Текст мало отличался от стандартного.
Ты воспитатель дошкольных групп, желательно молодой мужчина – мы стремимся к равноправию полов среди персонала.
Ты уверен в себе, спокоен и надежен, открыт и честен.
Тебе нравятся развивающие и творческие игры. Рядом со школой большой парк, и мы поощряем лесные прогулки.
Ты должен поддерживать позитивный дух в нашей школе и противодействовать любым формам травли и унижения детей.
Ну что ж… они точно с Яна списали все эти качества. Молодой, получил педагогическое образование, специализировался на дошкольном воспитании, любит возиться с детьми, в подростковом возрасте учился играть на ударных – правда, только для себя.
И он терпеть не может детской травли. На это у него есть личные причины.
Открыт и честен? Это, как говорят, зависит… Хотя казаться открытым он умел, и получалось неплохо.
Собственно, вырезать объявление из газеты его побудил адрес: доктор Патрик Хёгсмед, администрация судебно-психиатрической региональной клиники Святой Патриции в Валле. Санкта-Патриция.
Яну всегда было очень трудно «продавать себя», как это обычно называют, но чертова вырезка лежала на кухонном столе и таращилась на него крупными буквами из рамки с виньетками. В конце концов он снял трубку и набрал указанный номер.
– Хёгсмед.
Низкий негромкий голос.
– Доктор Хёгсмед?
– Да?
– Меня зовут Ян Хаугер, я по поводу места. Я заинтересован его получить.
– Какого места?
– Дошкольного педагога и воспитателя.
Несколько секунд молчания.
– А, вот оно что…
Хёгсмед говорил очень тихо и как-то странно. Яну показалось, он думает о чем-то другом.
– А почему вы заинтересовались этим предложением?
– Ну… – Поскольку Ян не мог сказать правду, у него сразу появилось чувство, будто он врет. А если не врет, то недоговаривает. – Любопытство, – с трудом выдавил он, и сам подивился нелепости мотивировки.
– Любопытство… – не столько спросил, сколько засомневался Хёгсмед.
– Да… мне интересны и работа и место. Я работал в больших городах, и хотелось бы поработать в провинции. Сравнить, научиться чему-то… ну и так далее.
– Хорошо, – сказал Хёгсмед. – А вас информировали, что наша подготовительная школа – не совсем обычное заведение? То есть дети самые обычные, но их родители… в общем, их родители – наши пациенты.
И он пустился в объяснения, зачем больнице Святой Патриции вообще нужен детский сад.
– Мы открыли школу несколько лет назад, это как бы эксперимент… научный эксперимент. Важно понять, насколько решающую роль в развитии ребенка играют его отношения с родителями. Существуют, разумеется, детские дома, и временные, и постоянные… но мы здесь, в Санкта-Патриции, склоняемся к мысли, что для детей очень важен постоянный и регулярный контакт с биологической матерью… или отцом. К тому же для многих родителей общение с детьми в какой-то степени является элементом лечения…
Доктор сделал паузу и продолжил.
– Не забывайте, – сказал он с нажимом. – Не забывайте: мы в клинике именно этим и занимаемся – лечением. Лечение – это не наказание, наказания определяют другие инстанции, а для нас больной – это больной. И мы стараемся его лечить, что бы он там ни натворил.
Ян внимательно слушал. Отметил про себя: доктор ни разу не употребил слово «вылечить». Только «лечить».
Хёгсмед закончил лекцию внезапным вопросом:
– И как вам это?
– Что ж… интересно.
Ян послал заявление и приложил куррикулум вите.
Хёгсмед позвонил в начале августа – оказывается, Ян прошел предварительный отбор и доктор хотел бы с ним встретиться. Они уже договорились о времени, и тут Хёгсмед внезапно сказал:
– У меня к вам две просьбы, Ян.
– Слушаю.
– Во-первых, захватите удостоверение личности. Права или паспорт, что хотите. Чтобы мы были уверены, что вы – это вы.
– Разумеется.
– И еще одно… не берите с собой острые предметы. Вас к нам не впустят.
– Острые предметы?
– Ну да… металлические острые предметы… короче, ножи.
Ян – без острых предметов – сошел с поезда в Валле в час дня. За полчаса до интервью. За временем он следил, хотя нельзя сказать, чтобы особенно волновался. Не на Эверест же карабкаться. Большое дело – устраивается на новую работу. Только и всего.
Стоял солнечный сентябрьский день, город показался ему светлым и чистым, как бы промытым, хотя на удивление безлюдным. В Валле он был впервые в жизни. Вышел на площадь и вдруг осознал, что ни одна душа в мире не знает, что он здесь. Ни одна. Главврач в Санкта-Патриции ждет его, это понятно, но что он для доктора Хёгсмеда? Имя, фамилия и реестр служебных подвигов.
Был ли он готов к интервью? Конечно. Поправил светлую челку, огладил пиджак и пошел к стоянке такси. Там была всего одна машина.
– Больница Санкта-Патриция. Вы знаете, где это?
– Еще бы…
Шофер похож на рождественского гнома, но не такой добродушный. Молча отложил газету и повернул ключ зажигания. Ян уселся на заднее сиденье и поймал на себе настороженный взгляд – а вдруг он тоже из этих… психов?
Он прикинул, не спросить ли водителя, знает ли он, что это за больница, но раздумал. Конечно знает. Он же местный.
Шоссе довольно долго сопровождало железную дорогу, но в конце концов они нырнули в туннель под путями. По другую сторону стояла группа внушительных красно-коричневых зданий. У самого большого фасад остеклен. Очень похоже на больницу, и как раз в этот момент к подъезду подкатила желтая машина «скорой помощи».
– Это она и есть? – спросил Ян. – Санкта-Патриция?
Гном покачал головой:
– Не-е… здесь лечат, у кого болячки в теле, а не в котелке.
Солнце продолжало светить вовсю, на голубом небе ни облачка. От больницы они свернули налево, поднялись на холм и оказались в этом самом районе вилл с голубым пластиковым щитом на въезде:
Осторожно! Здесь играют дети!..
Ян вспомнил о детях, с которыми он возился все эти годы. Не о своих детях, конечно, – ему платили за то, что он с ними возился. Но в какой-то степени они были и его детьми, и расставаться, когда заместительство подходило к концу, было очень тяжело. Они частенько плакали, да и Ян иногда тоже.
Вдруг он и в самом деле увидел детей: четверо мальчишек лет по двенадцать-тринадцать играли в хоккей у гаража.
А их еще можно называть детьми? В двенадцать лет? А в тринадцать? Когда дети перестают быть детьми?
Он откинулся на сиденье. Оставим философские вопросы. Пока. Надо сосредоточиться и подготовить четкие и ясные ответы. Собеседование при приеме на работу может стать довольно неприятной штукой, если есть что скрывать, – а много ли таких, кому скрывать нечего? У всех есть свои маленькие секреты, и ими вовсе не хочется делиться с посторонними. Яну тоже. А сегодня – тем более. Секреты должны остаться секретами.
Хёгсмед – психиатр, не забывай.
Проехали район вилл, за ним шли застроенные таунхаусами кварталы, а потом дома кончились. Справа и слева от дороги простирался луг, а за ним, по мере приближения, постепенно росла выкрашенная серо-зеленой краской колоссальная бетонная стена. Не меньше пяти метров высотой, а по верхней кромке стены – туго натянутая, похожая на огромную растянутую пружину спираль колючей проволоки.
Не хватает только сторожевых башен с вооруженными часовыми.
За стеной – большое серое здание, чем-то напоминающее замок. С дороги виден только верхний этаж с рядом узких зарешеченных окон.
Там, за этими решетками, они и сидят, подумал Ян. Опаснейшие из опасных. Те, кого ни под каким видом и ни при каких условиях нельзя выпускать на свободу… А мне туда и надо.
Сердце заколотилось. А вдруг Алис Рами в эту самую секунду сидит и смотрит на него в одно из этих окошек? Через решетку?
В стене обнаружились широкие стальные ворота, но остановка там запрещена, и машина остановилась на разворотном кольце. Приехали. Он покосился на счетчик – девяносто шесть крон – и протянул сотенную бумажку:
– Сдачи не надо.
– Ну-ну… – Таксист был явно разочарован скромностью чаевых. Конфет детям не купишь. Он даже не вышел из машины открыть клиенту дверь.
– Надеюсь, повезет, – буркнул он, протягивая Яну квитанцию.
Ян кивнул и одернул пиджак:
– А вы знаете кого-нибудь, кто здесь работает?
– Нет… а может, и знаю. Если кто здесь и работает, помалкивает в тряпочку. Кому охота отвечать на вопросы…
В широченных воротах открылась маленькая калитка – Ян сразу ее и не заметил, – и в проеме появился человек лет сорока, в очках в черной оправе и с густыми каштановыми волосами. Издалека напоминает Джона Леннона, решил Ян.
Леннона застрелил Марк Чапмен, подумал ни к селу ни к городу Ян, и сам себе удивился – почему он про это вспомнил? И тут же сообразил почему: убийство за одну ночь сделало из Чапмена звезду мирового масштаба.
И если Рами здесь, то кто еще из печально известных знаменитостей составил ей компанию?
Забудь, настойчиво произнес внутренний голос. И про «Рысь» забудь. Сосредоточься на собеседовании.
Мужчина у ворот был без халата – черные брюки и коричневый пиджак, но никаких сомнений, кто это, у Яна не возникло.
Доктор Хёгсмед поправил очки и внимательно смотрел на него. Собеседование началось.
Ян в последний раз повернулся к таксисту:
– А теперь-то вы можете сказать название?
– Какое название?
– Название больницы. Ну… как ее люди зовут.
Рождественский гном ответил не сразу – улыбнулся. Его позабавило любопытство пассажира.
– Санкта-Психо.
– Как?
Таксист мотнул головой в сторону ворот:
– Привет Ивану Рёсселю… Он, похоже, здесь и сидит. Водительское стекло поползло вверх, машина развернулась и укатила.
Оказалось, нет – вовсе не обычная колючая проволока натянута спиралью на стене клиники Санкта-Патриция. Она еще и подтоком. Ян заметил это, пока обменивался рукопожатием с доктором Хёгсмедом. Метровая спираль со злобно мигающими красными светодиодами на поставленных с двухметровыми интервалами стойках.
– Добро пожаловать! – Хёгсмед без улыбки смотрел на него сквозь толстые стекла очков. – Трудно было нас найти?
– Нет, что вы… совсем нетрудно.
Эта бетонная стена с высоковольтной шевелюрой могла бы служить крепостью или вольером для особо крупных тигров, но на траве рядом стоял абсолютно мирный велосипедный штатив с гнездами для десятка велосипедов – дамских, мужских, с корзинами для продуктов, а на одном даже было смонтировано детское сиденье.
В калитке что-то щелкнуло, и невидимая рука отвела ее в сторону.
– После вас, Ян.
– Спасибо.
Пройти через тюремную дверь было как шагнуть в огромную темную пещеру. Тюремный двор. Совершенно отдельный, чужой и страшноватый мир. Калитка с таким же щелчком встала на место. Первое, что Ян увидел, – длинная белая камера наблюдения, объектив направлен прямо на него. Укреплена на столбе у входа, неподвижная и беззвучная.
А вон еще одна, на другом столбе поближе к зданию, и на самом доме несколько. У дорожки большой щит с желтой надписью: «ВНИМАНИЕ! ВЕДЕТСЯ ВИДЕОНАБЛЮДЕНИЕ!»
Они прошли парковку. Там тоже щиты с объявлениями. Несколько парковочных мест под надписью «ДЛЯ БОЛЬНИЧНОГО ТРАНСПОРТА», и еще несколько клеток на асфальте отведено для полиции.
Отсюда, со двора, Яну открылся весь светло-серый фасад больничного корпуса. Пять этажей, длинные ряды узких окон с решетками; на нижнем этаже окна кое-где увиты плющом, похожим на клубок огромных зеленых червей.
Яну стало не по себе. Странно, над ним сияло веселое сентябрьское солнце, а он ощутил нечто вроде приступа клаустрофобии, будто его зажали между этим странным домом и огромной бетонной стеной. Ему захотелось поскорее уйти отсюда, но доктор шел широким шагом и даже не оборачивался. Яну ничего не оставалось, как следовать за ним.
Дорожка уперлась в еще одну стальную дверь. Врач сунул в щель магнитную карточку и помахал ближайшей камере. Через полминуты в замке чмокнуло, и дверь открылась.
Они оказались в небольшой комнате, что-то вроде лобби в гостинице, только стойка администратора была закрыта толстым стеклом. Здесь тоже видеокамера. Пахло мылом и мокрым камнем. Видимо, только что мыли пол. За стеклом маячила широкоплечая тень.
Вахтер? Или как правильно – надзиратель? охранник? Интересно, есть ли у него оружие?
Оружие… в таких заведениях наверняка иногда приходится применять силу. Ян прислушался – не слышно ли криков больных. Нет. Наверняка они где-то далеко отсюда. За стальными дверьми. И с какой стати они должны кричать, хохотать или колотить пластмассовыми кружками о решетки? Нет… здесь, наверное, всегда тихо. Тихие палаты, пустые коридоры.
Доктор спросил что-то и вывел Яна из задумчивости.
– Простите?
– Удостоверение личности…
– Да-да… конечно.
Ян порылся во внутреннем кармане пиджака, извлек права и протянул главврачу.
– Не надо… откройте на странице с вашими данными и подержите перед камерой.
Ян, чувствуя себя идиотом, протянул к камере пластиковую карточку водительского удостоверения. Характерный звук сработавшего затвора фотокамеры. Итак, он зарегистрирован.
– Хорошо. Теперь… извините, мы должны ознакомиться с содержимым вашей сумки.
Ян пожал плечами и вывалил из сумки все, что там было: пакет с бумажными носовыми платками, дождевик, небрежно сложенный номер «Гётеборге Постен».
– Достаточно, спасибо.
Доктор кивнул вахтеру, тот вышел из-за укрытия, провел Яна через большой, подмигивающий разноцветными лампочками стальной портал – магнитным детектор – и открыл еще одну дверь.
Яну показалось, что, чем дальше они шли, тем становилось холоднее и холоднее. Миновали еще три стальные двери и очутились в коридоре, упиравшемся в простую (наконец-то), самую обычную деревянную дверь. Хёгсмед открыл ее ключом:
– Это мой кабинет.
Кабинет как кабинет. Только все белое – ну как же, кабинет врача. Белые обои, белый диплом в рамке рядом с книжным шкафом, да и сам шкаф белый, как и ворох бумаг на белом письменном столе. Девственную официальность нарушала только фотография на столе: молодая женщина, веселое, но немного усталое лицо. На руках у нее новорожденный ребенок.
И еще одно – Ян не сразу заметил. За стопкой бумаг лежали шапки. Поношенные, пять штук. Голубая бейсболка, белая сестринская шапочка, черная ректорская конфедератка, зеленая охотничья с пером и ярко-красный клоунский парик.
– Выберите любую, если хотите.
– Простите?
– Я обычно предлагаю новым пациентам выбрать и надеть одну из шапочек, – сказал Хёгсмед. – А потом мы беседуем, почему он выбрал именно эту шапку и что это может означать… Вы тоже можете попробовать, Ян.
Ян протянул руку. Сначала он решил взять клоунский парик – но что это может означать в глазах Хёгсмеда? А может быть, сестринскую? Тогда он хороший человек, нацеленный на помощь ближнему. Флоренс Найтингейл в брюках… Или ректорскую? Мудрость и знания…
Рука слегка задрожала, и он опустил ее:
– Воздержусь.
– Почему?
– Я же не ваш пациент.
Хёгсмед коротко кивнул.
– Я все же заметил, что вы первым делом потянулись к клоуну… Это любопытно, Ян. Потому что у клоунов всегда бывают тайны. Они скрывают их за смешной маской.
– Вот как?
Хёгсмед опять кивнул.
– Серийный убийца Джон Гейси подрабатывал клоуном в Чикаго, пока его не взяли. Ему нравилось выступать перед детьми… это понятно: серийные убийцы и сексуальные маньяки – своего рода дети, они воспринимают себя самих как центр мироздания… и никогда не вырастают из этого состояния.
Ян попытался улыбнуться. Хёгсмед несколько секунд изучал его, потом повернулся и показал на стул перед письменным столом:
– Садитесь, Ян.
– Спасибо, доктор.
– Я знаю, что я доктор… но называйте меня Патрик.
– Спасибо, Патрик.
Звучит некорректно. Он вовсе не собирался фамильярничать с главным врачом. Сел на стул, опустил плечи и попытался расслабиться.
Для главного врача огромной больницы доктор Хёгсмед был довольно молод, к тому же выглядел так себе. Глаза с красными прожилками блестели нездоровым блеском.
Главврач сел в свое вращающееся кресло и поднял глаза к потолку. Ян не успел удивиться, как тот достал маленький пузырек и закапал что-то в оба глаза.
– Воспаление роговицы, – пояснил Хёгсмед, сморгнув слезу. – Почему-то люди забывают, что врачи тоже иногда болеют.
– Это серьезно? – сочувственно спросил Ян.
– Не особенно… Но веки, как наждачная шкурка. И так еще минимум неделю. – Он опустил голову, помигал еще несколько раз и надел очки. – Ну что ж, Ян, добро пожаловать. Вы же знаете, как нашу клинику судебной психиатрии называют в городе?
– Как?
Главный врач вынул платок и потер глаз под очками:
– Вы не знаете эту кличку? Как называют Санкта-Патрицию?
Ян знал эту кличку. Уже пятнадцать минут. Она засела у него в голове также, как и имя убийцы, Ивана Рёсселя. Он огляделся, точно искал ответ на стене.
– Нет, – сказал он. – И как же?
Ему показалось, что Хёгсмед напрягся.
– Вы же знаете.
– Не уверен, что вы именно это имеете в виду… таксист сказал мне по дороге.
– Что он вам сказал?
– Вы имеете в виду – Санкта-Психо?
Главврач быстро кивнул, но физиономия у него выглядела недовольной.
– Да, кое-кто так и называет нас… Санкта-Психо. Я сам слышал пару раз, хотя мне не часто приходится разговаривать с посторонними… – Он быстро наклонился вперед и внимательно посмотрел на Яна. – Но мы, те, кто здесь работает, никогда не употребляем это прозвище. Мы говорим так, как есть: региональная судебно-психиатрическая клиника Святой Патриции… а чаще просто: Санкта-Патриция. Или клиника. И если вы будете здесь работать, вам тоже придется….
– Само собой. – Ян посмотрел Хёгсмеду в глаза. – Мне эта кличка тоже не нравится. Вообще не люблю дурацкие прозвища.
– Вот и хорошо. – Главврач опять откинулся на своем кресле. – К тому же вы, если мы вас возьмем, в клинике работать не будете. Работа с детьми вынесена за пределы территории.
– Вот как? – Для Яна это было новостью. – Я думал… Разве детский сад находится не здесь же, в здании?
– Нет. У «Полянки» отдельное здание.
– А как же вы… поступаете с детьми?
– Как мы поступаем?
– Ну да… как дети общаются со… своей мамой? Или папой?
– Есть особая комната. Детей приводят туда через шлюз.
– Шлюз?
– Подвальный коридор. И лифт.
Он взял со стола стопку бумаг. Яну эти бумаги были знакомы – его куррикулум вите и приложение: выписка из полицейского регистра, подтверждающая, что Ян Хаугер никогда не привлекался к ответственности за сексуальные преступления. Ничего необычного – такую справку требовали всегда, когда принимали на работу с детьми.
– Посмотрим… – Хёгсмед просматривал бумаги, прищурив воспаленные глаза под очками. – Ваш послужной список выглядит превосходно. Воспитатель в Нордбру, два года после гимназии… потом курсы воспитателей и учителей дошкольного обучения в Упсале, так… заместительство в нескольких детских садах в Гётеборге… с весны не работаете.
– Не с весны. Всего месяц. Чуть больше, – быстро поправил Ян.
– Девять заместительств за шесть лет… так и есть?
Ян молча кивнул.
– Постоянной работы не нашлось?
– Нет. По разным причинам… Чаще всего я замещал воспитателей, когда они брали родительский отпуск… но они же в конце концов возвращаются.
– Я понимаю… И у нас тоже заместительство. Пока до Нового года.
Ян почувствовал невысказанное неодобрение – экий непоседа, порхает с места на место… или не может ужиться с людьми.
– Дети и родители были очень довольны. Всегда самые добрые слова.
Доктор кивнул, не отрывая глаз от бумаг:
– Я вижу… действительно. Самые добрые. Даже в превосходной степени… с трех последних мест… – Он посмотрел на Яна. – А остальные?
– Остальные?
– Остальные, до того… отзывов нет. Значит ли это, что там вами были недовольны?
– Ни в коем случае! Я просто не хотел собирать все положительные…
– Спасибо, я понял, – прервал главврач. – Слишком много меда – и уже невкусно. Но могу я им позвонить? Кому-то из ваших предыдущих работодателей?
Расслабленная, даже болезненная манера говорить куда-то исчезла – доктор выглядел собранным и внимательным. Даже положил руку на телефон.
Ян остался сидеть с полуоткрытым ртом. Это все из-за шапки, подумал он. Зря он отказался от этого дурацкого теста. Хотел кивнуть, но шею словно заморозило.
Только не в «Рысь». Звони, куда хочешь, только не в «Рысь».
Наконец ему удалось наклонить голову – получилось довольно неуклюже.
– Конечно, – сказал он. – Только у меня нет с собой телефонных номеров.
– Что за проблема? Найдем в Сети.
Хёгсмед, заглядывая в бумаги, застучал пальцами по клавишам.
Номера детских садов. Но каких?? Ян с трудом удержался, чтобы не перегнуться через стол и посмотреть. Неужели «Рысь»?
За каким чертом он вообще воткнул «Рысь» в послужной список?
Девять лет назад! Одна-единственная ошибка с одним-единственным ребенком… неужели она выплывет именно сейчас?
Он старался дышать спокойно, положил руку на бедро, чтобы скрыть дрожь в пальцах. К тому же только идиоты начинают жестикулировать в трудных ситуациях.
– Ну вот, у нас и номер есть. Теперь только позвонить…
Он быстро набрал несколько цифр и посмотрел на Яна.
Ян попытался улыбнуться. Как будто бы получилось… он затаил дыхание. Кому звонит главврач?
И вообще – остался ли кто-нибудь в «Рыси» из тех, кто тогда работал? Кто его помнит? Кто помнит, что случилось тогда в лесу?
– Алло?
Очевидно, кто-то взял трубку. Главврач наклонился к столу:
– Патрик Хёгсмед. Да… Я хотел бы поговорить с кем-то, кто работал несколько лет назад с Яном Хаугером. Да… Ха-а-у-ге-е-эр. Он замещал у вас восемь-девять лет назад.
Восемь-девять лет. Ян опустил голову. Тогда он работал в Нордбру. Значит, либо «Подсолнечник», либо «Рысь». После этого он уехал из города своего детства.
– Да? Значит, это было еще до вас, Юлия? Хорошо… тогда соедините меня с заведующим. Конечно подожду…
В кабинете стало очень тихо. Настолько тихо, что Ян услышал, как где-то в коридоре закрылась дверь.
Нина. Ян вдруг вспомнил, что заведующую в «Рыси» звали Нина. Нина Гундоттер. Необычное имя, наверное, с исландскими корнями. Не думал о ней много лет – затолкал все воспоминания о «Рыси» в бутылку и закопал. Думал, навсегда.
На стене тикали большие белые часы. Четверть третьего.
– Алло?
Заведующий. Ян вцепился руками в бедра. Хёгсмед представился и объяснил, по какому поводу звонит. Яну показалось, что за это время он ни разу не перевел дыхания.
– Значит, вы помните Яна Хаугера? И что вы можете о нем сказать?
Хёгсмед молча выслушал ответ, периодически бросая на Яна испытующие взгляды.
– Спасибо, – сказал он через полминуты. – Да-да, этого достаточно. Спасибо, обязательно передам. Спасибо, большое спасибо. – Он повесил трубку и откинулся на стуле. – Вас и тут хвалят. Я говорил с Леной Сеттерберг из «Подсолнечника». Ян Хаугер. Позитивный, ответственный, пользовался расположением как детей, так и родителей. Высшая оценка.
Ян с облегчением улыбнулся, мысленно отметив дикую формулировку: «Пользовался расположением детей…»
– Я помню Лену, – сказал он. – Нам хорошо работалось вместе.
– Ну, хорошо… – Главврач поднялся со своего кресла и взял со стола пластиковую папочку. – А теперь пойдем в наш детский сад… вы, кстати, знаете, что детский сад теперь называется подготовительной школой?
– Конечно.
Доктор придержал дверь и пропустил Яна:
– Название «детский сад» устарело… какой же это «сад»? То же самое происходит и с многими психиатрическими терминами. В наши дни неприлично говорить «истеричка», «сумасшедший» или «психопат». Некорректно. Мы здесь, в Санкта-Патриции, не употребляем даже слов «больной» и «здоровый». «Функционирующий индивид» и «не функционирующий индивид». – Он внимательно посмотрел на Яна: – А кто из нас стопроцентно и постоянно здоров?
Вопрос явно с подковыркой. Ян предпочел промолчать.
– Мало того… что мы вообще знаем друг о друге? Допустим, вы встречаете кого-то в коридоре… можете вы сразу сказать, хороший это человек или плохой?
– Нет, конечно… но я не стал бы думать, что этот человек желает мне зла.
– Это очень хорошо. Доверие к людям в первую очередь означает, что человек уверен в себе.
Ян кивнул. Доктор опять достал магнитную карточку:
– Здесь получается быстрее… можно идти через подвал, но там дольше и… не очень приятно. Так что мы пойдем опять через ворота.
Они прошли мимо вахтера, и Ян снова обратил внимание на толстенное стекло – может быть, даже пуленепробиваемое.
– Но кое-кто из пациентов здесь… они опасны?
– Опасны?
– Ну да… склонны к насилию и все такое.
Хёгсмед печально вздохнул:
– Да… но опасны они больше всего для самих себя. Конечно, среди пациентов есть люди с деструктивными тенденциями, женщины и мужчины с тяжелыми социальными отклонениями, которые совершали… скажем так, очень плохие поступки…
– И вы можете их вылечить?
– Вылечить – это серьезное слово. Мы, врачи, стараемся не угодить в тот же темный лес, где заблудились наши пациенты. Мы стараемся оставаться на свету и выманить их к нам, прочь из этого леса… – Он помолчал, потом продолжил: – У всех насильственных преступлений… вернее, у людей, которые совершают насильственные преступления, прослеживается общий знаменатель в виде детской психической травмы. И мы умеем его находить. Как правило, у них был очень плохой контакт с родителями, их ставили в унизительные ситуации. – Он открыл еще одну дверь и посмотрел на Яна. – Отсюда и возник проект «Полянка». Цель нашей подготовительной школы – сохранить как непосредственную, так и эмоциональную связь между детьми и изолированными у нас родителями.
– А второй… второй родитель? Тот, кто на свободе… папы или мамы… они ничего не имеют против?
– Если они здоровы… или вообще живы… – Хёгсмед опять потер глаза. – Но, к сожалению, мы почти никогда не имеем дело с полноценными или хотя бы социально стабильными семьями.
Ян решил больше ни о чем не спрашивать.
Они вышли на залитый солнечным светом двор, и Хёгсмед сразу начал моргать.
– Идите впереди, Ян.
Они подошли к бетонной стене. Чистый, сухой и свежий воздух. Ранняя осень во всей красе.
Дверь отодвинулась, и они вышли на поляну. На свободе. Странно – он мог уйти из больницы в любой момент, никто не хватал его за рукав, но ощущение было именно таким: вновь на свободе.
Калитка за ними тут же закрылась.
– Сюда.
Они пошли вдоль стены. На горизонте видны были пригороды: за широким, недавно вспаханным полем ряды таунхаусов. Интересно, как владельцы этих домов относятся к такому соседству?
Хёгсмед посмотрел туда же и словно прочитал мысли Яна:
– Наши соседи… Раньше здесь почти не было домов, клиника была куда более изолированной. Но у нас никогда не было никаких инцидентов – ни демонстраций, ни сборов подписей… ничего такого, с чем обычно сталкиваются психиатрические больницы. Думаю, люди понимают, что наша деятельность для них безопасна… что безопасность – наш главный приоритет.
– А побеги были?
Ян тут же обругал себя за излишне провокационный вопрос, но Хёгсмед, очевидно, посчитал его естественным и поднял указательный палец:
– Один. За все мое время здесь – один побег. Молодой человек, сексуальный преступник. Построил из камней лестницу в дальнем углу двора, каким-то образом перелез через ограду и исчез. Задержали его в тот же вечер, но он уже успел познакомиться с маленькой девочкой. Когда его взяли, они сидели в парке на лавочке и ели мороженое. – Доктор посмотрел на электрическое заграждение. – С тех пор правила безопасности стали еще строже… но, честно говоря, не думаю, чтобы в отношении этой девочки у него были какие-то преступные намерения… Беглецов частенько тянет к детям, почему-то дети внушают им чувство безопасности. Они же сами как дети – маленькие и перепуганные.
Ян не ответил. Его догадка подтвердилась – они шли к деревянному павильону поодаль. «Полянка».
Бетонная стена кончилась. Детский сад… подготовительная школа, несколько раз мысленно повторил Ян, чтобы не ошибаться, подготовительная школа окружена низким забором из штакетника. Он заметил несколько качелей, маленькую хижину для игр и песочницу. Детей не было. Видимо, в помещении.
– Сколько детей ходит в школу?
– Около дюжины… Трое живут здесь постоянно – по разным причинам. Шестерых или семерых забирают домой. И еще несколько человек, те посещают школу нерегулярно… – Хёгсмед открыл папку и достал исписанный лист бумаги: – Кстати, здесь правила… хорошо, если вы ознакомитесь с ними прямо сейчас.
Ян остановился у калитки и взял бумагу.
Правила для персонала
1. Дети в «Полянке» и пациенты в психиатрической клинике Святой Патриции содержатся отдельно. Это правило действует КРУГЛОСУТОЧНО, за исключением индивидуально определяемых посещений родителей.
2. Персонал подготовительной школы НЕ ИМЕЕТ ДОСТУПА на территорию клиники, за исключением административных помещений.
3. Персонал подготовительной школы сопровождает детей через шлюз в отделение для свиданий. Дети НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ не должны посещать родителей без сопровождения.
4. Персонал ни при каких условиях не имеет права обсуждать с детьми посещение клиники или задавать им вопросы про родителей. Такие беседы проводятся только врачами и детскими психологами.
5. Персонал, также как и работники клиники, связан ОБЕТОМ МОЛЧАНИЯ относительно всего, что касается психиатрической клиники Святой Патриции.
В самом низу – обозначенное пунктиром место для подписи. Хёгсмед протянул Яну ручку, и он подписал бумагу.
– Хорошо… у разных дет… подготовительных школ разные правила, не так ли? – Доктор, видимо, еще и сам не привык к нововведению. – И неплохо знать их заранее. Вам же это знакомо, правда?
– Безусловно.
Ян соврал, причем неизвестно зачем. Никогда в жизни он не сталкивался ни с чем подобным. Но приказ был недвусмысленным.
Насчет Санкта-Психо – молчок.
Никаких проблем. Ян умел хранить тайны.
«РЫСЬ»
Яну было двадцать, когда он начал работать в детском садике «Рысь». В том самом году, когда Алис Рами выпустила свой первый альбом. Эти два события неразделимы в его памяти. Он купил ее диск – увидел на витрине и купил, а потом ставил и ставил, как заколдованный. Альбом назывался «Рами и Август», но «Август» означало не имя какого-то еще участника группы, а название ее ансамбля. Два парня с неопрятными черными лохмами, контрабас и ударные, а посредине она с ангельски белыми локонами и с гитарой. Наверное, кто-то из этих парней – ее бойфренд.
Буквально на следующий день он купил недорогой CD-плейер и слушал ее диск, пока шел на работу в детский сад. Самым коротким путем – через густой ельник. Он брел по тропинке и вслушивался в ее шепот:
Убивая, убьешь себя,И тебя, и себя – обоих,Ненависть – та же любовь,Теперь-то я знаю,Теперь-то я знаю.Жизнь означает смерть,В силе скрывается слабость,Баранов грузят в вагоныИ везут на убой,Теперь-то я знаю.
В других песнях альбома речь шла о власти, тьме, наркотиках и лунных тенях. В то лето Ян слушал и слушал, пока не выучил тексты наизусть; ему казалось, что Рами поет для него. А почему бы нет? Одна из песен так и называлась: «Ян и я».
В середине августа в садик пришли новые дети, и среди них – маленький мальчик со светлыми кудрями. Он пришел с мамой, и Яну показалось, что он откуда-то ее знает. Какая-нибудь знаменитость? Старая знакомая? На вид лет сорок. Поздний ребенок.
Потом он обратил внимание на мальчика – лет пять или шесть, маленький и тоненький, как щепочка, с огромными голубыми глазами. Светлые льняные локоны, у Яна в его возрасте были такие же. Они прошли мимо, в другую группу, которая занимала отдельное здание, – не «Рысь», а «Бурый медведь».
Странная пара: высокая стройная мать в облегающей кожаной куртке с меховым воротником и крошечный мальчонка, едва достает ей до колена. Он семенил рядом – еле успевал за широким шагом матери.
День был холодный, и Яну показалось, что мальчик слишком легко одет. Надо бы найти ему что-то потеплее.
Женщина в кожаной куртке кивнула ему совершенно равнодушно – безымянный воспитатель в детском саду, невелика птица. Он тоже кивнул и задержался в дверях – смотрел, как они поднимаются по тропинке к «Бурому медведю». Потом открыл дверь и шагнул в тепло. Его тут же окружило с полдюжины детишек.
На двери соседней группы и в самом деле красовался вырезанный из древесно-волокнистой плиты медведь, а в группе Яна дверь украшала желтая, изготовившаяся к прыжку рысь. Два опасных лесных зверя. Яна с самого начала удивил выбор названий. По меньшей мере странно. И рысь, и медведь – не просто безобидные зверушки. Беспощадные хищники.
Он долго смотрел вслед, уже в окно, пока мама с мальчиком не исчезли. Потом словно очнулся – у него же своя группа, надо работать… но почему-то короткая встреча долго не выходила из головы. Почему?
Базы данных у обеих групп были общие, так что ему не составило труда, с песнями Рами в наушниках, проскользнуть в контору и посмотреть в компьютере имя нового воспитанника.
Вильям Халеви. Сын Роланда и Эммы Халеви.
Он читал и перечитывал эти три имени. Домашний адрес тоже был, но зачем он ему сейчас? Достаточно знать, что маленький Вильям будет ходить в соседнюю группу всю осень. Тридцать метров, соседняя дверь.
– Ян, кофе? – спросила Мария-Луиза.
– Спасибо. С удовольствием.
– С молоком?
– Нет, не надо. Спасибо.
Мария-Луиза – заведующая «Полянкой». Пятьдесят с хвостиком, светлые волнистые волосы, веселые морщинки вокруг глаз – очень часто улыбается и старается изо всех сил, чтобы всем в ее окружении было хорошо. И большим и маленьким.
И надо сказать, не без успеха. Яну было комфортно. Он толком и сам не знал, чего ожидал, но здесь, в «Полянке», ничто не напоминало о бетонной стене в нескольких десятках метров отсюда.
После холодных коридоров Санкта-Патриции и белого кабинета Хёгсмеда он угодил в мир, переливающийся всеми цветами радуги, с кривыми детскими рисунками на стенах, с рядами желтых и зеленых сапожек в холле и большими ящиками, забитыми игрушками и книжками с картинками. Здесь было слишком тепло и немного душно, как и везде, где только что играли дети.
Ян работал во многих идеально чистых и светлых детских садах, но не успел он переступить порог «Полянки», как сразу почувствовал себя как дома. Здесь присутствовала некая особая гармония, которую почти невозможно определить словами. Одним словом, здесь было уютно.
Сейчас царила тишина – дети спали после еды. Именно поэтому у сотрудников появилась возможность собраться всем вместе.
Кроме Марии-Луизы в садике еще три воспитателя. Две женщины и мужчина. Лилиан, нервная молодая женщина с высокой темно-рыжей прической. В глазах у нее застыло горестное выражение, и она прилагала довольно много усилий, чтобы его скрыть, – говорила непрерывно, вставала, садилась и слишком громко смеялась. Вторая, Ханна, на редкость молчалива. Она лет на десять моложе, белая блузка и розовые джинсы – довольно красиво в сочетании со светлыми прямыми волосами.
Лилиан и Ханна совершенно непохожи, но, как выяснилось, у них есть общий интерес: не успев выпить кофе, пошли на улицу – покурить. Стояли у низкого забора, курили, о чем-то разговаривали, Лилиан говорила, а Ханна согласно кивала. Похоже, у них вполне доверительные отношения.
Мария-Луиза проследила за его взглядом, увидела курящую парочку и нахмурилась. Но когда женщины вернулись, на лице ее по-прежнему играла приветливая улыбка.
Чаще всего она улыбалась четвертому сотруднику, молод