Поппи же сжала зубы, повторяя про себя: «Давай, Поппи, давай, девочка, все кончится через пять минут. Закрой глаза и представляй себе Брайана-младшего».
Когда короткая постельная возня завершилась и Брайан перевернулся на спину, хватая ртом воздух, Поппи посмотрела на него сверху вниз и нашла, что он похож на перекормленную задыхающуюся золотую рыбку, но вслух сказала:
– Ух ты! Потрясающе! Супер! Сплошной восторг!
«Ева никогда так не хвалила меня, как Поппи», – отметил про себя Брайан.
Поппи перелезла через него и скрылась в ванной. Он услышал, как включился душ, и на секунду задумался, а не присоединиться ли к малышке. Но колени в последнее время частенько его подводили, и не было уверенности, что удастся перешагнуть через бортик ванны. Брайан винил во всем артрит, так как артритом страдали все Боберы без исключения.
* * *
Поппи довольно долго не выходила из душа. Большую часть времени она сидела в ванне и наблюдала, как водоворот горячей воды уходит в слив.
Когда она вернулась, Брайан уже крепко спал. В его бумажнике она нашла двести пятьдесят фунтов, а на странице с личными данными в ежедневнике обнаружила пин-код к банковской карте. Проверив карманы брюк и пиджака, выудила оттуда семь фунтов тридцать девять пенсов мелочью и телефон Брайана. Проглядела несколько снятых им фотографий – в основном, скучные звезды и планеты. Но был там и снимок Брайана с женой и детьми на фоне огромной ракеты.
Брайан и близнецы выглядели полными придурками, но Ева лучилась красотой. В горле Поппи встал ком. Она знала, что вовсе так красива, мила и знаменита, как Ева, зато обладает достоинством, которого у Евы больше никогда не будет: молодостью. Кожа Поппи гладкая и упругая, и чтобы к ней прикасаться, мужчины вроде Брайана готовы платить большие деньги.
Одеваясь, Поппи составила план. Взяла небольшой карандаш и гостиничный блокнот и села за стол, чтобы записать соображения по пунктам.
«Начать ходить на лекции.
Продавать себя мужчинам постарше.
Соблазнить женатого лектора, через месяц сообщить ему о беременности.
Принимать платежи от всех папаш на ведение беременности.
Когда подойдет время родов, полететь отдыхать в Таиланд (разыграть отказ в посадке на самолет).
Родить ребенка.
Продать ребенка.
Вернуться с отдыха в трауре.
Показать фото мертвого младенца всем троим любовникам ».
Одевшись и снова сунув цветок за ухо, Поппи разблокировала телефон Брайана и набрала сообщение:
«Дорогой Брайан, взяла твои деньги, чтобы купить ребенку одежду и пр. Пришлось спешно уйти, надо еще написать эссе о роли Леонарда Коэна в американской депрессии после Вьетнама.
Давай снова встретимся, чем раньше, тем лучше? Как говорят янки, уже скучаю.
С любовью, твоя малышка Поппи.
P.S. Взяла твою банковскую карточку, чтобы заплатить за такси ».
Глава 66
Александр слышал вой полицейской сирены, но продолжал рисовать в ожидании восхода солнца над дальним углом кукурузного поля. Он почти сдался еще до того, как толком начал. Очарование кукурузы, колышимой легким ветерком, было, учитывая ограниченные способности Александра, слишком утонченным, чтобы запечатлеть его с помощью кисти и красок.
Прошел почти час, прежде чем Александр прервался. Он снял фольгу с бутербродов с сыром и отвинтил крышку термоса. И почему запах кофе всегда приятнее, чем вкус?
Трапезничая, Александр осознал, что счастлив. Дети здоровы, у него не осталось серьезных долгов, картины начали продаваться – потихоньку. И теперь, без дредов, он мог зайти в магазин без опасения, что продавец зависнет над тревожной кнопкой.
Александр заставлял себя не думать о Еве, которую не видел, казалось, целую вечность.
Они с Евой никогда не сидели вместе за столом, обедая. Не танцевали. Он не знал, какая ее любимая песня, и никогда уже не узнает.
* * *
Руби радовалась, что может поговорить со Стэнли. Недавно она поделилась с ним многими подробностями все более безумного поведения Евы, которая начала петь, читать стихи и составлять списки. Сегодня Руби рассказала, что Ева захотела заколотить дверь, оставив только окошечко для передачи еды и воды.
– Не хочу вас пугать, Руби, но это очень похоже на сумасшествие.
* * *
Питер забил дверь. В процессе замуровывания Ева передавала ему гвозди. К возвращению Руби, отлучавшейся на чай к Стэнли, дело было сделано.
Теперь Еве оставалось только перебирать свои воспоминания и ждать, возымеет ли кто-нибудь желание поддерживать в ней жизнь.
В комнату проникала узкая полоска света из неровно заколоченного досками окна. Лучик упирался в противоположную стену. Ева лежала в постели и смотрела, как меняется свет. Перед самым закатом он становился радугой из оранжевого, желтого и розового. У сладостей те же цвета. Этот солнечный проблеск был для нее жизненно важен. Ева сама поместила его сюда и теперь боялась, что кто-то его заберет.
Еве хотелось стать ребенком и прожить жизнь заново. Из рассказов Руби о своем младенчестве Ева сделала вывод, что оно было невеселым – стоило малышке заплакать, ее не утешали, а относили в дальний конец сада. Когда близнецы только родились, Руби поучала:
– Не бери их на руки, если развопятся, ты их только избалуешь, а капризулям с самого начала нужно внушить, кто здесь босс.
Когда бы Ева ни пыталась приласкать близнецов, их маленькие тельца напрягались, а две пары глаз настороженно смотрели на мать без тени улыбки.
Глава 67
Во внешнем мире первая страница «Сан» гласила: «Ева голодает!», а в статье была выделена цитата: «Миссис Джули Эппингем, 39, сообщила: “Увидев ее в последний раз, я пришла в ужас. Она очевидно страдает анорексией. Представьте, Ева не стала говорить со мной и не захотела посмотреть на моего новорожденного малыша. Она, безусловно, нуждается в медицинской помощи” ».
Сестра Спирс увидела оставленный пациентом экземпляр газеты, проходя по залу ожидания хирургического отделения. Она подняла газету и прочла заглавную статью. Первым делом она подумала о своей карьере. Стоило бы навещать миссис Бобер почаще и регулярно проверять ее на пролежни, атрофию мышц и психическое здоровье.
Сестра Спирс приехала на Боулинг-Грин-роуд и задержалась в машине, чтобы освежить в памяти историю болезни Евы.
Сэнди Лейк постучала в окно водительской двери здоровой рукой. На второй красовался гипс. Пока что еще никто на нем не расписался. Даже Уильям не пожелал оставить автограф на гипсе.
– Ева больна? – поинтересовалась Сэнди.
Сестра Спирс опустила стекло и строго сказала:
– Я не вправе разглашать информацию о пациентах.
Она снова закрыла окно, но Сэнди Лейк не устыдилась отповеди и продолжила задавать вопросы. Сестра Спирс слегка испугалась этой напористой женщины в дурацкой вязаной шапке и испытала облегчение, увидев полицейского. Она нажала на клаксон, и констебль Хоук направился к машине.
Он не спешил, сохраняя серьезность и степенность. Полицейский наклонился к водительскому окну, и сестра Спирс попросила проводить ее к дому номер пятнадцать.
Сэнди Лейк потребовала разрешения пойти вместе с сестрой Спирс.
– Вам запрещено подходить к этому дому ближе, чем на пятьсот метров, – отрезал констебль Хоук.
– Я скоро уеду еще дальше, – уведомила его Сэнди. – Мы с Уильямом собираемся захватить пустующий дом.
– Возмутительно, – покачала головой сестра Спирс.
– С чего бы? Это мой собственный дом.
Констебль Хоук посмотрел на медсестру и покрутил пальцем у виска.
– Да я уже поняла, – рявкнула сестра Спирс.
* * *
Наверху, в чернильной темноте спальни, Ева уже почти закончила легкую зарядку, которую помнила еще со школьных уроков физкультуры тридцатипятилетней давности. Ева ненавидела все уроки, связанные с посещением общих душевых. Ее поражало, как некоторые девочки могли стоять там обнаженными и болтать с учительницей физкультуры, мисс Свинни. Ева стеснялась своего полотенца, недостаточно большого, чтобы полностью обернуть его вокруг тела, да к тому же серого и пахнущего плесенью, потому что Ева регулярно забывала взять его домой и постирать.
В 1975 году за завтраком Руби с удовольствием преподносила дочери уроки хороших манер. Одно из правил гласило, что, если в разговоре повисает пауза, ее необходимо чем-то заполнить.
В двенадцать лет Ева была серьезной девочкой, одержимой стремлением делать все правильно. Однажды, возвращаясь с беговой дорожки школьного стадиона, она поравнялась с мисс Свинни. Ева не знала, как следует поступить: продолжать идти в ногу, обогнать учительницу или отстать. Она бросила взгляд на лицо мисс Свинни. Та выглядела невыносимо грустной, и Ева выпалила:
– Что приготовите на воскресный ужин?
Мисс Свинни слегка удивилась, но ответила:
– Думаю, баранью ногу…
– И сделаете к ней мятный соус? – вежливо поинтересовалась Ева.
– Не сделаю, а куплю! – нахмурилась мисс Свинни.
Повисло долгое молчание, и наконец Ева сказала:
– Вы готовите жареную картошку или пюре?
Мисс Свинни вздохнула и пробубнила:
– И то, и другое. – И продолжила: – Разве родители не научили тебя, что весьма невежливо задавать так много личных вопросов?
– Нет, – покачала головой Ева, – не научили.
Мисс Свинни посмотрела на ученицу и отчеканила:
– Говорить можно лишь тогда, когда есть что сказать. А идиотские вопросы о меню моего воскресного ужина недопустимы.
«Буду держать рот на замке, а мысли – при себе», – подумала тогда Ева.
Даже спустя все эти годы выросшая Ева по-прежнему чуяла аромат свежескошенной травы, видела солнечные блики на красном кирпиче старого здания школы и сердцем ощущала унижение, которое испытывала, пока бежала прочь от мисс Свинни куда-нибудь, где никто не увидел бы, как полыхают ее щеки.
Ева закончила зарядку и легла в постели поверх одеяла. Ее не покидали мысли о еде. Главная кормилица, Руби, весьма беспечно относилась ко времени, и распорядок дня постоянно нарушался, потому что ее память с каждым днем ухудшалась – иногда мать забывала даже имя Евы.
* * *
Стэнли открыл входную дверь дома Евы и поздоровался с медсестрой и констеблем. Обменялся с ними рукопожатиями, проводил гостей на кухню и сказал:
– Мне требуется ваше профессиональное мнение.
Заваривая чай, он объяснил:
– Боюсь, состояние Евы ухудшилось. Она умудрилась обаять и привлечь на свою сторону Питера, нашего мойщика окон, и он помог ей забаррикадироваться в комнате. Осталась только щель в двери, через которую можно заглянуть в помещение и – для того отверстие и предназначено – передать Еве тарелку с едой.
Как только Стэнли вымолвил слово «забаррикадироваться», констебль Хоук словно воочию узрел чреватую ситуацию. Ему придется вызвать разведслужбу и опергруппу и присутствовать здесь, когда дверь комнаты Евы разнесут металлическим тараном.
Сестра Спирс представила себя на медицинском трибунале. Вот она пытается оправдать свое пренебрежение прикованной к постели пациенткой. Конечно, все можно свалить на вполне реальные переработки – в рабочий график удавалось втиснуть лишь ограниченное количество уколов, перевязок и обработки язв на ногах диабетиков. Она сказала:
– По возвращении в больницу я сразу уведомлю врачей. Возможно, мы обсудим вмешательство по причине психического нездоровья и принудительную госпитализацию.
Стэнли быстро солгал:
– Нет, она не сумасшедшая. Ева полностью в своем уме. Утром я разговаривал с ней, когда передавал вареное яйцо и бутерброды-солдатики из белого хлеба. Мне показалось, она выглядела довольно счастливой.
Сестра Спирс и констебль Хоук обменялись взглядами, в которых четко читалось: «Какая разница, что там бормочут штатские? Решения-то принимаем мы, профессионалы».
Оставив чай на столе, троица поднялась наверх к заколоченной комнате Евы.
Стэнли подошел к двери и сказал:
– Ева, к вам посетители. Сестра Спирс и констебль Хоук.
Ответа не последовало.
– Возможно, она спит, – предположил старик.
– Ну уж нет, – возмутилась сестра Спирс. – Мое время дорого стоит. Миссис Бобер, мне необходимо с вами поговорить! – закричала она.
Ева мысленно пела отрывки из мюзиклов. Во время монолога сестры Спирс об излеченных ею душевнобольных Ева как раз прокручивала в уме песню «Быть живым» из мюзикла «Компания».
* * *
Титания припала губами к щели в забаррикадированной двери и сказала:
– Ева, мне нужно с тобой поговорить.
– Пожалуйста, Титания, – простонала Ева, – мне не интересен разговор о твоих отношениях с моим бывшим мужем.
– Это не совсем о Брайане, – настаивала Титания.
– Ты всегда заводишь речь о Брайане.
– Послушай, можешь подойти к двери?
– Нет. Я не могу встать с постели.
– Пожалуйста, Ева, – взмолилась Титания, – воспользуйся Белым Путем.
– Я им пользуюсь только с одной целью.
У Евы не осталось сил. В последние несколько дней она чувствовала, как жизненная энергия вытекает из нее капля за каплей. Она уже едва поднимала руки и ноги, а пытаясь оторвать голову от подушки, удерживала ее лишь несколько секунд и с облегчением роняла обратно.
– Мы могли бы стать хорошим подругами, – сказала Титания.
– Я не слишком хорошо умею дружить.
Титания заглянула в щель, ей будто бы удалось увидеть немного пробивающегося в комнату света, а под ним – лежащую ничком белую фигуру.
– Я пришла сказать, что прошу прощения за эти восемь лет лжи, – повинилась она. – Я пришла получить твое прощение.
– Конечно, я тебя прощаю, – вздохнула Ева. – Я прощаю всё и прощаю всех. Прощаю даже себя.
Титанию удивило ужасное состояние дома. Казалось, поломалась почти вся бытовая техника. На стенах кухни появились огромные трещины. Воняло канализацией.
– Послушай, Ева, позволь мне снять эту дверь, – сказала она. – Я хочу поговорить с тобой лицом к лицу.
– Прости, Титания, но я собираюсь спать.
Так как свет не падал на стену, Ева догадывалась, что на улице темно. Ей хотелось есть, но теперь она взяла себе за правило не просить, чтобы ее покормили. Если люди захотят принести ей еды, пусть придут сами.
Спустившись вниз, Титания застала мать Евы за приготовлением горы бутербродов. Титанию потрясло, как сильно Руби постарела.
Глава 68
Руби извинилась перед двумя врачами и медсестрой за невыметенные с крыльца опавшие листья.
– Только их смету, как сюда мигом залетают другие.
– Такова природа вещей, – кивнул доктор Проказзо.
Когда все собрались у подножия лестницы, Руби сказала:
– Не помню, когда она в последний раз ела горячее. Еду в комнату приходится закидывать.
– Вы так говорите, будто миссис Бобер сидит там, как лев в клетке в зоопарке, – заметила сестра Спирс.
– Память меня то и дело подводит, – посетовала Руби. – Да и по лестнице мне уже не так легко взбираться, ведь я до сих пор жду того нового бедренного сустава!
Она перевела взгляд на доктора Проказзо, который отмел упрек:
– Вы в списке, миссис Сорокинс.
– Как считаете, может ли миссис Бобер причинить вред себе или другим? – вернулся к цели посещения доктор Бриджес.
– Я только однажды видела ее в ярости, когда она злилась на мамашу, тащившую своего малыша коленками по мостовой, – ответила Руби.
– Во всех моих встречах с миссис Бобер присутствовал несомненный агрессивный подтекст, – вмешалась сестра Спирс.
– Но никаких конкретных проявлений неприкрытой агрессии? – уточнил доктор Бриджес.
– Наедине я бы не рискнула поворачиваться к ней спиной, – поджала губы сестра Спирс.
Коллегия поднялась по лестнице и встала у двери в комнату Евы. Затворница съежилась в углу, образованным изголовьем кровати и стеной. Она уже много дней не мылась и слышала исходящий от своего тела земляной едкий запах, не кажущийся ей неприятным.
Ева так изголодалась, что ощущала, будто плоть на ее костях тает. Она приподняла белую сорочку и ощупала ребра – на них вполне можно было сыграть минорный этюд. У двери пропадала еда. Местные доброхоты приносили ей бутерброды, фрукты, печенье и пироги, но Ева не поднималась с постели, чтобы взять угощение. В отчаянии Руби кидала в комнату яблоки, апельсины, сливы и груши, надеясь, что те угодят в кровать.
Когда снаружи у Евы спросили, кто нынче премьер-министр, она ответила неопределенно:
– Это на самом деле так важно?
Доктор Проказзо усмехнулся:
– Нет, все наши премьер-министры – болваны.
– Вы когда-нибудь причиняли себе вред? – поинтересовался доктор Бриджес.
– Только когда делала восковую эпиляцию области бикини, – отозвалась Ева.
На вопрос о желании навредить кому-нибудь она ответила:
– Ничто не имеет значения в сравнении с бесконечностью, не так ли? Взгляните на себя, доктор Бриджес, вы состоите из множества клеток, а те – из неуловимых частиц. В одно мгновение вы можете быть в Лестере, а через восьмую долю секунды – уже на другом конце Вселенной.
Врачи обменялись заговорщическими взглядами, и доктор Проказзо прошептал доктору Бриджесу:
– Возможно, ей показано немного отдыха в Брэндон-Юнит?
– Нам потребуется специалист в области психиатрии, – занялась оргвопросами сестра Спирс. – И могу я предложить четвертую статью[34]?
* * *
Позже, после ухода врачей, Руби надела пальто и шляпу и пошла к дому Стэнли Кроссли.
Когда хозяин открыл дверь, Руби выдохнула:
– Они хотят забрать Еву.
Она не могла заставить себя выговорить «приют для умалишенных». От отвратительного слова «приют» ее бросало в дрожь.
Стэнли провел гостью мимо книг в коридоре и усадил в уютной гостиной, где книги стояли стопками вдоль стен.
– Она вовсе не сумасшедшая. Я знавал сумасшедших и сходил с ума сам, – сказал Стэнли, хмыкнул и спросил: – А Александр об этом знает?
– Я его сто лет не видела, – покачала головой Руби. – И Брайан совсем не бывает дома с тех пор, как ушла эта женщина, Тит. Ивонн в лучшем мире, а от близнецов уже несколько месяцев нет ни единой весточки. Мне кажется, будто я совсем одна за все про все.
Стэнли приобнял Руби и почувствовал, как она в нем нуждается. Женщина показалась ему приятно мягкой и податливой.
– Скажите, Руби, вас пугает мое лицо? – спросил он.
– Глядя на вас, я вижу то лицо, каким оно было раньше, – прошептала она. – Да и к тому же в нашем-то возрасте уже у всех физиономии маленько потрепанные, разве нет?
* * *
Теперь, когда возможность получить аудиенцию у Евы пропала, ее приспешники разъехались, и остались лишь Сэнди Лейк и Уильям Уэйнрайт.
Они подолгу беседовали вполголоса, чтобы не тревожить соседей. Оба пришли к согласию, что принцессу Диану убил принц Филипп, что первая высадка на Луну была заснята в голливудском павильоне, а приказ разрушить башни-близнецы отдал лично Джордж Буш.
Сэнди приготовила какао на примусе. Попивая горячий напиток, Уильям рассказал Сэнди о рабах, до потери сознания собирающих зерна какао.
– Без чашки какао я не могу уснуть! – пожаловалась Сэнди.
– Значит, стащим следующую банку, а? – подмигнул Уильям.
Он обнял Сэнди за широкие плечи, а она припала щекой к его колючей щетине. Над ними заухала сова. Сэнди встревоженно дернулась, и Уильям стиснул ее покрепче, прижимая к себе.
– Это всего лишь с у ва, – сказал он.
– С о ва, – поправила единомышленника Сэнди.
– Ага, – кивнул он, – с у ва.
Глава 69
Под утро девятнадцатого сентября Ева проснулась в кромешной тьме. Ее сразу же бросило в холодный пот. Она с детства боялась темноты. За исключением тех звуков, что издают все дома в отсутствие жильцов, в доме царила тишина.
Ева попыталась подавить надвигающийся приступ паники, заговорив сама с собой, спросив себя, откуда эта боязнь темноты. Она сказала вслух:
– На двери моей спальни на крючке висела шинель, похожая на человека. Я всю ночь лежала без сна, глядя на нее. Мне казалось, я видела, как она двигалась – пусть немного, но она точно шевелилась. Тот же ужас я чувствовала, проходя мимо дома Лесли Уилкинсона. Завидев меня, Лесли преграждал мне путь и требовал денег или сладостей, в обмен на которые соглашался меня пропустить. В поисках помощи я смотрела на его дом и видела и слышала, как миссис Уилкинсон моет посуду и поет. Иногда она поднимала глаза и махала мне, пока ее сын меня мучил.
Ева рассказала сама себе историю о том, как упала в канаву, полную снега и льда, и не могла оттуда выбраться. Как ее подруга ушла домой, так и оставив Еву в ледяной яме на большую часть ночи, и все это время бедняжка пыталась нащупать выступ, на который можно было бы поставить ногу и выкарабкаться. Потребовалось три одеяла и два покрывала, чтобы перестать дрожать.
Как-то раз незнакомый мужчина обозвал ее «жирной коровой», когда Ева наступила ему на ногу в давке перед Рождеством у «Вулвортса». Впоследствии голос того мужчины сопровождал ее всякий раз, стоило зайти в примерочную.
Однажды она нашла в камышах на берегу канала разлагающуюся человеческую руку. В школе Еве не поверили и наказали ее за опоздание и за лживое оправдание.
Ева не хотела вспоминать о случившемся в Париже выкидыше, о малютке в своем животе, которой уже придумала имя – Бабетта, – и о том, как вернулась из больницы в просторную квартиру и обнаружила, что ее любимый ушел, забрав свои изысканные вещи и юное сердечко Евы.
Хотелось плакать, но слезы застряли где-то поперек горла. Глаза высохли как пустыня, а вокруг сердца образовалась корка льда, и Ева боялась, что та никогда не растает.
Ева снова заговорила сама с собой, на этот раз резко:
– Ева! С другими людьми приключались вещи намного хуже. В своей жизни ты была счастлива. Вспомни подснежники в березовой роще, вспомни, как пила из ручья, возвращаясь домой из школы, как бежала с холма по бархатистой траве со вкусными стебельками. Запах пекущейся в углях картошки. Самое первое воспоминание – как ты с папиной помощью открыла конский каштан и нашла внутри блестящий коричневый орех. Чудесный сюрприз. Да, а как я пренебрегла знаком «НЕ ВХОДИТЬ» и танцевала в бальном зале заброшенной усадьбы. А книги! Как я смеялась посреди ночи, читая Вудхауза! И лето – как лежала на прохладном покрывале и перелистывала страницы, поедая лимонные карамельки из пакетика. Да, я была счастлива. Была по-настоящему счастлива, когда слушала свою первую пластинку Элвиса со своим первым парнем, Грегори Дэвисом – и тот, и другой были в равной степени великолепны.
Ева вспомнила, как исподтишка смотрела, когда Брайан бережно кормил близнецов посреди ночи. Действительно умилительное зрелище.
Вновь погружаясь в полудрему, Ева заново обдумала свои счастливые воспоминания и поняла, что в них неизбежно вторгалась жестокая реальность. На месте березовой рощи раскинулся коттеджный поселок, ручей замусорили. Холм срыли — там теперь находится центр государственных услуг, — а Брайан больше не встает среди ночи, чтобы покормить детей.
* * *
Александр с разрешения фермера расположился на поздно засеянном ячменном поле. Он обменялся с владельцем поля электронными письмами, и сию минуту фермер приветственно махал ему рукой с трактора, подъезжая ближе.
Теперь Александр рисовал маслом и пытался передать важность каждого ячменного стебелька, то чувство, что без одного-единственного колоска не сбудутся сотни, тысячи, или сколько там ячменных колосков на трех гектарах поля.
Александр почувствовал, как под сердцем завибрировал телефон, и неохотно принял звонок. Он как раз достиг состояния, когда кисточка стала продолжением его руки. Александр не узнал номер, но все равно ответил:
– Здравствуйте.
– Это Александр Тейт?
– Да, это я, а вы…
– Это Руби! Мать Евы.
– Как она?
– Потому-то я и звоню. Она катится по наклонной, Алекс. Врачи высылают сюда… – Руби глянула на клочок бумаги и прочитала: – «Специалиста в области психиатрии» по «четвертой статье». Он привезет к Еве полицию с тараном.
Александр быстро собрал кисти, краски и мольберт и помчался к своему грузовичку, припаркованному на обочине. Завел машину и быстро поехал по проселочным дорогам, отчаянно срезая виражи и нетерпеливо обгоняя еле плетущиеся автомобили. Александр так часто сигналил, что напомнил сам себе мистера Жабба из сказочной повести «Ветер в ивах».
Бип! Бип! Бип!
Он остановился у дома Евы и расстроился, увидев, что столь любимое ею дерево спилили. Александр подбежал к входной двери и осознал, что толпа почитателей растаяла, оставив после себя лишь несколько пятен на тротуаре.
Стэнли и Руби открыли дверь вместе. Увидев лицо Руби, Александр догадался, что здесь не все в порядке. Втроем они вошли в кухню, и Руби рассказала обо всем, что случилось с тех пор, как Александр в последний раз видел Еву.
– Спиленное дерево стало последней каплей, – вздохнула старуха.
Александр оглядел кухню. Поверхности покрывал слой жира и пыли, перевернутые вверх дном чашки прилипли к сушильной доске. Александр отклонил предложение Руби выпить чаю и помчался наверх.
Он приник к двери в комнату Евы и, заглянув в щелочку, разглядел лишь темноту. Позвал:
– Ева! Послушай, любовь моя, я схожу к грузовичку и вернусь меньше, чем через пару минут.
Во мраке Ева кивнула.
Жизнь слишком сложна, чтобы проживать ее в одиночестве.
Александр вернулся с ящиком инструментов и сквозь щель сказал:
– Не бойся, я здесь.
А потом принялся колотить по двери, так что расщепляемое дерево жалобно трещало. Ломом Александр выломал прибитые гвоздями доски. Наконец очистив проем, он увидел на кровати Еву, прижавшуюся к заколоченному окну.
Ева поставила перед собой задачу храбро встречать все несчастья и разочарования в жизни.
Руби и Стэнли маячили за спиной Александра.
Он попросил Руби набрать для Евы ванну и найти свежую ночную рубашку. Затем обратился к Стэнли:
– Выключите, пожалуйста, свет, Стэн, хорошо? А то ее ослепит.
Александр перешагнул через гниющую еду, щепки и обломки двери и подошел к Еве. Взял ее за руку и крепко стиснул ладонь.
Никто из них не заговорил.
Поначалу Ева позволила себе выпустить на волю всего несколько слезинок, но спустя считанные секунды уже рыдала в полный голос, оплакивая троих своих детей и семнадцатилетнюю прекраснодушную себя.
Когда Руби крикнула, что ванна готова, Александр подхватил Еву на руки, отнес в ванную и опустил в теплую воду.
Ночная рубашка пузырем всплыла на поверхность.
– Давай-ка ее снимем, – предложила Руби. – Подними руки, вот, хорошая девочка.
– Я могу ей помочь, Руби, – вызвался Александр.
– Нет, пусть мама, – слабо возразила Ева.
Она скользнула вниз и позволила себе с головой уйти под воду.
* * *
Внизу в гостиной Стэнли разжигал камин.
День выдался не холодным, но старик счел, что Еве понравится увидеть огонь после долгих дней взаперти.
И оказался прав.
Когда Александр принес ожившую Еву в гостиную и усадил на диван перед камином, она сказала:
– Ведь это же доброта, правда? Простая доброта.
__________________________________________________
Перевод осуществлен на сайте https://lady.webnice.ru
Перевод: LuSt (Ласт Милинская)
Редактура: codeburger
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.