Существенное значение имеет характер хронотопа романа. Время и пространство в «Волшебной горе» парадоксальны. Томас Манн называет «Волшебную гору» романом о времени. Автор сам задумывается над проблемой относительности времени, навеянной естественнонаучными концепциями, связанными в первую очередь с теорией относительности А. Энштейна и ее философскими последствиями. Тема времени подается не только через опыт главного героя, а и через ткань самого романа. Книга тождественна тому, о чем в ней говорится, «ибо, рисуя, ощущения своего юного героя, наглухо запертого в зачарованном, лишенном времени мире, она и сама стремится с помощью своих художественных средств выключить время» [6, с.982].
«Сюжетное время «Волшебной горы» изображено по принципу противопоставлений. В романе существует два временных плана: годы Волшебной горы, уподобленные мифическому времени, и годы, протекающие по законам равнины, т. е. «нормальное» время. Внешне, по календарю, герою на Волшебной горе отведено семь лет воспитания. Как только время соотносится с этим герметическим пространством и субъективными переживаниями, ритм бытового календаря принимает парадоксальные обороты» [7, с.20].
В романе время играет определяющую роль. Автор исследует его «психологию» [8, с.400], периодически выступая на авансцену, что также является одной из особенностей философско-интеллектуального романа. Манн обращает внимание на диалектику времени. Подробнейшим образом описаны первые дни и недели пребывания героя «на горе», и только в конце первой части романа автор упоминает, что прошло всего на всего полгода, а последующие шесть с половиной лет умещаются в несколько сот страниц. Притом никаких несоответствий, искусственности ускорения или замедления времени не наблюдается. Ответ на этот парадокс ищет и Ганс Касторп, и сам автор: «Что такое время? Бесплотное и всемогущее – оно тайна, непременное условие мира явлений, движение, неразрывно связанное и слитое с пребыванием тел в пространстве и их движением… Время деятельно, для определения его свойств скорее всего подходит глагол «вынашивать». Но что же оно вынашивает? Перемены» [4, с.477].
Время неразрывно связано с пространством, иногда они переплетаются и снова рождают вопросы и парадоксы: «Пространство между Гансом Касторпом и родным домом, кружилось и убегало, таило в себе силы, обычно приписываемые времени; с каждым часом оно вызывало все новые внутренние изменения, чрезвычайно сходные с теми, что создает время, но в некотором роде более значительные. Подобно времени, пространство рождает забвение; оно достигает этого, освобождая человека от привычных связей с повседневностью, перенося его в некое первоначальное, вольное состояние, и даже педанта и обывателя способно вдруг превратить в бродягу. Говорят, что время – Лета; но и воздух дали – такой же напиток забвения, и пусть он действует менее основательно, зато – быстрее» [4, с.28].
Вопросы о природе времени и пространства звучат и в авторских отступлениях, и в размышлениях Ганса Касторпа, и в монологах его учителя Сеттембрини, который, в частности вступает в полемику с размышлениями Л. Н. Толстого. Он рассуждает об отношении ко времени на Востоке и на Западе: «…свято берегите то, что для вас, сына Запада, божественного Запада, сына цивилизации, по натуре и происхождению свято, например, – время! Это щедрость, это варварское безудержное расточение времени – чисто азиатский стиль… Разве небрежность этих людей в отношении времени не связана с безмерностью пространства, которое занимает их страна? Там, где много пространства, много и времени – недаром про них говорят, что это народ, у которого есть время и который может ждать» [4, с.338].
Разные ипостаси времени разнесены по разным пространствам. Историческое время воплощается внизу, в долине. На горе же, в санатории, в его разреженной атмосфере, протекает совсем иное время, «дистиллированное» от бурь истории. «История Ганса Касторпа – почти уникальный пример изоляции героя не только от житейских битв, но и от «мышьей беготни» жизни» [9, с.315].
Таким образом, герой романа странствует на протяжении повествования, но не в пространстве, а во времени, странствует сферами духа, осмысляя самые актуальные идеи эпохи. Это и обусловило появление того философско-интеллектуального пласта в произведении, который стал одним из признаков новой жанровой формы романа.
Что касается особенностей художественной ткани романа, наиболее интересна его артикулированная традиционность стиля. Здесь мы не найдем почти никаких принципов прозы ХХ в., которые характерны для Джойса и Кафки, современников Томаса Манна, или Фолкнера Борхеса, Кортасара и Маркеса.
В В. г. нет потока сознания, хотя из описания косноязычной речи мингера Пеперкорна ясно видно, что Томас Манн потенциально владеет этой техникой. Не найдем мы в В. г. текста в тексте и элементов интертекста, которые потом появятся в большом количестве в романе "Доктор Фаустус". Но, пожалуй, именно поэтому В. г. представляет собой совершенно удивительное произведение, модернизм которого весь скрыт на глубине художественной структуры, а весьма сдержанный стиль делает этот текст уникальным в его одновременной интеллектуальной насыщенности и чисто беллетристической увлекательности.