57,2% — то была трагическая ошибка, рождённая непониманием людей;
18,5 % — раскол и братоубийство спровоцировали чуждые нам антинациональные силы.
Белых: 29,2 % — оценивают как патриотов, отстаивавших национальное достоинство и честь; 60,7% — как людей, вынужденных защищать себя, близких, свой мир.
Красных: 37,3% — считают патриотами, мечтавшими о лучшем будущем для народа; 36,7% — людьми честными, но обозлёнными, тёмными; 3,7% — героями, защитниками обездоленных.
Подчёркнутые цифры говорят о недостаточном жидовосхищении. 59% за Ленина — доверие к социализму как обществу социальной справедливости. 2% за Сталина — низкий уровень историко-философской культуры опрошенных. ▼
§ 6. Плюрализм мнений в политике есть безвластье:
вариант 1917 г.
Концептуальное безвластье — основное содержание периода
с марта по ноябрь (нового стиля) 1917 г. Речь, естественно, идёт
о внутренней российской концептуальной власти, которая была сметена вместе с когда‑то самодержавной монархией; зато внешняя концептуальная власть в этот период готовилась к обретению полновластия в бывшей империи.
Главная причина этого безвластья. на наш взгляд, в том, что "отец отечества" Петр I провёл "свои" реформы так, что культура правящего класса России перестала иметь корни в культуре производительно трудящихся классов — народа. Это явление в эпоху капитализма неизвестно Англии, Франции, Германии и Западу в целом. Оно характерно для Австро-Венгрии, где неавстрийское дворянство и буржуазия рядились под немцев. Но особенно пышно оно расцвело
в России. В войну 1812 г. известен случай гибели представителей высшего комсостава Русской армии по причине того, что, проезжая верхом мимо русской же засады, они болтали между собой по‑французски. Эпизод трагический, но курьёзный. И такое могло случиться только в России.
С переходом к капитализму и расширением правящей элиты за счёт капиталистов, вышедших из крестьянства и других социальных слоёв производительно трудящегося населения, народная культура потихонечку стала пролагать себе дорогу на верх социальной пирамиды российского общества но в начале XX века этот процесс
не зашёл ещё настолько далеко, чтобы правящий класс (бюрократия
в основном — дворянство) империи стал понимать образ мыслей народа и его стремления. Российская "интеллигенция" до самой революции так и не поняла, чего «мужик» хочет, чем он живёт,
В ист. 67 И. А. Солоневич приводит интересный пример — к чему приводят попытки изучать Русский народный характер не по его делам, а на основе классической русской литературы1*, порождённой российскими правящими классами, их интеллигенцией:
***
Комментарий:
1* ▼ Прекрасный образчик такого анализа приводит в своём дневнике Морис Палеолог (ист. 74, стр. 407):
«Болезнь воли распространена в России эпидемически: вся русская литература доказывает это. Русские неспособны к упорному усилию. Война 1812 года была сравнительно непродолжительна. Нынешняя война своей продолжительностью и жестокостью превосходит выносливость национального характера. (…)
Наконец, огромное протяжение страны делает из каждой губернии центр сепаратизма и из каждого города очаг анархии; слабый авторитет, какой ещё остаётся у Временного правительства, совершенно этим парализуется».
Это пишет посол Франции, которая дважды в этом веке была спасена Россией; и будто в 1812 г. Наполеон ушёл из России по собственной воле, а напряг бы свой национальный характер, пересидел бы в Кремле до этак года 1815…
Да и простое соотношение площади территорий мононациональной Франции и многонациональной России говорит кое о чём, ускользнувшем от проницательного посла.
Единственное оправдание этому — Палеолог записал в дневник всё сие 1 апреля 1917 г.
***
«В медовые месяцы моего пребывания в Германии — перед самой войной и в несколько менее медовые — перед самой советско-германской войной, мне приходилось вести очень свирепые дискуссии с германскими экспертами по русским делам. Оглядываясь на эти дискуссии теперь, я должен сказать честно: я делал всё, что мог. И меня били, как хотели — цитатами, статистикой, литературой и философией. И один из очередных профессоров в конце спора иронически развёл руками и сказал:
— Мы, следовательно, стоим перед такой дилеммой: или поверить всей русской литературе — и художественной, и политической, или поверить герру Золоневичу. Позвольте нам всё-таки предположить, что вся эта русская литература не наполнена одним только вздором. 1*
Я сказал:
— Ну что ж, — подождём конца войны.
И профессор сказал:
— Конечно, подождём конца войны.
Мы подождали.
Гитлеры и Сталины являются законными наследниками и последствиями Горьких и Розенбергов: "в начале бе слово", и только потом пришёл разбой. Вначале бе словоблудие, и только потом пришли Соловки и Дахау. Вначале была философия Первого, Второго и Третьего Рейха — и только потом взвилось над Берлином красное знамя России, лишённой нордической няньки».
И. Л. Солоневич пишет: «Дело русского крестьянина — дело маленькое, иногда и нищее. Но это есть дело. Оно требует знания людей и вещей, коров и климата, оно требует самостоятельных решений и оно не допускает никаких дедуктивных методов, никакой философии. Любая отсебятина — и корова подохла, урожай погиб и мужик голодает. Это Бердяевы могут менять вехи, убеждения, богов и издателей. Мужик этого не может. Бердяевская ошибка в предвидении означает ничего 2*— по крайней мере, в рассуждении гонорара (выделено нами — авт.) Мужицкая ошибка в предвидении означает голод. Поэтому мужик вынужден быть умнее Бердяевых. Поэтому же капитан промышленности вынужден быть умнее философов. Оба этих деловых человека вынуждены быть честнее философов, историков, социологов и прочих: они сталкиваются с миром реальных вещей и реальных отношений (выделено нами — авт.) — как сталкиваются с ними представители точных наук, и каждая ошибка состоит из потерь или разорения».
***
Комментарий:
2* ▼ В этом месте И. Л. Солоневич неправ. Бердяевская ошибка в предвидении в сочетании со всей совокупностью ошибок в предвидении, сделанных интеллигенцией, означает в итоге крушение государства. Точно так же и дело мужика не допускает не философии вообще, а. философской отсебятины, о чём Солоневич пишет далее. ▼
***
Комментарий:
1* ▼ Взгляды И. Л. Солоневича на роль российской интеллигенции и порождённой ею литературы (и художественной, и научной)
в крушении империи и последующих событиях наиболее близки
к нашей точке зрения.
Из школьного курса мы знаем, что эталонный экземпляр дореволюционного интеллигента — А. П. Чехов. В своём творческом наследии А. П. Чехов показал люмпен производительно трудящихся классов и люмпен элиты, к которому отчасти принадлежал и он сам. А. М. Горький поднялся из народного люмпена в среду интеллигентского люмпена. Но оба "интеллигента" — не антисемиты и чтимы всеми русофобами потому, что показали исключительно грязь России.
Если "злоумышленник" Антоши Чехонте — обобщённый тип российского мужика, то кто, в рекордные и по нынешним временам сроки, построил Транссибирскую магистраль? И не надо грязь горьковского «На дне» доставать, смакуя, обнюхивать, как вонючий деликатесный сыр, и разливать по всей России. Деликатесный сыр тем и хорош, что его мало. — Это было. Но было и другое: то, что создало самое обширное государство, которое не смогли сломать более чем за 1 000 лет.
В школе мы в силу сионо-нацистского гнёта впитывали образ предреволюционной России, созданный талантливым люмпеном правящих классов, представляющий нам ЛЮМПЕН производительно трудящихся классов. И мы подсознательно обобщаем этот образ на всю Страну.
Кроме "злоумышленника" была и другая Россия, о которой писал, например, Павел Иванович Мельников (Мельников-Печерский, 1819–1883), но его книги «В лесах» ▼ ▼, «На горах» ▼ ▼ вне школьного курса.
Изучается творчество его современника Ивана Сергеевича Тургенева (1818–1883), прожившего изрядную часть жизни за границей; большинству его героев в России дела тоже не находилось, а Базарова он вынужден был даже "убить" (так учит учебник), поскольку тоже
не знал, чем его занять в России. Такое преподавание создаёт крайне кривобокое и неправильное представление о жизни России в XIX–начале XX века.
Литература критического реализма — высшее достижение русской письменной культуры. Её социальная значимость — в отсутствии героя, которому следует подражать. Она ставила красные семафоры на тупиковых путях развития; этим она открывала читателю свободу творчества собственной судьбы, а не волокла его за локомотивом авторитета «положительного героя» по единой для всех дороге,
что стал делать «соцреализм», якобы выросший из неё. Тем не менее, советское литературоведение ищет «положительного героя» и в ней, и если это не созерцатель Обломов, то литературоведение находит его
в "деятельных" — Базарове, или Рудине. «Положительный герой» — созидатель — остался в жизни; он почти не описан ни художественной, ни историко-философской русской литературой XIX–начала XX веков. ▼
***
И. Л. Солоневич говорит и главное о российской предреволюционной интеллигенции: «Русская литература выросла в пору глубочайшего социального конфликта — правящий слой ушёл от народа и народ ушёл от правящего слоя. Правящим слоем не был Николай Второй, ни даже его министры — правящим слоем была русская интеллигенция (главным образом дворянская — авт.). Именно она была и бюрократией, и революцией в одно и то же время. Правящим слоем был один граф Толстой — помещик и писатель, правящим слоем был и другой граф Толстой — помещик и министр. Один князь Кропоткин был лидером анархизма, другой князь был губернатором. Один Маклаков был лидером парламентской оппозиции, другой — министром внутренних дел. Весь русский правящий слой делился по линии четвёртого измерения. Каждый русский интеллигент служил правительству, получал деньги от правительства и был в оппозиции к правительству. В его груди жили по меньшей мере "две души", иногда и все двадцать. И все тянули в разные стороны».
Приводит он и следующую оценку:
«Проф. Ключевский скорбно издевается над российским дворянином, который ни одного русского явления не мог назвать соответствующим ему словом — и в голове которого образовался "круг понятий, не соответствующий ни иностранной, ни русской действительности». — Этот круг понятий,
не соответствующий никакой действительности, и сгубил империю.
И. Л. Солоневич из белорусских крестьян (черта осёдлости), видимо, поэтому столь многозначно окончание1* его статьи. Был он
в концентрационном лагере на строительстве Беломоро-Балтийского канала; в 1934 г. бежал оттуда вместе с сыном за границу.
***
Комментарий:
1* ▼ «Вот это и есть — (…) доминанта, определяющая черта национального характера, по-видимому, неистребимая даже и веками. Почти такую же резкую причину демонстрирует и история еврейского народа: ещё и царь Соломон был комиссионером между Тиром, Сидоном, Египтом и Месопотамией — так с тех пор еврейский народ и остался народом-комиссионером, сближающим другие нации (и РАЗДЕЛЯЮЩИМ — авт.), облюбовавшим торговлю, биржу, прессу, всякое посредничество. Палестинские террористы (в те времена — евреи — авт.) и Британская Империя переживали повторение саддукеев и Римской империи, а спокойное и богобоязненное еврейское население ругало Иргун-Цво-Леуми, как оно раньше ругало Маккавеев. Думаю, что Иудея времён Эттли немного отличается от Иудеи времён Тита». ▼
***
Его исследование вопроса от советских отличается цельностью взгляда: советские исследования признают общественный раскол, стену непонимания между интеллигенцией и народом, бывшие
в дореволюционном обществе, но в то же время, противореча
себе же, они настаивают на том, что русская литература той поры
(и художественная, и научная) в целом правильно отражала жизнь российского общества. (Этот факт говорит о продолжении общественного раскола и непонимания до наших дней). Если бы советские исследования были правы в вопросе об отображении жизни в литературе, то не было бы непонимания и недоверия между народными массами и правящими классами, создавшими эту литературу. И тогда бюрократия, на ней выросшая, смогла бы сохранить государственное управление1*, проводя преобразования в обществе, не дожидаясь активизации толпы.
Литература российской интеллигенции правильно отражала только ИЗОЛИРОВАННЫЕ от исторического процесса ЧАСТНОСТИ российской жизни и Мира, но не могла отобразить их как целостность, потому что не видела глобального исторического процесса.
***
Комментарий:
1* ▼ M. Е. Салтыков-Щедрин в ист. 19 о такого рода стабильном управлении писал: «Как и всякое выражение истинно плодотворной деятельности, управление его не было ни громко, ни блестяще, не отличалось ни внешними завоеваниями, ни внутренними потрясениями, но оно отвечало потребностям минуты и вполне достигало тех скромных целей, которые предположило себе ». (Выделено нами — авт.). Но российская "интеллигенция" не предполагала себе, а только была недовольна, хотя каждый "интеллигент" был недоволен по‑своему: это называется плюрализм мнений. О таком образе мыслей общества Михаил Евграфович тоже написал в ист. 7: «И остался русский человек ни при чём, и не на ком ему своё сердце сорвать. В результате — всеобщая, адская скука, находящая себе выражение в небывалом обилии бесформенных общих фраз. Ничего, кроме азбуки, в самом пошлом, казенном значении этого слова. Менандр проводит мысль, что надо жить
в ожидании дальнейших разъяснений. Агатон возражает, что жить
в ожидании разъяснений не штука, а вот штука — прожить без всяких разъяснений. А бедный дворянин Никанор идёт ещё дальше и лезет из кожи, доказывая, что в таком обширном государстве, как Россия,
не должно быть и речи не только о "разъяснениях", но даже о "неразъяснениях", и что всякому верному сыну отечества надлежит жить да поживать, да детей наживать». — Как видите, очень современно, только имена поменять. Сказано и о "разъяснениях". «Упивались передовыми статьями "С.-Петербургских ведомостей" (в наши дни «Огонёк», «Московские Новости» (или масонские?), «Аргументы и факты» — авт.), в которых доказывалось, что нет ничего легче, как отрицать и глумиться над прогрессом, и что, напротив того, нет задачи более достойной истинного либерала, как с доверием ожидать дальнейших разъяснений». (Ист. 7).
Как видите, сейчас всё то же, что и 100 лет назад. "Интеллигенция" по-прежнему не хочет отождествлять народные интересы со своими
и предполагать себе их, т. е. нести БРЕМЯ предиктора и КОНЦЕПТУАЛЬНОЙ ВЛАСТИ, а ждёт "дальнейших разъяснений"
об обретении ею "общечеловеческих ценностей". В 1917 дождалась. Видать, понравилось: хочет ещё. ▼
***
Выделенное в «***» можно не читать: это «Белиберда».
***
Живёт в нашем Отечестве довольно многочисленный род Белибердаевых. Почти все они происходят от Никиты Петровича Белибердаева, отец которого, скромный бомбардир Пётр Михайлов, вступил в незаконную связь с некой девицей из рода Ничегопулоса Непонимапулоса, набравшегося мудрости в святых местах бывшей Византии, Хоть чин у Петра Михайлова небольшой, да связи при дворе знатные имелись и потому получил Никита Петрович потомственное дворянство. Был Никита (Аникей?) Петрович весьма плодовит и вскоре — в какой департамент не зайдёшь — везде встретишь Белибердаева. В Сенат зайдёшь — Белибердаев; в Синод зайдёшь — Белибердаев; даже роту, идущую с "усмирения" староверов, — и ту ведёт Белибердаев. Развелось Белибердаевых на Руси великое множество.
А когда вышел указ "о вольности дворянства", то некоторые Белибердаевы почли за благо по своим имениям сидеть, да Вольтера почитывать, а между чтением мужика к работе принуждать, потому как «мужик» на Руси испокон веков ленив был и без понукания не хотел работать. Мужик же, со своей стороны, в накладе не оставался и по явности своей особо усердных Белибердаевых время от времени изрядно поколачивал.
А в начале века XIX нужда заставила Белибердаева с мужиком сходить до Парижа. Мужик из Парижа вернулся работать, а Белибердаев по проторённой дороге начал туда чуть ли не каждый год ездить. Ездит Белибердаев по Европе и видит, что везде «мужик» не в пример лучше российского живёт. А потому как Белибердаев был человек добрый, то стал он о мужике тужить; как бы этак его облагодетельствовать, но чтоб и самому при этом в накладе не остаться.
И вот как приедет Белибердаев в Лондон или Париж, так на весь мир о русском мужике тужить и начинает. Да так громко тужит, что аж до России звон доходит. А там, в России, тоже Белибердаев сидит, звон этот слушает и при этом соображает: "То ли кто, не поглядев в святцы, да бухнул в колокол, то ли в самом деле чего-то не так?" И сделать бы чего-то надо; безделье в Обломовке душу‑то совсем истомило. А начать делать боязно, со времён Петра I знает Белибердаев твёрдо, что Россия — сиволапая, неумытая, бестолковая. Так что сидит Белибердаев, а мужик работает: и себя, и Белибердаева, да ещё и Европу хлебом кормит, А Белибердаев ест, да тужит: как мужику плохо, надо бы его облагодетельствовать. Да вот беда: на свой ум Белибердаев никогда не полагается, а ищет совета с человеком заведомо умным, конечно, если хорошо искать заВЕДОМО умного, то найти можно. Так познакомился Белибердаев с Белибердевичем, выходцем из городка Белибердичева. Белибердевич действительно был заВЕДОМО умный, поскольку родственников у него во всем мире понасеяно и все толк в общечеловеческих ценностях понимающие. И понял тут Белибердаев, что коли Россия сбилась с исторического пути Европы и сотни лет блуждает по азиатским дорогам в поисках ЦЕННОСТЕЙ человеческих, то общечеловеческие ценности и есть главное, чему служить надо истово и беззаветно. И сказал Белибердаев: "Верую в общечеловеческие ценности" — и стали они с той поры с Белибердевичем товарищами. Стал Белибердаев просвещённым, а лучшие Белибердаевы, которые самые первые просветились, т. е. обновились, даже посвящения удостоились и, напялив фартук, стали умные слова произносить про "общечеловеческие ценности": хором, под руководством дирижёра-мастера. Случилось это ещё во времена матушки-Екатерины, и стали зваться посвящённые Белибердаевы Лопухиными. Лопух, сами знаете, символ "мудрости" на Руси.
Жили на Руси и Староверовы. Были они ретроградами, как со слов батюшки своего знал ещё основатель рода — Никита Петрович. Поэтому, ради прогресса, Белибердаевы поначалу силой пытались Староверовых от ретроградства отучить. Но Староверовы упорны были. До того крутые, что и сжигались сами, только бы Белибердаев их от ретроградства не отвадил. И бьются Белибердаевы, ан сделать ничего не могут: Староверовы по окраинам империи расползаются да богатеют в ретроградстве своём.
А как Белибердаевы по вольности дворянства жить стали, так дело совсем плохо пошло: мужик-то, сами знаете, на Руси ленивый, и хоть кормит Белибердаева, да беднеет Белибердаев. Он и балы устраивает, и театры заведёт, и гостей со всей Европы собирает, а всё равно беднеет… И совсем бы плохо дело пошло, да тут цивилизация подоспела. Как только Белибердаевы поняли, что главное в жизни — общечеловеческие ценности, то полегче стало. Перестал Белибердаев военной силой отваживать Староверова от ретроградства, а начал иначе делать: как только Староверов двумя пальцами перекреститься соберётся, то Белибердаев к нему: "Нельзя! Ретроградство! Давай ценности… Сам знаешь, какие: общечеловеческие". Государственный Белибердаев и говорит Белибердаеву из Синода: "Староверову-ретрограду послаблений никаких! А то нам с тобой придётся без общечеловеческих ценностей жить". Ну тот, тоже не дурак, понимает, что без общечеловеческих ценностей только мужик в России живёт и по серости своей чего‑то другого от жизни хочет. Толкует мужик, презирая общечеловеческие ценности, что государство богатеет, когда простой продукт имеет, а потому не нужно золота ему… Но это, сами понимаете, от серости мужицкой. Поэтому Староверову послаблений — ни‑ни!
На этой почве появилась у Белибердаевых наследственная мания: цареубийство. Стоило государю Петру Фёдоровичу замыслить прекратить раскол и освободить крестьян, как Белибердаевы его придушили.
Не понравилось Павлу Петровичу масонство — табакеркой по черепу, потому как масонство стоит на общечеловеческих ценностях и за них любому человеку голову отвернёт.
Ну и товарищ Белибердевич Белибердаева из нужды выручал, общечеловеческими ценностями оделял, но говорил при этом: "Чтобы было по справедливости, за то, что я ими не пользуюсь, пока они у тебя, ты
мне чуть больше их взад верни!" А потому как Белибердаев всегда был
за справедливость, то он так и делал. Сами понимаете: чуть больше,
чуть меньше — разница-то небольшая. Поэтому у Белибердевича общечеловеческих ценностей было всегда больше, чем у Белибердаева: "Бог велел". А когда общечеловеческие ценности в жизни человека — главное, то он понимать начинает, что у кого их больше, тот и умнее. Поэтому, чтобы по недостатку ума своего вконец своё хозяйство не развалить (мужик‑то от работы всё отлынивает), Белибердаевы стали Белибердевичей приглашать управлять дворянскими имениями. Тут уж мужик совсем ленив сделался, а Белибердаевы ещё пуще прежнего разоряться стали. Ну а Белибердевичи своё главное дело делали: ценности собирали, общечеловеческие.
Все Белибердаевы жизнь рассматривали, как калейдоскоп. И каждый Белибердаев всю свою жизнь любовался понравившейся стекляшкой
в калейдоскопе. Увидит стекляшку с надписью "либерализм" и сразу:
"Ах, ах! Как мило!" И так до гробовой доски. Увидит "прогресс" или "цивилизация" и то же — до гробовой доски смакует. А уж как слово "демократия" прочтёт, так весь дрожит от возбуждения, руками начинает размахивать и произносить что-то бессвязное. А товарищ Белибердевич обращал внимание Белибердаева на особо примечательные стекляшки. Отдельные, особо привлекательные стекляшки Белибердаев и Белибердевич привозили из-за границы и засыпали в Российский калейдоскоп, время от времени демонстрируя его мужику. Но калейдоскоп почему-то мужику
не нравился, и он, несмотря на свою вековечную лень, норовил отвернуться от него к великому огорчению Белибердаева и смущению Белибердевича.
Вообще Белибердаев любил и сам изготовить какую-нибудь стекляшку для калейдоскопа. А когда привозил стекляшку из-за рубежа, то, не желая отставать от тульского Левши, подковывал её на свой манер. В Европе Белибердаевским стекляшкам радовались, очень хвалили и были уверены, что в таком виде Российский калейдоскоп русскому мужику близок и понятен.
В этом они ошибались. Мужик и Староверов отдельными стекляшками не интересовались. Они предпочитали мозаику. Возьмут стекляшку, посмотрят, вставят в мозаику, коли подходит, то "Слава Богу!"; ну, а не подходит, то пусть дальше в калейдоскопе у Белибердаева мельтешит; авось, потом пригодится. Мужику и Староверову некогда всё было самим делать серьёзные стекляшки для мозаики: работать надо было — кормить и себя, и Белибердаева — вот они и брали готовые из калейдоскопа. Белибердаев этому радовался, так как видел в этом плоды просвещения.
Но у Белибердаева и в мыслях не было, что хоть калейдоскоп и крутится сам по себе, но равви Рабинович внимательно следит за процессом, подбрасывает в калейдоскоп новые стекляшки и изымает те, которые нарушают желаемую картинку. У равви же была "волшебная" мозаика, очень старая, ещё египетская. Это была самая большая мозаика, самая детальная, потому как равви только тем и занимался, что складывал мозаику.
Равви Рабинович и Белибердевич всегда жили только общечеловеческими ценностями. Равви по мозаике смотрел, где их брать (мозаика‑то — "волшебная"), а Белибердевич брал ценности там, где указывал Рабинович. Так они и жили душа в душу. Но поскольку равви Рабинович был несколько "богоизбраннее" просто "богоизбранного" Белибердевича, то он и наказывал последнего погромами, когда тот делал что-то не так, как хотел бы равви Рабинович. Для этого некоторой части «мужиков», тоже охочих до общечеловеческих ценностей, их давали и получался погром. После погрома Белибердевичи находили горячее сочувствие у Белибердаевых. Поэтому Белибердевичи никогда не задумывались о том, что, может, они не "богоизбранные", а "богом" обиженные.
Вообще-то мужик не был ленив. Он работал, но Белибердаевы опекали мужика и навязывали ему в работу всяческую белиберду. Мужик белиберды не терпел, а Белибердаев видел в этом лень и серость мужицкую. Белибердаев думал, что он содержал мужика. Нo на самом деле мужик, по доброте своей, держал Белибердаева на своих плечах, пока тот пытался поймать журавля в небе. Вообще же Белибердаев обязан был складывать мозаику лучше, чем мужик, и лучше, чем равви Рабинович. Но именно этому Никита Петрович Белибердаев в Голландиях и не мог выучиться, так как этому учатся не за границей, а дома. И потому у Белибердаевых боязнь мозаики стала болезнью чуть ли не наследственной. Медицина давно уже заметила, что неспособность в определённом возрасте сложить мозаику сочетается с восторженным глядением в калейдоскоп и является свидетельством идиотизма.
Мужик же надеялся, что у Белибердаева это пройдёт и Белибердаев сложит мозаику лучше, чем волшебная мозаика, доставшаяся равви Рабиновичу по наследству от верховного жреца Египта. Мужик и кормил Белибердаева ради того, чтобы Белибердаев собирал Знание, складывал мозаику и объяснял мужику то, же о чём самому мужику за работой подумать просто некогда, а не приставал к мужику со всякой белибердой. А как мужик увидел, что Белибердаев неизлечим от калейдоскопического идиотизма и корми Белибердаева, не корми, а ему, мужику, жить лучше
не становится, то понял мужик, что Белибердаев ему не нужен.
Да и равви Рабинович полагал, что и ему Белибердаев тоже уже
не нужен, потому как мужика сильно объедает, вследствие чего Белибердевич передаёт ему от мужика продукта и ценностей меньше, чем нужно равви Рабиновичу. А Рабиновичу всё равно, кому про калейдоскоп рассказывать: лишь бы кормили вволю, правильно понимали главенство общечеловеческих ценностей и не интересовались мозаикой. В предвкушении кормёжки равви Рабинович даже велел, чтобы Белибердевич сказал мужику, что все беды его от Белибердаева, а то Знание, что Белибердаев не собрал для мужика, уже собрал Белибердевич и даст мужику сразу, как только они вместе со Староверовым избавятся от Белибердаева, который вообще мешает всем: притесняет мужика; шарит по карманам у Староверова; и из зависти к уму Белибердевича не даёт своему товарищу "полной свободы".
Так на каком-то этапе равви Рабинович устранил Белибердаева руками мужика, Староверова и Белибердевича. Потом так же исчез и Староверов.
И ладно бы Белибердаева не предупреждали. Предупреждали. Вот и Ф. М. Достоевский предупреждал. Но когда Белибердаев и Белибердевич смотрели калейдоскоп, Белибердевич сказал ему, что Достоевский — антисемит — ничего не понимает в общечеловеческих ценностях, но это извинительно, так как жизнь у Фёдора Михайловича была тяжёлая и нервы расшатаны. Поэтому всем надо смотреть в калейдоскоп и не обращать внимание на то, что больному человеку на ум придёт. Поскольку Белибердаев всегда восхищался Белибердевичем, то восхитился он наглости мысли последнего и на этот раз.
Так пострадали за свою простоту Белибердаевы, ибо простота ХУЖЕ воровства. Однако урок не впрок. Новое поколение Белибердаевых опять не представляет себе ЕДИНОГО ОБЩЕНАРОДНОГО ДЕЛА, а представляет народу между-НАРОДНОЕ дело равви Рабиновича, как якобы общенародное. И опять Белибердаевы жаждут общечеловеческих ценностей и потому не представляют себе своей судьбы.
А новое поколение Белибердевичей,подсознавая свою вину перед мужиком, которому Знание так они и не дали, опасается "антисемитизма". Поэтому Белибердевичи интересуются у Новиковых-Белибердаевых, как обстоят ля у тех дела с "Памятью". А Новиковы-Белибердаевы
(в прошлом Лопухины) говорят, что "Память" — плохо, а "Мемориал" — хорошо. Белибердаевы и Белибердевичи этим успокаиваются, так как
не понимают, что "память" и "memory" — одно и то же. Память есть у мужика, память есть у равви Рабиновича, а у Новикова-Белибердаева — склероз, и он не помнит, какая память — плохо: то ли память о корнях родной культуры мужика, то ли мемориал Белибердаевым и Белибердевичам, погибшим в борьбе за общечеловеческие ценности. При этом равви Рабинович говорит Белибердевичу, что люди — только они: Рабинович и Белибердевич, а остальные — служебный человекообразный скот, а Белибердаев этому не верит.