Маркс характеризовал свой замысел как «критику политической экономии»[9]. Основные категории политической экономии критикуются им за то, что они изображают капиталистическую систему как соответствующую универсальной человеческой природе. Как мы уже видели, концепция отчужденного труда играет здесь центральную роль. Обычно предполагается, что марксова трактовка отчуждения предполагает гуманистическую моральную критику существующих типов труда и социальных отношений. Отчуждение представляется как чисто негативное состояние, препятствующее реализации универсальной человеческой природы. Труд и его продукт должны быть путями самореализации, но они превращаются в свою противоположность.
Нужно быть осторожными с приписыванием таких идей Марксу. Конечно, Маркс осуждает капитализм, но мнение, будто основной целью, которой служит концепция отчуждения, является моральная критика, ошибочно – даже по отношению к его ранним работам. Подобно Гегелю и другим мыслителям посткантовской философской традиции [Гегель (Hegel 1991, Preface); Ницше (Nietzsche 1994, Preface), Хайдеггер (Heidegger 1962, 211) и др.)], Маркс утверждает, что его основная цель –теоретическое понимание, а не моральное осуждение. Здесь не имеется в виду, что моральная трактовка полностью ошибочна. Маркс действительно считал, что труд может быть деятельностью по самореализации и что условия отчуждения препятствуют осуществлению этих возможностей. Но человеческая природа – не неизменная универсалия, а историческое явление, развивающееся диалектически. Труд и отчуждение играют в этом процессе существенную роль. Следовательно, отчуждение – не чисто негативный феномен, его воздействие более сложно и противоречиво.
У Гегеля, как мы видели ранее, труд вызывает разрыв с чисто природным состоянием. Он подразумевает разрыв людей как самосознающих существ с начальным состоянием природной непосредственности. Но в той же мере верно и то, что именно через труд мы преодолеваем это наше отделение от природы. Мы придаем человеческую форму миру вокруг нас и приходим к осознанию наших сил и возможностей как реальных и объективных. Мы преобразуем окружающую нас среду и наше отношение к ней, и в этом процессе мы преобразуем себя. Маркс, понимая труд в этих категориях, следует идеям Гегеля: «…именно в переработке предметного мира человек впервые действительно утверждает себя как родовое существо. Это производство есть его деятельная родовая жизнь. Благодаря этому производству природа оказывается его произведением и его действительностью. Предмет труда есть поэтому опредмечивание родовой жизни человека: человек … созерцает самого себя в созданном им мире» [Маркс (Marx, 1975b, 329)] (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 42. С. 94. – Прим. перев.)
Маркс выводит это представление непосредственно из идей Гегеля, что он явным образом признает в часто цитируемом отрывке: «Величие гегелевской «Феноменологии » … в том, что Гегель рассматривает самопорождение человека как процесс, рассматривает опредмечивание как распредмечивание, как отчуждение и как снятие этого отчуждения, в том, что он, стало быть, ухватывает сущность труда и понимает предметного человека, истинного, потому что действительного, человека как результат его собственного труда » [Маркс (Marx, 1975b, 385-6)] (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 42. С. 159. – Прим. перев.)
Всей значимости этих слов Маркса не было уделено достаточного внимания. Описываемый Марксом процесс развития человека в целом соответствует изложенной ранее гегелевской / диалектической схеме, хотя, конечно, конкретные этапы развития «по Марксу» и «по Гегелю» сильно отличаются. Отправляясь от первоначального состояния непосредственности и простого единства, развитие проходит через стадии разделения и отчуждения. Кульминацией в конечном итоге становится переход на более высокую ступень единства – опосредованного и конкретного, которое имманентно содержит различия внутри себя[10].
Как следует из этого отрывка, марксистская оценка роли отчужденного труда в развитии человека соответствует этой гегелевской схеме. Она должна быть осмыслено в этих категориях. Важное следствие состоит в том, что отчуждение не является чисто негативной или критической концепцией. Отчуждение не означает просто отрицания человеческих возможностей в том смысле, в каком это подразумевается «моральной» интерпретацией[11]. Напротив, этап разделения и отчуждения является неотъемлемой частью хода человеческого развития. Он выражает начало процесса человеческой эмансипации, в котором люди постепенно освобождаются от состояния природной непосредственности и развивают самосознание и свободу. Отчужденный труд и отчужденные общественные отношения играют существенную роль в этом процессе [Артур, (Arthur 1986, 12, 67, 72, 148); Леопольд (Leopold 2007, 86)].
Конечно, это не значит, что отчуждение является таким состоянием, которым можно удовлетвориться или в котором стоит «успокоиться», по Гегелю. Напротив, это состояние разлада, оно подразумевает расстройство и страдание. Но сами эти негативные аспекты являются движущей силой наших попыток преодолеть их и обрести единство. По Гегелю, единство не может быть достигнуто путем возвращения к предшествующим условиям – нас стимулирует поиск «высшего единства». Оно не дано сразу, а должно быть создано; и достичь этого можно только через трудовую деятельность. Маркс добавляет к этой картине конкретные детали. Так, отчужденный труд создает материальные условия для более высокой – коллективной – формы общества; Маркс [Marx (1971a, 819)] называет это «цивилизаторской стороной» капитализма. Но отчуждение способствует человеческому развитию не только внешним и инструментальным образом – оно является также процессом, посредством которого производители преобразуют сами себя. Через отчужденный труд и отношения, которые он создает, происходит экспансия человеческой деятельности, растет круг потребностей и ожиданий людей, а их отношения и горизонты расширяются. Отчужденный труд, таким образом, создает субъективные факторы – тех действующих лиц (агентов), которые уничтожат капитализм и приведут к новому обществу.
С этой точки зрения, отчужденный труд играет позитивную роль в процессе человеческого развития, не являясь чисто негативным феноменом. Не следует судить о нем как об исключительно отрицательном явлении, обращаясь к универсальным и неисторическим стандартам, к которым апеллирует моральный подход. Отчуждение должно оцениваться относительно и исторически. По отношению к более ранним формам общества, как ни странно это может показаться на первый взгляд, отчуждение представляет собой достижение и позитивное развитие. Однако по мере создания условий для его преодоления оно становится чем-то отрицательным – помехой для дальнейшего развития. В этой ситуации оно может быть подвергнуто критике, но на основании не универсальных моральных стандартов, а этой относительной оценки [Сейерс, (Sayers 1998, Part II)].
Такого рода трактовки подвергаются критике за то, что они подразумевают некий квази-богословский сюжет о падении и искуплении [ср. (Jonathan Lear in Honneth, 2008)]. В некотором смысле здесь действительно используется эта «модель». Гегель в этом отношении совершенно откровенен, как мы видели, он прямо обращается к библейской истории о грехопадении для разъяснения своей точки зрения. Сам по себе факт такой формы изложения не является состоятельным возражением. Нет ничего неправильного в том, чтобы представить человеческое развитие таким образом, если реальность на самом деле соответствует этой схеме, и ситуация становится яснее, если посмотреть на нее под этим углом.
Но Гегеля также критикуют за представление его трактовки истории как «теодицеи», предназначенной не только для описания закономерностей исторического развития, но и для примирения нас со злом и страданиями, ему присущими. Гегель, опять же, недвусмысленно выражает свои взгляды на этот счет:
«В этом отношении наше рассмотрение является теодицеей, оправданием Бога, которое Лейбниц старался выразить на свой лад метафизически в еще не определенных абстрактных категориях, так, чтобы благодаря этому стало понятно зло в мире и чтобы было достигнуто примирение мыслящего духа со злом. В самом деле, нигде не представляется большей надобности в таком примиряющем познании, как во всемирной истории. Это примирение может быть достигнуто лишь путем познания того положительного, в котором вышеупомянутое отрицательное исчезает, становясь чем-то подчиненным… » [Гегель, Hegel (1988, 18)]. (Русский перевод: Гегель Г. В. Ф. Лекции по философии истории. СПб.: Наука, 1993. С 69. – Прим. перев.)
Марксову идею прогресса критикуют за изображение исторического развития в аналогичных категориях. Но Маркса нельзя обвинить в попытках оправдать разрушительное воздействие исторического развития, в особенности – в его капиталистической форме. Его возмущение по поводу страданий и нищеты, порожденных капитализмом, видно почти во всем им написанном. Но Маркс действительно утверждает, что эти страдания не доказывают несостоятельность идеи прогресса, – более того, в его представлении они являются его неизбежной частью. Историческое развитие идет через конфликты и раздоры, как слепой процесс природы, – так устроен мир. В этом смысле Маркс вовсе не стремится «примирить» нас с таким положением дел; его описание далеко от того, что обычно понимается под «теодицеей». «Разве буржуазия … когда-нибудь достигала прогресса, не заставляя как отдельных людей, так и целые народы идти тяжким путем крови и грязи, нищеты и унижений?» [Маркс (Marx 1978b, 662)]. (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 9. С. 228. – Прим. перев.) Лишь в будущем, когда «великая социальная революция овладеет достижениями буржуазной эпохи, мировым рынком и современными производительными силами и подчинит их общему контролю», историческое развитие может принять более мягкую форму [Маркс (Marx 1978b, 664)]. (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 9. С. 230. – Прим. перев.)