Нина ПЛАКСИНА (г. Щёлкино, Республика Крым, Россия)
Номинация «МАЛАЯ ПРОЗА»
Подноминация «Для детей и юношества»
Собственные имена существительные
(отрывок из рассказа «Телячий вагон»)
Автобус «Ленино – Мысовое» остановился перед переездом через железнодорожные пути: где медленно, очень медленно проходил длинный-длинный пустой грузовой состав в сторону Керчи.
– До сих пор сохранились телячьи вагоны, – проговорила женщина, которая сидела рядом.
Мне было знакомо это название вагонов, видно, как и заговорившей со мной женщине.
– Телят давно не возят, – продолжала женщина. – А что возят? Цемент, краску, овощи?
– Да, мало ли что … Когда-то людей возили, было время...
– Когда-то. Мы с вами на это «когда-то» смотрим с одного времени, с одного расстояния. Вам сколько лет? По-моему, мы одногодки.
– Наверное, раз знаете «телячьи вагоны» Или знаешь? Может быть, сразу на «ты» перейдём?
– Давай. Я Эльза, – ответила собеседница. В таком «телячьем вагоне», я ехала в детстве, вот так же ползли вагоны... Это было во время войны.
– А куда «ползли», откуда?
– Из Поволжья в Казахстан. Немцев ссылали в Кустанайскую область. Мне года четыре было, помню только холод и снег, и брата рядом. Он старше, поэтому опекал меня в дороге. В деревню из Кустаная нас везли на санях. Отец одеялом полностью укрыл нас с головой, чтобы мы не обморозили лица. Запомнила скрип снега. Под одеялом казалось, что снег пел протяжно и тихо, в глубоких местах переходил на ворчание. Порой сани скользили с трудом, чуть заваливались на бок, и тогда снег отрывисто порыкивал. На всю жизнь запомнилось именно это, хотя брат смеялся и не верил, говорил, что я всю дорогу спала и, вообще, слишком маленькой была, чтобы помнить.
– И куда вас привезли?
– В Кареневку. В разные сёла расселяли немцев, а нас – в Кареневку.
Эльза произносила название деревни особенно, как мне показалось, тепло и благодарно.
– Так тепло произносишь название. Понравилась?
– Красивая деревенька, но это мы поняли, когда пришла весна. А сразу немецкие семьи расселяли по квартирам. Расселение шло трудно. Люди не хотели принимать чужих, но выразительно - молчаливо, нехотя принимали, мрачно указывая сени, угол у порога, дровяник или сарай. Приезжие рады были бы получить хотя бы развалюху, отдельно, но... Однажды отец велел взять узлы и повёл нас к лесу, в конец деревни. Было начало апреля, 1944 год. Водянистый снег глубоко проваливался под ногами. Брат опередил нас у леса и взбежал на сугроб, а отец остановился с другой стороны сугроба и открыл дверь. Три пологие земляные ступеньки вниз, и в свете свечи мы увидели помещение, в котором стояли улья. Зимнее хранилище пчелиных ульев стало первой квартирой для нас. Снег сгребали, сталкивали с крыши, затем отбросали вокруг землянки. Небольшое окно пропустило свет, и через тусклые стёкла видна была улица, которую обозначили редкие саманные дома. Они растянулись километра на полтора от пруда с одного конца деревни до берёзового леса. Лес словно обнимал второй конец улицы, заключая в свои объятия школу. Но в тот день из-за сугробов и домов я не увидела школу. Только когда снег растаял и распустились деревья, я уже точно знала, куда ходит брат Петя. Слово «школа» вызывало у меня страх, потому что в первый же день брат пришёл из школы избитый, грязный. Из портфеля он вытащил мокрые книги и вытряхнул снег…
Мама плакала, перебирала испорченную одежду, отец молча слушал, как Петька твердил, что он не фашист и что в школу больше не пойдёт. Вдруг отец расстегнул ремень и вытащил его из брюк.
– Мы не фашисты, но мы немцы. Людям надо объяснить, но как им объяснить, за что нас сослали, если нам и самим не понятно. Мы вынуждены тут жить и терпеть. В школу ты, Петька, пойдёшь. Учись давать сдачи, защищайся. Завтра, если опять таким придёшь, вот этого ремня попробуешь! – и отец стегнул ремнём по голой скамейке.
Мама зашила дыры, выстирала одежду, погладила. Брат пошёл в школу чистеньким. Но вернулся опять грязным, избитым. Отец исполнил угрозу, стегал ремнём привязанного к лавке Петьку и приговаривал: «Защищайся! Учись давать сдачи»!
– А учителя? Они что не видели?
– Учительница. Зинаида Михайловна, женщина уже в возрасте. В деревне была начальная школа, однокомплектная. Были тогда такие. В одном классе сидели все ученики. Через год появилась ещё учительница, и школа стала двухкомплектной: одна учительница учила первый и третий класс в первую смену, а вторая – второй и четвёртый во вторую. Это сейчас и не объяснишь. Так вот, Петьку били после уроков, но били обязательно, дома ужас отцовского урока повторялся. Мать не могла помешать, потому что попадало и ей, если она заступалась.
Это не всё. Утром, как только Брат подходил к школе, школьники начинали его дразнить песней, которую разучили на уроке пения. Учительнице казалось, что детям понравилась песенка о Петрушке, вот они и придумали игру до уроков. Одноклассники, и не только они, кривлялись перед Петькой с песней:
Дили - дили - динь, пришёл Петрушка.
Дили - дили -динь, как весел он.
Дили - дили - динь, гремит погремушкой,
Дили - дили - динь, в тарелки он стучит.
Потом кто-то сказал учительнице, да и в других семьях узнали о такой «детской» пытке, которую устраивали мальчику, немцу с Поволжья. В школе провели родительское собрание, ученикам старались объяснить, как и когда появились немцы в России. Говорили, что Россия уже двести лет для них родина, русский язык – родной или второй родной язык. Дети, даже четвероклассники, хотели понять, но слушали и молчали. Маленькие, а война – горе большое, жестокое, со смертью. Многие семьи уже были без отцов, получили похоронки. Даже когда учительница спросила: «Подумайте сами, можно считать человека виноватым, что он родился в среду, а не в четверг»? – тоже не понимали, а некоторым вопрос показался просто смешным.
– Долго это продолжалось?
– Долго. Ненадолго прекратилось, когда привезли ещё несколько семей, теперь и брат мог затеять драку, теперь он был не один немец в школе.
Но прекратились эти драки неожиданно. Учили правописание собственных имён существительных. Второклассники бойко называли с места, какие слова напишут с большой буквы. Писали на доске свои фамилии, имена, названия соседних деревень. Затем Зинаида Михайловна решила закрепить знания небольшим диктантом. Предложения были маленькие, простые: «В России идёт война. Советские солдаты защищали Москву. Это Гитлер послал фашистов на нашу Родину»… Учительница остановилась у парты моего брата.
– Петя, назови собственные имена существительные, какие я прочитала.
Брат громко произнёс: «Россия, Москва, Гитлер, а Родина – это высокий смысл слова, поэтому надо написать с заглавной буквы, с большой».
– С какой буквы надо написать все эти слова?
– А «гитлера» я не буду писать с большой буквы! Кто хочет, пусть пишет, а я не буду! Он не человек, он…
– Да, Пётр, ты прав, он фашист, нелюдь, но это его имя. У тебя будет ниже оценка, потому что слово написано с ошибкой.
– Пусть ниже, а его я не буду писать с большой буквы!
– Но ты же понимаешь, что надо написать с заглавной буквы.
– Всё равно не буду!
– Да, я тебя понимаю. Это человек с чёрной душой, жестокий, это враг…
– Тогда я напишу его вот так! Пётр макнул свою ручку в соседнюю чернильницу, в которой были чернила из сажи, и вывел чёрную заглавную букву «Г ». (Были семьи, которым даже чернильный порошок не за что было купить, так научились делать чернила из сажи).
Учительница улыбнулась и чуть слышно шепнула, только для Петьки: «Ну, так ему и надо»!
Как же удивилась Зинаида Михайловна, когда, проверяя тетради, она увидела у всех обведённую чёрным букву «Г » в фашистской фамилии.
……………………
………..
Эльза замолчала. Автобус уже развёз пассажиров по маршрутным адресам и направился к городу у моря…
Подноминация «О жизни и любви»
Бумеранг
– Боже мой! Лана! Здравствуй! Не узнаёшь? Не узнаёшь!? Что? Даже не знаешь? Ладно, не знай, зато я тебя знаю, – радостно улыбаясь, приветствовала Чечекина вошедшую в вестибюль женщину. – Здравствуй, Елилиана Петровна.
Вошедшая женщина удивлённо взглянула на взволнованную Чечекину, наклонилась к только что поставленному чемодану, но тут же выпрямилась.
– Анна, Анютка, – тепло и ласково проговорила она, глядя на Анну – Ты? Как ты изменилась! Какая женщина из тебя получилась! Ты тоже с чемоданом?
– Отдохнула. Уезжаю.
– Как жаль, а я приехала подышать мисхоровским воздухом.
Часа две женщины, отойдя от окошка регистратуры к дивану, задавали друг другу бесконечные вопросы и тут же нетерпеливо напоминали и вспоминали студенческие годы, когда на алтарь дружбы кладётся всё лучшее, когда взаимоотношения строятся на искренности, щедрости и справедливости. Это не забывается, а небольшая разница в возрасте не ощущается. Когда Анна поступила в Боровское педучилище, Лана была уже на втором курсе. Познакомились они и подружились благодаря увлечению музыкой. Обе играли в струнном оркестре.
Анне нравилось, как «управлялась» подруга с парнями. Поддразнивала, насмехалась, снисходительно улыбаясь, слушала, то есть всегда была «над», с улыбкой снисходительности. А однажды Лана вдруг поплевала на платочек и стала тереть щёку, словно вытирала грязь. Стоявший перед ней парень покраснел, резко отвернулся и быстро ушёл: «королева» «смывала» его первый, робкий поцелуй.
Увидеть плачущую подругу – это всё равно, что услышать гром среди ясного неба, но однажды он грянул. Лана при очередной встрече неожиданно обняла подругу, заплакала и быстро проговорила:
– Анюта, я люблю, полюбила и уже встретилась с ним несколько раз.
– С кем? – одним выдохом спросила ошеломлённая Анна.
– Ты его не знаешь. Он немного старше, отец у него тоже погиб на войне, поэтому Григорий уже работает. Любит меня, на руках носит, «голубкой» называет. В ЗАГС зовёт, хочет, чтобы я ждала: его в армию призывают.
– А ты?
– В ЗАГС надо с паспортом идти, а у меня его ещё нет. Мама сказала, что перед получением диплома и паспорт получим. А теперь не может найти моё Свидетельство о рождении. Знаешь, Гриша просто рвётся в армию. Однажды сказал, что понимает, что войны уже десять лет нет, но в память отца хочет стать настоящим защитником. В его глаза жутко смотреть, когда он это говорит и произносит слова «фашист, немец».
– Это же так понятно, – ответила Анна; ей, действительно, было понятно, потому что их семья тоже потеряла отца, и двадцатисемилетней матери пришлось одной растить и воспитывать трёх девочек. А надо ещё и выучить, чтобы «быкам хвосты не крутили», так часть повторяла мать. Анна могла учиться только в том случае, если будет получать стипендию. Вот она и старалась. А ненависть Григория, любимого подруги, тоже была понятна, она даже могла объяснить это. У них в деревне жило несколько немецких семей, сосланных с Поволжья. Каждый из местных жителей понимал, что это не фашисты, что это российские немцы, многие рождены в советское время, но сердце каменело и ожесточалось в горькие минуты. Запущенный бумеранг страшно бил по невиновным и много раз возвращался, делая невыносимой жизнь и без того несчастных людей, которых называли немцами, но для которых русская речь стала родной ещё в далёком, восемнадцатом веке, кроме того, многие носили русские фамилии.
– Это же так понятно, – повторила Анна.
– Что тебе понятно? – насмешливо спросила Лана.
– А вот послушай и ты. У нас в Кареневке много немецких семей.
– И чеченских, и цыганских. Это я уже знаю.
– Но ты не знаешь, что есть цыгане, женившиеся на русских. Есть русская, которая вышла замуж за чеченца. Правда, чеченец не уехал на Кавказ, когда уезжали все. Он остался у нас. Но нет ни одного брака немецко-русского. Молодёжь общается на танцах, на работе, спортивные игры организуют. Немцы очень любят «лапту», даже молодые семьи приходят играть, и русские, и немецкие. Соседи к соседям ходят. Девушки долго говорили об этом, не подозревая, каким бумерангом обратится для Ланы этот тема этого разговора.
А Елилиана Блюминг, вспоминала разговор с Анной на чердаке в тот далёкий вечер, который очень скоро совершенно по-иному заставил её, тогда Елилиану Челпанову, взглянуть на жизнь, на любовь и своего любимого. Разговор приобрёл другой смысл.
Завершились выпускные экзамены, шла подготовка ко дню получения дипломов, а у Ланы ещё не было паспорта. В день разговора об этом с матерью мир отразился, словно в кривых зеркалах. К этому времени она уже знала, что Челпанов её отчим, но не знала, что официально он её не удочерил. При поступлении в школу её записали на эту фамилию. Мать сказала, что после переезда она не может отыскать документы и принесёт их позже. Так и тянулось из года в год. Затем в педучилище сдали школьные документы, благо дело, это была базовая школа и находилась рядом, а жители, и учителя друг друга знали.
Наступил день, когда Свидетельство о рождении «нашлось». Лана держит документ в руках и видит плывущие перед глазами слова: «Блюминг Елилиана Петровна… немка …». Девушка почти не слышит слов матери, которая говорила, что вот теперь дочь сама распорядится, как ей лучше поступить… Лана молча смотрела в родное лицо, в виноватые глаза, а мысль пульсировала и рвалась криком в укоризненные слова. Почему они, взрослые, родные люди, не решили этот вопрос, когда она была крохой, а только сейчас взвалили эту ношу на её плечи. По-новому прозвучали в памяти слова Анны по поводу Григория, потерявшего на войне отца: «Это же так понятно». Она, теперь Блюминг Елилиана, немка, сама вдруг ощутила между нею и любимым присутствие тени погибшего его отца. Лана не знала, как она скажет это Григорию. Ведь он может подумать, что она специально скрывала от него, зная его отношение к немцам…
А тогда, в один из вечеров Григорий настойчиво звал «свою голубку» в ЗАГС. Лана ответила, что верит ему и готова стать его женой хоть сегодня. Он её очень любит, и она любит его и верит в него безоглядно. Лана верила в силу любви.Наступил день отправки новобранцев в армию. Погрузили их в простой грузовик. Когда Лана поднялась на подножку, то увидела, что призывники, кому не хватило места на скамьях, сидели прямо на дне кузова. Григорий поднялся на колени и поцеловал руку, которой она только что гладила его стриженую голову…
Сейчас Лане казалось, что у неё хватит любви и тепла, чтобы растопить возникшую между ними «тень», о которой знала только она…
Но то прощание было прощанием навсегда. Нельзя было даже предположить, что напишет любимый Григорий в ответ на её объяснения в письме. Всю ненависть и гнев на фашистов он тупо, грубо выплеснул на «свою любимую голубку». Он ведь так и расценил, что это она специально скрывала от него, специально отдалась ему, чтобы «связать по рукам и чтобы он потом не отвертелся». А после «этого, произошедшего между ними, и ждать проще…», но чтобы она, «немецкая кобыла» (это было самое мягкое выражение в её адрес) на него не рассчитывала.
После такого письма Лане хотелось мстить за потерю веры в порядочность, в любовь. Она получила документы на Блюминг Елилиану Петровну. Отчество совпало с именем отчима. При получении диплома её спросили, не вышла ли она замуж, она просто качнула головой. При распределении попросилась в самую дальнюю деревню, домой не приезжала, объясняя это загруженностью в работе. Ей хотелось мстить, и ей казалось, что она это сделала, зарегистрировав родившегося сына на свою фамилию. Так и продиктовала: «Блюминг Тимофей Петрович, немец». Выросшая среди русских, воспитанная на русской культуре, ни слова не знающая по-немецки, она решила изучить немецкий язык. В педучилище преподавали английский и казахский. На основе их она решила изучить ещё несколько схожих, а немецкий язык – обязательно, в память родного отца! Елилиана, выспросила у матери всё, что та помнила, съездила в Магнитогорск, где погиб её отец. Узнала, что немцев брали только в трудармию, а её родной отец был хорошим электриком, работал на заводе в Магнитогорске. Однажды он исправлял повреждённую электролинию, на которой и обуглился. А получилось так: он закончил работу и сразу сообщил об этом. Но при спуске зацепился за изолятор хлястиком на рукаве фуфайки. Казалось бы, секунды хватит, чтобы отцепиться, но не хватило, не успел: включили ток, а линия работала хорошо…
Одержимость охватила Лану: она настойчиво училась сама, учила сына. Он тоже получил высшее образование. Но раскрутившийся бумеранг ещё летел, он зацепил и сына. По совету врачей, она решила поселиться в Крыму, но ей заявили, что море есть и в других местах, а в Крыму немцев не прописывают. С работой ни у сына, ни у неё проблем не было. Глубокое знание нескольких языков дало им широкие возможности в выборе работы: преподавателем ли, переводчиком. Сначала работали в Кустанайском пединституте, затем во Фрунзе. А затем взлетевший бумеранг так закрутился, что смог унести этих двух русских на немецкую «историческую родину»…
Утро, когда подруги расставались, было удивительно красивым. Чистое, нежно-изумрудное море сливалось с мягким, размытым горизонтом, а над ним повис радужный столб. Ни начала, ни конца радуги не было – только радужный столб, который оттеняло сиренево-синее небо. На востоке распушились оранжевые облака, а между радужным столбом и облаками из-за тёмно-фиолетовой тучки всё выплывало и выплывало искрящееся ослепительной белизной облако. Лишь несколько минут сияла эта красота, потому что с юго-запада небо тяжелело, грозно наливалось чернотой и разливало её на облака, ещё трепещущие оттенками алого. Чернота набирала свинцовую тяжесть, раскисла и хлынула дождём. Мимолётная красота размокла, размякла, оплыла – стало неуютно, мрачно, зябко.