ТЕМА 5. ИСТОРИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫН.И. КОСТОМАРОВА (1817-1885)
"Мы говорим: это костомаровский Иван Грозный, костомаровский Богдан Хмельницкий, костомаровский Стенька Разин... Мы говорим: пусть патентованные архивариусы лепят из архивной пыли настоящих Грозных, Богданов, Разиных - это трудолюбивые, но мертвые слепки будут украшать археологические музеи, но нам нужны живые образы, и такие образы дает нам Костомаров..."
В.О. Ключевский
1.Характеристика исторической концепции Н.И. Костомарова. Теория борьбы двух начал в российской истории – удельно-вечевого (федеративного) и единодержавного.
2. Личность Ивана Грозного в изображении историка.
3. История XVII столетия в творчестве Н.И. Костомарова.
Источники
1. Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования: В двух книгах. М., 1989.
2. Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. М., 1991. (См.: С.285-331, 382-403, 403-419, 424-433. 482-525, 573-588).
3. Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Кн.2. Вып.4-5: Репринтное воспроизведение издания 1873-1888 гг. М.. 1991.
4. Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства в начале ХVII столетия. 1604-1613. М., 1994.
Литература
1. Замлинский В.А. Жизнь и творчество Н.И. Костомарова // Вопросы истории. 1991. №1.
2. Литвак Б.Г. Николай Иванович Костомаров. Очерк жизни и творчества // Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в ХVI и ХVII столетиях. М., 1992.
3. Литвак Б.Г. Николай Иванович Костомаров // Портреты историков: Время и судьбы. Т. 1: Отечественная история. М., Иерусалим, 2000.
4. Киреева Р.А. Не мог жить и не писать: Николай Иванович Костомаров // Историки России XVIII - начала ХХ века. М., 1996.
МЕТОДИЧЕСКИЕ РЕКОМЕНДАЦИИ
Первый вопрос. Н.И. Костомаров создал свою оригинальную концепцию исторического развития России и Украины. Необходимо рассмотреть основные этапы формирования исторических взглядов Н.И. Костомарова. Кратко охарактеризовать основной научный труд историка - 21 том "Исторических монографий и исследований". Основное внимание следует уделить его теории борьбы двух начал в российской истории - "федеративного" (удельно-вечевого) и "единодержавного.
Обсуждение второго вопроса подразумевает анализ работы Н.И. Костомарова "Личность Ивана Васильевича Грозного". Почему историк оспаривал применение к Ивану IV слова "великий"? Что нового внес Н.И. Костомаров в трактовку роли и значения Ивана Грозного в истории России, в характеристику личности царя по сравнению с предшественниками?
Третий вопрос. При подготовке к данному вопросу необходимо познакомиться с особенностями взглядов Н.И. Костомарова на Смутное время (причины Смуты, периодизация и итоги). Следует обратить внимание, что характеристики Д.И. Пожарского. К.З. Минина, М.В. Скопина-Шуйского Н.И. Костомарова вызвали резкие возражения историков-современников (И.Е. Забелин, М.П. Погодин).
К первому вопросу
Н.И. Костомаров – «О значении Великого Новгорода в русской истории»
(1861 г.)
Русская история представляет две половины, несходные между собой по духу и содержанию. Каждая из них изображает свою особую Русь, отличную от другой по политическому и общественному строю. Первая была Русь удельно-вечевая, вторая – Русь единодержавная. Невозможно между ними провести строгой разделительной грани, как и вообще во всякой истории, разделяя ее на периоды, если руководствоваться не внешними только событиями, а теми видоизменениями, которые совершаются в жизни народов и определяют на будущие века иной, кроме прежнего, путь ее течения. Только приблизительно можно указать на эпоху Иоанна III, как на самое важное в этом отношении время в русской истории, потому что с этих пор государственное централизующее начало делается господствующим. Таким образом, русская история, рассматриваемая не по внешним признакам политических событий, а по развитию внутренней народной жизни, представляет два уклада: удельно-вечевой и единодержавный.
Между этими двумя укладами русской жизни есть различие…
Идеалом удельно-вечевой жизни была самостоятельность земель русского мира, так чтоб каждая составляла свое целое в проявлении своей местной жизни, и все вместе были бы соединены одной и общей для всех связью. Все тогдашние учреждения были способами к осуществлению этого идеала политической жизни, а не главной целью. Таким образом, например, призвание княжеского рода для водворения порядка было не целью, но способом, средством для главной цели, состоявшей именно в удержании связи и единства земель между собой, дабы отвратить усобицы и беспорядки.
Идеал единодержавного уклада был совершенно иной. Здесь свобода частей приносится в жертву другой идее – единого государства; здесь нет речи и быть не может даже о связи и соединении частей, потому что самые части поглощаются, уничтожаются. Цель первого в самом народе, цель второго вне народа; потому-то реформа Петра была не насильственным, как думают, переломом прежнего, а естественным дохождением единодержавия до дальнейшей степени своего развития, когда власть и весь круг, через который последняя совершает свою деятельность и влияние на массу народа, становится за пределами жизни этой массы, делается чем-то обособленным, действующим извне, и потому крепко содержащим и соблюдающим уравнение народа перед собой.
Ощутительный, сильный и полный неизбежных изменений, поворот в политической и общественной жизни русского народа, у нас является в эпохе татарского завоевания. До сих пор, на основании исторических данных всех веков, кажется, почти можно признать за правило, что единодержавие возникает или через покорение одного народа другим, и вследствие того через смешение в большей или меньшей степени победителей с побежденными, или же необходимостью в самом народе отбоя чужеземных врагов. Так и случилось в России. Татары покорили Русь. Составлявшие ее земли нашли свою связь во внешней силе, равномерно тяготевшей над ними. Победители, ханы Золотой Орды, стали верховными повелителями всего русского мира, полноправными хозяевами-владельцами всей Русской земли и населяющих ее людей. Хан, в значении такого хозяина-владельца, мог, кому хотел, поручить вместо себя надзор за ней, собирание своих доходов, управление ей, словом, все, что, по невозможности делать самому, должны были делать его доверенные лица. Это новое начало необходимой передачи ханской верховной воли возложено было на князей двумя способами: на князей городов и волостей, князей удельных в отношении той Земли или части Земли, которая находилась в его управлении, и на князя великого по отношению к целой России, как на главу всех князей подручных.
Отсюда вышло следующее: князья удельные были, по прежнему принципу, не владельцами, а правителями Земель и городов, составлявших, независимо от личности и права князей, собственные целые, существующие сами по себе; – теперь князья становились действительно их собственниками, или, скорее, помещиками, ибо получали их от ханов в отчину; а князь великий, сделавшийся доверенным лицом от хана в отношении его власти над целым русским миром, получал через то более и более значения и силы, и дошел, наконец, к тому, что сделался собственником-владельцем всего русского мира, ниспроверг власть частных владельцев, соединил все зависимые прежде от одного хана власти в одну. С усилением власти великого князя, рядом шло дело освобождения от чужеземного ига. Оно совершилось посредством той же власти великих князей. Необходимость соединения русского мира воедино для великого дела самоосвобождения также способствовала возвышению великокняжеского достоинства и вместе с ним падению отдельной жизни земель, стечению частей в одно целое и единодержавному порядку. Народ сознал, что ни веча, ни удельные князья не спасут его от хищничества соседа, что ему нужна единая крепкая власть, которая бы двинула разом все его силы и устремила их на общее дело. Разумеется, это совершилось не вдруг; борьба длилась три века, и последки ее отзывались и после, так как и начала удельно-вечевого уклада не умирали в народе до позднейших времен.
Удельно-вечевой уклад не дошел до своего полного развития, не осуществил своего идеала; мы не видим стройной, сознательной, определенной федерации земель, не видим, чтобы каждая часть развилав себе самобытные элементы жизни; не видим также и твердых связей, соединяющих между собой земли. Нам являются одни зачатки, которые не успели еще образоваться… Что-то хотело выйти и не вышло; что-то готовилось и не доделалось!
… Как бы то ни было, удельно-вечевой мир для нас неясен; а, между тем, изучение его может не только интересовать праздное любопытство, но составляет насущную потребность разумного знания нашей истории… Нужно ли доказывать, что здравое и ясное узнание своего народа есть дело первой важности в настоящее время? Едва ли кто в этом сомневается. Излишне нам было бы также доказывать, что народа невозможно узнать, не зная его прошедшей жизни; того, что составляет современную жизнь народа, нельзя считать недавним. Не в пятьдесят, не в сто лет накопилось то, из чего образовался народный характер; понятия народа формировались долго; быт его устанавливался многими веками; во всех явлениях народной жизни отпечатлелось много протекших переворотов, легло много пережитых периодов… Эпохи, когда самодеятельность народа выказывалась полнее и многостороннее, резче отпечатлеваются на жизни его в последующие века: в эти-то эпохи обыкновенно и формируются элементы народного характера; тогда народ и проявляет свои силы, которые при иных обстоятельствах остаются как бы спящими. Как ни кажутся отдаленными от нас века удельно-вечевого уклада, но многое в характере нашего народа сложилось еще в те поры… Наша прошедшая историческая народная жизнь явилась в борьбе двух начал – удельно-вечевого и единодержавного, и составляющее характер того и другого вошло в плоть и кровь народа: о чевидна важность изучения удельно-вечевого периода, на который еще не так давно если не смотрели с полным презрением, то не искали в нем ничего для современности и не предполагали увидеть в нем ничего, кроме бессмысленных княжеских драк, которых причины указывали нам единственно в круге родовых отношений княжеских фамилий.
Яснее и полнее характер удельно-вечевого уклада не выразился нигде, как в Новгороде. Этому причиной, во-первых, более всего относительное богатство источников об этой Русской Земле в сравнении с источниками о других наших землях, и, во-вторых – самое положение Новгорода в совокупности географических и исторических явлений, давшее ему несколько особый характер…
Гораздо важнее рассмотреть, как Новгород получил в ряду русских земель свои отличия и в чем они состояли. Здесь первое место занимает его народность. Остатки новгородского наречия, без сомнения, в настоящее время сильно уже измененного, беспрестанно теряющего свои особенности и подходящего под уровень общего языка, указывают, что в этой Земле было свое отличное наречие, близкое к южно-русскому. Близость эта и теперь еще поразительна для уроженца южной Руси: когда в первый раз я услышал новгородское наречие, я принял говорившего им за малороссиянина, как будто силившегося говорить по-великорусски. По аналогии можно заключить, что в древности новгородское наречие имело гораздо более черт, подобных малорусскому и отличавших его от наречий соседних земель.
Существует, записанное в хронографе, полубаснословное предание о приходе с юга поселенцев на север, где обитал прежде другой народ, причисляемый к белорусам. Пришельцы изменили название реки, на которой поселились: прежде она называлась Мутной, пришельцы назвали ее Волхов. Предание это сохранилось и до сих пор в народе; между прочим, оно заставляет предполагать, что новгородцы были южного происхождения, но придя на север, нашли там уже славянских поселенцев, над которыми их народность осталась первенствующей. И этим, может быть, надобно объяснить между другими признаками нравственную связь Новгорода с отдаленным Киевом, которая так рельефно выдается в истории дотатарской. Несомненно, что с наречием Новгородцы сохраняли и черты нравов и быта, приближавшие их к Южноруссам и отличавшие от ближайших соседей. Очень естественно, что оторванная, таким образом народная горсть последи других родственных, но отличных народностей и чуждых племен, сознавала себя живее и яснее. Этот народ глубокой древности, именно в IX веке, играл какую-то первенствующую роль в союзе северных народов, образовавшемся против чужеземного ига норманнов. Покоренные этими завоевателями, Белоруссы-Кривичи, Словене-Новгородцы или Ильменские Словене и славянские колонисты земель Ростовской, Белозерской и Изборской, жившие между народами чудского племени и оттого означенные в летописи нашей неславянскими именами Мери, Чуди и Веси, – должны были соединенными силами отбивать врагов, а потом, чтоб сохранить раз вынужденную, необходимую связь, устроили институцию, послужившую началом государственной жизни русского мира – я говорю о призвании князей.
…Если только справедливо летописное сказание о призвании князей, Новгороду суждено было стать первоначальной точкой, откуда разошлись линии, по которым стал созидаться новый поря док… Очевидно, что сердцем возникавшей варяго-русской державы был он: в нем происходило первое совещание об единении народов и уставлении связующей власти княжеского рода. Очевидно также, что наша история начинает, так сказать, с середины повествования, с того события, которое не может назваться начальным; естественно рождается вопрос: каким же образом возникла связь между отдельными племенами, как дошли они до общего сознания частей утвердить эту связь новой институцией? Вопрос, на который нет ответа. Судьба Новгорода после этого важного события как-то исчезает из летописей, занятых исключительно событиями юга…
Владимир, избранный Новгородцами, утвердил там власть с помощью чужеземцев-Варягов. Это было новое подчинение воинственным соседям, хотя в другой форме: уже не они, в качестве чужих завоевателей, нападали на Новгород и облагали его данью, а собственный выборный князь своевольно управлял через чужеземцев. Сделавшись киевским князем, с помощью тех же Норманов-Варягов, Владимир показал, некоторым образом, первый пример единовластного порядка и был единым владетелем всей Руси; и Новгород, уже порабощенный, как видно, прежде, теперь привязан был к Киеву. Древнее первостепенное значение его потерялось: он сделался пригородом; в его положении все отзывалось порабощением; даже крещение, если верить сказанию, записанному в Иоакимовской летописи, совершилось с насилием. Сын Владимира Ярослав, хотя получил в удел Новгород, зависимый от Киева, непокорный отцу, шел, однако, по следам его и также опирался на чужеземцев - Норманнов. Эти пособники княжеского самовластия стали распоряжаться так произвольно, что, наконец, пробудили уснувшие силы древней свободы. Перебили Варягов. Ярослав отомстил за них: завлек обманом зачинщиков заговора и перебил их. Но вслед за тем услышал, что ему грозит беда из Киева. Святополк киевский умертвил его братьев и ему грозил тем же. Киев был за Святополка. Князь, сидевший в Новгороде, должен был поневоле соединить свои личные интересы с местными интересами Новгорода; Ярослав должен был избавиться от Святополка, Новгород – от власти Киева. Взаимные нужды сблизили их. Новгородцы простили ему коварное избиение своих мужей. Дело устроилось наилучшим образом. Новгородцы посадили на киевском столе своего князя, посрамили гордость Киевлян, называвших их презрительно своими плотниками; а Ярослав возвратил им древнюю самостоятельную свободу и признал восстановление прав народного собрания для избирания себе князя по желанию…
Древнее народоправление, на время придушенное Владимиром с помощью чужеземцев-Варягов, воскресло с ярославовыми грамотами и более не упадало до конца XV века. Новгород оставался все одним и тем же в своей основной форме. По этой основной форме Новгород не был каким-то исключением в русском мире, как думали некоторые. Его свобода и народоправление не составляли его местного достояния, недоступного для других земель. То же, что было в Новгороде, существовало везде. Народное собрание, вече, составлявшее главнейшую черту общинного устройства, было общим для русского мира… Слово вече было для того всеобщим в Руси, что даже в XVI веке оно употреблялось на Волыни в смысле народной сельской сходки; в некоторых местностях, составлявших Новгородскую Землю, оно, как говорят, употребляется и теперь. Со словом вече связывался механизм независимости и гражданской свободы. Вече было признаком существования Земли, сознающей свою автономию; будучи явлением общерусским, повсеместным, нигде, однако, порядок этот не является нам в такой полноте, как в Новегороде… Но, несомненно, были причины, благоприятствовавшие Новгороду в сохранении его старых славянских начал, преимущественно перед другими Землями. Новгород со своей Землей не был проходным краем – не то, что Киевская и Черниговская Земли, через которые ратным людям можно было прогуляться вдоль и поперек. Новгород был отделен болотами и лесами от остальной Руси. Князья на юге нередко поддерживали себя посредством наемных чужеземцев: Половцев, Угров, Поляков; не могли так поступать с Новгородцами, потому что и народов, готовых для того, не было по соседству, и проход был затруднителен. Оттого Новгород удобнее мог прогонять и приглашать к себе князей… Новгород от своего имени стал заключать договоры с западными соседями и при-» учил их смотреть на себя, как на самостоятельное государство…
Новгородская Земля не представляла единства народности. Славяно-русская была в меньшинстве в сравнении с массой народов чудского племени; но эта славяно-русская народность была в полной мере господствующей, встречала такие народности, которые не имели силы ни бороться с ней, ни воздействовать на нее, и покорно с ней соединялись. Таким образом, эта господствующая народность расширялась на север, северо-восток и северо-запад, побеждая препятствия, неважные в сравнении с теми, какие были в других землях, например, в южных. Это прогрессивное движение отчасти вытеснило чудских аборигенов, отчасти сообщало им славянскую цивилизацию и народность. На западе оно было остановлено сильной встречей с немецкой народностью, с которой не так легко было выдержать борьбу славянскому племени везде и вообще. Ставший, таким образом, обладателем севера, проводником торговли с Западом для целого русского мира, Новгород в ряду русских земель приобрел почетное значение, имел много данных для местной независимости и самобытности; с другой стороны, в его географическом положении были и условия, привязывавшие его к русскому миру. Почва его земель не отличалась плодородием; Новгород должен был получать хлеб из прочих стран Руси. Если через его руки в русские земли переходили западные товары, если также русские произведения он передавал Западу, то в главном предмете жизненных продовольствии он не мог обойтись без других, более плодородных земель. Эти обстоятельства и были неоднократно, между прочим, поводом к тому, что Новгород так сильно держался Киева и впоследствии должен был уступить в борьбе с восточной Русью за право местной отдельности. Притязаниям великих князей Ростовско-Суздальской Земли, а потом Московской, помогали эти обстоятельства. Таким образом, сохранилось в течение веков направление, указанное нами, как характеристическая черта новгородской истории – сочетание стремления к удержанию местной независимости с признанием законности и необходимости связи с остальным русским миром для единства всей Русской Земли.
В эпоху господства федеративного строя русской общественной жизни не ослабевало в ней стремление к единству, заключавшее в себе семена будущего единодержавия, которому суждено было развиться после толчка, данного внешними завоеваниями. Это стремление выражалось первенством великих князей над всеми князьями и Землей русской, и вместе с ним как бы соединялась идея о первенстве одной Земли над прочими…
Татарское завоевание не коснулось Новгорода и Земли его… Старое, еще недостроенное здание русской федеративной державы было разбито; от него остался на севере угол: то был Новгород с Псковом – своим меньшим братом… Новгород при Александре Невском должен был временно покориться судьбе и допустить ханских численников, а впоследствии платить выход и участвовать в общей дани, вносимой ханам Россией; но то были временные пожертвования общему русскому единству сознанием того, что Новгород есть русская Земля и должен нести общее бремя до известной степени. Это была, вместе с тем, предохранительная уступка сильным врагам, сделанная для того, чтоб избавиться от столкновений, которые, при несчастном повороте судьбы, могли лишить его самобытности и свободы. Тогда как в пределах обширной восточной Руси, раздвигавшей время от времени свои границы, под правом завоевания возникал единодержавный уклад, образовывались и утверждались новые политические и общественные начала, в Новгороде и Пскове господствовали древние понятия об автономии Земли … Но тогда московские князья начали заявлять стремление к единодержавию; Москва стала грозить подчинением себе других народностей. Новгород должен был вынести борьбу за свою местную самостоятельность и за старый вечевой порядок. В Новгороде, так сказать, нашли последнее прибежище свободные федеративные начала, изгнанные из других Земель …
Пока еще единодержавие не взяло окончательного перевеса над старинным складом, Новгород мог бороться; но когда в народных понятиях всей остальной Руси единодержавие стало нормальным порядком, Новгород со своими старыми началами должен был или отложиться от русского мира, или подчиниться добровольно новым требованиям. Новгород, каким он был, становился анахронизмом. От этого-то поход Ивана III возбудил к себе симпатию в народе; война его с Новгородом была делом общерусским, делом Церкви и народа. Новгород действительно бросился было на отчаянную меру – выбиться из прежней колеи: он отдавался литовскому князю; попытка не удалась: Новгород был покорен.
Иван III понимал, что Новгород не может добровольно подчиниться новому порядку, когда старое в нем сжилось с вековыми привычками и нравами общественного и политического быта. Надобны были решительные меры. Иван употребил их. Иван не удовольствовался снятием колокола и уничтожением веча и звания посадника – Иван уничтожил Новгород до корня, переселив его жителей по разным краям, подчиненным Московской державе, и заменив прежнее население новым, чуждым прежних местных воспоминаний. Опустошение Новгородской Земли совершилось в чрезвычайной степени и было значительнее, чем сколько обыкновенно полагают…
Рухнуло удельное вечевое начало в русском мире, – должно было рухнуть оно и в последнем углу, куда приютилось было в течение того времени, как созревало новое. По естественному закону, угол этот должен был испытать участь целого здания, которого частью не переставал быть никогда.
Мы не поклоняемся теории неизбежного исторического прогресса, по которой следует признавать лучшим все, что случилось позже, и в каждом историческом перевороте видеть какую-то необходимость и нормальность. Мы не будем, при виде печальных исторических явлений, утешать себя мыслью, что эти явления были необходимы для других, более светлых и отрадных. Не станем, в этом отношении, уподобляться Скалозубу, находившему, что пожар Москвы служил ей к украшению. Если несомненно, что Новгород, оставленный сам по себе, не мог осуществить в своем быте начал федеративной независимости с ясными формами самобытности, то нельзя сказать, чтоб эти начала были бесплодны по своему существу, если б продолжали возрастать в целой Руси, и что, напротив, другие, их заменившие, были и выше, и благодетельнее. Но, с другой стороны, то, что уже совершилось, должно рассматривать, как совершенное. Единодержавный принцип государственности, единства, восторжествовал над удельно-вечевым началом федерации – и образовалось огромное, могучее государство. К великой цели образования этого государства направлялись все главные исторические движения со времени Иоанна III. Государственность объединила русский народ; саморазвитие народных сил было поглощено делом этого единства; свобода общины и лица приносилась ему в жертву.
Громадный труд Петра Великого завершил то, что приготовлено было предшествовавшими веками; он повел единодержавную государственность к ее полному апогею. Государство обособилось от народа, составило свой круг, образовало особую народность, примкнутую к власти; круг ее расширялся, захватывая к себе верхние слои народа. Таким образом, в русской жизни возникли две народности: одна – народность государственная, другая – народность массы, народность, которая, будучи рассматриваема с государственной точки зрения, доросла до единства в совокупности местных видов, лишенных своего проявления, но сохранивших свою частную физиономию под неотразимым влиянием условий географических и этнографических. Крепостное право, формировавшееся в течение долгого времени прогрессивным ходом, было самым осязательным, самым крайним выражением перевеса государственного начала над народным и разделения власти от народа; оно одну часть народа ввело в область власти и оторвало от другой, другую оставило в исключительной народной сфере без всяких прав самодеятельности. Для обеих сторон такое положение становилось невыгодным.
В наше время сама власть увидела это и производит мудрые повороты общественного механизма: я говорю о свежем событии, столь благотворно поколебавшем судьбу заснувшей народной жизни (Костомаров имеет в виду отмену крепостного права!). Это событие есть начало новой русской истории: государственность примиряется с народностью. Драма, которой пролог показался в XIV веке и первое действие разыграно при Иване III, приближается к своему пятому акту и развязке. Долго составлялось русское государство и ограничивало, стесняло народную жизнь, потому что последняя мешала его образованию, нося в себе древние удельно-вечевые привычки. Наконец, государство вполне составилось, окрепло, побороло все внутренние и внешние препятствия…
…мы вступаем в новую историю… Мы ничего еще не видим, кроме зародышей новой истории; но довольно того, что есть хоть какие-нибудь зародыши. От обстоятельств будущего зависит, будет ли их рост совершаться быстро или медленно. Пусть государство не мешает свободе местной народной жизни, потому что оно крепко и сильно; а последняя не будет бояться государства, находя в нем покровительство своему развитию. Инициатива нового зачатка в истории нашей народной жизни принадлежит Государю. История беспристрастно оценит его вместе с его веком.
Ко второму вопросу