За скелетом неведомого зверя 5 глава




Здесь, высоко над жаркими ущельями, посреди бесконечных полей черного щебня, наедине с горами, обрамлявшими котловину, было одиноко и торжественно. Маленьким призрачным голубым холмиком, перевернутым в трубе теодолита, казалась отсюда гора Ноян-Богдо величественный потухший вулкан. Неожиданно мы разглядели в трубу теодолита большой боковой кратер на серой пирамиде горы Хугшо. И как отрадно было увидеть в теодолит далеко-далеко на дне котловины одну-две юрты перекочевавших сюда аратов. Давно уже единственной нашей связью с живыми людьми – обитателями Гоби – оставались только периодические поездки Преснякова или Эглона в какие-нибудь юрты для закупки баранов – основного питания нашей экспедиции.

Много потерпели мы с Новожиловым от необычно крутых обрывов Нэмэгэтинских ущелий, когда приходилось пробираться напрямик по линии прицела инструмента. Особенно опасны были колодцы, часто встречающиеся в истоках промоин. Это малозаметные сверху ямы в песчаниках, обрывающиеся в колодцы с совершен по отвесными стенками, иногда даже расширявшимися вниз глубиной по пятнадцать – двадцать метров. Нижняя по склону (и течению русла) стенка такого колодца прорезана узкой щелевидной промоиной, постепенно переходя щей в склоны ущельица. Такие колодцы были естественными ловушками. На дне одного из них мы нашли кости лошади, когда-то провалившейся сюда.

Больших усилий стоило нам разыскивать чересчур далекие сигналы. Настоящую радость открытия переживал тот, кому удавалось увидеть в голубоватом стекле трубы теодолита крохотный черный треугольник – обо – или шест в волос толщиной. Мы спешили изо всех сил и, несмотря на бури, выполнили задачу в срок. Теперь все находки имели свое точное место на плане, и процессы образования этого огромного местонахождения отражались в точных цифрах съемки.

Раскопки на Р – 5, Р – 4, „Кругозоре“ и других местах подходили к концу – огромные ящики-монолиты по тонне и больше весом давно уже сохли под знойным гобийским ветром. Надо было спускать их вниз с отвесных круч в сухие русла, по которым только и могли подойти машины. Здесь пригодилась моя давнишняя морская практика. Простое приспособление из двух вбитых рядом ломов и скользящей через них восьмеркой петли проволочного троса позволяло одному человеку с волшебной легкостью спускать вниз громадную тяжесть. Рабочие, вначале скептически отнесшиеся к „выдумке“ начальника, быстро освоились с этим приемом. Пришлось оставить наверху только монолиты на Р – 5 и на „Кругозоре“ Здесь большая высота спуска не позволяла ограничиться двумя связанными вместе буксирными тросами автомашин. Рождественский должен был привезти из Улан-Батора длинный трос, и тогда монолиты могли быть спущены прямо в машину. Странное впечатление производили эти большие ящики из чистых досок, испачканные белоснежным гипсом и стоящие на недоступных кручах среди безжизненного лабиринта ущелий Нэмэгэту.

Долгое пребывание в душных ущельях, тревожные, бурные и пыльные дни и ночи, однообразная и тяжелая работа начали утомлять людей. Все не могли дождаться счастливого времени раскопок в открытых местах котловины Нэмэгэту.

Каждый переживал утомление по-разному. Эглон ворчал на то, что ему осточертело копать этих бесконечных громадных и зубастых гадов, и мечтал, чтобы выкопать хоть какого-нибудь настоящего зверя – маленькое изящное млекопитающее. Оттого наш Ян Мартынович рвался вниз, в котловину, к красной гряде. Лукьянова тосковала по товарищу-женщине, с которой она могла бы поделиться своими женскими мыслями и чувствами. Как ни бережно все мы относились к нашей „одной-единственной“, как ее называл Эглон, все же Мария Федоровна под конец объявила, что ей надоели „мужики“ „Все мужики, одни мужики, только мужики!“

Лукьянова отыскала себе где-то в оврагах „секретную комнату – дворец принцессы“. Никто не знал, где находится это таинственное помещение, куда она скрывалась, чтобы побыть одной, без надоевших мужчин. Мы с Новожиловым выследили ее однажды в подзорную трубу теодолита и узнали, что тайный „дворец“ находится в ущельях Северного обрыва. Так и пометили его со знаком вопроса на плане Нэмэгэту.

Новожилов худел и мрачнел, потому что плохо спал, опасаясь злобных пауков. Донимали его душные, безветренные ночи перед бурями, когда появлялось множество фаланг. Такой же страх перед фалангами испытывали и некоторые рабочие, особенно могучий иркутянин Петр Афанасьевич.

Что касается меня самого, то я в своем отвращении к этой мерзости был нисколько не храбрее Новожилова. Долг начальника повелевал сохранять бесстрашие (увы показное!)

Привлеченные запахом постоянно готовившейся пиши, в лагерь начали понемногу сходиться наиболее отважные обитатели пустыни ушастые гобийские ежи. Первый же еж был схвачен и посажен в просторный ящик, где мирно пофыркивал над кусочком сахара. Когда Новожилов и Лукьянова, вооружившись рукавицами и пинцетом, вытащили из его иголок двух непомерно раздувшихся клещей, Тишка, как он был назван Новожиловым, и вовсе перестал бояться людей. Компания ежей увеличивалась – приходили новые и водворялись в тот же ящик. Дошло до пяти штук, но пятого, остромордого и черного, пришлось выгнать за злость. Гневно фыркая, он с позором отправился обратно в пустыню. У других были очень симпатичные, но разные мордочки: удлиненные, островатые или покороче и потупее, с более светлой или темной шерсткой. Приятны их длинные ушки, на концах листиковидно расширенные. Ежи доставили немало приятных минут в нашей пустынной жизни. Мы собирались по нескольку человек над ящиком и не дыша наблюдали, как они уморительно зевают, потягиваются, почесываются, валяются в жару на боку, широко разбросав лапки.

Немало переполоху наделал так называемый „поцелуй грифа“. Александров в один из своих рейсов за баранами подстрелил на трупе издохшего от перелома ноги дикого осла-кулана громадного белоголового сипа. С трудом он привез свою добычу в лагерь, где сип, привязанный за ногу, сидел в очень унылой позе, как видно, страдая от ран. Он свесил почти до земли голую голову с сильно загнутым клювом и высоко поднял углы крыльев. Непреклонная птица с удивительными ясными глазами спокойно и пристально глядела на людей. Постепенно гриф ожил и стал делать попытки бросаться на проходивших мимо него людей. Еле увернулся от нападения рабочий Климов, затем Корнилов, наконец, вышла из палатки ничего не подозревавшая Лукьянова. Не успела она опомниться, как сип высоко подпрыгнул в воздух, клюнул ее в щеку и свалил с ног ударом крыльев. По-видимому, сип метил в глаз, но веревка не дала ему достать до цели. На вопль Марии Федоровны сбежалось чуть не все население лагеря. Я распорядился пристрелить птицу – отпустить ее, тяжелораненую, значило бы обречь на медленную и мучительную смерть. Однако убить сипа оказалось вовсе не так легко. Даже с простреленной головой гигантская птица продолжала жить, и окончательно добить ее удалось, только отрубив ей голову. У Лукьяновой кровь лилась из щеки ручьем – „поцелуй грифа“ оказался довольно крепким. Больше всего пугало нас, что гриф за несколько часов до того лакомился падалью и на клюве у него мог оказаться трупный яд. Мы промыли щеку Лукьяновой всеми имевшимися у нас видами антисептики. Рана благополучно зажила, научив всех нас осторожности в обращении с громадными грифами Гоби.

Наконец мы закончили съемку, и можно было предпринять серьезное обследование средней части Атлан-улы, где было открыто Прониным неслыханное скопление скелетов. Тринадцатого июня в спокойный жаркий день мы спустились в котловину и направились на запад по тропе „Одиннадцати колодцев“. У большого колодца Ойдул-худок („Многоводный колодец“) красные глины, обнаженные на окружающих холмах, в ярком солнце казались пунцовым бархатом, щедро расстеленным по степи и собранным в пышные складки. Старая легин-гольская караванная тропа была легким путем для подъема на бэль, на высоту около двух тысяч метров. Кругом все – и желтые пески, и жестко торчащие кустарники – выделялись четко и резко. Широкая тропа поросла редкими и жидкими пучками только что зацветшего ковыля. Перышки ковыля клонились и струились по ветру, создавая серебрящуюся и как бы текущую дымку над землей, будто тень воды на освещенном дне прозрачного потока.

По черному бэлю мы подъехали к огромной площади желтых размывов и ущелий Алтан-улы, похожей на Нэмэгэту. Только здесь глубина вреза была значительно большей. Мы стояли на краю отвесного обрыва высотой около ста метров. Снова сильное ощущение тайны и неизвестности овладело нами. Поодаль вздымалась отвесная стена ровного, как каменный забор, хребта, а ближе и внизу – глубокие ущелья и отвесные обрывы, ступенчато громоздящиеся друг на друге, – еще один лабиринт, скрывавший неведомые загадки.

Прежде всего надо было осмотреть „Могилу Дракона“. Новожилов отправился обследовать обрывы, к востоку, а мы с Прониным и Александровым спустились на дно глубокого сухого русла и направились напрямик к склону горы. „Напрямик“ продолжалось каких-нибудь полкилометра, дальше мы начали петлять по руслам и переваливать хребтики, так как наш проводник Пронин старался укоротить дорогу. Идти было довольно легко: песок на дне сухих русел был плотным. Большие ящерицы – агамы сантиметров тридцать длиной, украшенные ярко-голубыми пятнами, – бегали по обвалившимся глыбам песчаника. Стены ущелий здесь были ниже нэмэгэтинских, зато самые ущельица более узки, и я не переставал с тревогой прикидывать ширину проезда для автомашины.

Скопище скелетов, открытое Прониным, произвело на нас большое впечатление. Плиты песчаника толщиной более полуметра и площадью с кузов автомашины лежали, перекосившись на широком уступе, а из-под них и на разломах торчали кости, кости и кости; Опытный взгляд палеонтолога быстро определял контуры скрытого в породе скелета. Отчетливо виднелся один скелет, необычайный по размерам даже для этих гигантских пресмыкающихся. Там, где почва вздымалась бугром и плиты переломились домиком, скелет лежал перевернутый на спину, завернув колоссальную голову под задние конечности второго скелета. Этот второй залегал на боку, сильно согнув спину, вытянув шею и подогнув под себя передние лапы, с восточной стороны уступа. Третий скелет как бы огибал два других со стороны обрыва, слева, а четвертый, также гигантских размеров, лежал у песчаниковой стены, в глубине. Левее его, тоже у самой стены, лежали параллельно один другому два больших окремнелых ствола болотных кипарисов – таксодиев. Справа и слева в обвалах плит виднелись еще хвосты и ребра. Всего здесь было собрано в одну кучу шесть-семь скелетов утконосых динозавров – зауролофов, достигавших от шести до девяти метров в высоту в естественной стойке. Выветривание уже сильно повредило значительную часть костей. Краевые части плит рассыпались, и заключенные в них кости целыми каскадами обломков высыпались в боковые промоины и в сухое русло. Слева, на самом краю уступа, был сложен из обломков костей длинный холмик, напоминавший увеличенную могильную насыпь. Словно неведомый богатырь был погребен рядом с могилой исполинских ящеров, захороненных здесь семьдесят миллионов лет тому назад. Место и в самом деле производило впечатление могилы исполинов, почему и было названо „Могилой Дракона“.

Как бы то ни было, скопление костей представляло огромную ценность для науки. Несмотря на разрушение, здесь можно было собрать не менее двух-трех скелетов утконосых динозавров с черепами и всеми костями. Я пригласил открывателя „Могилы Дракона“ Пронина сесть на высокий выступ песчаниковых 'плит, чтобы сфотографировать его. Внизу из камня частоколом торчали спинные отростки гигантских позвонков. На этих отростках Пронин и был увековечен для потомства. Вернувшись к краю бэля, где оставались наши машины и временный лагерь без палаток, мы обрадовались открытию Новожилова. Наш „Соколиный глаз“ не уступил „Орлиному“ и нашел всего в полукилометре от лагеря на „Красном утесе“ скелет хищного динозавра. Отдельно в глыбе песчаника лежал череп горгозавра со стиснутыми челюстями и зловеще поблескивавшей кое-где эмалью загнутых назад зубов. Еще ближе к лагерю, почти у подножия „Орлиного утеса“, Новожилов нашел второй скелет хищного динозавра крупных размеров, но сильно поврежденный.

Еще утром, отправляясь из лагеря, Новожилов видел крупного снежного барса – ирбиса, скрывшегося в направлении „Могилы Дракона“. Этого подлинного хозяина здешних мест нам приходилось теперь выживать отсюда. Весь вечер при свете костра мы обсуждали новые открытия и планировали постановку раскопок. Казалось безнадежным попасть к „Могиле Дракона“ на машине.

На следующее утро начались далекие походы. Пронин и я намеревались обследовать большую площадь обрывов и холмов западнее лагеря. После этого мы с Александровым и Прониным хотели сделать попытку разыскать автомобильную дорогу к „Могиле Дракона“ на „Козле“. Новожилов с рабочим отправился еще дальше к западу, туда, где вдали виднелись гряды красновато-желтых обрывов. Путь через промоины, обрывы с крутыми подъемами и спусками оказался трудным.

День выдался очень жаркий даже для Гоби и совершенно безветренный. Знойно и душно было в узких оврагах, казалось, накапливавших неподвижный воздух. Какие-то кусты вроде акации в полном цвету росли поодиночке в ущельях, как яркие, пахучие желтые шары по полтора метра в диаметре. Другие цветы, желтые и лиловые, с высокими шишками соцветий (котовник) разливали сильный и пряный запах вроде японских духов.

Мы с Прониным долго и безуспешно бродили по обрывам. Только в одном месте позвонок гигантского зауропода уходил в глубь склона. Убедившись в бедности палеонтологических остатков, решили вернуться в лагерь. К тому же нас донимала жажда, а вода из фляжек давно была выпита. Обратный путь по тяжелому песку, под беспощадным солнцем показался особенно мучительным. Мы часто присаживались отдыхать, соблазняя друг друга воспоминаниями о Москве, где на каждом перекрестке тележки с газированной водой и где есть прекрасные пивные с холодным, так хорошо утоляющим жажду пивом. Когда мы приблизились к лагерю и увидели, на какую высоту и крутую стену еще надо лезть, то испытали прямо-таки горе. Но лезть пришлось, и мы еле добрались до машин, где долго пили теплую гобийскую воду, показавшуюся нам лучше всякого пива.

Новожилов вернулся только к вечеру: над ним сыграла шутку гобийская прозрачность воздуха, сильно уменьшившая видимое расстояние.

Едва живые, оба несчастных путешественника начали подниматься на обрыв на четвереньках. Но я учел свой опыт и послал им навстречу рабочего с двумя полными фляжками воды. В общем у Новожилова было не больше успеха, чем у нас, чему я, признаться, даже обрадовался. Из-за глубоких песков эти места почти недоступны для любого транспорта!

Попытка розысков дороги к „Могиле Дракона“ на автомашине не увенчалась успехом. Почти все сухое русло под обрывом заграждали непроходимые пески. Пришлось признать, что к „Могиле Дракона“ нет хода иным путем, чем тот, каким мы подъехали. Если бы у нас была лебедка, то можно было бы спустить вниз машину и на ней пробиваться по ущельям к „Могиле Дракона“, а вывозимый материал поднимать на лебедке на верх плато, куда подходил проложенный нами автомобильный след. Но таким снаряжением мы не располагали, и материал можно было вывозить по руслу и наверх только на верблюдах. Стало быть, приходилось организовывать верблюжий транспорт.

Пятнадцатого июня мы вернулись в Центральный лагерь, а к вечеру этого же дня прибыл из Улан-Батора Рождественский на одной машине. У него отросла редкая козлиная бородка, придававшая ему сходство с китайским ученым и никак не гармонировавшая с невероятно широкополой шляпой. В Улан-Баторе Рождественскому пришлось ходить в пальто Шкилева, так как его собственное оказалось далеко запрятанным. Рост Шкилева достигал почти двух метров, так что пальто едва не волочилось по земле, и Рождественский с юмором рассказывал, как прохожие удивленно разевали рты при встрече с ним. Немудрено: белая шляпа, борода, теплое длиннейшее пальто в жару, конечно, производили эффект.

„Волк“, загруженный бензином для Западного маршрута, остался ждать на дороге у колодца вблизи Ноян сомона. Другая машина – „Кулан“ осталась в Улан-Баторе ждать Орлова, который телеграфировал, что вылетает из Москвы четырнадцатого июня. Теперь мне стало ясно, что Орлов не сможет принять участие в длинном маршруте. Подвергать его, еще не акклиматизировавшегося, всем невзгодам трудного пути было бы рискованно и неумно. Откладывать маршрут еще дальше мы не могли. Очень много работы по раскопкам оставалось в Нэмэгэту. Трезвый расчет привел к необходимости сократить Западный маршрут, оставив только южную его часть длиной в тысячу пятьсот километров.

Три последовавших затем дня были необычайно жарки. Мы заканчивали дела в Центральном лагере, писали бесконечные инструкции остававшимся Эглону, Новожилову и Лукьяновой, собирали снаряжение в маршрут и спускали с круч оставленные до прибытия троса монолиты. Наконец настало последнее совещание и на следующий день на рассвете – выступление в путь-дорогу. Кроме уже поджидавшего нас „Волка“, в маршрут шел „Дзерен“. Таким образом, два лучших шофера нашей экспедиции ехали с нами надежными помощниками в предстоявших трудностях. Провожал нас до Ноян сомона „Тарбаган“ с грузом монолитов. На нем ехал Эглон, чтобы, используя нашего переводчика, договориться о найме верблюжьего транспорта.

Точный график автомобильных рейсов по вывозке коллекций, завозу бензина, леса, продовольствия мы составляли на месяц вперед. Вместе с Орловым приезжал находившийся в Улан-Баторе мой помощник по хозяйству Шкилев.

Движок электростанции погиб. Отсутствие воздушного фильтра и ненадежная смазка клапанов привели к тому, что в песчаных вихрях Гоби маленький мотор оказался недолговечным. В не слишком бурную ночь мы раскладывали в сухом русле костер из саксаула и сиживали вокруг него, беседуя и покуривая на сон грядущий. И в последний вечер перед нашим отъездом все собрались у костра. Корнилов напомнил о моем обещании как-нибудь рассказать о местонахождении Нэмэгэту, о динозаврах. Момент для этого сейчас был наиболее подходящий. Я начал рассказывать…

На том месте, где мы сидели, семьдесят миллионов лет назад плескались волны теплого моря. Едва видный берег находился в направлении хребта Нэмэгэту, еще дальше его на север. Воздух был жарким и влажным. В те времена на земле отсутствовали резкие климатические зоны, какие наблюдаются сейчас. Полюсы не имели громадных ледяных шапок, а следовательно, кольца пассатных ветров, которые сейчас в северном и южном полушариях создают постоянные сухие ветры, были много слабее. Сейчас эти ветры лишают влаги широкие полосы суши и на пути пассатов проходят громадные пустыни. В северном полушарии – Гоби, Такла-Макан, Кара-Кум, Дешт-и-Лут, Аравийская пустыня, Сахара и так далее.

Но в меловом периоде все было по-иному. Отсутствие ураганных ветров позволяло расти гигантским деревьям на мягких, полужидких болотных почвах. Самые материки в большей части низменные с плоскими, постепенно погружавшимися в море берегами. Отсутствовала резкая граница между мелководьем моря и затопленным, заболоченным берегом материка. Вода моря, вообще в те времена менее соленая, у берегов сильно смешивалась с пресными водами. Вероятно, и цвет морской воды был другим – серовато-зеленым, напоминавшим темную воду материковых болот. У нашего ночного костра в Гобийской полупустыне некогда находилось дно береговой зоны моря. По этому дну продолжались подводные русла огромной реки, разбившейся в прибрежных болотах на ряд рукавов.

Основная масса воды с большой скоростью устремлялась в широкое подводное русло, промывшее себе ложе в рыхлых песках мелководного моря. В это ложе подводный поток нес все те остатки погибшего населения материка, которые захватывались главным течением реки. Трупы исполинских ящеров, черепах и стволы деревьев вначале плыли совместно по воде. Особенно много их становилось в половодье, когда увеличивались сила и скорость течения. Но постепенно, разлагаясь, трупы теряли свою плавучесть, опускались на дно, некоторое время волочились течением по дну и, наконец, оседали на дне русла, там, где поток уже терял свою скорость – далеко от берега, вместе с песками, галечниками или глинами. Во время волочения по дну трупы, которые дольше находились в воде, начинали разваливаться. Течение разрывало их на куски, отделяло черепа, лапы, куски позвонков, которые и захоронялись вперемешку с целыми скелетами и костями от совсем рассыпавшихся трупов. Так возникло костеносное русло Нэмэгэту, где уже почти два месяца мы рылись, добывая документы прошлого нашей планеты.

Но что же находилось у неясной линии берега, откуда потоки сносили всю эту массу смертных останков жизни? Там жизнь должна была цвести очень буйно, чтобы в случайном захоронении дать столь громадное количество останков. Прибрежные болота материка отдавали в море массу органического вещества – истлевших частиц растительности. Эти вещества служили питанием для множества самых различных животных и, вероятно, паразитических растений вроде грибов. Широкие мелководья были очень богатыми источниками пищи, но только малое количество животных могло процветать здесь. Огромные приливные волны, свободно накатываясь из открытого моря, ходили здесь, сметая все живое, выбрасывая на берег плавающее, топя неплавающее. Для освоения этой богатой кормом области требовались особые, приспособленные к ней животные, и такие животные появились. Среди динозавров наиболее гигантскими размерами отличались зауроподы – величайшие наземные животные всех времен.

Зауроподы достигали в среднем двадцати пяти метров в длину. Четыре массивные лапы с чудовищными когтями обеспечивали им надежную опору на скользком подводном грунте. Очень длинная шея и такой же длины хвост не давали им тонуть на довольно значительной глубине – как раз на такой, на какую поднимали уровень воды большие приливные волны. Тяжелые кости ног таза и хвоста делали животное устойчивым в воде, в то время как легкая подвижная шея с маленькой головой позволяла добывать пищу на большом расстоянии вокруг себя и на дне. Вес животного, достигавший пятидесяти тонн, и огромная мышечная сила обеспечивали победу над волнами. Чудовищные зауроподы размножились и расселились буквально по всему миру. Но к тому времени – к концу мелового периода, – в какое образовывались костеносные русла Нэмэгэту, материки стали более высокими. Громадные пространства мелководий сильно сократились, и зауроподы встречались гораздо реже, чем прежде, – в начале мела или в конце юры.

Действительно, в Нэмэгэту одна находка остатков зауропода приходилась на несколько десятков находок других динозавров. Эти другие – утконосые и хищные динозавры – обитали вдали от материкового побережья, там, где едва синела полоска низменного побережья, поднимались густейшие заросли болотных кипарисов. Угрюмые деревья с сильно расширявшимися книзу стволами, с жесткой, словно вырезанной из картона, зеленью близко теснились один к другому, образуя непроницаемую стену. Пестрые мхи, оранжевые и ядовито-зеленые грибы, лишайники и папоротники неряшливыми космами и растрепанными клочьями свисали с ветвей. Тяжкое, мертвое молчание царило в парном, застоявшемся воздухе страшного леса, тянувшегося на необозримые пространства вдоль берегов материка. Глубокие каналы с черной, непрозрачной водой там и сям прорезали грозные стены деревьев. Кое-где каналы и протоки расширялись в заросшие густой болотной растительностью пруды или озера. Здесь, под защитой могучих лесов, пользуясь обильной растительной пищей, обитали утконосые динозавры. Название этих ящеров возникло оттого, что морды у них были уплощены и расширены. Покрытые роговым чехлом, они были очень похожи на утиный клюв. Огромное количество зубов – по пятьсот в каждой челюсти – у этих животных сливалось вместе, образуя в верхней и нижней челюстях четыре длинных и толстых зубных гребня с заостренными эмалевыми краями. Челюсти утконосых динозавров превратились, таким образом, в очень прочную сечку или соломорезку и могли обеспечить гигантское животное нужным количеством размельченной растительной массы. Запасные зубы, нараставшие все время снизу с внутренней стороны заменяли стиравшиеся. Это стало необходимо, потому что истирание от растений, захватывавшихся вместе с песком и илом, было очень сильным Утконосые динозавры, или траходонты, ходили на задних ногах, но только в воде. Слабый таз, не соответствующий чрезвычайной массивности костей задних ног, говорит о том, что животное не могло передвигаться на суше в вертикальном положении. Траходонты ходили по дну глубоких проток, поддерживая равновесие с помощью сильных передних лап, снабженных плавательными перепонками и приспособленных к гребному движению.

За зоной глубоких болот побережья располагались леса других деревьев – родственников современных магнолий. Там на более возвышенной, хотя все еще влажной, почве обитали гигантские хищники. Они тоже ходили на задних ногах, подпираясь могучим хвостом, как и утконосые динозавры, но не в воде, а посуше. Вместо копыт, характерных для утконосых динозавров, у них были трехпалые, очень похожие на птичьи лапы с кривыми острыми когтями. Передние конечности создавали невыгодный перевес передней части тела, и они очень сильно уменьшились, обратившись в крохотные двупалые лапки. Зато голова сделалась основным орудием нападения. Огромная пасть, усаженная кинжаловидными загнутыми зубами до тридцати сантиметров в длину, позволяла животному справляться с любой добычей, разрезая и отрывая громадные куски мяса. Череп для облегчения веса стал ажурной конструкцией наподобие мостовой фермы. Достигая четырнадцати метров в длину и пяти метров высоты на ходу, эти исполинские хищники, карнозавры, могли развиваться и процветать только при наличии колоссальной массы малоподвижной и крупной добычи. Такой добычей могли быть утконосые динозавры. Выходя на возвышенные участки берегов для кладки яиц или находясь вместе со своим молодняком в неглубоких болотах, утконосые динозавры становились жертвами хищников. Правда, гиганты, найденные нами на „Могиле Дракона“. достигавшие почти девяти метров высоты, могли не бояться никаких хищных чудовищ.

По ту сторону магнолиевых лесов, там, где на сравнительно сухой почве росли цикадовые растения и рощи серых гинкго, обитали другие жертвы исполинских хищников – карнозавров. Они не могли укрываться в черные глубины недоступных лесных проток, как утконосые динозавры. Они должны были противостоять карнозаврам на твердой почве в открытом бою. Одни из них – панцирные динозавры, или анкилозавры, – развили защитную броню. Это были настоящие живые танки по десять метров в длину, покрытые костными плитами в ладонь толщиной, с головой и хвостом, усаженными опасными шипами. Хищные динозавры могли справляться с ними, только перевернув такое животное на спину. Другие динозавры – обитатели открытых пространств – приспособились к активной защите. Появились рогатые, быкообразные ящеры, больше самого крупного современного носорога. Черепа наибольших видов достигали почти двух метров длины. Снабженные острыми роговыми клювами и могучими рогами над ноздрями и над глазницами, с широким, усаженным шипами костяным воротником, прикрывавшим шею, эти животные – цератопсы – были наиболее фантастическими и страшными созданиями из всех динозавров. Были однорогие, трехрогие и даже пятирогие цератопсы, а также стиракозавры, обладавшие вместо костяного воротника веером из длинных шипов на затылке. Тупые, упорные и невероятно живучие, они направляли навстречу гигантским хищникам острые двухметровые рога. Сколько сцен борьбы молчаливых пресмыкающихся разыгрывалось в угрюмых чащах и на солнечных полянах этого навсегда канувшего в прошлое мира. Здесь же, среди рогатых и панцирных динозавров, спасаясь от хищников на деревьях или в норах, жили древнейшие млекопитающие, более всего походившие из современных животных на ежа (без иголок) или сумчатого опоссума. Здесь жили и еще какие-то быстрые животные – может быть, птицы, может быть, крупные насекомые. За ними гонялись мелкие хищные динозавры очень легкие бегуны и прыгуны, бегавшие на задних ногах, с высоко поднятыми хвостами. Эти орнитомимиды, или птицеподражатели, были величиной с современного страуса.

В костеносном русле Нэмэгэту находилось больше всего остатков обитателей мрачной зоны прибрежных лесов, а также области, населенной хищниками. Остатки обитателей более глубоких областей материка почти не доходили сюда, в русло Нэмэгэту, и поэтому мы ничего не знали о жизни на сухой почве за полосой магнолиевых лесов. Только один раз, среди всех остатков динозавров, нам попалось несколько костей огромного панцирного ящера. Чаще встречались скелеты мелких хищников, видимо, нередко забегавших в области охоты крупных карнозавров. Остатки других животных – черепах и крокодилов – подтверждали, что главная масса животных, захороненных в Нэмэгэту, обитала в болотной прибрежной зоне. Здесь были и такие типичные обитатели болот, как триониксы и огромные черепахи морского облика, и поразительный ящер с когтями-косами – терезинозавр, очевидно, тоже житель морского берега.

…Беседа о прошлом Нэмэгэгу затянулась за полночь, и тут мы все спохватились, что на рассвете – отправление в далекий путь. Только золотистые уголья, присыпанные белым пеплом саксаула, остались от костра. Черная масса Нэмэгэту громоздилась над нами, упираясь в звездное небо, и словно напоминала о настоящем – высокогорной пустыне, безмерно далекой от всякого моря, в центре горных хребтов Азиатского материка…

 

Глава четвертая

Узкая синяя Гоби

 

Высокое небо – отец мой.

Широкая земля – мать моя!

Старая поговорка

 

Нэмэгэту провожало нас тяжелым зноем. Моторы машин перегрелись на бесконечном подъеме на южный борт котловины. К роднику Даба мы добрались уже сильно распаренные. Хитроумный Пронин приколотил к кузову своей машины большой вместительности рукомойник. Налив в него прохладной воды из родника, шофер разделся и полез спиной под клапан, издавая нечто среднее между ревом удовлетворения и визгом страдания. Я решил проблему душа более просто, а именно – стал на берег ручейка и попросил окатить меня с головы до ног из обыкновенного ведра…



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2022-10-12 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: