэтому смысл информации о полюдье можно правильно понять только с учетом цели и тематики целого раздела.
В результате детальных исследований текста «Об управлении империей» было установлено, что вступление и тринадцать разделов в начале трактата Константин написал преимущественно сам, а не воспользовался материалами, созданными по его заказу чиновниками дромоса (управления путей и разведки) 22. Цель каждого из разделов отвечала провозглашенному во введении обязательству представить рекомендации, как сдерживать нападения на империю одних варваров с помощью других. Написание IX раздела было вызвано в значительной активизацией отношений Византии с Русской государством с центром в Киеве. И действительно, здесь в основном речь шла о том, как контролировать русскую торговлю с Константинополем и отвлекать нападения русов на византийские владения с помощью печенегов. Вот почему центральной темой этого раздела стало описание пути из Киева в Константинополь, который на значительном отрезке пролегал через степи Северного Причерноморья, где господствовали кочевники. Для предметных переговоров с печенегами, византийцам нужно было знать две вещи: во-первых, уязвимые места на пути, где русские караваны или войско в случае необходимости можно было эффективно перехватить, а во-вторых, время, когда русские отправлялись в Константинополь.
Действительно, на протяжении всего описания пути автор делает замечания о степени опасности для русов со стороны печенегов. Но прежде всего внимание императора привлекают Днепровские пороги. Как стратега, а не туриста или географа, его заинтересовало то, что именно в районе порогов русы, недостижимые для печенегов во время плавания по Днепру, вынуждены были сходить на берег. Императору было известно, что из всех семи порогов русы чувствовали себя наиболее незащищенными на четвертом - Ненасытецком (Aeifor, Neasyt).Именно минуя Ненасытец, русы должны были выходить на берег, выносить свой товар, и переносить по суше свои лодки23. Император специально обращает внимание на то, что русы только у Ненасытца, единственный раз в течение всего пути, выводили на берег своих невольников, которых они везли на продажу в Царьград. Эту упоминание о невольниках еще не было удовлетворительно объяснено24, но учитывая цель IХ раздела, понятно, что подобная информация тоже должна иметь стратегическое значение. Связь с военными делами становится понятна, учитывая тот факт, что на сопровождение невольников отвлекались дополнительные силы русов, тем самым еще больше ослабляя их способность обороняться. Ремарка императора вполне естественна, ведь для средневековых специалистов по военному делу наличие при войске невольников была обязательным предметом внимания как сила, которой мог воспользоваться противник25.
Таким образом, точная информация о порогах, включая их названия и способы их преодоления, задавала в IX разделе координаты нужного места для перехвата русских караванов и отрядов. На пути в тысячу миль она точно описывала место на суше расстоянием всего шесть миль, - где обремененные переносом товаров и лодок, связанные сопровождением невольников, русы превращались в привлекательную мишень для печенегов.
Отрывок же о «зимнем и суровом образе жительства русов», где рассказывается именно о полюдье, приводится потому, что он определяет сезон возможных действий русов - еще один важный фактор стратегического планирования для действий против них. Потребность заниматься полюдьем объясняет причину пассивности русских, когда они представляли собой наименьшую угрозу для Византии. Автора мало интересует изложение подробностей полюдья. Что его интересует, так это циклическая закономерность в действиях русов. Поэтому он образно, только одним словом - «кормятся» (διατρεφομενοι), - но уверенно указывает на необходимость русов в полюдье. О выражении «кормиться» будет дальше, но то, как его понимал император, явно освобождало от необходимости интересоваться зимним состоянием порогов, или военным возможностями печенегов зимой - без полюдья или во время полюдья русы не могли ходить в Византию. Собственно, с этого историки и делают справедливый вывод, что русы жили за счет зимнего полюдья. Именно оно было источником товаров, которые русы вывозили в Византию. Действительно, судя по сезонному распределению занятий русов, другого времени для получения товара у них попросту не было.
Сообщение Константина Багрянородного непосредственно не касается предметной стороны полюдья, но оно позволяет ясно увидеть хотя бы одну вещь, которую русы собирали в подвластных склавиниях. Это рабы, о которых автор упоминает при описании обхода русами Ненасытецкого порога. Хотя это единственное указание источников на прямую связь полюдья с набором невольников, не стоит считать ее случайной и не доверять ей. Как было показано, она оправдано появилась в контексте рассказа. Можно не сомневаться, что византийский император ясно представлял, что русы собирали своих невольников в полюдье. Отсюда можно сделать вывод, что в глазах переводчика, нашедшего для термина полюдье греческий аналог γυρα, полюдье на Руси означало государственную систему снабжения невольниками, основанную на вооруженном принуждении со стороны русов и сделках со славянскими племенами.
Откуда Константин узнал о полюдье?
Точность представлений императора о полюдье зависела от источника его осведомленности. Поэтому следующая стадия анализа будет заключаться в выяснении круга лиц, которые могли предоставить такую информацию о русах, а также смысл, который они вкладывали в понятие полюдье.
То, что информатор (информаторы) императора Константина о русских делах сам бывал на Руси, свидетельствует его детальное знание Днепровских порогов. Это все-таки была очень удаленная от оседлой цивилизованной жизни местность26. Из числа тех, кто курсировал между Царьградом и Русью и, следовательно, мог знать о порогах, следует исключить греческих купцов, в частности херсонитов, упомянутых Константином. Это потому, что они так хорошо не знали порогов. Император сообщает, что херсониты ходили другим путем, причем в тексте это согласуется с тем фактом, что для каждого порога Константинов информатор знал только русское и славянское названия. Греческих же названий порогов, похоже, не было. По-гречески названия порогов только свободно истолковано, зато переправа через Днепр, которой пользовались херсониты, имела одно лишь греческое название Крария 27. Итак, надо полагать, названия порогов стали известны императору от хорошо знакомого с территорией человека. Теоретически это мог быть и варяг, и его славянский слуга, и его славянский невольник, проданный в императорский дворец.
О службе в Византии варягов из Руси существуют данные от начала Х в. 28 Как можно судить на основании текстов договоров, русь подолгу жила в Константинополе, образуя сезонные колонии купцов в пригороде около Пери. У самого Константина были случаи узнать русские дела из первых рук: либо при заключении договора 944 г., или принимая вскоре после того княгиню Ольгу, с которой император имел две беседы и оставил описание ее приема в другом трактате «О церемониях византийского двора »(книга II, гл. 15).
Славянское происхождение термина «полюдье» и отсутствие в произведении его варяжского соответствия являются весомыми аргументами в пользу славянского происхождения Константинового консультанта. Но неуклюжий перевод «полюдье» на греческий язык заставляет предполагать другую возможность. Дело в том, что Константин Багрянородный истолковал слово «полюдье" не производным от понятия «люди», что было бы логичным для перевода со славянского, а словом с совершенно иной семантикой γυρα, что означало «объезд» (более популярным, правда, является несуразный перевод этого слова как «кружение»).Зная о спешке и небрежности редактирования императором первых 13 глав, нет оснований полагать, что в данном случае он или иной переводчик беспокоился об адекватной передаче смысла иностранного слова. Скорее всего, переводчик переводил слово в слово. Однако, «полюдье» и «объезд» семантически не тождественны. Итак, речь Константинового собеседника вряд ли была славянской.
Чтобы выяснить язык Константинового собеседника, стоит присмотреться к способу введения в текст и объяснение термина полюдье, что позволит реконструировать логику мышления императора и увидеть источники его сведений.
Перевод специальной терминологии обычно являются компромиссом, который заключается в подборе в языке перевода более или менее равноценных соответствий. Введение в текст иностранных терминов через транскрибирование означает, что переводчик не нашел сколько-нибудь подходящего соответствия. В таком случае надо приводить объяснения.
Константин не перевел термин полюдье, а привел его транскрипцию. Это означает либо отсутствие в византийской налоговой системе практики объездов за данью, или некачественную работу переводчика. Обратим внимание, что пояснения для полюдья на самом деле приводится два, и оба они не конкретные. Сначала император приводит слово γυρα, то есть «объезд». Судя по тому, что над его пониманием бьется уже не одно поколение историков, четким такое определение полюдья не назовешь. Оно, пожалуй, мало что объясняло и самому императору. Поэтому дальше он приводит еще одно объяснение, а именно, что русы во время этих «кружений» кормились (διατρεφομενοι). Слово «кормиться», конечно, понятнее, однако не в буквальном смысле, потому что человеку понятно мало есть только с ноября по апрель29.
Итак, оба слова γυρα («кружение») и διατρεφομενοι («кормятся») нельзя считать переводом полюдья. Многословие и нечеткость хорошо иллюстрирует неряшливость и поспешность, выдавая редакторскую манеру именно Константина Багрянородного, что контрастирует с другими разделами, подготовленными чиновниками дромоса. Присутствие таких неясных толкований, одно из которых («кормиться») к тому же точно указывает на варяго-русское происхождение информации30, можно объяснить тем, что в IX разделе император впопыхах переписал заметки своих бесед с русским информатором, который именно такими выражениями объяснял императору значение слова «полюдье». Если понятие «кормиться» были переведены безупречно, то следует ожидать, что и слово γυρα должно быть точным переводом, но не слова «полюдье», а какого-то варяжского слова со значением «объезд».
К счастью, варяжское толкование полюдья сохранилось. В жаргоне варяжских наемников из Руси, которые служили в Византии, удостоверено слово polutasvarf. На это слово, известное только из XVI песни саги о норвежском короле Харальде Сигурдарсоне Суровом (1011-1066), впервые обратил внимание датский ученый Адольф Стендер-Петерсен31. Примерно между 1031 и 1045 годами Харальд Суровый служил то князю Ярославу Мудрому, то византийским императорам. Вернувшись после многочисленных приключений сказочно богатым на Русь, Харальд захотел жениться на дочери князя Ярослава Елизавете (Эллисив). Сам будучи скальдом, он составил висы о своих подвигах у греков, и о своих богатствах, которые предназначались для невесты и тестя. В них, как и в песнях, составленных другими скальдами, рассказывалось, что свои сокровища, равных которым не было ни у одного человека в северных землях, Харальд собрал не столько походами на сарацин и разбойников, и не с императорской платы, а с трех polutasvarf. Он со знанием дела разъясняет, что так назывался обычай варягов, который они считали дозволенным каждый раз, когда умирал византийский император, и который заключался в том, что они могли ходить по всем имперским дворцам, и каждый мог забрать с собой, что только мог. Из такой справки становится понятно, что polutasvarf означало обычные погромы, которые скандинавы совершали после смерти императора, считая себя освобожденными от присяги, а особенно, если имперская казна им уже должна. Рассказы византийских историков Михаила Пселла и Атталиата о восстании в Константинополе в 1042 году, в результате которого был отстранен от власти и ослеплен Михаил V Калафат, подтверждает как участие варягов в восстании, так и детали описаний polutasvarf в скальдической поэзии, посвященной Харальду32.
Я считаю убедительной этимологию первой части poluta, которая была предложена А. Стендер-Петерсоном33. Вторая составляющая - svarf считается древнешведским переводом с греческого γυρα34. Однако более вероятным кажется обратную связь. Svarf и было тем оригинальным варяжскими определением термина полюдье, которое переводилось на греческий как γυρα. Семантическая разница между poluta («полюдьем») и svarf сделала объединения обоих понятий в одном словосочетании polutasvarf без тавтологии.
Таким образом, греческий перевод «полюдье» точно указывает на то, что информатор Константина о русских дела все-таки пользовался варяжскими жаргоном, хотя бы в нем и существовали славянские заимствования. Это выдает в консультанте императора не просто случайного путника в Константинополь, а именно варяга и, следовательно, участника, а не возможную жертву полюдья. Поэтому теперь можно точнее выяснить значение слова полюдье в варяжском лексиконе.
Полюдье по-варяжски
Благодаря разъяснению слова polutasvarf в саге о Харальда Суровом и византийских источниках нетрудно найти значение родственного ему слова полюдье в той среде варягов, которые «служили» на Руси. Это грабительский поход. Разве что обстоятельства были разные. В Восточной Европе на добычу брались склавинские поселки, а в Константинополе императорские дворцы. Конечно, византийцы не простили Харальду мародерства в Царьграде, и он дважды посидел в тюрьме. Побег же Харальда из Константинополя на Русь может служить вполне предметной иллюстрацией его последнего polutasvarf. Хвалебная песнь исландца Тьйодольва Арнорссона в честь Харальда отводит ему ведущую роль в событиях 21 апреля 1042, когда в результате народного восстания, в котором приняли участие варяги, византийский император Михаил V Калафат было сброшен с трона и ослеплен. Далее в песне поется, как Харальд на переполненном золотом корабле возвращается (хотя, по сути, убегает) из Константинополя через море на Русь35.
Кстати, трудно избежать проведения параллели с типологически очень похожим явлением позднего времени. В том же Константинополе погромы устраивали другие воины - янычары, однако и повод (смерть султана), и цель (дополнительная плата) 36 оставались теми же, что и для варяжских погромов.
Собственно поведение варягов в Восточной Европе слишком откровенно воспето скальдами, чтобы остались какие-то сомнения в варяжских способах сбора дани. Культ войны и военных подвигов - основная тема скальдической поэзии. И это при том, что скальды совсем не скрывали и земной цели своих персонажей - сбора дани. Вот два примера из саг о подвигах норвежского короля Олава Святого (1015 1030) и датского короля Эйрика Свейнссона (1095 1103), в которых ярко выступает логика варягов «битва = дань» (подчеркнуто мной А. Г.):
Дани сборщику, ты приучил дрожать беспомощно готов,
что меч не смели из ножен вытаскивать.
Остров травы бежали мало кто отвагой мерялся с тобой.
Слышал я, мой герой, что волков на востоке ты насытил воинами с Ейсюсли. 37
Скорбь наступила в вендских домах.
Пламя сожрало людей много.
Эйрик позволил огню проглотить их жилища;
Искры слетали с домов; дворы обращались в руины вокруг...
Эйрика сопровождала судьба счастливая; прытко венды убегали от него,
Эти люди жестокие оплатили дань, потеряв победу. 38
При этом скальды не дают никаких надежд на другое поведение варягов относительно склавинов. Например, о норвежском короле Олаве Трюггвасоне (ум. 1000), который в молодости пожил в Новгороде (ок. 973 986 гг.) пелось:
На острове [Борнхольм] Олав
Омочил стрелы кровью
Зачем скрывать это?
Гарды на Востоке также узнали его. 39
Нетрудно понять, что в глазах варягов полюдье означали военные походы за добычей. Причем варяжское svarf, как и греческое γυρα выражают прежде всего идею похода, движения. Итак, варяжский взгляд на полюдье в «походе за данью» прежде всего видел поход. Действительно, саги наполнены образными поэтическими картинками морских и сухопутных походов, битв, расправ над врагом. Огромные территории Восточной Европы тоже способны были утолять варяжскую страсть к походам и жажду добычи. Собственно, ранние статьи древнерусских летописей до 1043 не раз вспоминают о варягах на службе русских князей.
Император, как мы предполагаем, узнал о том, что русы перевозили рабов по Днепру на продажу в Константинополь со слов варяга. Его сообщение следует расценивать и как признание самих варягов в том, что полюдье было охотой на людей. Поскольку слово полюдье было заимствовано из славянской речи, его ассоциация с человеческой добычей, конечно же, должна давать ему оттенок иронии, превосходства и презрения по отношению к склавинам, что вообще характерно для отношения викингов к подданным, тем более невольникам40. В этом заимствовании можно разглядеть элемент игры, шутки.
Однако, похоже, что понятие полюдья бытовало только в варяжском жаргоне восточноевропейских скандинавов. Оно встречается лишь однажды в связи с приключениями Харальда Сурового, причем даже там, в сопровождении своего понятного варяжского двойника svarf, образуя гибридную форму polutasvarf и, вероятно, требуя разъяснения.
В то же время ассоциация с человеческой добычей не противоречило и идеи грабежа императорских дворцов в столице Византии. Это потому, что и конечной целью охоты на рабов было золото, и место получения этого золота было в обоих случаях одно - Константинополь. Самый же факт переноса варягами значения «полюдье» на самовольные счеты с византийской казной свидетельствовал о еще продолжающееся в 1042 жизни этого термина в его первоначальном значении - грабительского набега.
Когда слово полюдье выходит из употребления у варягов, точно установить невозможно. Поход руси 1043 года стал последней войной Руси с Византией. Вскоре, при катастрофическом поражении Византии от сельджуков под Манцикертом в 1073 году, завершается ее блестящее время. Заканчивается также эпопея варягов на Руси. Поэтому, хоть сага о Харальде Суровом дошла до наших дней в эпической сборнике «Геймскрингла», составленным Снорри Стурлусоном в середине XIII в., скорее всего, слово «полюдье» в варяжском среде задержалось не надолго после Харальда Сурового (погиб в 1066). Таким образом, на основании упоминания о polutasvarf, хронологические рамки существования полюдий на Руси в их первоначальном виде, как о них сообщает Константин Багрянородный, можно отодвинуть, по крайней мере, на середину XI в.
Подведем некоторые итоги:
1) Слово полюдье понималось информатором Константина Багрянородного в значении грабительского набега.
2) В варяжском лексиконе слово полюдье касалось «восточных» походов, и ареал его бытования был ограничен жаргоном варягов, которые служили на Руси.
3) Контекст этого термина в данном произведении с уверенностью указывает на то, что, по крайней мере, частично добыча варягов в Восточной Европе состояла из невольников. 41
4) В смысле грабительского похода термин полюдье дожил в варяжском среде, по крайней мере, до середины XIв.
Ясир» древнерусский?
Выяснив, что Константин Багрянородный перевел не слово «полюдье» в его славянском смысле, а его толкование варягами, закономерно возникает вопрос о том, какой же смысл вкладывали в слово «полюдье» сами его создатели - славяне? Речь идет, прежде всего, о начальном смысл этого слова, в котором его варяги и позаимствовали в Х в., А не позднее, известный по русскими источниками XII в.
Ключом здесь является распределение ролей в полюдье между славянами и варягами. Для варягов, как позже для князей с дружинниками, главным содержанием полюдья было искание добычи среди славян, что и отразилось в образе «объезда». Для самих же славян, которым в полюдье отводилась роль добычи, именно образ человеческой добычи, кажется, был естественным. Собственно, само слово полюдье, которое является производным от слова «люди», как нельзя лучше указывает на добычу. Но, конечно же, необходимо проверить, является ли такое прочтение верным.
С точки зрения грамматики здесь речь идет о значении префикса по-. Нет причин отдавать предпочтение предположению М. Фасмера, по которому полюдье происходило от выражения ити по люд хъ, где префикс по- обозначает обстоятельство действия. С одинаковым успехом это слово могло произойти от выражения идти по людей, где префикс по- указывает на объект действия. Более того, можно привести три причины, по которым Фасмерово предположение не подходит для вывода оригинальной, славянской этимологии слова. Во-первых, его реконструкция опирается даже не столько на выражение ити по люд хъ (кстати, Фасмер не ссылается на исторически засвидетельствованные примеры), сколько на толкование полюдья Константина Багрянородного, что, как выяснено, не могла служить для этого основанием. Во-вторых, этимология М. Фасмера отождествляет полюдье с данью вообще. В-третьих, полюдье в значении «дани с людей» (то есть «дани, собираемой по людям»), имеет внутреннюю тавтологию, потому что дань и так собирается с людей.
Если помнить, что слово полюдье является налоговым термином, то его значение можно установить только в сопоставлении с другими налогами, особенно теми, названия которых содержали префикс по-.
Основным источником сведений о ранних налогах является Русская Правда. Итак, современниками полюдья были помечное и покон, которые упоминаются в Русской Правде. Помечное 42, очевидно, собиралось на оплату чиновников («мечников») 43. Поконами 44 назывались судебные расходы на выполнение судопроизводства. В рамках росписи поконов естественно встретить и термин покорм, поскольку поконы платились продуктами питания. Покорм упоминается и в «Повести временных лет» 45. Русская Правда часто употребляет термин урок. Трудно сказать, существовал уже тогда повоз, о котором вспоминают только летописи46. И уже из этого перечня видно специализацию налогов, отраженную в названии каждого из них. Актовые источники XII в. расширяют круг наших аналогий.
Налог почестя, зафиксированный только в городах Смоленщины47, скорее всего, был фиксированной платой за «честь», то есть какой-то привилегий. В этом смысле он упоминается в монгольских ярлыках, выданных русской православной церкви.
Название налога или налогов пошлина, происходила от слова «пошлый», которое имело значение «прошлый, старинный». Похоже, уроки были родственными налогами. В них угадывается категория так называемых «обычных», имевшие аналоги в Европе (например, английс